Текст книги "Нынешнее искусство в Европе"

Автор книги: Владимир Стасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

В отделе художественно-промышленных вещей можно указать, однакоже, на целую группу произведений, справедливо обращавших на себя внимание многих тысяч людей на выставке и делавших нам, в самом деле, честь. Это убранство в русском стиле русского императорского павильона. Внешнюю архитектуру этого павильона нельзя назвать удачной: это просто было подражание, в миниатюре, и притом в каком-то скучном, сереньком, приниженном и маложивописном виде, московских построек XVII века. Но зато внутри роскошные покои: спальня, столовая и зала, были устроены и меблированы с необыкновенным изяществом и художественным вкусом, начиная от княжеской или царской великолепной кровати и до изразчатой цветной печи, материй и элегантнейшей посуды и всяких приборов. Все это было выполнено разными фабрикантами по рисункам профессора Монигетти [6]6
  Впоследствии автор этой статьи узнал, что настоящие сочинители архитектуры и всей обстановки внутри павильона были молодые помощники профессора Монигетти: Вальбух и Богомолов; сам же Монигетти сочинил только наружные фасады павильона, менее удачные. – В. С.


[Закрыть], и по всей справедливости заслужило «художественную медаль», наравне с немногими лучшими произведениями промышленной нашей выставки.

Я не стану делать пространных выводов из всего мною приведенного и рассказанного. Скажу только вот что. Много было нападок в европейской печати на устроителя выставки, барона Шварца, за разные неудовлетворительности и недочеты выставки: неполноту иных отделов, не всегда соблюденную систематичность расстановки и расположения, неудовлетворительность и запоздалость каталогов, дороговизну входной платы в продолжение первых месяцев, наконец – и всего более – за дефицит в несколько миллионов. Но могло ли такое громадное предприятие, как всемирная выставка, и особенно венская, превзошедшая размерами все предыдущие, – могло ли оно обойтись без многих несовершенств? Их можно было предвидеть уже и заранее. Что касается дефицита, то виноват ли кто-нибудь в том, что в Вене царствовали нынче летом небывалые, неслыханные жары, тотчас следом потом появилась холера – два основательных фактора, способных даже и в одиночку отпугнуть толпы людей, не то что при их дружном сообществе.

Но есть один факт, который пересиливает все недостатки и заставляет забыть их от начала и до конца. Венскую всемирную выставку посетило, в течение полугодичного ее существования, более чем 4 1/2 миллиона людей, и притом людей, на этот раз, действительно всех классов, и всего более так называемых низших. Была ли принесена выставкой польза, нужна ли, плодотворна ли она была – на это отвечает одна уже эта цифра. Где десятки, сотни тысяч рук творят все, к чему только способен нынешний человеческий гений, а миллионы людей приходят любоваться на результаты великолепнейшего творчества, думать над ним и учиться продолжению этой самой работы, там нечего спрашивать о пользе или дефиците. Мало ли сколько миллионов поминутно тратится по всей Европе бог знает на что, и никогда никто не заикается об их употреблении, никто ни единой секунды не сомневается в том, что возврата этих миллионов не будет, а все-таки употребить их было надобно, и сделано это хорошо.

Поэтому Европа будет глубоко благодарна барону Шварцу, создавшему венскую выставку, создавшему ее, начиная с самой идеи, которую ему пришлось отстоять после упорного боя, и занесшему в историю XIX века один из великолепнейших, благодетельнейших и плодотворнейших фактов его общественной, народной жизни.

1874 г.

Комментарии

Общие замечания

Все статьи и исследования, написанные Стасовым до 1886 года включительно, даются по его единственному прижизненному «Собранию сочинений» (три тома, 1894, СПб., и четвертый дополнительный том, 1906, СПб.). Работы, опубликованные в период с 1887 по 1906 год, воспроизводятся с последних прижизненных изданий (брошюры, книги) или с первого (газеты, журналы), если оно является единственным. В комментариях к каждой статье указывается, где и когда она была впервые опубликована. Если текст дается с другого издания, сделаны соответствующие оговорки.

