Текст книги "Основатели США: исторические портреты"

Автор книги: Владимир Соргин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Эволюция Гамильтона в годы войны за независимость отражала понимание им буржуазных целей революции. Более того, он нередко первым или среди первых обосновывал эти цели.

Некоторое время после начала революции общий демократический подъем в США в известной степени сказывался и на Гамильтоне.

В начале войны за независимость общими были попытки заменить двухпалатную законодательную власть однопалатной, за счет упразднения сената, а также расширить избирательное право, сократить сроки депутатских полномочий, ввести прямые выборы. Кое-где таким попыткам сопутствовал успех. Однопалатная система законодательной власти была создана в 1776 г. в Пенсильвании. Этому примеру хотели последовать и демократы в родном штате Гамильтона Нью-Йорке.

В 1777 г. политический деятель Нью-Йорка Г. Моррис с тревогой сообщал Гамильтону о проекте конституции штата, подготавливаемой для обсуждения. Он был недоволен тем, что в проекте умалялась роль главы исполнительной власти, которого в отличие от губернатора колониальных времен предлагалось не назначать, а избирать, да к тому же на основе прямых, а не двухступенчатых выборов. Поглощение власти демократией выражалось, по мнению Морриса, и в попытке упразднения верхней палаты легислатуры.

Гамильтон осмелился возразить Моррису в одном пункте. В ответном письме он высказался в пользу однопалатной организации законодательной власти. 10 лет спустя, в период принятия федеральной конституции, Гамильтон рассматривал верхнюю палату (сенат) как главный институт, призванный оградить интересы господствующего меньшинства. Но в 1777 г. он полагал, что создание сената в Нью-Йорке, за что ратовал Моррис, означало бы угрозу принципу «народного соглашения», ибо сенат очень скоро выродился бы в «чисто аристократический орган»[57]57
  The Papers of Alexander Hamilton, vol. 1, p. 255.


[Закрыть].

Биографы Гамильтона неизменно пишут о его прогрессивном высказывании о неграх-рабах в начальный период революции. Обращение адъютанта Вашингтона к острой в те времена негритянской проблеме объяснялось тем, что подразделения армии Континентального конгресса, действовавшие на Юге, явно нуждались в подкреплении. Но откуда их взять? Гамильтон пришел, как ему казалось, к блестящему решению. Нужно пополнить армию за счет негров-рабов, посулив им за хорошую службу свободу! Английский генерал Корнвалис такими обещаниями склонил на свою сторону тысячи негров. Гамильтон же предлагал пообещать им свободу за почетную службу в континентальной армии. Тогда Гамильтон и заявил, что представления его соотечественников о врожденной неполноценности негров «не основаны ни на разуме, ни на опыте»[58]58
  Ibid., vol. 2, p. 18.


[Закрыть]. Свои мысли он пространно изложил в послании президенту Континентального конгресса Дж. Джею. Но дает ли это письмо основания говорить об антирабовладельческой позиции его автора (таков, например, вывод Дж. Миллера)?[59]59
  Miller J. Op. cit., p. 41.


[Закрыть]

Гамильтон призывал своих соотечественников довериться в вопросе о способностях негров здравому смыслу, исходя из соображений пользы дела. Письмо Гамильтона позволяет говорить не о гуманизме его автора, а скорее обнаруживает в 24-летнем человеке другое качество – прагматизм, граничащий с цинизмом. Вот как он обосновывал преимущества использования негров в качестве солдат: «У меня нет ни малейшего сомнения в том, что негры, если им дать хороших командиров, будут отличными солдатами. Великие военные специалисты разделяют то убеждение, что у толковых командиров не может быть тупых солдат… Я пишу об этом, ибо частые возражения против мобилизации негров сводятся к тому, что чрезмерная тупость не позволит им стать солдатами. С моей точки зрения, такие рассуждения не имеют под собой оснований. Напротив, желание негров проявить себя (при их естественных способностях не хуже, чем у нас) в соединении со свойственной им привычкой к подчинению, которую они приобрели будучи рабами, позволит неграм стать хорошими солдатами скорее, чем нашим белым соотечественникам. Вообще же ум и способность принимать решения должны быть свойственны офицерам, что же касается рядовых, то чем больше они будут походить на механизмы, тем лучше»[60]60
  The Papers of Alexander Hamilton, vol. 2, p. 18.


