Текст книги "КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК"
Автор книги: Владимир Орлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
– Ты чего дергаешься? Ты что? Ты кто вообще такая? Ты что, новенькая? Тебя кто привел?
– Я сама…
– Что значит сама?
– Я сама пристроилась у Телеграфа…
– Самозванка, мать твою! Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю!
– Ноги! – повелел крик. – Кто в брюках – снимайте! Юбки – к пупку.
Ноги свои Даша признавала красивыми, юбку задрала.
– И эту! – вынырнул из тьмы оценщик.
– Эту нельзя.
– Эту в первую очередь!
– Эту нельзя.
– Па-ачему нельзя? За нэё надбавка!
– Она не принесла медицинскую справку. Мы не можем гарантировать. Если она больная…
– Кто? Я больная? – не выдержала Даша и саданула по руке, все еще сжимавшей ее сосок.
– Ах ты сука! Еще и брыкается! А ну пойдем поговорим!
– Двойной гонорар! – кричал оценщик.
– Ни за что! – орала разводящая. – Нам отвечать! Заразит СПИДом или сифилисом!
Все разнообразие чувств покинуло Дашино состояние в тот миг, когда рука бандерши принялась изучать ее грудь. Осталось одно: несогласие. Несогласие с тем, что тискают ее сосок. Несогласие с тем, что наглая баба ощущает себя хозяйкой и чуть ли не дрессировщицей девочек. И даже с тем, что денежный мужичонка выделяет ее, назначая двойную цену. И уж тем более не могла согласиться с тем, что какая-то сволочь обзывает ее больной. Но сволочь эта, весом, наверное, килограммов в сто, давильными тисками зажав Дашину руку, волокла ее из строя безмолвных тел в сторону так и не раскрывшего зонт Генерала.
– Самозванка! Блядь! – орала рыжеголовая.
Свет в глаза не бил, и Даша увидела на той стороне переулка, на тротуаре, с десяток зевак (среди них был и я – примечание автора, житель Газетного-Огарева-Газетного), наблюдавших за разъездом тверских девочек. Ни одного мента там не было. Пустые мысли на секунды отвлекли Дашу, и кулачище разводящей дважды врезался ей в голову. В действие сейчас же должна была пойти и нога обидчицы, нога-колода, но Даша, разозлившаяся, оказалась проворнее и носком туфли засадила вражьей бабе в пах. Та взревела, согнулась, и Даша бросилась к Телеграфу, к свету Тверской. На пути Даши стоял Генерал с зонтом в руке. «Сейчас он меня огреет зонтом, – мелькнуло в сознании Даши, – или ногу подставит, сграбастает и возвратит казнить…» Но Генерал не огрел, ногу не выставил, не сграбастал, он будто бы Дашу и не заметил.
В электричке, натянув капюшон чуть ли не до кончика носа, Даша не могла прекратить думать о Генерале, о том, что было у него в соображениях, отчего он не наказал ее (стало быть, она заслуживала наказания? Но за что?), может, баба в рыжем парике была ему противна и он порадовался ее унижению?
В Москву Дашу долго не тянуло, среди прочих боязней ее останавливала и боязнь узнать, как дела у Рогнеды, не пострадала ли, не изувечена, жива ли вообще. Оказавшись через два месяца на Дмитровке, осторожно выспрашивала о Рогнеде у замороженной при апельсинах Насти. Пошли греться в «Закуску» в Камергерском, там обнаружилась и Рогнеда. «Где же ты пропадала, дуреха? – воскликнула Рогнеда. – Фортуна твоя ускакала!» Хотя сутенершам было ясно, что самозванку привела Рогнеда, репрессий не последовало. Не избили и не оштрафовали. И даже Щупачиха, та, что привязалась к Даше, предложила Рогнеде отыскать знакомую и привести ее к ним, она полагала, что на эту хулиганку спрос будет, а зла на нее она не держит. И Генерал не возражал против приглашения, хотя и высказался в том смысле, что толку не выйдет, девка смазливая и ладная, с формами, но уж слишком чувствительная у нее натура.