Отклонения от точной передачи текста с избранного для публикации прижизненного стасовского издания допущены лишь в целях исправления явных опечаток.

В тех случаях, когда в стасовском тексте при цитировании писем, дневников и прочих материалов, принадлежащих разным лицам, обнаруживалось расхождение с подлинником, то вне зависимости от причин этого (напр., неразборчивость почерка автора цитируемого документа или цитирование стихотворения на память) изменений в текст Стасова не вносилось и в комментариях эти случаи не оговариваются. Унификация различного рода подстрочных примечаний от имени Стасова и редакций его прижизненного «Собрания сочинений» 1894 года и дополнительного IV тома 1906 года осуществлялась на основе следующих принципов:

а) Примечания, данные в прижизненном издании «Собрания сочинений» Стасова с пометкой «В. С.» («Владимир Стасов»), воспроизводятся с таким же обозначением.

б) Из примечаний, данных в «Собрании сочинений» с пометкой «Ред.» («Редакция») и вообще без всяких указаний, выведены и поставлены под знак «В. С.» те, которые идут от первого лица и явно принадлежат Стасову.

в) Все остальные примечания сочтены принадлежащими редакциям изданий 1894 и 1906 годов и даются без каких-либо оговорок.

г) В том случае, когда в прижизненном издании в подстрочном примечании за подписью «В. С.» расшифровываются имена и фамилии, отмеченные в основном тексте инициалами, эта расшифровка включается в основной текст в прямых скобках. В остальных случаях расшифровка остается в подстрочнике и дается с пометкой «В. С.», т. е. как в издании, принятом за основу, или без всякой пометки, что означает принадлежность ее редакции прижизненного издания.

д) Никаких примечаний от редакции нашего издания (издательства «Искусство») в подстрочнике к тексту Стасова не дается.

В комментариях, в целях унификации ссылок на источники, приняты следующие обозначения:

а) Указания на соответствующий том «Собрания сочинений» Стасова 1894 года даются обозначением – «Собр. соч.», с указанием тома римской цифрой (по типу: «Собр. соч.», т. I).

б) Указание на соответствующий том нашего издания дается арабской цифрой (по типу: «см. т. 1»)

в) Для указаний на источники, наиболее часто упоминаемые, приняты следующие условные обозначения:

И. Н. Крамской. Письма, т. II, Изогиз, 1937 – «I»

И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. I, «Искусство», 1948 – «II»

И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. II, «Искусство», 1949 – «III»

И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. III, «Искусство», 1950 – «IV»

Указание на страницы данных изданий дается арабской цифрой по типу: «I, 14».

Нынешнее искусство в Европе.

Художественные заметки о всемирной выставке (1873 года) в Вене.

Впервые эта работа публиковалась в 1873 году («С.-Петербургские ведомости», 14, 18, 26 сентября, 3, 9, 12, 26, 31 октября и 9 и 14 ноября, No№ 253, 257, 265, 272, 278, 281, 295, 300, 314 и 319). В 1874 году она вышла отдельной брошюрой. В нашем издании воспроизводится текст последней прижизненной публикации – «Собрание сочинений», 1894, т. I.

Это первая большая обобщающего порядка работа, посвященная обзору современного искусства Запада. Она как бы открывает цикл монументальных работ Стасова-искусствоведа по вопросам истории искусства, в которых его отдельные взгляды, изложенные в разных статьях, даются уже в стройной системе.

В оценке художественных школ и направлений Запада Стасов исходит из основных воззрений передовой русской критики, тех ее принципов, на основе которых развивалось и крепло русское реалистическое искусство. Поэтому в общем очерке, посвященном состоянию «нынешнего искусства» в Европе, он говорит и о состоянии русского искусства, органически включая его в историю искусства западных народов, причем не только как искусства совершенно равноправного, что противостояло существовавшим в то время традициям на Западе, но как самобытного, несущего в себе огромные возможности для дальнейшего успешного развития. Вместе с тем, как в искусстве русском, так и зарубежном он страстно разоблачает врагов реализма, резко критикуя те школы, направления и воззрения, которые мешают развитию реалистического искусства. В этом отношении очерк «Нынешнее искусство в Европе» примыкает к таким монументальным работам Стасова, как «Двадцать пять лет русского искусства», «Тормозы нового русского искусства» (т. 2) и «Искусство XIX века» (т. 3).

