Текст книги "Основатели США: исторические портреты"

Автор книги: Владимир Соргин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Новый облик Сэмюэла Адамса

Провозглашение независимости североамериканских колоний стало в жизни Сэмюэла Адамса событием, которое не только выражало итог его политической деятельности, но и как бы подводило черту под его политической карьерой. Человек, которого американские и английские тори называли «Макиавелли беспорядка», в ком видели «будущего Кромвеля» Америки (многим сама революция представлялась как «заговор Адамса»), с началом войны за независимость постепенно оттесняется от ее руководства такими лидерами, как Дж. Вашингтон, Т. Джефферсон, А. Гамильтон, Дж. Мэдисон, Дж. Адамс.

С. Адамс, ощущавший себя хозяином городских собраний в Бостоне, испытывал неуверенность в стенах Континентального конгресса и уже с конца 1775 г., ссылаясь на болезнь, возраст, усталость, просил массачусетскую ассамблею отозвать его из Филадельфии. Но лишь летом 1779 г. он уезжает в Бостон, где почти безвыездно живет вплоть до самой смерти (1803 г.).

Вернувшись в Массачусетс, Адамс, однако, очень быстро вновь оказывается в гуще политических событий. В конце 1779 г. он избирается депутатом нижней палаты легислатуры, с 1781 г. становится председателем сената штата, в 1794–1797 гг. занимает пост губернатора. Массачусетс сполна воздал Адамсу за заслуги перед революцией.

В американской истории 80-90-е годы XVIII в. явились периодом, когда вслед за решением антиколониальных задач революции на первый план выдвинулись сложные и острые проблемы государственно-правового и социально-экономического устройства североамериканского общества. 1776 год изменил взаимоотношения внутри патриотического лагеря и «перетасовал» его лидеров в соответствии с их отношением к новым задачам революции. Названия «радикалы» и «умеренные» применимы для обозначения разных групп патриотов и после 1776 г., но их содержание меняется. До 1776 г. радикалами называли тех, кто одобрял идею гомруля, а затем независимости, а умеренными тех, кто предлагал только ограничить парламентские прерогативы в Северной Америке. После 1776 г. в роли умеренных выступают те, кто принимает ограниченную программу внутриполитических изменений, отражающую интересы собственно буржуазных слоев общества и особенно их верхов. В роли радикалов же выступает та группа патриотов, которая отстаивает демократическую программу экономических и социально-политических преобразований. Только теперь понятия «радикалы» и «демократы» оказываются тождественными.

Демократическая социально-политическая программа Американской революции оказалась неприемлемой для многих лидеров патриотов, занимавших радикальную позицию в антиколониальном движении. Ее не приняли Дж. Адамс, А. Гамильтон, П. Генри и большинство других лидеров патриотов. Она оказалась не по плечу и Сэмюэлу Адамсу. Его эволюции посла 1776 г., обнаружившая новое, точнее, другое лицо бостонца, осталась не замеченной американскими биографами Адамса.

Умеренная, а в ряде отношений откровенно консервативная, позиция Сэмюэла Адамса в вопросах внутриполитических преобразований раскрылась необычайно полно в 1779–1780 гг. в ходе обсуждения и принятия конституции штата Массачусетс. Составление конституции было поручено Джону Адамсу, но подготавливал он ее при полной поддержке своего кузена. Из-под пера Дж. Адамса вышла самая умеренная конституция эпохи Американской революции. Фактически она означала первую попытку термидорианского пересмотра конституционной практики первых лет революции, воплотившей многие демократические устремления масс. (Проект Адамса в ряде отношений послужил основой федеральной конституции 1787 г.) Установленный ею имущественный ценз для избирателей был вдвое выше того, который содержала отмененная революцией колониальная хартия. Конституция воспроизводила в штате двухпалатную законодательную власть колониального образца. В обращении конституционного конвента штата к избирателям откровенно указывалось: «Нижняя палата предназначена для представительства граждан, а сенат – собственников республики»[44]44
  The Popular Sources of Political Authority / Ed. by O. and M. Handlin. Cambridge (Mass.), 1966, p. 342.


[Закрыть].

