Текст книги "О смелой мысли"

Автор книги: Владимир Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

В белом дыму – крупные, грузные частички, капельки влаги, и рассеиваются на них все лучи радуги: красные, желтые, зеленые, фиолетовые, – все лучи, которые, складываясь вместе, дают белый свет.

Таков уж закон рассеяния света.

Он определяет цвет облаков и цвет неба.

И когда мы смотрим на окурок, лежащий в пепельнице, мы понимаем, почему облака белые, а небо голубое.

Месть

Директор американской фирмы «Томас Берри – лучшие подтяжки» вызвал заведующего рекламным отделом и выразил ему свое недовольство.

– Наша реклама всюду, – оправдывался заведующий, – в поездах, в метро, на стенах домов и даже на тротуарах. Нет места на земле, которое бы не напоминало людям о фирме.

– Но вы забыли о небе, – кипятился директор. – Что мы там видим? Солнце, звезды… И ни слова о подтяжках. Неужели вас не раздражает эта бессмысленная гладь?!

Заведующий никогда не имел дела с небом, но он твердо знал, что во всякой области есть свои специалисты.

Только к кому идти? К летчикам, к астрономам?

Он отправился к летчику.

– Вот вы делаете бочки, петли и штопоры, – сказал заведующий, – чертите в воздухе сложный и бессмысленный узор. Не могли бы вы так подобрать свои смелые фигуры, чтобы выписать в небе несколько слов? Мы высоко оплатим вашу работу.

– Будет ли толк из моих фигур? – усомнился летчик. – Люди увидят в высоте пике и свечки, но не разберут, что я там пишу. Самолет будет скользить по небу, как перо без чернил.

– Мы найдем чернила, чтобы писать по воздуху, – сказал заведующий. – Будем писать дымом. В хвост самолета запрячем дымовую шашку, и тогда она оставит в небе дымный след, как трассирующая пуля. Так уже делал кто-то из русских… Что же это получается?! Русские летчики могут, а вы не можете?

Летчик согласился. Он стал ежедневно подыматься в воздух и писать через все небо надпись:

«Томас Берри – лучшие подтяжки».

Дымные буквы расплывались в небесах, и конкуренты содрогались перед мощью небывалой рекламы.

Это была адская работа, и летчик вылезал из самолета, багровый от напряжения, в поту и тяжело дыша.

Настало время платить по счетам.

Тут директор схватился за лысину:

– Вы меня режете! Нет у меня таких денег!

– Такова была договоренность, – возразил заведующий.

Но директор не слушал.

– Пятьдесят процентов хотите? – спросил он летчика.

– Я бросаю работу, – буркнул летчик.

– Тем лучше. Ваши фокусы стали надоедать.

Летчик бешено хлопнул дверью. Он принял решение.

Он шагал к аэродрому, не глядя по сторонам.

Сел в машину, рассерженно тронул рычаги.

Самолет взревел и взлетел в воздух.

Он кувыркался, пикировал, взмывал свечкой и жужжал, как разгневанная оса.

Дымная надпись растянулась во весь небосвод:

«Томас Берри – жалкий негодяй».

Смеялись зеваки на улицах, смеялись полисмены, смеялись покупатели с хвалеными подтяжками на плечах.

Казалось, небо влепило пощечину лысому жадному человечку, побледневшему от злости и ужаса у окна в директорском кабинете.

Самолет, разъяренно гудя, шел на посадку, оставляя последний дымный росчерк.

Дым в упряжке

Двести лет назад, если собирались куда-нибудь ехать, обязательно надо было кого-нибудь во что-нибудь запрягать.

Лошадей, верблюдов, оленей, собак запрягали в повозки, кареты и сани.

Рязанский подьячий Крякутный не хотел топтать земные дороги, он искал дорогу в небо.

И не знал, кого ему запрягать. Вот бы взять да запрячь воробьиную стаю. Но из ста воробьев не сделаешь орла. Будут птицы, как табун коней, запряженных в возок, не тянуть, а мешать друг другу.

Облака проплывают в высоте. Поди поймай их.