[Закрыть].

Подполковник Гамильтон много размышлял о проблемах революции. При анализе успехов и неудач континентальной армии Гамильтону был свойствен политический подход. В отличие от большинства офицеров он объяснял их не прозорливостью или просчетами командования, а стремился выяснить зависимость дел армии от общего положения страны и политики государств. В ответе на главный вопрос: как одержать победу над Англией? – Гамильтону меньше всего был присущ узкий подход, возвеличивание роли военных сил. Финансы, состояние промышленности и торговли, политическое единство штатов, мудрость государственных деятелей, успехи дипломатии – вот факторы, которые, с его точки зрения, предопределяли победы или поражения на полях сражений. Гамильтон боялся стихийного действия этих факторов. G начала революции он считал, что они должны быть подчинены единой регулирующей и направляющей воле в лице центрального правительства. Проблема эффективной организации государственной власти в стране в интересах буржуазного класса становится всепоглощающей заботой Гамильтона.

В вопросе об организации государственной власти в США антианглийский лагерь разделился на две части: сторонников прав штатов и приверженцев сильной центральной власти. «Статьи конфедерации», переданные для ратификации правительствам штатов в 1777 г. и вступившие в силу в 1781 г., знаменовали триумф сторонников децентрализации. Только в 1787–1788 гг. их противникам – федералистам – удалось отвергнуть «Статьи конфедерации» и навязать стране конституцию США, сосредоточившую все важные функции государственной власти в центральном правительстве. Гамильтон твердо выступил в пользу централизации государственной власти с самого начала революции, когда она явно не пользовалась популярностью в стране.

«Статьи конфедерации» закрепляли за правительствами штатов все важнейшие государственные прерогативы: налогообложение, создание и содержание вооруженных сил, сбор ввозных пошлин, выпуск и регулирование денежных знаков в обращении. В определенной мере они воплотили демократический принцип, но отразили и острейшие противоречия между штатами. Совершенно очевидно, что они усугубляли пагубную для страны в условиях борьбы за независимость экономическую и военнополитическую разобщенность штатов, дезорганизовывали силы молодой североамериканской республики, мешали укреплению ее авторитета на международной арене. Континентальный конгресс с принятием «Статей конфедерации» быстро утратил авторитет, которым обладал в первый год войны. Временами казалось, что правительства штатов вообще забывали о его существовании. На одну из его сессий явились делегации лишь от трех штатов. В 1784 г. в конгрессе едва наскребли кворум для ратификации договора с Англией.

В письмах, статьях, памфлетах, посвященных критике «Статей конфедерации», Гамильтон рисовал безрадостную картину хаоса внутри страны и ее неудач в международных делах. Мрачные пророчества и постоянные намеки на трагическую судьбу древнегреческих республик-полисов, погибших из-за неспособности объединиться под общей властью, должны были полностью обезоружить сторонников суверенитета штатов.

Гамильтон умел действовать на умы и чувства людей. Ознакомившись в его изложении с пагубными результатами политической децентрализации, можно было прийти в смятение. Он показывал, как отказ от монополии в выпуске денежных знаков и предоставление штатам права их свободной эмиссии привели к безудержной инфляции. Местные правительства стали печатать банкноты, нисколько не сообразуясь с их обеспеченностью золотом и серебром. Деньги превратились в фикцию и повсеместно переставали приниматься к оплате. Создание и содержание местными властями военных сил, доказывал Гамильтон, основываясь на собственных ежедневных наблюдениях, обернулось тем, что милицейские формирования штатов игнорировали волю Континентального конгресса. Солдаты зачастую отказывались воевать за пределами своих штатов.