Сэмюэл Адамс безоговорочно одобрил эти и все другие положения массачусетской конституции. Она казалась ему «истинно республиканской». Понятие «республиканизм» трактовалось им не с демократических, а с умеренных позиций. В конституции Массачусетса его особенно привлекало то, что она «гарантировала те права собственности, которыми наделены достойные граждане и поддержание которых является великой целью политического сообщества». Назначение двухпалатной власти он видел в том, чтобы «сдерживать людские страсти»[45]45
  The Writings of Samuel Adams, vol. 4, p. 252, 348.


[Закрыть].

Позиция, занятая Адамсом после 1776 г., на первый взгляд противоречит его позиции в отношении народных масс в предреволюционный период. Это кажущееся противоречие. До 1776 г. Адамс был верен буржуазным правам и свободам, которые тогда подавлялись Англией и ее американскими пособниками, и готов был опереться на массы в борьбе за эти принципы. После 1776 г. угроза буржуазным принципам исходила уже от американских низов. Адамс был противником любых ограничений буржуазных прав, особенно главного – свободного распоряжения и накопления частной собственности, и до, и после 1776 г. Еще в 1768 г. он недвусмысленно высказался по этому вопросу: «Собственность, как признано, существовала еще на стадии дикости… И если собственность необходима для сохранения жизни дикаря, то она не в меньшей степени необходима в гражданском обществе. Утопические проекты уравнительства иллюзорны и непрактичны в такой же степени, как и проекты закрепления всех собственнических прав за короной, они заключают в себе произвол, деспотизм и в нашей системе неконституционны»[46]46
  Ibid., vol. 1, p. 137.


[Закрыть].

Неприятие эгалитарных принципов предопределило позицию Адамса в отношении уравнительных устремлений масс в годы Американской революции. В 1782 г. он резко осудил выступление массачусетской бедноты, требовавшей от законодателей штата отсрочки выплаты долгов. Откровенно антидемократический характер носило отношение Адамса к восстанию Даниэля Шейса, охватившему сразу несколько графств Массачусетса в 1786–1787 гг. С. Адамс использовал все свое влияние на городское собрание Бостона с тем, чтобы заставить благонамеренных горожан принять петицию губернатору с требованием немедленной расправы с восставшими. Бедноту, сплотившуюся вокруг Шейса, он пытался изобразить как «английских эмиссаров». Как председатель сената, Адамс выступил с резкими нападками против нижней палаты массачусетской легислатуры, которая была против подавления восстания силой. 5 февраля 1787 г. он потребовал от легислатуры обратиться к федеральному правительству для подавления восстания. Резолюция Адамса была одобрена, хотя многие члены ассамблеи штата сомневались в законности подобного вмешательства Континентального конгресса в дела суверенного штата.

Сэмюэл Адамс, в прошлом рьяный приверженец и неутомимый организатор революционных обществ, стихийных собраний, самочинных политических институтов, теперь протестовал против любых, не санкционированных властями выступлений. Объясняя изменение своей позиции, Адамс, теперь уже «власть предержащий», писал в 1784 г.: «Сейчас, когда имеется постоянное конституционное правительство, самочинные народные комитеты и конвенты в графствах становятся не только бесполезны, но и опасны. Они сослужили отличную службу и были в высшей степени необходимы в момент их возникновения, и я не отрицаю и своей скромной роли в их создании»[47]47
  Ibid., vol. 4, p. 296.


[Закрыть].

Спад массовых народных движений в США в конце 80-х годов и упрочение позиций новой буржуазно-плантаторской власти несколько смягчили консервативные черты в политическом облике Сэмюэла Адамса. Политическая умеренность, свойственная ему на последнем этапе жизни, существенно отличалась от консервативного антидемократизма Джона Адамса. В 90-х годах в переписке с Дж. Адамсом, консервативные настроения которого, как и всего умеренного клана «отцов-основателей», резко усилились в связи с Великой французской революцией, он протестовал против выдвинутой тем идеи элитарного правления «естественной и непресекающейся аристократии». Он не согласился и с мыслью Дж. Адамса о том, что власть только «частично исходит из народа» и что верховный политический суверенитет должен быть отчужден в пользу наследственной аристократии. В целом же С. Адаме в отличие от Дж. Адамса был вполне удовлетворен государственно-правовыми принципами федеральной конституции. «Естественная и непресекающаяся аристократия» Дж. Адамса казалась ему излишеством не только потому, что он был решительным противником сословных различий феодального образца, но и потому, что американская федеральная конституция 1787 г. заключала в себе, на его взгляд, достаточный механизм для сдерживания «чрезмерных страстей» народных масс.