Подьячий взглянул на печную трубу и подумал: дым. Дым, конечно, не конь, в уздечку его не возьмешь. Ну, а если сплести упряжку из множества тонких нитей, да так плотно, чтоб ни щелки между ними не оставалось? Из такой упряжки и дым, пожалуй, не ускользнет.

Если взять, говоря проще, мешок поплотнее и побольше и пристроить его к печной трубе, станет мешок от дыма толстеть и раздуваться; вздуется шаром огромным, со стог величиной.

А тогда держись!

Взмоет шар кверху и тебя с собой унесет.

И свидетельствует перепуганный летописец: «1731 года в Рязани подьячий Крякутный Фурвин сделал, как мяч большой, надул дымом, поганым и вонючим, сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы и после ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался так жив. Его выгнали из города, он ушел в Москву, и хотели закопать живого в землю и сжечь».

Так пострадал замечательный русский изобретатель, который попробовал взять в упряжку дым – первый признак «нечистой силы».

Только пятьдесят лет спустя до того же додумались французы братья Монгольфье. В королевском городке Версаль пустили в небо нарядный шелковый шар.

Но тогда уже знали, что не дым, не мельчайшие твердые частички подымают шар в высоту. Его тянет вверх нагретый воздух, заполняющий оболочку. Дым же только выдал людям подъемную силу нагретого воздуха, показал им первую дорогу в небо.

О солнечных зайчиках

Мы пламень солнечный стеклом здесь получаем,

И Прометею тем безбедно подражаем.

Ломоносов

Межпланетный телеграф

Когда знаменитый деятель науки Константин Эдуардович Циолковский разрабатывал межпланетную ракету, его сильно заботила мысль о том, как держать связь между ракетой, летящей в мировых просторах, и ее базой на земле.

Задача как будто бы неразрешимая.

Радиотехники тогда не было. Телеграфных проводов за ракетой не потянешь. Казалось, не обойтись без каких-то новых, неведомых человеку средств.

Летним утром Циолковский, погруженный в расчеты, вдруг зажмурил глаза. Это маленький школьник, пробегавший мимо, сверкнул ему в лицо солнечным зайчиком.

Озорник убегал, испуганно озираясь. Циолковский долго смотрел ему вслед. В голове зарождалась смелая идея.

Ведь ракета летит на Луну, а когда на Земле темнота, лунный диск освещен Солнцем.

Что, если солнечным зайчиком сверкнуть с Луны на Землю?

Как же должен быть виден проблеск ночью, если даже сейчас, когда глаз ослеплен блистанием яркого дня, солнечный зайчик сверкает с такой нестерпимой силой!

Люди думают, что тьма приходит, как слепота, но на самом деле в темноте глаза словно прозревают, и огонь папиросы, с десяти шагов незаметный днем, темной ночью виден за километр.

Циолковский решил прикинуть, большое ли надобно зеркало, чтобы в темную ночь вспыхнуть близ лунного диска звездой.

Астрономы, века наблюдавшие звезды, давно занесли их в каталоги, рассортировав по силе света. В этих каталогах слабые звезды, едва различимые глазом, зовутся звездами шестой величины. Они светят в десять биллионов раз слабее Солнца. Они светят так, как светила бы одна десятибиллионная часть солнечного диска.

Чтоб сверкнуть, как искусственная звезда, зеркало тоже должно светить не слабей.

Копейка на вытянутой руке заслоняет собою весь солнечный диск. Видимые размеры копейки и Солнца одинаковы.

Зеркальце величиною с копейку на вытянутой руке вместит в себе все изображение Солнца.

Луна при затмениях Солнца закрывает собой весь солнечный диск. Видимые размеры Солнца и Луны одинаковы. Значит, если повесить рядом с Луной огромное зеркало, величиной с Луну, все изображение Солнца поместится в его оправе. Такое зеркало будет сиять вблизи Луны как второе, искусственное Солнце. Диаметр Луны свыше трех тысяч километров. Таким же должно быть и зеркало.

К счастью, Циолковскому не нужно было делать искусственных солнц. Его устраивала и крохотная звезда. Ему нужно было зеркало, достаточное для того, чтобы вместить в себе одну десятибиллионную часть солнечного диска. Ему нужна была одна десятибиллионная часть огромного зеркала. Диаметр ее равен одному метру.