Особенно нетерпимым, твердил Гамильтон, был отказ Континентальному конгрессу в праве налогообложения. Конгресс мог только испрашивать у правительств штатов средства, необходимые для покрытия его расходов. Континентальный конгресс, оказавшийся «правительством без кошелька», не мог выплачивать жалованье армии. Иностранные государства отказывались предоставлять займы такому правительству, не надеясь вернуть, тем более с выгодой, свои вклады. Вообще, пессимистически заключал Гамильтон, многие за рубежом, да и внутри страны не воспринимали конгресс серьезно, видели в центральной власти временное явление. Она, считал Гамильтон, не годилась ни для мира, ни для войны.

Несмотря на мрачную оценку положения США на рубеже 70-80-х годов XVIII в., Гамильтон никогда не считал трудности молодой республики непреодолимыми. Он настойчиво указывал на возможности выхода из тупика. Во время затянувшегося утверждения правительствами штатов «Статей конфедерации», когда нелепый и безрассудный, с его точки зрения, документ не был еще введен в действие, он требовал от Континентального конгресса рассматривать себя как высшую власть в стране.

Безынициативность Континентального конгресса, который после выработки в 1777 г. проекта «Статей конфедерации» все более устранялся от руководства страной, выводила Гамильтона из себя. Он пытался вскрыть причины пассивности центрального правительства. Одну из них Гамильтон видел в отказе конгресса создать исполнительный орган власти. Это вело к коллективной безответственности при проведении принимаемых решений в жизнь. Он настоятельно требовал от конгресса образовать самостоятельную и независимую исполнительную власть по образцу английского кабинета министров. И уж три, по крайней мере, министерства – военное, финансовое и иностранных дел – нужно было, по его мнению, создать незамедлительно. Еще одна причина пассивности конгресса – засилье в нем политически бездарных депутатов. Уход из центрального правительства блестящих деятелей 1776 г. казался ему неизбежным. Рычаги правления все более перемещались в штаты. Политические умы и таланты как магнитом тянуло туда, где была власть и где можно было проявить себя. Они легко покидали Континентальный конгресс и устремлялись в поисках настоящих политических дел назад, в штаты. Гамильтон грезил о другом конгрессе, возглавляемом сильными людьми нации.

Ратификация в марте 1781 г. «Статей конфедерации» горько разочаровала Гамильтона. Не успели еще стихнуть восторги их почитателей, как Гамильтон начал кампанию в пользу чрезвычайного конституционного конвента, призванного создать сильное центральное правительство[61]61
  Ibid., vol. 3, p. 114.


[Закрыть].

На рубеже 70-80-х годов XVIII в. Гамильтон мог состязаться с самыми известными политическими деятелями своей страны в знании и понимании внутренних и международных проблем США. Должность начальника канцелярии Вашингтона, которая дала ему возможность приобрести все эти знания, вступить в контакты и укрепить отношения с видными финансистами, лидерами Континентального конгресса и местных легислатур, начинала все более тяготить его.

В 1779 г. Континентальный конгресс учредил должность главного финансиста правительства (фактически – министра финансов). Конгрессмены Д. Дуэн и генерал Салливэн незамедлительно стали продвигать на это место Гамильтона. 29 января 1780 г. Вашингтон получил письмо, в котором его просили высказать мнение о возможности назначения Гамильтона руководителем финансовой политики конгресса. Главнокомандующий ответил, что редко встречал людей таких обширных познаний, как Гамильтон. Однако поддержка Вашингтона не помогла Гамильтону в этот раз занять пост руководителя финансовой политики США. Раньше него вакантное кресло занял «финансовый принц» страны Роберт Моррис. Неудача не уменьшила, а только разожгла честолюбивые замыслы подполковника. Видимо, непомерное честолюбие Гамильтона и явилось причиной участившихся стычек между ним и Вашингтоном.