А в Долбне в их химчистку заходили менеджеры (или как еще они себя называли – селекционеры) из Яхромы. Яхрома по Савеловской дороге в получасе езды от Долбни, и там создавали горнолыжный курорт с олимпийскими объектами. Мол, там, от Туриста влево и в гору уже поставлены дачи Знати (имена – шепотом), там будет кататься президент, для любителей построены гостиницы, вот для них набирают нынче горничных или хостесс, иначе хозяюшек. По виду, по здоровью, по свойствам организма Даша вполне годилась в хостессы. Зарплата называлась впечатляющая, были обещаны и премиальные. Даше оставалось подписать контракт, а в нем среди прочих обязанностей была и такая: оказывать гостям разнообразные услуги в номерах. Даше вспомнились пальцы разводящей в Газетном переулке, и в ней снова возникло несогласие. «Отказываетесь от таких денег?! – долго недоумевал яхромский селекционер. – А у нас в Дмитровском районе создают еще и заповедник-сафари с диковинными зверями, к нам будут приезжать богатые охотники со всего света». «Не нутрий ли вы собираетесь разводить?» – спросила Даша. «Каких нутрий? – обиделся селекционер. – При чем тут нутрии? Вы, я вижу, вздорная девчонка!»
В одно из воскресений в Долбню явилась Настя. «Быстро поехали в Москву!» – затараторила она. В «Закуске» в Камергерском освободилось место уборщицы, и надо было действовать. Насте вспомнилось, как они, попивая с Дашей в Камергерском кофе, размечтались: «Вот бы здесь работать!» Правда, Даша предполагала быть здесь не уборщицей, а поварихой. «А ты чего?» – спросила Даша. Настя была в закусочной своей, бегала туда греться, угощала здешних тружениц бананами и мандаринами. «Я просилась, – сказала Настя. – Но мне объяснили: "У тебя короткие ноги". Я им говорю, мол, у меня есть подружка, у нее ноги в самый раз. Поехали!» Даша хотела выразить недоумение, при чем здесь длина ног, уборщице с короткими ногами проще нагибаться с тряпкой в руке, но сейчас же сообразила, что условие отбора вызвано коммерческими интересами хозяев – даже уборщицы требуются нынче молодые и привлекательные для услады хотя бы глаз посетителей. Желание ехать в Москву приутихло, но она пожалела Настю, неслась все же ради нее в Долбню с добрыми намерениями. Ко всему прочему Настя была девушкой щепетильной, дурного Даше вряд ли могла пожелать. А потому Даша поехала в Москву.
Предъявила в закусочной свидетельство Краматорского училища. Бумажку почитали, сказали, что при возможности попробуют новенькую и на повариху. Но очень скоро Даша поняла, что уборщицей ее приняли ради пригляда – не лентяйка ли она, не сплетница, не мастерица ли плести интриги и не воровка ли. А так ее готовили в буфетчицы. Приходил хозяин, Крапивенский Сергей Борисович, малорослый, с залысинами, невзрачный, но с домами в Швейцарии и Биаррице. Как лошадь на ярмарке не рассматривал, но быстрыми меленькими взглядами оценил Дашу и с боков, и спереди, и при мытье полов в зале, и на кухне. Смотрины, кастинг по нынешнему, вышли благоприятными. Через два месяца Дашу испытывали на кухне. Солянку, лапшу, жаркое в горшочке, жульены из шампиньонов, салаты она приготовила сотрудников порадовавшие. Но и самой замечательной стряпухе позволительно было быть уродиной. А за прилавком буфета, у пивного крана, при розливе водки хозяину полагалось держать украшение закусочной. Одна из двух прежних буфетчиц, Нелли, дама в возрасте и со следами бурной жизни, к удовольствию хозяина уходила на повышение – в столовую прокуратуры, что на Дмитровке, у Столешникова переулка. Буфетчицы и кассирши в закусочной непременно почитались ключевыми фигурами. Кассирша Людмила Васильевна была режиссером гостеприимного действа и хранительницей здешних традиций, в частности и культурных, кроме прочего ей было достоверно известно все, что происходило в округе, в ближайших столичных театрах, а