Вот как мало надо, чтобы сделать искусственную звезду!

Это понятно. Расстояние от Земли до Луны неизмеримо меньше звездных расстояний.

Маленькое зеркало Циолковский предлагал взять с собой на ракету и сигнализировать им по азбуке Морзе: длинная вспышка – тире, короткая – точка.

Когда вы вертите кусочек зеркала в руках, с уважением рассматривайте осколок. У вас в руках межпланетный телеграф.

Гелиограф

На войне вместе со всей сложной техникой, вместе с танками и самолетами, пулями и снарядами, телефоном и радио работают я солнечные зайчики. Солнечные зайчики несут команды и донесения.

Бывает, что в горной войне непроходимое ущелье преграждает путь связистам, разматывающим жесткую нить телефонного кабеля.

И тогда на склоне горы появляется ослепительный солнечный зайчик. Вспыхнул, погас, снова вспыхнул и пошел сверкать короткими и длинными вспышками.

Длинные проблески следуют за короткими, как тире и точки в азбуке Морзе.

Это работает гелиограф – солнечный светосигнальный прибор.

Здесь нарисованы два гелиографа: легкий «ГП-140» и тяжелый «ГК-250». Оба они состояли на вооружении Советской Армии.

«ГП-140» означает «Гелиограф полевой с диаметром зеркала 140 миллиметров», «ГК-250» означает «Гелиограф крепостной с диаметром зеркала 250 миллиметров».

Пусть они не кажутся слишком сложными.

Слово «гелиограф» происходит от двух греческих слов: «гелиос» – солнце и «графо» – пишу.

Гелиограф – это механизм для пускания солнечных зайчиков.

Каждый знает, как трудно бывает ручным зеркальцем пустить зайчик в нужном направлении и как трудно, отведя его в сторону, снова навести обратно.

Ну, а тут все для этого приспособлено.

Зеркало не держат в руках, а устанавливают, как фотоаппарат, на треноге. Оно держится в подвижной лире, как кожух прожектора.

Так же как ручки радиоприемника позволяют медленно двигать стрелку по шкале, так и маховички механизма наводки зеркала позволяют медленно поворачивать зеркало вверх и из стороны в сторону.

Как и винтовки, гелиографы имеют прицелы для наводки зайчика точно в цель.

Пускают зайчики так: наводят и уводят солнечный зайчик, слегка наклоняя зеркальце. Так же сигнализируют гелиографом: зеркальце отклоняют рычагом, похожим на телеграфный ключ.

Одним зеркалом не удается при всех положениях солнца поймать солнечный луч и отразить его в нужную сторону, и гелиографы имеют второе, вспомогательное зеркало. Им в трудных случаях ловят солнечный луч и уже от него отражают на основное зеркало.

Вот и весь гелиограф.

Не удивляйтесь, что такая нехитрая штука применяется до сих пор наряду с телефоном и радио. Гелиограф легок и прост. Дальность действия его огромна: в солнечный день, когда глаз ослеплен настолько, что не видит ни звезд, ни луны, зайчик «ГК-250» виден километров за полтораста.

Нет ни одного средства связи с такою дальностью действия при таком незначительном весе.

Свет гелиографа видят только те, на кого наведен зайчик: со стороны сигналы невидимы, их трудно перехватить.

Наконец, гелиограф не нуждается в дорогих электрических батареях, которые постоянно приходится менять в электрических средствах связи.

Часовщик и зайчик

Один часовщик на старости лет стал жаловаться, что тускнеет белый свет, солнце стало светить слабее, чем раньше.

– То не солнце, – отвечают ему, – а глаза твои стали слабее.

И впрямь, ослабели его глаза, и под вечер, когда смеркалось, он переставал различать то, над чем работал.

Сумерки стояли в закоулках часовых механизмов.

Оси, пружинки, колесики и рычажки затемняли друг друга, словно ветви дремучей и темной чащи.

Часовщик мог работать лишь в солнечные дни, на столе у окна, раскладывая свою работу в квадратиках солнечного света.

Все слабели его глаза. Оказалось, и солнца мало.