Отношения между Вашингтоном и его адъютантом ухудшились в 1780 г. после эпизода, связанного с предательством Бенедикта Арнольда, коменданта ключевого американского укрепления Вест-Пойнт. Гамильтон оказался в Вест-Пойнте за день до раскрытия предательства. Назавтра туда же должен был прибыть и Вашингтон. По стечению обстоятельств в тот вечер, когда Гамильтон коротал время в приятной беседе с комендантом укрепления и его красавицей женой, американский сторожевой пост схватил лазутчика Арнольда – английского майора Андрэ. Последний спешил от коменданта Вест-Пойнта к своим сообщникам в Нью-Йорк с планом сдачи крепости. Лазутчика доставили в укрепление как раз к прибытию главнокомандующего. Когда же хватились Арнольда, то он уже успел сбежать к англичанам. Андрэ оказался единственным участником заговора, которого американцы могли покарать. Вашингтон приказал вздернуть королевского офицера как обыкновенного шпиона. Гамильтон возразил против такой казни, предложив согласиться с просьбой Андрэ заменить ее расстрелом. Возражение не понравилось главнокомандующему. С этого времени отношения между ним и его адъютантом стали откровенно натянутыми.

Джордж Вашингтон – главнокомандующий континентальной армией

Джордж Вашингтон – президент

Бенджамин Франклин

Роберт Моррис

Томас Джефферсон – посланник во Франции

Томас Джефферсон – президент

Джеймс Мэдисон, 1809 г.

Джеймс Мэдисон в последние годы

Сэмюэл Адамс

Александр Гамильтон

Аарон Бэрр

Первое правительство США: Т. Джефферсон, А. Гамильтон, Дж. Вашингтон

Разрыв между Вашингтоном и Гамильтоном произошел 16 февраля 1780 г. Гамильтон шел с поручением из штаба. По пути он встретил главнокомандующего, который обронил: «Зайдите ко мне». Адъютант обещал быть через минуту. Передав поручение другому офицеру, он поспешил к генералу. Но тут ему подвернулся приятель – маркиз Лафайет. Друзья разговорились. Когда Гамильтон появился у главнокомандующего, тот раздражено сказал: «Подполковник Гамильтон, Вы заставили ждать себя 10 минут. Хочу заметить Вам, сэр, Вы по проявляете ко мне должного уважения». Адъютант вскипел: «Я не нахожу этого, сэр, но поскольку Вы так думаете, мы расстанемся». Генерал, выдержав паузу, ответил холодно: «Если Вы предпочитаете такой исход, пусть будет по-вашему».

Гамильтон оставался в армии до ноября 1781 г. После разрыва с Вашингтоном он получил в командование батальон. Но времени для того, чтобы проявить себя в сражениях, не осталось. Победа соединенных сил американцев и французов под Йорктауном в октябре 1781 г. положила конец военным действиям. После этого честолюбцу нечего было делать в армии. Осенью 1781 г. он вышел в отставку.

Распростившись с армейскими друзьями, Гамильтон отбыл на виллу тестя в Олбэни. После недолгих раздумий он решил посвятить себя адвокатской карьере. Профессия эта издавна почиталась в Северной Америке как одно из самых респектабельных занятий. Она сулила и другие выгоды; немалые доходы в случае успеха и контакты с влиятельными бизнесменами и политиками. Кроме того, из корпорации юристов чаще всего выходили политические деятели.

Гамильтону многое давалось без труда. Премудростями права он тоже овладел легко и быстро. Уже в июле 1782 г. отставной подполковник Гамильтон поражал правовыми познаниями членов верховного суда штата Нью-Йорк, выдававших разрешения на ведение адвокатской практики. Теперь можно было открывать собственную юридическую контору. Но в этот момент главный финансист Континентального конгресса Роберт Моррис предложил Гамильтону должность сборщика федеральных налогов в его штате. Гамильтон, увидевший в этом возможность прямого контакта с членами центрального правительства, согласился. И совершил ошибку.