их тут восемь, да еще и Консерватория, и в соседних магазинах. Буфетчице же полагалось радовать гостей в той же степени, как и Шмыге (в ее молодые годы) за углом в оперетте. Но Шмыга плясала и пела на сцене, за оркестровой ямой, поди к ней подберись, а буфетчицу можно было и потрогать. Конечно, в закусочную забредали и грубияны, особенно – голодные и без шиша в кармане, посиживали здесь и местные наглецы, книжные барыги и спекулянты билетами, но в общем публика приходила приличная, не горлопанистая, воспитанная. У Даши сразу же образовались ухажеры. Самыми любезными и сладкоголосыми из них оказались рослые, упитанные дяденьки в дорогих костюмах, из думских. Вблизи закусочной местились две думы, по рельефу московской местности – Верхняя и Нижняя. Нижняя – Государственная, в Охотном ряду, Верхняя – городская, ближе к Петровскому монастырю. У думских были хороши и свои буфеты, подешевле общедоступной закусочной. Но кто же пьет при своих глазастых, тем более что эти глазастые по причине недугов и карьер – трезвенники, или хуже того – зашитые? Вот и отдыхали думские в укромном уголке Камергерского. Случались среди них и индюки. Эти, после попыток прихватить (через прилавок) Дашу за плечи и попробовать на вкус дашину помаду, вытаскивали из барсеток визитные карточки и помахивали ими перед дашиным носом. Вот, мол, мы какие, члены комиссий, советники, доктора наук, чаще всего почему-то философских («Прежде, значит, преподавали основы марксизма-ленинизма», – объяснил Даше профессор, похожий на Габена). «Этим, которые карточками машут, не верь, кроме карточек у них ничего нет, эти дрянь, – делилась опытом кассирша Людмила Васильевна. – Обещать ты им всем обещай, но никому не давай». «Что же я могу этим дяденькам обещать? – удивлялась Даша. – Я ничего не могу им обещать». «Какая же ты привередливая! – возмущалась кассирша. – Я тебе говорю – не давай. Но всякими женскими ловкостями прописку себе добудь. Хоть на прописку пусть эти дураки будут способны!» – «Не люблю я врать и ловчить…» – «Ну конечно! – разводила руками Людмила Васильевна. – Тебе подавай принца! А их тут нет. И если они появляются, то все шальные и их сейчас же прихватывают царевны-лягушки!» «Олёна Павлыш – царевна-лягушка?» – быстро спросила Даша. «Про Олёну помолчи! – будто испугалась Людмила Васильевна. – Она дуростью увлеклась. И пустым. Ей еще плакать… А ты привередливая из-за рассудительности и отсутствия страстей, к тебе еще приблизится принцем негр!»
Тогда Даше и сообразить бы, что Людмила Васильевна не просто кассирша. Естественно, негры, как, впрочем, индусы, или китайцы, или грузины заходили в закусочную. Что тут удивительного? Но очень скоро в Камергерском возник негр, принявшийся пялить глаза не на бутерброды с красной икрой и не на столичные салаты, а непосредственно на буфетчицу. Негр этот был, как и положено негру, с прекрасными белыми зубами. С широкими скулами, плечистый. С чашкой кофе он простаивал у прилавка минут сорок и отсыпал Даше комплименты. Звать его он просил Костей, имя его начиналось со слогов Кейпчонг и продолжалось еще на полторы строчки в паспорте. Происходил он из страны Берег Слоновой Кости, по-туземному Кот д'Ивуар, а что делал в Москве – неизвестно. В костюмах ходил приличных. Он будто бы Дашу обожал, но в словах его никаких конкретностей не выговаривалось, просто обожал и все. Впрочем, умение быть обожаемой и входило в перечень достоинств буфетчицы. «Трепись с ним, трепись, улыбайся, иногда и кофе давай без очереди! – советовала кассирша. – Вдруг у него дома дворцы из слоновой кости!» «И гарем на сто коек», – кивала Даша. Этот негр Костя, если кто из предполагаемых читателей помнит, и пообещал в день убийства Олёны Павлыш, хорошо уже известной Даше, купить закусочную в Камергерском. «Я вас куплю!» – сказал негр Костя. И сгинул.