Часовщик попробовал усилить освещение свечой, но от пламени ее в ярких солнечных лучах протянулась по столу зыбкая серая тень.

Тогда часовщик маленьким зеркалом поймал солнечный зайчик и направил его в нутро часового механизма. И нутро озарилось, засверкало позолотой, замерцали головки винтов, заметались искорки на колесиках и пружинках.

Два солнца светили внутрь часов: одно с неба, другое из зеркала.

Часовщик взял пинцет и принялся за починку.

Но солнце медленно катилось по небосклону, а вслед за ним полз по столу солнечный зайчик. И он быстро уполз прочь с часов, туда, куда увело его солнце. Пришлось снова ловить зайчик и, поймав, водворять на место.

Началась игра: зайчик убегал, часовщик его ловил зеркальцем и приводил обратно. Целый день часовщик не столько работал, сколько гонялся за зайчиком. Надоело.

– Погоди, непоседа, – вздохнул часовщик, – я устрою машину, чтоб держала тебя на привязи. И это не так хитро. Солнце движется в небе не вкривь и вкось, не вприпрыжку, а по кругу, чинно и равномерно, словно стрелка гигантских часов. Вот я и зеркальце заставлю двигаться так же размеренно по кругу, чтобы постоянно тащить тебя обратно, когда ты будешь удирать…

И он посадил зеркальце на ось большого часового механизма. Получился прибор под названием гелиостат. Двигалось солнце в небе по огромному кругу, мерно тикал механизм, и вслед за солнцем поворачивалось зеркало, постоянно возвращая к месту работы убегающее солнечное пятно.

Так часовщик приручил солнечный зайчик, взял его в помощники и заставил светить своим старым глазам.

Солнечная машина

Когда светит солнце, вода в кувшине разогревается и становится теплой, как парное молоко.

Но вскипеть вода на солнце не может – недостаточно жарко греет солнце.

Если бы вдруг случилось необычайное – появились бы в небе сразу десять солнц, все палящие, все жгучие, все жаркие, – тогда другое дело, тогда закипела бы в кувшине вода.

Только откуда взяться стольким солнцам?

Но, оказывается, можно сделать так, чтоб ходило над кувшином несколько солнц: взять да поставить рядом зеркала. Надо так установить зеркала, чтоб кувшин, если б сделался зрячим, смог увидеть несколько солнц: одно в небе, остальные в зеркалах. Ставишь сотню зеркал – сотня солнц в зеркалах и одно в небе. Запоет, забурлит вода в кувшине, повалит валом пар. И зажмуришь глаза, если взглянешь со стороны: сотня солнечных зайчиков облепила кувшин – греет воду.

Инженеры построили солнечную паровую машину. Она походила на гигантский цветок колокольчик. У нее был венчик из зеркала и паровой котел, похожий на тычинку. Венчик двигался вслед за солнцем, как головка настоящего цветка. Лучи попадали в широкий венчик, отражались в зеркалах и собирались на узком котле-тычинке.

Тысяча семьсот зеркал составляли лепестки. Тысяча семьсот солнечных зайчиков облепляли котел-тычинку. Тысяча семьсот солнц, обступив котел, сияли в зеркалах.

Вода кипела в котле от восхода до захода, и пар из котла двигал паровую машину.

Не надо было ни угля, ни нефти, ни дров – машина вертелась даром и приводила в движение мощный насос. Так работали солнечные зайчики.

И механик шутил, что двигатель его не в пятнадцать лошадиных, а в тысячу семьсот «солнечно-зайчиных» сил.

Атака Архимеда

В 214 году до нашей эры римляне воевали с греками. Римский флот подходил к Сиракузам. Бирюзовое небо стояло над тихим заливом. Синие волны плескались о белую гавань. Как огромные яркие птицы, расписные галеры вплывали в залив. Свежий ветер вздувал паруса. Гребцы налегали на весла.

– Ты молод и зорок, – сказал капитан рулевому, – что ты видишь на вражеском берегу?

– Я вижу великое множество женщин. В белых туниках стоят они на ступенях гавани.

– Отчего они не прячутся за городскими стенами? Что делают там на берегу?