В целом место Сэмюэла Адамса в процессе образования США определялось в первую очередь активной, лидирующей ролью в организации и воспитании патриотических сил накануне войны за независимость. Задачи революции были исчерпаны для него с достижением антиколониальных целей. После провозглашения независимости ведущая роль в определении исторических судеб Северной Америки перешла к новым политическим лидерам.

Глава III. Александр Гамильтон: пророк капиталистического развития

Среди биографов Гамильтона есть и критики, и апологеты (их большинство). Апологетические биографии Гамильтона[48]48
  Lodge II. C. Alexander Hamilton. Boston, 1882; Mitchell B. Alexander Hamilton. N. Y., 1957–1962. Vol. 1–2; Rossiter C. Alexander Hamilton and the Constitution. N. Y., 1964; Morris R. B. Alexander Hamilton after Two Centuries. – In: Alexander Hamilton and the Founding of a Nation / Ed. by R. B. Morris. N. Y., 1969; Lycan G. Alexander Hamilton and American Foreign Policy. Oklahoma, 1970.


[Закрыть] рисуют его как выдающегося выразителя общенациональных идеалов, не заключающих в себе якобы никаких классовых мотивов. Разве не Гамильтон, восклицают апологеты, дал начало сильной федеральной власти, мануфактурам и банкам, национальному величию США! В отрицательном отношении Гамильтона к правам штатов и преклонении перед унитарным государством Б. Митчел видит стремление к «эффективной организации» и «расчетливому планированию». Дж. Лайкэн говорит о нем как о друге мелких сельских собственников. Р. Б. Моррис характеризует Гамильтона как провозвестника государства «всеобщего благоденствия», чуть ли не предтечу кейнсианских мероприятий государственно-монополистического регулирования, которое американский историк рассматривает как регулирование в интересах всех классов[49]49
  Mitchell B. Alexander Hamilton: The Revolutionary Years. N. Y., 1970, p. 307; Lycan G. Op. cit.. p. 10–12; Morris R. B. Op. cit.,p. XIII–XVII.


[Закрыть].

Отношение к нему критиков противоречиво. Суть противоречия кратко сформулировал Вудро Вильсон: «Великий человек, но не великий американец» (президент США начала XX в., объявлявший себя защитником «маленького человека», хотел сказать, что быть великим американцем значило быть и поборником демократии). Критические биографии Гамильтона неравнозначны, его политические деяния одними авторами решительно отвергаются, другими принимаются с теми или иными оговорками.

С. Падовер, автор многих весьма поверхностных жизнеописаний «великих американцев и европейцев» (среди них восторженной биографии Т. Джефферсона, переведенной американскими издателями на русский язык), видит в Гамильтоне злого гения Америки. К. Бауэрс в сравнительном жизнеописании Джефферсона и Гамильтона придерживается того распространенного в США мнения, что все хорошее в этой стране исходит от первого, а все дурное – от второго[50]50
  Padover S. The Mind of Alexander Hamilton. N. Y., 1958; Bowers C. Jefferson and Hamilton: The Struggle for Democracy in America. Boston; New York, 1925.


[Закрыть]. Суждения Падовера и Бауэрса основаны на моральных сентенциях и не учитывают реальностей исторического развития США последней трети XVIII в.

К другой группе критиков относятся Н. Шэкнер, В. Паррингтон, Дж. Миллер[51]51
  Schachner N. Alexander Hamilton. N. Y., 1946; Miller L Alexander Hamilton; Portrait in Paradox. N. Y., 1959; Паррингтон В. Л. Указ, соч., т. 1, с. 367–382.