Приняв предложение Морриса, Гамильтон обрек себя на бесконечные склоки с местной легислатурой. Конгрессы штатов – и нью-йоркский в этом не был исключением – понимали свои финансовые обязательства перед центральным правительством однозначно: как можно более искусно уклоняться от выплаты федеральных налогов. Трудности, стоявшие перед Гамильтоном, усугублялись тем обстоятельством, что в губернаторском кресле штата прочно сидел Джордж Клинтон, ярый противник усиления центральной власти. Получить деньги от легислатуры во главе с таким губернатором было поистине сизифовым трудом. Гамильтон очень скоро убедился в этом.

Первым шагом его в новой должности была попытка упорядочить и упростить сбор налогов для федерального правительства в Нью-Йорке. С этой целью Гамильтон предложил местным законодателям перечислять в фонд центральной власти собираемые в штате ввозные пошлины. Такое предложение было решительно отвергнуто легислатурой (ввозные пошлины были единственным надежным источником пополнения местной казны, собирать их было куда проще, чем выжимать доллары из фермеров). Проявившему находчивость сборщику федеральных налогов заявили: пусть такую реформу проведут сначала другие штаты. Этот ответ не вселял никаких надежд на сбор средств для Континентального конгресса в Нью-Йорке.

Генерал Филип Скайлер, бывший в то время лидером сената в нью-йоркской легислатуре, видимо понял, что в должности сборщика налогов его зять добьется одного: загубит свою карьеру. И пока Гамильтон состязался в риторике с местными законодателями, он готовил ему другое место. Решено было продвинуть Гамильтона в Континентальный конгресс. Местная легислатура не возражала, и с конца июля 1782 г. зять Скайлера стал депутатом от штата Нью-Йорк в центральном законодательном органе. Проблемы, стоявшие тогда перед центральным правительством, все более усложнялись. Англия была побеждена, оставалось добиться как можно более выгодных условий мира на переговорах в Версале. Но зато резко обострились противоречия внутри страны. Начинались волнения среди солдатских масс, в штатах местные радикалы намеревались расправиться с бывшими лоялистами. Все эти социальные конфликты могли обернуться нежелательными внутренними катаклизмами. Конгрессу в Филадельфии предстояло срочно заняться их разрешением.

Ветераны и лоялисты

Когда Гамильтона избрали депутатом Континентального конгресса, его политическая программа имела, казалось, законченный вид. Сам он не сомневался в том, что предусмотрел решение всех проблем Америки. Но уже события 1783 г. заставили его существенно развить свои рекомендации. 1783 год явился своеобразным рубежом в становлении молодой североамериканской республики. Позади осталась война за независимость, когда главные усилия страны были направлены на борьбу с Англией. А впереди были острейшие классовые схватки внутри страны, когда народные массы выступали уже против долговой кабалы, ограничений их политических прав, земельных спекулянтов и латифундистов. Низы стремились продолжать революцию и после победы над Англией.

Первые волнения начались в армии. Ветераны, только что заставившие капитулировать Англию, обнаружили, что они не получили от победы ничего, кроме не принимаемых к оплате сертификатов. (Во время войны Континентальный конгресс расплачивался с солдатами сертификатами. Армии обещали обменять сертификаты на деньги сразу после окончания войны, но, увы, казна конгресса не наполнилась и после победы.) Солдатские агитаторы в армии сумели доказать несправедливость того, что ветераны, проливавшие кровь, возвращаются домой ни с чем, в то время как встречавшие их патриотическими криками толстосумы сумели весьма преумножить свои состояния. Армия была готова отстаивать свои интересы даже силой оружия.