19
К тому времени Даша прослужила буфетчицей два с лишним года. Умер пан Крапивенский, хозяин. О чем тоже было сообщено. Хозяина не любили, считали жуликом, но теперь приходилось о нем жалеть. Наследники пана Сергея Борисовича выгод в московских делах искать не пожелали. Такая пошла молва. Закроют. Продадут отмывателям денег. Впрочем, знатоки и толкователи столичной реальности успокаивали. Да это когда будет. Это когда еще закроют. Это ведь нужно, чтобы нашелся покупатель с сумой-калитой, из которой он бы отвалил двести пятьдесят тысяч в бумажках с мордами американских президентов. Это ведь еще и чиновников должно одолеть теми же мордами на бумажках. К тому же последовали и свойственные московским жителям упования. А вдруг… А вдруг покупателем окажется не раб золотого тельца, пробензиненный залежами Васюганья, готовый урвать кусок недвижимости вблизи Кремля, а благоразумный фабрикант из породы тех, что давали деньги Станиславскому и Немировичу. Он-то осознает (уже осознал) душевно-культурную ценность закусочной и оставит здесь все как было, с кассиршей Людмилой Васильевной, буфетчицей Дашей, патефоном в витрине и прежним ценником на боку кассового аппарата.
Вот хотя бы негр. Будем называть его Костей, раз просил. Неизвестно, какие у него шиши. Но вдруг их хватит на похвальное инвестирование? Естественно, скептики склонялись к тому, что если Костя и купит, он все здесь раскурочит, Дашу вымажет гуталином, а на месте закусочной заведет ресторацию «Древняя черная Африка» на манер пустующего напротив кабака «Древний Китай» с древними китайскими официантками, выписанными из Калмыкии. «Ну что вы, – возражали скептикам, – наш Костя не таков…» Никто ничего про Костю не знал, но надежды, с ним связанные, все больше и больше утверждались.
Однако после того, как Костя пообещал купить закусочную, в Камергерском он более не появлялся.
«За деньгами уехал», – неуверенно прошелестел кто-то.
Понятно, Даше пришлось выслушать немало шуток и подзуживаний. Не от гостей, а от кассирш, поварих, уборщиц. «Где же твой-то?» Произносились и глупости, в частности, о шоколадных детях, но глупости беззлобные, а чтобы похихикать, пофыркать и тем скрасить течение жизни. И потихоньку забывали о закрытии закусочной, устройствах своих судеб вблизи или вдали от Камергерского.
Напрасно забывали. Но забывали.
Теперь же, в связи с предложением Фридриха Средиземноморского снова вспомнили. Но опять как бы шутейно. И если негр Костя и его финансы остались загадкой, то Фридрих был понятен до последней прорехи в штанах. Кладов в них не имелось. Но шутки не возбранялись. Уже вчера Даша слышала: мол, соглашайся, но лишь в том случае, если Фридрих выкупит закусочную.
И сегодня началось с подзуживаний. Причем все понимали, что Фридрих – жених водевильный, из обреченных на конфузы, Даше не мил, но отказать себе в удовольствиях игры не могли. И Даша, пусть и как бы лениво, игру поддерживала. «Да на кой ляд мне этот подзаборник?» – «Какой же он подзаборник, – возражали Даше, – если он вот-вот виллу купит на Корсике?» Высказывались суждения, что Фридрих, в особенности после того, как ему в важной фирме вручили глобус, бросит пить, курить сигары, жрать конфитюр, проигрывать деньги в шахматы и в футбольный тотализатор, снимать телок на Тверской за сто двадцать долларов и, глядишь, накопит на Корсику. (Тут, полагаю, уместно заметить, что Рогнеду и ее товарок – слово близкое – с Тверской прогнали то ли в Химки, то ли на Воробьевы Горы, и Даша уж более года не видела Рогнеду и ничего о ней не слышала). Так вот, Даша обязана заставить жениха выкупить закусочную, отложив Корсику, заведение принесет доход, вы с Фридрихом утонете в золоте и получите виллу.
– Да ну вас! – наконец, будто бы всерьез рассердилась Даша.
А тем временем «Радио шансон» объявило два часа. Но никакой Фридрих своим посещением закусочную не порадовал. Время приема по личным вопросам миновало. Режим в закусочной такой. К восьми часам прискакивают или последними усилиями подгребают жаждущие продолжить существование. «Сто пятьдесят… Кружку холодненького!» Не обязательно артисты, или музыканты, или думские. Не обязательно местные. Главное – жизнелюбивые. Их вклады в оборот предприятия продолжаются часов до двенадцати. Потом, до полвторого – тишина. Редкие гости. Чашка кофе и чтение газет. Тут и возможны лирические шушукания и интимные переговоры. Тут бы и явиться Фридриху, раз у него страсть или разумный расчет, с букетом, тортом или коробкой конфет. Тут бы и ответить Даше без обидных для Фридриха зрителей обоснованным отказом. Увы… И уже без четверти пять Даша стала чувствовать себя брошенной невестой. Шел шестой, когда в Камергерском перед витриной «Закуски» возникли трое мужчин. Они не просто остановились на тротуаре для разговора. Они осматривали.