– Они смотрят на нас и грозят нам сжатыми кулаками. Я вижу старика с седою бородой. Он стоит неподвижно, глядя вдаль.

– Это Архимед, знаменитый греческий инженер. Он искусен в постройке военных машин. Каждый раз он готовит что-нибудь новое. Что-то он там задумал?

Галеры подплывали ближе. Воины грозно гремели щитами, сгрудившись у бортов.

И вдруг передний корабль озарился невиданным светом. Парус его засиял так ярко, что все отвели глаза. Все, казалось, померкло вокруг. Слепяще яркий корабль затмевал сверкание солнечного дня.

Легкий серый дымок окутал снасти. Воины с криками заметались по палубе, роняя оружие и падая навзничь. Рабы побросали весла и рвались с цепей, взывая о помощи.

– Парус чернеет! – закричали с галер.

Парус чернел у всех на глазах.

Резкий порыв ветра налетел на галеру. Парус, вздувшись, с грохотом лопнул. Бледно-красное пламя охватило его, развеваясь по ветру, как знамя. Дымные красные языки пробежали по палубе. Корабль пылал, как пловучий костер.

На галерах застыли от ужаса. Капитаны приказали поворачивать вспять.

Но гавань наполнилась вдруг нестерпимо жгучим сверканием. Ослепительные блестки засверкали у женщин в руках. Казалось, что каждая женщина вертит в руках маленькое солнце.

Обжигающий жар ударил в глаза. Капитан бросился к борту, прикрывая щитом опаленное лицо. Корабельные снасти, обугливаясь, чернели. Еще одна из галер запылала пловучим костром.

Так, говорит предание, Архимед сжег вражеский флот на подступах к Сиракузам.

Толпы женщин собрались на зов Архимеда в Сиракузскую гавань. Каждая принесла с собой ручное зеркальце. Все по команде направили солнечные зайчики на римские галеры.

И солнечные зайчики сожгли корабли.

Архимед был великий ученый древности, и о его изобретательности слагали легенды. Говорили, что он изобрел такие огромные краны, что они хватали вражеские корабли, тащили высоко в воздух и вытряхивали из них людей, как насекомых.

Средневековые ученые преклонялись перед античной наукой. Они верили всему, что рассказывали о древних.

Но в XVIII веке французский ученый Бюффон решил проверить на опыте лучевую атаку Архимеда.

Он ухитрился поджечь солнечными зайчиками вязанку дров на расстоянии семидесяти метров, но для этого ему пришлось взять триста шестьдесят больших зеркал и долго ждать, пока дрова загорятся.

Попробуем сами проверить, мог ли Архимед сжечь корабли на расстоянии, скажем, километра.

Возьмем зажигательное стекло. Оно собирает лучи в яркое круглое пятнышко. Пятнышко жжет так крепко, что им выжигают узоры на дереве.

Все лучи, падающие на стекло, собираются в пятнышке. Если у вас хорошее стекло, то площадь пятнышка примерно в тысячу раз меньше площади стекла – значит, жар там такой, словно светит тысяча солнц. Этот жар моментально обугливает дерево. Значит, надо тысячу солнц, чтобы сжечь деревянный корабль.

Зеркала в руках женщин действуют так же, как зеркала солнечной машины.

В каждом зеркале – отражение солнца.

Если зеркала достаточно велики, чтобы вместить в себе все изображение солнечного диска, то нужно тысячу зеркал, чтобы поджечь корабль.

Как велики должны быть зеркала, мы знаем. Мы уже высчитали, проектируя межпланетный телеграф.

Зеркальце на вытянутой руке вмещает в себе весь солнечный диск. Длина руки – один метр, диаметр копейки – один сантиметр. Километр в тысячу раз длиннее руки. Значит, диаметр зеркала должен быть в тысячу раз больше диаметра копейки. Диаметр зеркала– десять метров. Такое зеркало будет сиять на расстоянии километра, как искусственное солнце. Чтобы поджечь корабли, нужно тысячу зеркал таких размеров.

Зеркала в руках женщин гораздо меньше. Диаметр ручного зеркальца – десять сантиметров. Значит, нужно десять миллионов женщин с зеркалами, чтобы на расстоянии километра поджечь неприятельский флот.