[Закрыть]. Они с изумлением обозревают сделанное Гамильтоном, показывают, что он первым в США решительно отказался от местнических предрассудков, поднял знамя федерального единства. Но, как ни парадоксально, констатируют эти критики, заботы Гамильтона о благе государства не принесли никаких выгод простым людям Америки, от них выиграли только денежные воротилы. «Великий человек», как ни прискорбно, презирал народ и демократию и, проводя свои преобразования, делал ставку на богачей.

Последней заметной критической работой о Гамильтоне явилась книга Дж. Бойда с сенсационным названием: «Номер 7. Тайные попытки Александра Гамильтона контролировать американскую внешнюю политику»[52]52
  Boyd J. Number 7. Alexander Hamilton's Secret Attempts to Control American Foreign Policy. Princeton, 1964.


[Закрыть]. Бойд – автор многих работ о Джефферсоне и составитель многотомного собрания его бумаг – обнаружил документы, дискредитирующие, на его взгляд, антагониста его героя. Выяснилось, что с 1789 г. Гамильтон поддерживал дружеские отношения с английским майором Беквитом, который из-за отсутствия в США дипломатического представительства английского монарха в одиночку выполнял агентурные задания в пользу своей страны. При этом он вошел в контакты со многими политическими деятелями США, на всех государственных деятелей завел досье и в донесениях начальству обозначал их запросто арабскими цифрами: военный министр Нокс – N 4, министр финансов Гамильтон – N 7, председатель верховного суда Джей – N 12 и т. д. Гамильтон препарировал информацию Беквита (англичанин не знал об этом, но, проведав, не огорчился бы) и беззастенчиво обманывал Вашингтона и Джефферсона насчет истинных намерений британских властей в отношении заокеанской республики. Он водил их за нос, как будто имел дело не с президентом и государственным секретарем страны, а с мелкими вкладчиками собственного банка. Цель его была проста: навязать США проанглийский курс и разрушить дружбу с Францией. Он добился своего: в 1794 г. Джей, съездив в Лондон, подписал договор с Англией, оскорблявший национальные чувства американцев, но отвечавший экономическим замыслам Гамильтона.

Споры американских историков о Гамильтоне, как видно, меньше всего похожи на академическую дискуссию. Это не случайно: представления Гамильтона о назначении государственной власти, целях социально-экономической политики перекликаются с современными идеологическими установками американской буржуазии и остаются неотъемлемой частью идейной борьбы в США XX в.

Адъютант Вашингтона

Американцы знают о Гамильтоне, что он был одним из составителей конституции страны и дал ей философское обоснование, что он стал первым министром финансов США, создал национальный банк и занимал важные посты в правительстве Вашингтона. Для большинства из них Гамильтон начинается с того момента, когда в октябре 1772 г. он ступил на берег Американского континента. Мало кого интересует его предшествующая жизнь. Американские историки пишут о ней немного и в общем одинаково, отличаясь друг от друга разве что описанием ландшафта и климатических условий островка Невис в Британской Вест-Индии, где 11 января 1755 г. появился на свет один из основателей США[53]53
  Mitchell B. Op. cit., vol. 1, p. 1; Miller J. Op. cit., p. 3. В более ранних биографиях Гамильтона датой его рождения считался 1757 г.


[Закрыть]. Скудны сведения о вест-индских годах юного Гамильтона, но они по-своему интересны и важны, поскольку проливают свет на особенности формирования незаурядной личности будущего лидера федералистов.

Обстоятельства рождения Гамильтона не однажды служили предметом насмешек и издевок в буржуазных и плантаторских семьях Северной Америки, усвоивших мораль, привычки и предрассудки аристократии Англии. Он был дитя адюльтера и оказался, по понятиям американских снобов-ханжей, отмеченным печатью «незаконнорожденного» (Джон Адамс, не выносивший Гамильтона, цедил о нем за глаза: «Внебрачный ублюдок шотландского лотошника»).

Один из сыновей Гамильтона в мемуарах подправил историю рождения отца. По его рассказу выходило, что Рашель Лавьен, мать Александра Гамильтона, еще до появления на свет своего знаменитого отпрыска была в разводе с первым мужем и в браке со вторым и что его отец родился законно, как и подобает «настоящему джентльмену». В действительности все было иначе.