И поводов никаких не было, а Даша обеспокоилась. Кассирша Людмила Васильевна та – встревожилась. И даже уборщица Фая, вечно бормочущая сама с собой, взглядывала на мужиков за стеклами с опаской.
Конечно, у их витрины останавливались. И туристы, и москвичи с окраин. Стоял тут в канун столетнего юбилея МХАТа и сам Лужков, а пан Крапивенский давал ему пояснения. Собственно, к этому столетию витрина и обряжалась в некую историческую достопримечательность. Художником, хватившим приличный куш, между рам витрины был установлен столик, за которым будто бы пили чай три сестры и барон Тузенбах, на столике же расположили предметы старины. Среди прочих там были небрежно разбросаны (приклеены) листы партитуры отчего-то оперы «Фауст» (никакой логики в их присутствии я не обнаруживал), на листах местились керосиновая лампа, патефон и гитара. Сыскать граммофон или механическое пианино, понятно, было хлопотно, но отчего же к шехтелевским фонарям вдоль переулка добавлять патефон тридцатых годов? Если только иметь в виду быт булгаковских героев? Ну да, ладно. Главное, возбудить воображение. Гитару уже после юбилейных торжеств, разбитую, с одной струной, приволок полковник Володя Нелегайло из дома номер шесть по Тверской, он же водрузил рядом с часами над Дашиным буфетом кинжал, и теперь фантазеры вписывали гитару в судьбу Николки Турбина, а кинжал – в историю кавказских войн.
Но что сейчас рассматривали в витрине трое мужчин, один из которых стал закусочной уже известен, а другой был и не мужчина вовсе, а телохранитель? (Витрине этой еще предстояло быть разбитой вдребезги, а Даше досталось собирать стеклянную крошку в ведра.) Может, эти трое, то есть двое из них, выясняли ценность керосиновой лампы с намерением ее приобрести? Знатоки к ней приглядывались не раз. Приезжие из Франции, из эмигрантов, предлагали за нее полторы тысячи долларов. Галина Сергеевна, администратор-распорядительница, нутром негоцианта почуяла, что французы дешевят, и в сделке отказала. Среди витринного реквизита лампа и впрямь была единственно подлинной и стоящей вещью. Сосуд для керосина из бронзы и фарфора, с розовыми цветами по белому полю. Осветительный прибор, вполне возможно, происходил из благородного дома.
– Лампу, что ли, рассматривают? – предположила Даша.
– Да нет, Дашенька, – мрачно покачала головой кассирша. – Это они нас с тобой рассматривают.
– То есть как, нас? – удивилась Даша.
– Они закусочную рассматривают, – сказала Людмила Васильевна. – Но выходит, что и нас с тобой.
– Зачем мы им?
– Мы-то с тобой им совсем ни за чем…
– Ну а что же…
– Это покупатели, – совсем мрачно сказала Людмила Васильевна. – Вернее, один из них покупатель. И он – серьезный…
Покупатели, по версии Людмилы Васильевны, мнениями не обменивались, рты не раскрывали, а просто стояли. Телохранитель зыркал туда-сюда, возможно, он вел наблюдение и затылком. Хлыщ, лет тридцати пяти, днями назад ведший в закусочной разговор о тайниках с любителем солянки Прокопьевым, Агалаков, что ли, его фамилия, стоял Даше знакомо: голову в кудрях чуть откинув назад и поддерживая ладонями локти – знаток в Третьяковке перед «Письмом с фронта» Лактионова (это пришло в голову рассказчику, а не Даше). Третий созерцатель был жилистый верзила в вельветовых штанах, в замшевой куртке поверх бежевой водолазки и в темных очках. Вид он имел спортивный, а стоял нервно, покачивался, то и дело привставал на носки, будто готовясь совершить бросок в намерении изловить нечто. Его Даша видела впервые, он и вызывал ее беспокойство.
– Это в очках, что ли, покупатель? – спросила Даша.
– Ну да…
– Хищник, – рассудила Даша.