Гамильтон очень рано уловил новый, тревожный для него импульс революции. С начала 1783 г. он, ссылаясь на то, что ему хорошо известен дух армии, доказывал чересчур радужно настроенным членам Континентального конгресса, что среди, солдат «тайно договорено» не разоружаться до тех пор, пока не будут удовлетворены их требования. 13 февраля 1783 г. в письме к Вашингтону, который, кстати сказать, не держал зла против бывшего помощника, Гамильтон убеждал его «взять руководство армией в свои руки», используя авторитет в солдатской массе. На следующий день он направил тревожное письмо губернатору Нью-Йорка Клинтону, в котором высказывал опасение, что «окончание войны может стать прелюдией гражданских беспорядков»[62]62
  Ibid., p. 254, 256.


[Закрыть].

В начале июня 1783 г. конгресс в Филадельфии, не удовлетворив требований армии, принял указ о ее роспуске. А уже 15 июня 300 солдат континентальной армии, расквартированные в Пенсильвании, держали под прицелами здание конгресса, ультимативно требуя в течение 20 минут выплатить жалованье за несколько месяцев. Как только стало известно об ультиматуме, депутаты конгресса в полном составе ретировались из зала заседаний через заднюю дверь. Собравшись в другом месте, они создали комиссию из трех человек для урегулирования конфликта. Гамильтон, включенный в нее, сумел показать себя. В то время как другие члены комиссии подумывали о переговорах с солдатами, отставной подполковник решительно потребовал разогнать их силой. С этой целью он предложил обратиться за помощью к правительству штата Пенсильвания. Гамильтон лично участвовал в переговорах с президентом высшего исполнительного совета штата Дж. Дикинсоном и местной легислатурой.

Правительство Пенсильвании посоветовало вышестоящему государственному органу урегулировать отношения с солдатами путем переговоров. Континентальный конгресс, дабы избежать «оскорбления чести» центрального органа страны, обратился к средству, которое часто спасало от натиска англичан во время войны, т. е. бежал в другой город (Принстон, Нью-Джерси).

Гамильтон был взбешен как действиями солдат, так и поведением членов пенсильванского правительства. Из этих событий депутат от Нью-Йорка сумел извлечь новые аргументы для своей федералистской доктрины. В июле 1783 г. в принстонских резолюциях конгресса Гамильтон впервые указывал, что «Статьи конфедерации» не содержат средств для обеспечения не только «внешней», но и «внутренней» безопасности[63]63
  Ibid., p. 422.


[Закрыть]. С этого момента мотив защиты «социального порядка» от демократических движений выдвигается на первое место в агитации Гамильтона.

После июньских событий 1783 г. в Филадельфии Гамильтон счел своим долгом объясниться также с главой исполнительной власти Пенсильвании Дж. Дикинсоном. Последнего меньше всего можно было заподозрить в демократизме. Этот представитель местных верхов, собственник с аристократическими замашками, приобрел популярность благодаря своим «Письмам пенсильванского фермера». Но в историю он вошел иначе. Будучи противником разрыва государственных связей между Северной Америкой и Англией, Дикинсон в 1776 г. оказался единственным членом Континентального конгресса, проголосовавшим против принятия Декларации независимости. В социальных вопросах он занимал крайне правую позицию. И если в июне 1783 г. он отказался выделить милицию штата в помощь центральному правительству, то поступал так не из-за сочувствия восставшим солдатам, а потому, что был ревностным защитником прав штатов. Гамильтон как раз и собирался втолковать Дикинсону, что его упрямая приверженность правам штатов губительна для отстаиваемых им же социальных и политических принципов.