В 1754 г. юная Рашель, дочь французского гугенота, тайно бежала от своего старого и постылого супруга, Джона Мишеля Левина (Александр Гамильтон в будущем изменит фамилию Рашель – Лавьен). Левин, оставшийся один с четырехлетним сыном Питером, затеял судебное преследование опозорившей его жены, утверждая, что та устремилась «предаваться распутству на Барбадос».

Рашель действительно уехала на Барбадос, но задержалась там ненадолго. Очень скоро она переехала на другой остров в Вест-Индии – Невис, где жили ее мать и сестры. Здесь 20-летняя красавица и пленила своего ровесника Джеймса Гамильтона, сына родовитого, но небогатого шотландского джентри. У Рашели не было ни денег, ни влияния, ни существенных доводов для того, чтобы получить развод (по суровым английским законам, тогда на это требовалось разрешение парламента), и молодые влюбленные стали жить вместе, преступив законы христианской морали.

Замужество по любви принесло Рашель не больше счастья, чем брак по расчету. Джеймс Гамильтон, прибывший в Вест-Индию попытать счастья, был явным неудачником. Вначале он прогорел вместе с компаньонами на нехитрой торговой операции. Затем Джеймс попытался было основать собственное дело, но быстро пустил по ветру небольшую сумму денег, доставшуюся Рашель от матери. Висле этого не оставалось ничего, кроме как пойти управляющим на плантацию родственника жены. И здесь он не сумел проявить себя. В 1763 г. Джеймс Гамильтон, махнув на все рукой, сел на корабль, отплывавший от Невиса, и скрылся от Рашели и двух сыновей.

Александр Гамильтон, став взрослым, никогда не открещивался от отца и одно время даже пытался установить с ним связь. Он стремился к контактам и с родственниками отца. Такое поведение человека, прослывшего в Америке гордецом и честолюбцем, объяснялось просто – фамильный герб служил для него пропуском во влиятельные дома Северной Америки, где знатность происхождения почиталась особо. Верность отцу означала для Гамильтона сохранение связей с аристократическим шотландским кланом, древние корни которого были предметом его гордости.

Безутешная Рашель, оставшись одна с двумя детьми при живых законном и незаконном мужьях, преследуемая тяжбами Левина, протянула недолго. В 1768 г. она умерла 32 лет от роду. 13-летнего Александра Гамильтона родственники пристроили в контору к одному из богатых купцов Вест-Индии, Николасу Крюгеру.

Условия жизни рано приучили Гамильтона полагаться во всем на собственные трудолюбие и предприимчивость. Он не был обделен умом и разнообразными способностями. Стимулируемые усердием, они проявились очень быстро. Уже через два-три года службы у Крюгера глава фирмы стал поручать Гамильтону самостоятельные торговые операции. Здесь он так набил руку в составлении бухгалтерских отчетов, что в будущем, пребывая министром финансов, без труда отводил попытки сторонников Джефферсона обвинить его в коррупции. В свободное же время юноша «запоем» читал подвернувшиеся под руку истории античных авторов и развивал обнаружившуюся у него, помимо бухгалтерских дарований, литературную жилку. 3 октября 1772 г. в газетке Невиса появилась его художественная композиция, в которой повествовалось о переживаниях героя, застигнутого штормом в открытом океане. Автором композиции заинтересовался сам губернатор. Было решено поощрить талант. И в конце октября 1772 г. Александр Гамильтон, снабженный рекомендательными письмами в богатые семьи Нью-Йорка, сошел на берег Бостона. Влиятельные опекуны пристроили его на год в частную школу в Нью-Джерси, а в 1773 г. Гамильтон блестяще сдал экзамены в королевский колледж в Нью-Йорке (будущий Колумбийский университет). С этим городом он навсегда связал свою жизнь.

Юный студент королевского колледжа преуспел не только в познании различных наук. Обнаружилось, что он лучше других умел рассуждать о политике. Политические же проблемы для колонистов уже 10 лет исчерпывались одной темой – взаимоотношениями с Англией. Гамильтон, не задумываясь, принял точку зрения американцев в их споре с метрополией.