История о солнечных зайчиках Архимеда всего лишь красивая выдумка.

Об искрах

Малая искра города пожигает, а сама прежде всех погибает.

Пословица

Огниво

Речь идет о ничтожной вещи – о мельчайшем осколке каменного топора. Представьте, работает в древней пещере первобытный каменотес. Он вытесывает из кремня каменный топор.

Тяжелый труд. Каменотес старается изо всех сил. И с таким азартом бьет камнем по камню, что летят во все стороны крохотные осколки, добела раскаленные от удара.

Искры!

Падает искра в подстилку, сухую траву, – закурился дымок, затеплился огонь.

Так, предполагают, родилось огниво – первое удобное средство для добывания огня.

В старых ружьях для поджога пороха тоже стояло огниво, и они походили на плохие зажигалки. Кремень был зажат в курке и при спуске бил по железу. Если не случалось осечки, искры поджигали порох. Но встречаются порою странные огнива.

Одному коммерсанту пришлось побывать на пороховом складе. Коммерсанта проводят в комнату, просят посидеть, пока выпишут пропуск.

Через пять минут приходит комендант и говорит:

– Прошу извинить за маленький обыск. Ну-ка покажите ваши карманы.

Коммерсант выворачивает карман.

– Огниво, – возмущается комендант. – К пороху – и с огнивом. Давайте огниво. А что это такое?

– Это ключ.

– И ключ давайте.

– Это от моей квартиры ключ.

– Давайте, вам говорят… В другом кармане что?

– Кошелек.

– Кошелек на стол.

– Не отдам.

– Говорят вам, кошелек на стол!

– Там одна мелочь.

– Вам, как видно, жизнь недорога, – злобно шепчет комендант и почти вырывает у него кошелек.

– А теперь снимайте сапоги.

Коммерсант трусливо разувается.

Он шагает к складу в шлепанцах и брюзжит:

– У меня тут зуб золотой во рту остался. Может быть, и зуб прикажете вынуть?

– Ваши ценности нам не нужны, – поясняет комендант, – и не их мы ищем. Мы отобрали у вас все, что случайно может стать огнивом. Ненароком уроните ключ на камни – вот вам и искра. Разроняете монеты – опять искра… Сапоги у вас на железном ходу – это уж настоящее огниво. Чиркнете каблуком по камню, словно конь копытом по мостовой, – целый фонтан искр. А у нас тут такое место, что малейшей искры достаточно, чтобы все взлетело в воздух.

Похитители молнии

Стоял кирпичный сарай с подвалом внизу для угля и цистерной вверху для воды. У сарая были толстые, добротные стены в тридцать сантиметров толщиной, высотою метра в четыре.

Но она сорвала с фундамента стену и цистерну, выворотила из земли подвал и швырнула все это метров за семь в сторону. Тридцать тонн кирпича перелетело с места на место. Такая в ней сила.

Кто она?

Искра. Молния.

Повадки молнии хорошо известны, и ученые неплохо разбираются в ее причудах.

Известно, что молния ищет себе легчайший путь и что в воздухе молнии двигаться трудно, поэтому она выбирает высокие предметы: башни, каланчи, колокольни.

Но вот приходит из района загадочная весть: доносят, что молнии действуют не по правилам. Повадились молнии бить в овраг.

Электрики всполошились. В самом деле, что заставляет молнию бить в глубокий и узкий овраг, если кругом сколько хочешь холмов и высоких деревьев? Стали бурить кругом землю и рассматривать породу. И вот что выяснили. Кругом оврага залегла сухая почва, которая с трудом проводит электрический ток.

Это трудный путь для молнии. А под дно оврага острым пиком выходил водоносный слой, пропитанный соленой водой. Он прекрасно проводит электрический ток. Сюда и ударяла молния, выбирая кратчайший путь.

Нечего было и волноваться. Молния и тут поступала по правилам: она била в «подземную колокольню».

Сто девяносто лет назад русский академик Рихман провел от громоотвода провод себе в комнату и стал извлекать из него искры.