Письмо Гамильтона Дикинсону интересно во многих отношениях. В нем впервые обнаруживается его отход от ряда важных идеологических постулатов, изложенных в памфлетах 1774–1775 гг. В канун войны за независимость, критикуя деспотическое правление английского парламента. Гамильтон говорил о высшей ценности для общества прав личности. В письме к Дикинсону он уже доказывал, что в демократических обществах, к каковым относятся и США, постоянно существует опасность утраты почтения к государству со стороны индивидуумов, а потому в таких обществах «в особой защите нуждаются правители»[64]64
  Ibid., p. 451.


[Закрыть]. Так Гамильтон поменял местами в реестре общественных ценностей права подданных и права правителей.

Требования Гамильтона о расправе с солдатским выступлением в Пенсильвании явно не согласовывались с провозглашенным Декларацией независимости правом народа на восстание. Гамильтон легко ликвидировал это несоответствие. Право на восстание, изощрялся он в письме к Дикинсону, распространяется только на «народ в целом». Всякое же выступление части народа искажает-де это право, является противозаконным бунтом[65]65
  Ibid., p. 451–454.


[Закрыть]. Интерпретировав таким образом положение Декларации независимости, Гамильтон изобретал для буржуазно-плантаторской власти теоретическую зацепку, при помощи которой можно было оправдать расправу с любым выступлением масс. Действительно, как бы ни было велико число его участников, всегда можно было доказать, что оно все же меньше «народа в целом».

Летом 1783 г. срок полномочий Континентального конгресса созыва 1782 г. истек. Истекли и полномочия Гамильтона. В Нью-Йорке его ожидали новые социальные бури. Здесь местные патриоты-радикалы, заняв прочные позиции в легислатуре, готовили целый ряд мер против лоялистов – жителей штата, сотрудничавших с англичанами во время войны за независимость. Лоялистами были почти исключительно люди с тугой мошной. Ее-то и собирались основательно потрясти неимущие патриоты.

Как только в декабре 1783 г. последние английские солдаты оставили Нью-Йорк, местные патриоты потребовали конфисковать собственность лоялистов, а их самих лишить политических прав или даже изгнать за пределы штата. Своего пика антилоялистская кампания в штате достигла во время выборов в местную легислатуру зимой 1783/84 г.

Гамильтон моментально разгадал новые цели патриотического движения. Патриотическая кампания, писал Гамильтон своему бывшему опекуну Ливингстону, преследует цели «уравнительского толка». В конце концов, пророчил он, дело может кончиться «крахом собственности», если люди, обосновавшиеся в легислатуре, останутся у власти[66]66
  Ibid., p. 609.


[Закрыть].

После окончания войны, с усилением социальных мотивов в движении народных масс, Гамильтон по-новому подошел к вопросу о разделении его сограждан на «друзей» и «врагов». Классовый инстинкт подсказывал ему, что союзники патриотов-собственников периода войны за независимость превращались теперь в их врагов. Зато союзниками патриотов его круга теперь становились бывшие заклятые враги – лоялисты. Их сближала забота об интересах собственности, порядка, удержания власти в руках своего класса. Едва, открыв по прибытии в Нью-Йорк адвокатскую контору на знаменитом ныне Уоллстрите, Гамильтон широко распахнул ее двери для преследуемых лоялистов.

Защиту лоялистов Гамильтон любил начинать со ссылок на мирный договор с Англией. В нем не только запрещалось дальнейшее преследование лоялистов, но и предполагалось восстановление в правах собственности и гражданства американцев, лишенных их во время войны (если только они не сражались с оружием в руках против армии США). Далее Гамильтон обвинял нью-йоркскую легислатуру «в посягательстве на принципы демократии». Законодатели штата, твердил он, лишали лоялистов прав собственности без суда и следствия. На головы обывателей градом сыпались зловещие пророчества Гамильтона: скоро нью-йоркская легислатура отменит суды присяжных, лишит избирательных прав всех достойных граждан, узурпирует всю власть в штате и выродится в олигархию.