Осенью 1774 г. лоялисты Северной Америки были до крайности встревожены. Решения только что окончившегося Континентального конгресса воспринимались ими как покушение на основы империи и верховную власть монарха. Нью-йоркский лоялист Сэмюэл Сибэри, известный священник, будущий епископ Коннектикута, давно слыл одним из самых рьяных защитников интересов британской короны в Северной Америке. И едва успели конгрессмены отбыть из Филадельфии, как преподобный отец поделился с колонистами «Верными суждениями о решениях конгресса», преподнесенными им в форме памфлета. Искусный в схоластических спорах богослов доставал из идейных архивов XVII в. покрытые пылью доктрины абсолютизма и требовал от колонистов и впредь во всем довериться суверенной воле монарха.

Патриотам Нью-Йорка не пришлось долго дожидаться ответа на творение Сибэри. 15 декабря они читали и передавали друг другу памфлет «Полное оправдание мер конгресса». Его автор не открывал своего имени, но по всему чувствовалось, что он был прирожденным и опытным памфлетистом. Каково же было удивление горожан, когда вскоре выяснилось, что памфлет принадлежал перу молодого и до сих пор мало известного среди патриотов студента королевского колледжа Александра Гамильтона.

Гамильтон, выступив со своим памфлетом, отважился на смелый поступок. Вольно или невольно он вступал в своеобразное состязание с лучшими умами колоний. Кроме того, молодой человек решился дискутировать с одним из самых ярых приверженцев Англии в Северной Америке. Гамильтон успешно выдержал это интеллектуальное испытание. Как первый, так и второй (23 февраля 1775 г.) его памфлет в защиту свобод провинций были удачны.

Подобно колониальным радикалам, Гамильтон обращался к теории естественных прав, объявлявшей никчемными все обычаи страны и юридические акты, коль скоро они не согласовывались с законами, данными богом-творцом и природой. Пренебрегшего этой истиной доктора богословия Сибэри 20-летний юноша отчитал как нерадивого школяра. Тщательно собранные Сибэри исторические и юридические, факты, подтверждавшие «право» Лондона диктовать свою волю провинции Нью-Йорк, он опроверг в духе и стило западноевропейских учителей: «Не старые пергаменты и не покрытые пылью юридические своды являются хранилищем священных прав человека. Эти права, словно лучом солнца, вписаны в книгу человеческой природы рукой самого бога-творца и никогда не могут быть уничтожены или скрыты властью простых смертных»[54]54
  The Papers of Alexander Hamilton / Ed. by H. C. Syrelt: Vol. 1-26. N. Y.; L.. 1963–1979; vol. 1, p. 122.


[Закрыть].

Сочинения молодого Гамильтона исполнены искренности и благородства. Надолго ли хватит их юноше, мечтающему о восхождении к успеху и власти?

После начала военных действий Гамильтон незамедлительно предложил свои услуги новой революционной власти. 1 марта 1776 г. нью-йоркская легислатура наградила Гамильтона чином капитана артиллерии и утвердила его в должности командира батальона. Обнаружив необыкновенную энергию, молодой капитан очень скоро набрал себе команду из 68 человек. Пока военные действия не приблизились к Нью-Йорку, жизнь батальона текла монотонно. Несколько солдат дефилировали вокруг архива штата, который вверили охране Гамильтона, а большая часть новобранцев постигала тонкости строевого шага на ближайшем плацу. Когда члены легислатуры убедились в том, что артиллерийская команда хорошо справляется с порученным делом, ей рискнули доверить более сложное задание. Так батальон Гамильтона оказался в береговом охранении.

12 июля 1776 г. капитан Гамильтон, заждавшийся настоящего дела, наконец увидел на горизонте входящие в Гудзон английские корабли. Его команда быстро привела орудия в боевую готовность и, как только корабли оказались на расстоянии пушечного выстрела, произвела залп. Эффект его поверг батальон в состояние шока. Одно из орудий разорвалось на части, около него корчились в агонии два заряжающих. Пытавшийся сохранить присутствие духа Гамильтон с надеждой осматривал вражеские суда. Новое разочарование! – на них не было повреждений. Боевое крещение грозило обернуться полным крахом. К счастью, английские экипажи повернули свои суда назад, ограничившись обстрелом города.