– Он не хищник, – сказала кассирша. – Он добытчик.
Вблизи керосиновой лампы возник разговор. Вернее, заговорил господин в кудрях, руки был вынужден снять с груди, а жилистый верзила, все еще покачиваясь на носках, его слушал. Господин в кудрях (Агалаков?) достал из кармана некое устройство размером с мобильный телефон и начал что-то выщелкивать. Верзила слушал, смотрел на выщелкивания Агалакова, иногда кивал. Потом он произвел движение рукой, и трое вошли в закусочную.
– Что-нибудь заказать, Анатолий Васильевич? – искательно предложил Агалаков. – Икорку? У них жульены удачные… А заодно и на стены посмотрите.
– Не стоит, – сказал Анатолий Васильевич. – И нет времени.
И тут он взглянул на Дашу.
– Хотя нет, – сказал. – Пожалуй, следует промочить горло.
– Коньячку? – проявил расторопность Агалаков. – Пива? Пиво здесь очаковское, сорт «Норд-вест».
– Я закажу сам, – сказал Анатолий Васильевич. – Стакан сока. Грейпфрут. Игорь, вы будете? (Телохранитель кивнул.) И еще стакан. Но томатного. А уважаемый Николай Софронович угостит себя по своему усмотрению.
В мгновения, когда Даша направляла струю из пакета в стакан, Анатолий Васильевич снял очки. Выкладывая клиенту сдачу, Даша поглядела ему в глаза. Глаза его были голубые, веселые, отчасти лукавые. Никакие беспокойства эти глаза не должны были вызывать.
– Благодарствую, милая барышня, – сказал Анатолий Васильевич. – До новых встреч.
После ухода из закусочной промочивших горло к кассе подскочил один из думских или советников и зашептал Людмиле Васильевне, но на весь зал:
– Знаете, кто заходил-то? Сам Квашнин! Миллионщик! Да что там миллионщик! У него – отрасль! Отрасль! В Америке и в Японии – представительства! У него на содержании хоккейная команда высшей лиги «Северодрель», из нее игрокам в Канаду не надо бежать!
– Ну и что? – спросила Даша.
– Как и что!
– Ну и что! – довод о благополучии команды «Северодрель» впечатления на Дашу не произвел.
– Как и что? – думский поглядел на Дашу с опаской и повертел пальцем у виска. – Это же сам Квашнин!
– Ну а к нам ходит сам Любшин, – сказала Даша.
Думский еще раз повертел пальцем у виска и отошел.
– Вот тебе, Дашенька, и принц, – произнесла Людмила Васильевна. Но не категорично, а как бы в задумчивости.
– Ну вы, Людмила Васильевна, сморозите иногда! – резко сказала Даша. И сразу же пожалела, что не отшутилась, а будто понервничала. Однако желание шутить отчего-то не возникло.
– Экая ты нежная! Брыкаешься! А он и впрямь принц. Только неизвестно для кого. Лучше бы не для тебя. А заведение он купит.
Сейчас же в буфете оказались поварихи и уборщицы, и их угнетали дурные предчувствия. Впрочем, они стали успокаивать друг друга. Ну миллионщик, ну и что? На кой миллионщику дыра в стене? Авось все уладится. Авось закусочная так и останется закусочной. Успокоившись, Людмила Васильевна с поварихами на радостях позволили себе выпить по пятьдесят граммов. Тогда и вспомнили еще об одном принце. Феликсе Малоротове. Или Феликсе Средиземноморском.
– Где женишок-то твой лохматый? – Началось.
– Да ну вас! – пыталась улыбаться Даша. А сама чуть не расплакалась.
Без пяти восемь, когда уборщица Фая уже водила по линолеуму мокрой и вонючей тряпкой и сдвигала столы, в дверное стекло постучали. Ворча, с покряхтываниями Фая оттянула щеколду, и в закусочную шумно ворвался Фридрих Малоротов с ожидаемыми цветами и тортом.
– Олух ты, Фридрих, и лопух! – обрадовалась кассирша. – Проворонил невесту! Пока ты где-то ковырялся, у нас уже побывал жених!
– Я его убью! – пообещал Фридрих. Впрочем, обещание это вышло скорее добродушным, нежели злодейским.
В руках Фридриха был еще и пакет, в прозрачных боках его угадывались банки конфитюра.