Гамильтон остро реагировал на народные волнения не только в Нью-Йорке, но и в других штатах. Он не ломал голову над выяснением причин восстания Даниэля Шейса в Массачусетсе. «Если бы Шейс не был безнадежным должником, – отмечал Гамильтон, – весьма сомнительно, чтобы Массачусетс погряз в гражданской войне». Во всех уголках страны Гамильтону мерещились призраки новых Шейсов, а опыт правительства Массачусетса, едва справившегося с фермерским восстанием, еще больше укреплял его тягу к сильному центральному правительству. Народ, повторял Гамильтон, следует укрощать.

К 1787 г. «Статьи конфедерации» в глазах имущих классов Америки были явным анахронизмом. В мае 1787 г. в Филадельфию съехались 55 делегатов из разных штатов страны с целью их пересмотра и принятия нового высшего закона североамериканской республики. Именно их в первую очередь и величают «отцами-основателями» США. Стали они таковыми отнюдь не по воле штатов. Местные легислатуры, делегируя своих представителей на этот форум, поручили им только одно: разработать некоторые дополнения к «Статьям конфедерации». Но уже 29 мая делегация крупнейшего штата Виргиния вынесла на обсуждение конвента проект, ниспровергавший «Статьи конфедерации».

В виргинском проекте федеральной конституции США, зачитанном Э. Рандольфом, центральное правительство наделялось такой полнотой власти, на какую в Северной Америке до войны за независимость претендовал английский парламент. Тогда патриоты отождествляли подобные прерогативы центральной власти с деспотизмом, сейчас делегаты конвента восхваляли их. Когда Рандольф огласил последний пункт проекта, в котором говорилось, что федеральному законодательному собранию вверяется право отменять все законы, принятые на местах, если они, по мнению центральной власти, противоречат конституции США, с места раздался иронический вопрос: «Не собираетесь ли Вы, сэр, упразднить правительства штатов?»

Виргинский проект вызвал особые возражения со стороны малых штатов. В нем предполагалось создание двухпалатной законодательной власти, причем количество депутатов в обеих палатах определялось пропорционально населению штатов. Малые штаты увидели в этом явное ущемление своих интересов и противопоставили виргинскому проекту свой собственный. Делегация Нью-Джерси потребовала придерживаться схемы представительства, зафиксированной в «Статьях конфедерации», т. е. сохранить однопалатную законодательную власть, в которой каждый штат будет иметь равное число голосов с другими.

Первый раз голос Гамильтона раздался с трибуны Конституционного конвента 4 июня 1787 г. Он высказался лишь по частному вопросу о праве вето главы исполнительной власти в отношении решений законодательного собрания. Депутат из Нью-Йорка обнаружил себя сторонником абсолютного вето, в результате чего подвергся острым критическим нападкам со стороны Дж. Мейсона из Виргинии и Б. Франклина, представлявшего Пенсильванию.

Утром 18 июня 1787 г. Гамильтон снова поднялся на трибуну конвента и покинул ее только к обеду. За пять часов он изложил все, что думал по поводу американской конституции. Гамильтон понимал, что конвент решает судьбу государства на многие годы, а может быть, и на десятилетия вперед.

Он начал с того, что объявил несущественными затянувшиеся споры о представительстве различных штатов в центральном правительстве. Гамильтон обрушился на делегации малых штатов – Нью-Джерси и Коннектикута, которые предлагали увековечить однопалатную систему центральной законодательной власти с равным числом в ней представителей от каждого штата. Он ссылался на опыт Континентального конгресса и доказывал, что такое представительство являло собой съезд посланников враждебных друг другу государств, у которых на уме лишь одни территориальные притязания. Они не смогла создать прочную армию, достойный великой державы флот, не сумели обеспечить ни внешней, ни особенно внутренней безопасности страны, были не в состоянии вывести из хаоса экономику и финансы, покровительствовать торговле, промышленности и банкам. Опыт 11 лет независимого существования США свидетельствовал, что «великие интересы нации были вверены силе, неспособной осуществить их».