9 августа батальон Гамильтона влился в армию Континентального конгресса. В сентябре солдаты Вашингтона после сокрушительного поражения оставили Нью-Йорк. Батальон Гамильтона разделил тяжкую участь осеннего отступления армии Вашингтона, когда каждый день мог стать для нее последним. Однако в конце 1776 г. патриотам улыбнулась фортуна, армия после двух удачных сражений освободилась от преследования англичан. Теперь ее ждало долгое зимнее стояние на холмах Морристауна. Было время подсчитать понесенные за три месяца потери. Гамильтону сделать это было нетрудно: у него в батальоне осталось не более 30 солдат, которых едва хватало, чтобы обслуживать два оставшихся орудия.

Заботы Гамильтона о пополнении батальона были прерваны в один из мартовских дней 1777 г. внезапным приглашением со стороны главнокомандующего стать один из его адъютантов. Протекцию ему составил знавший Гамильтона генерал Грин. Предложение это льстило юному капитану. Вашингтон брал в свою «семью», как он называл адъютантов, только джентльменов из знатных семей, способных к тому же изысканными манерами угодить аристократическому вкусу виргинского плантатора. Гамильтона радовала открывшаяся возможность попасть в тот круг, место в котором, казалось, было заказано ему обстоятельствами появления на свет (он, впрочем, не распространялся о них). Гамильтон незамедлительно согласился занять должность, которая заключала в себе столько выгод.

Для начала Вашингтон вручил ему, как и другим членам «семьи», высокий чин – подполковника. Затем постепенно ввел в круг непосредственных обязанностей. Гамильтон был назначен начальником канцелярии Вашингтона, он должен был от его имени вести переписку с политическими деятелями страны, бизнесменами, многими другими адресатами, число которых было довольно велико.

Каждый вечер, хотя бы на короткое время, он уединялся с главнокомандующим для разбора дневной корреспонденции. Тут же составлялись наметки ответов. Характер новых обязанностей Гамильтона делал его одним из самых приближенных и доверенных людей Вашингтона. Было бы, однако, явным преувеличением пытаться изобразить его в роли «серого кардинала» главнокомандующего (эта роль впоследствии часто удавалась Гамильтону – министру финансов при Вашингтоне-президенте). Человек, возглавлявший вооруженные силы молодой республики, терпеть не мог подсказок даже со стороны своих любимчиков. Задача подполковника Гамильтона сводилась к тому, чтобы правильно уловить принципиальные соображения и идеи генерала, а затем развить их в нужном направлении на бумаге, изыскать при этом убедительные аргументы и изложить все изящным слогом. Вашингтону нравилось, как справлялся новый адъютант с поручениями.

Молодому подполковнику поручались и другие задания. Но не слишком часто. Один из первых биографов Гамильтона, Г. К. Лодж, восторженно писавший о своем герое, считал, что адъютант Вашингтона выполнил только одну важную миссию, не входившую в круг его прямых обязанностей. Один из завистников Вашингтона генерал Гейтс, действовавший на севере страны, в октябре 1777 г. одержал победу над англичанами под Саратогой, Главнокомандующий, дела которого на юге не ладились, послал Гамильтона к Гейтсу за подмогой. Гамильтон справился с заданием[55]55
  Lodge H. C. Op. cit., p. 18.


[Закрыть]. Но он так рьяно отстаивал просьбу главнокомандующего, что Гейтс, обнаружив по отъезде молодого подполковника пропажу письма одного из своих друзей, который объявлял его гением, а Вашингтона бездарностью, тут же решил, что письмо похитил свежеиспеченный адъютант Вашингтона (позже Гейтс выяснил, что виновником пропажи был его собственный адъютант)[56]56
  Ibid.


[Закрыть]. Судя по этому эпизоду, можно предположить, что Гамильтон не стеснялся показывать, как он предан главнокомандующему.