Уже в 60-х годах Стасов задумал большую работу под названием «Разгром», в которой он хотел на большом материале всеобщей истории искусств подвергнуть сокрушительной критике все те «тормозы», которые задерживали развитие реалистического искусства. Замысел этот Стасов вынашивал в течение 30–40 лет. Он остался неосуществленным. Но нет никакого сомнения в том, что очерк «Нынешнее искусство в Европе» уже в какой-то мере шел в плане замысла «Разгрома», возможно, являлся подступом к решению большой темы.

Для изучения материалов всемирной венской выставки Стасов совершил заграничное путешествие. Очерк является документом, свидетельствующим о том, с каким обостренным вниманием Стасов изучал материалы выставки.

Следует подчеркнуть, что венская всемирная выставка была организована в период, ознаменованный таким исключительно важным историческим событием, как Парижская Коммуна 1871 года. Революционное выступление французского пролетариата и кровавая расправа с коммунарами резко запечатлелись в сознании передовых людей России и западных стран, в том числе и Стасова. Друзья Стасова знали, что он внимательно следил за литературой, откликавшейся на эти события, и потому обращались к нему за различного рода справками и советами. 15 октября 1873 года Репин запрашивал Стасова из Парижа: «Где я могу достать здесь русские книги авторов, изгнанных из России… что особенно интересного из их работ», и добавлял: «Да нет ли чего подробного на русском языке о революции 48 года здесь и о последних делах и движении коммунистов (т. е. из последней войны междоусобной)?» (II, 77–78). Не менее красноречиво соответствующие настроения отражены и в «Воспоминаниях о В. В. Стасове» Репина по поводу их совместного путешествия по Европе в 1875 и 1883 годах: «… были еще воочию все действия коммунаров. Колонна Вандомская лежала еще в кусках через всю площадь Вандом; Тюйльери в развалинах». – «Мы с Владимиром Васильевичем не пропускали тогда (1883 год) ни одного собрания социалистов… А 15 июля и мы были в толпе коммунаров на Pere-Lachaise, y знаменитой стены, где расстреливались еще так недавно, – еще все полны были только что пережитыми страшными событиями, – коммунары» («И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка», т. III, «Искусство», 1950, стр. 166, 173).

В очерке «Нынешнее искусство в Европе» указанные настроения находят свое отражение в том громадном внимании, которое Стасов уделяет вопросам демократизма и патриотизма в искусстве, интересу народных масс к искусству и их роли в искусстве. Они находят свой отзвук в оценке произведений, решающих современные задачи искусства, сказываются в большом внимании к произведениям на темы из народной жизни, в выдвижении на первый план картин, отражающих последнюю войну, всю «трагическую историю 1870–1871 годов», как событий, мимо которых подлинное искусство не должно было пройти. Смело бросает Стасов французской администрации на венской выставке публичное обвинение в том, что она не допустила для экспонирования многие картины на темы о событиях 1870–1871 годов, оставив «только самые безвредные, относительно говоря спокойные, те, в которых не было уже пронзительного жала страсти и жгучих слез ненависти и негодования». Симпатии Стасова на стороне таких художников-патриотов своих стран, каким для Франции является Курбе – революционер-коммунар, вынужденный после кровавой расправы буржуазного правительства с деятелями Парижской Коммуны эмигрировать. В силу цензурных условий Стасов не мог писать о творчестве этого, по его определению, «представителя… „крайне левой“ реализма». Но его горький и злой упрек по адресу тех, кто не допустил произведений передового художника на выставку, не оставляет сомнений в оценке творчества Курбе, как «главы французских реалистов». Развернутую оценку деятельности Курбе как подлинного художника-гражданина Стасов впоследствии дал в статье «По поводу романа Золя „L'oeuvre“ (см. т. 3). Художника своего века, деятеля „нового склада и закала… какие нужны для того, чтобы художественные создания перестали быть олимпийскими играми во славу формы и внешности и стали нашей потребой, нашей пищей“, он видит наряду с Курбе также в Реньо, который в час грозной опасности для своей родины „бросил в сторону кисти… отодвинул холст и с ружьем пошел в бой“.