Но внезапно из провода, «без всякого прикосновения, вышел бледносиневатый огненный клуб, с кулак величиною, шел прямо ко лбу г. профессора, который в самое то время, не издав ни малого голосу, упал на стоящий позади него сундук. В самый тот момент последовал такой удар, будто бы из малой пушки выпалено было…»

Ломоносов писал: «Первый удар… пришел ему в голову, где красно-вишневое пятно видно на лбу; а вышла из него громовая электрическая сила из ног в доски. Нога и пальцы сини, и башмак разодран, а не прожжен… Умер господин Рихман прекрасною смертию, исполняя по своей профессии должность. Память его никогда не умолкнет».

Теперь времена другие.

Не одни громоотводы интересуют людей, Кое-кто пытается прибрать молнию к рукам и заставить ее работать себе на пользу.

Когда физики пошли на штурм атомного ядра, им понадобились искры неслыханной длины и мощности.

Физики начали строить в своих лабораториях электростатические машины такой величины, что в одном разрядном шаре у них мог бы поместиться небольшой гараж. При постройке возникали громадные затруднения.

«Надо ли биться над постройкой гигантских машин, – подумал один ученый, – если могучие электрические машины проплывают у нас над головой? Это грозовые облака. Надо попробовать изловить молнию и направить ее в аппараты для исследования атомного ядра».

Высоко в горах повесили железную сеть для ловли молний. Это был исполинский стальной гамак, висящий между двух горных вершин. Он висел на длинных гирляндах изоляторов, вроде тех, что свисают с мачт электропередачи. Здесь они были такой длины, что их можно было бы перебросить через переулок.

Все же при первом ударе молния с грохотом перекрыла гирлянды и ушла из сети в землю.

Еще в три раза удлинили гирлянды, и молния ринулась в аппарат.

Между разрядными шарами стали с громом скакать электрические искры в восемнадцать метров длиной.

Своенравная молния покорно работала на людей, сумевших ее приручить.

И все-таки скоро пришлось от нее отказаться.

Дело требовало сотен и тысяч опытов, следующих один за другим, и десяток гроз за сезон никого не мог устроить. Физикам некогда было ждать, пока соблаговолит разразиться гроза.

Люди сказали молнии:

– Пока гуляй. Резвись в межоблачных просторах. Но не потому, что мы не в силах тебя поймать, а потому, что не видим в тебе большого толку.

Живопись молний

Заводя разговор о странностях молнии, трудно остановиться, – так разнообразны ее причуды.

Вот еще одна… Впрочем, я тут не ручаюсь за правду. Многие маститые ученые с недоверием качают головой, перелистывая описания очевидцев.

Дело в том, что исстари существуют свидетельства, что молния, поражая человека, иногда оставляет на теле клеймо – фотографию окружающих предметов.

Офицер был сражен молнией в своей палатке. И на лбу его заметили рану, точно повторяющую очертания железной застежки, сдерживавшей полотняную дверь.

Молния ударила в липу, под которой прятался прохожий. И на теле его осталась тонкая гравюра листа.

Мальчик полез достать гнездо и был сшиблен с дерева молнией. На груди у него появилась татуировка: гнездо и птица в гнезде.

Фотография без аппарата, без объектива, без оптических стекол! Да ведь это явная небылица, явная чепуха!

И ученые, по-серьезному изучавшие молнию, подозрительно относились к этим историям и стеснялись переписывать их в свои книги.

Рассказы о живописи молний считались поэтической выдумкой.

Но в последние годы под этой поэтической выдумкой, кажется, стала нащупываться реальная почва.

Возникла новая наука – электронная оптика, изучающая изображения, создаваемые электронными пучками. Теперь каждый, кто видел телевизор, знает, что электронные пучки способны рисовать картины.

В лабораториях появился электронный микроскоп, во много раз более сильный, чем оптический. Заглянете внутрь – и удивитесь: никаких объективов, окуляров, оптических стекол – одна пустая труба. И все-таки эта труба создает увеличенные изображения на экране.