Биографы Гамильтона старались внести свою лепту в освещение ратных подвигов «отца-основателя». Но даже в самых красочных описаниях они выглядят довольно буднично. Зато обращает на себя внимание другое. Прежде всего в эти годы он, как никто другой среди армейских чинов, близко сошелся с самыми влиятельными людьми Америки. Общаясь с ними сначала от имени Вашингтона, Гамильтон очень скоро вступил со многими из них в личную переписку. Среди его адресатов с начала службы у Вашингтона мы видим имена Д. Дуэна, Гувернера и Роберта Моррисов, Р. Ливингстона, Ф. Скайлера, Дж. Джея, представлявших финансовую и политическую элиту молодой североамериканской республики. Адъютант Вашингтона пространно излагал им свои политические идеи. Некоторые из его писем конца 70-х годов, в частности письма Г. Моррису с суждениями о проекте конституции штата Нью-Йорк и Д. Дуэну с анализом «Статей конфедерации», представляли собою настоящие политические трактаты. Читая эти письма, где давались развернутые и четкие, полно и точно отражающие интересы буржуазных кругов социально-политические характеристики и рекомендации, адресаты Гамильтона не могли не прийти к мысли: «Вот человек, который необходим в руководстве страны». И уже с конца 70-х годов XVIII в. имя Гамильтона стало частым на устах лидеров легислатуры Нью-Йорка и Континентального конгресса, когда вставал вопрос о заполнении важных политических вакансий.

Среди многих знакомств Гамильтона одно оказало наибольшее влияние на его дальнейшую судьбу. Началось оно во время одной из долгих осенне-зимних стоянок американской армии. Сражения и военные операции чередовались для американской армии с гораздо более продолжительным отдыхом. В эти дни частыми визитерами в ставке Вашингтона были высокопоставленные гражданские лица. В таких случаях обязательным было застолье у главнокомандующего, на котором присутствовали и патриотически настроенные дамы. Один из гостей вспоминал на следующий день после приема у Вашингтона, что «имел удовольствие впервые увидеть подполковника Гамильтона. Он сидел в центре генеральского стола, в большой компании… подполковник держался естественно, легко знакомясь и общаясь со всеми». Застолья у главнокомандующего способствовали упрочению связей Гамильтона и с семейством генерала Скайлера, членом которого он вскоре стал и сам.

Подполковник Гамильтон не был обойден судьбой. Но он полагал, что вправе рассчитывать на гораздо большее, чем адъютантская служба у главнокомандующего. Он, однако, быстро осознал, что, не обладая внятностью и богатством, обречен оставаться «человеком низшего сорта» в глазах родовитых имущих семей Америки. Гамильтон все чаще начал задумываться над тем, как ликвидировать столь явный «изъян» в биографии. И по тому, как он стал докучать друзьям рассуждениями об идеальной спутнице жизни, они поняли, что подполковник избрал самый легкий и верный способ для достижения этой цели. Он не кривил душой, когда определял достоинства своей избранницы. В беседах с близким другом Джоном Лоуренсом одно из них он оговаривал особо: «Что касается приданого, то чем оно больше, тем лучше». В отсутствии этого достоинства дочь генерала Скайлера Элизабет трудно было упрекнуть.

Семейство Скайлеров вместе с Ван Ранселлерами, Ван Кортлендами и Ливингстонами входило в четверку самых богатых и влиятельных кланов Нью-Йорка. Его глава Филип Скайлер наследовал от родителей крупные земельные поместья и прибыльное торговое дело. Он приумножил богатство, женившись на дочери Ван Ранселлера (размеры земельных владений Ван Ранселлера равнялись двум третям территории соседней с Нью-Йорком колонии Коннектикут). После начала войны за независимость, когда Континентальный конгресс приступил к раздаче чинов, строго соразмеряя при этом амбицию претендентов с количеством их движимой и недвижимой собственности, Филип Скайлер получил звание генерал-майора. Невеста из семейства Скайлеров – Ван Ранселлеров, позиции которого после достижения независимости не только не пошатнулись, но и упрочились, представляла большой интерес для Гамильтона. 14 декабря 1780 г. он женится на младшей дочери Скайлера – Элизабет. Политические связи Гамильтона с элитой Американской республики были подкреплены личным союзом. Он еще с большим усердием занялся изысканием способов укрепления интересов собственников, ибо отныне от прочности их позиций прямо зависел и его жизненный успех.