Страстный патриот своей страны, Стасов полон уважения к самобытному искусству всех наций и призывает „учиться у всех веков и у всех народов“. В борьбе за настоящее самобытное искусство Стасов великую силу видит в самом народе: „Могучее, чем когда-нибудь, поднимается здоровая народная волна, – пишет он, – и с удесятеренною силой идет битва против предрассудка и подгнивших авторитетов“. Громадную роль он придает прикладному искусству, в котором проявляются художественная инициатива, таланты, эстетические потребности и вкус народа (см. статью „На выставках в Москве“, т. 2). Он приветствует искусство венгерского (Мункачи) и польского народов (Матейко), с достоинством выступивших на выставке. Однако следует отметить, что в своих суждениях о картине Матейко по поводу перемирия между Россией и Речью Посполитой в 1582 году Стасов совершает серьезную ошибку. Говоря о русском посольстве, „вымаливающем мир“, Стасов искажает смысл исторического события, так как Баторий, в результате героической обороны русскими войсками Пскова и истощения в войне Речи Посполитой, вынужден был итти на перемирие, и потому русским послам не приходилось „вымаливать“ мир.

В своем обзоре Стасов с большой силой обрушивается на недостатки в организации русского отдела, допущенные распорядителями в результате бездушно-чиновного отношения к делу и помешавшие в полной мере раскрыть на всемирной выставке достижения русского искусства. Эти недостатки для Стасова были особенно горьки потому, что они принижали значение русского искусства в глазах иностранцев и, несмотря на признание со стороны прогрессивной части западноевропейских критиков больших достижений русских художников, объективно все же содействовали бытованию на Западе старых, очень распространенных там пренебрежительных взглядов на искусство России. Подвергая резкой критике недостатки, сказавшиеся в организации русского отдела выставки, – косность, рутину и равнодушие к судьбам родного искусства у „власть имущих“ в России, Стасов в своем очерке акцентирует внимание читателей на тех демократических мероприятиях, которые проводятся по части искусства в странах Западной Европы. Тем самым он бросил суровый упрек русскому абсолютизму, русскому реакционному правительству. Стасов вообще, как писал о том Репин, „верил только в республики… он был убежден, – только у республиканцев проявлялись свободные искусства, вполне естественно вытекавшие из потребностей духа народа“ („И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка“, т. III, „Искусство“, 1950, стр. 172). Тем выше он ценил русское демократическое искусство, развивавшееся в условиях абсолютизма, чиновно-бюрократической монархии (см. статью „Художественная статистика“, Собр. соч., т. I, стр. 877). Однако, веря „только в республики“, Стасов не доходит до понимания подлинной сущности буржуазной демократии, и, говоря о демократических мероприятиях в странах Запада, якобы обеспечивающих подъем искусства, он явно преувеличивает их значение и не замечает, например, что большое развитие художественной промышленности в это время объяснялось не стремлением развивать искусство, а прежде всего соображениями торгово-коммерческого порядка представителей капиталистических стран, конкурирующих на мировом рынке. В очерк Стасова редакция „С.-Петербургских ведомостей“ внесла без ведома автора „поправки и урезки“ (II, 203). Вот почему критик решил издать свою работу отдельной брошюрой. Но и тут ему пришлось преодолевать цензурные препятствия. По поводу последних Репин, отзывавшийся об очерке Стасова очень хорошо („…столько энтузиазма, столько горячей правды и горькой правды с юмором“), писал его автору: „как же не запретить: живете в царстве чиновников и на них же нападаете!“ (II, 77, 87).

П. Т. Щипунов