Микроскоп без оптических стекол. Да ведь это бессмыслица, явная чепуха! Но ведь это не оптический микроскоп, преломляются в нем не световые пучки, а пучки электронов. В его трубке линзы, незримые для глаза, неосязаемые рукой, – это магнитные поля, создаваемые катушками, охватывающими трубку. В его трубке электронно-оптическая система, фокусирующая электронные пучки.

Постойте, скажут нам, если так, то, быть может, и живопись молний не такая уж небылица, как кажется. Ведь молния – это тоже электронный пучок. И, быть может, этот пучок выжигает на теле картины.

Но одних электронных пучков недостаточно, чтобы получить изображение, нужна оптическая система; пусть не требуется тут оптических стекол, но нужны магнитные поля, преломляющие пучки.

Световые оптические системы очень часто возникают сами собой в природе. Крона дерева – это тысяча фотографических объективов. Каждый просвет между листьями – простейший объектив. Он отбрасывает на лужайку светлый кружок – изображение солнца. Когда солнце затмевается и начинает казаться серпом, кружки на лужайке тоже становятся серпами. Может быть, и электронно-оптические системы самопроизвольно возникают в природе?

Ученые делают такое предположение. Вокруг молнии, как известно, возникает сильное магнитное поле. Может быть, оно само собой образует электронные пучки, как в электронном микроскопе, и тогда разряд молнии начинает переносить изображения.

Остается последний шаг: проверить догадки на опыте. До сих пор это ученым не удалось. Но проделаны простейшие обнадеживающие эксперименты.

Что такое живопись молний – поэтический вымысел или реальный факт, – будет установлено наукой.

Порукой здесь дерзость человеческой мысли, одним взглядом озирающей микроскоп и молнии, ломоносовская жажда «сближения далековатых идей», одинаково плодотворная для науки и поэзии.

Лилипутская гроза

Нетрудно стать Ильей-пророком.

Мы расчесываем голову гребешком, и в волосах у нас разыгрывается гроза.

Искорки сверкают, как лилипутские молнии, рассыпается треск, как лилипутский гром, не хватает только проливного дождя.

– Ну, – скажут, – не страшна ваша гроза, не испугает и блоху.

Как сказать!..

Воздухоплаватели надували воздушный шар, а он взял и взорвался.

Где причина?

Шар был шелковый, надували его водородом. Водород слегка просачивался через шелк, смешивался с воздухом, образуя гремучую смесь. Эта смесь невидимо окружала шар тонкой газовой оболочкой. Маленькой искры было достаточно, чтобы грянул взрыв.

Воздухоплаватели это знали и соблюдали строжайшие предосторожности.

И все-таки шар не уберегли.

Когда шар надувался, шелковые складки расправлялись, сетка шуршала по оболочке, терлась о шелк, как о волосы гребешок.

Разразилась лилипутская гроза, и гремучая смесь взорвалась.

На заводах приводные ремни трутся о шкивы, и в сухих, теплых цехах на них щелкают искры длиною с ноготь.

Страшно даже подумать, что бы тут было, если бы в цехе оказалась взрывчатая пыль.

Значит, не так уж она безопасна, эта лилипутская гроза.

Охотники за искрами

Люди сами иной раз не ведают, что творят.

Человек гладит кошку и не знает, что ведет радиопередачу – посылает в пространство радиосигналы через радиостанцию из кошачьего меха.

Когда гладят кошку, шерсть ее заряжается электричеством и в густом мехе проскакивают маленькие голубые искры. Всякая электрическая искра вместе со вспышкой света вызывает в пространстве всплеск радиоволн.

Ничего необычного в этом нет. Мы привыкли к запутанным снастям антенн, к тихому свету радиоламп внутри радиоаппаратов и подчас забываем, что радио родилось из искры. Первые радиопередатчики были искровыми, первый радиоприемник, построенный великим русским изобретателем Александром Поповым, принимал сигналы исполинской искры – молнии.

Радиосигналы искр слышны в радиоприемниках, как шорох, треск.

Люди, сами того не замечая, каждым своим движением порождают шум: стучат, скрипят дверьми, шаркают подошвами. Несмолкаемый гул стоит в городах, затихая только ночью. И тогда, в ночной тишине, становятся слышными гудки далеких паровозов, смутный шум проходящих вдали поездов.