Текст книги "Двое (СИ)"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

   Урок обществоведения кончился, и старшеклассники, гремя стульями, со вздохом облегчения потянулись к выходу из класса. Генка Брусникин остановился и забегал глазами по сторонам, ища своего дружка Валерку Панина, с которым каждую перемену бегал на улицу курить. Надо разыскать его, пока он не исчез еще с тремя такими же, как они, оболтусами. Один из них громко позвал Генку. Он повернулся на голос и только собрался было догонять приятелей, как вдруг кто-то ухватил его за руку. Генка оторопел: Ольга Ардатова! С какой стати вдруг?

   – Чего тебе, Ардатова? – быстро и недовольно спросил он. – Давай шустрее, тороплюсь.

   – Опять курить? – сощурила глаза Ольга.

   – А тебе-то что?

   – Лучше бы в тетрадь заглянул, математика сейчас.

   – А чего в нее заглядывать, пример я уже списал.

   – Вот-вот, списал, нет бы сам решил... А по физике?

   – И по физике... Слушай, Ардатова, чего тебе надо? Вот привязалась!

   – Какой же ты грубый, Гена. Хоть бы раз по имени назвал, – улыбнулась Ольга.

   – Вот еще! – хмыкнул Генка. – Ты что мне, сестра?

   – А если не сестра, значит, уже и не обязательно?

   – Давай говори, чего хотела, некогда мне, – вспылил Генка и бросил вожделенный взгляд в конец коридора.

   – Я вот что хотела у тебя спросить... Что это ты писал весь урок? Письмо, что ли, кому?

   Генка вызывающе подбоченился:

   – А тебе все скажи! Любопытная какая.

   – Нет, все-таки интересно, – не отставала Ольга. – Сидеть весь урок, склонившись над партой, и без конца писать... В этом есть что-то ненормальное. Уж не роман ли, случаем, сочиняешь?

   Генка смутился, переступил с ноги на ногу:

   – Да так... кое-что.

   – Не письмо, значит?

   – Нет.

   – Я замечаю, ты не первый раз уже пишешь на уроках. Может, дневник ведешь?

   – Может, и веду. Ладно, пойду я, – Генка сделал шаг в сторону.

   – Постой. А поговорить об этом не хочешь?

   – О чем? – остановился он.

   – Ну, о том, что пишешь.

   – Это с тобой, что ли?

   – А почему бы и нет?

   – А, ну да, ты ведь у нас больная литературой, все знаешь, научить можешь...

   – Ты подожди, не иронизируй, я серьезно. Хочешь, встретимся после уроков у школы, ты мне расскажешь, может, я помогу чем...

   – Вот еще, охота мне с тобой встречаться после уроков.

   – Тогда давай поговорим сейчас. Я ведь вижу, у тебя склонность к сочинительству. Расскажи мне, тебе же не с кем поделиться, а я могу помочь. А? Тебя все-таки женщина просит.

   – Ха, женщина! – рассмеялся Генка.

   Но Ольга не обиделась, а, улыбнувшись, добавила:

   – А вы мужчины и должны исполнять наши желания, потому что вы сильные, а мы слабые.

   Стало не до смеха. Генка почесал затылок, искоса взглянул на Ольгу. Потом, вздохнув, печально посмотрел в конец коридора. Ардатова выразительно махнула ладонью в том направлении.

   – Да не гонись ты за своими обалдуями, подумаешь, одну переменку не покуришь, ничего с тобой не сделается. А тут, может, судьба твоя решается, вот в эту самую минуту... Пойдем к окну? Не здесь же стоять.

   Генка покрутил головой:

   – Не в кайф, смотрят на нас уже...

   – Ну и что? Боишься, что ли?

   – Кто, я? Ну да, сказала тоже...

   – Тогда идем.

   Генка нехотя поплелся за ней.

   – Пойми, – продолжала Ольга по дороге к окну, – может быть, это очень серьезно и ты уже выбираешь свой путь. Мы все сейчас на таких перепутьях, каждый думает – кем ему стать; а ты... – они остановились, положили сумки с учебниками на подоконник, – ты уже решил, Генка!

   – Что решил? А, все наблюдаешь...

   – Мне кажется, ты пишешь какое-то произведение.

   – Да ты что, с дуба упала?

   – Ну вот, с дуба упала... Какой же ты писатель, если даже не умеешь ни вести себя, ни разговаривать с девушкой?

   – С чего это я – и вдруг писатель?

   – Нет, конечно, это я так, образно... Но ведь не может человек ни с того ни с сего склониться над столом и несколько часов подряд над чем-то пыхтеть? А когда его спрашивает учитель, он даже не знает, о чем идет речь. Здесь что-то не так, Генка. Тебя тянет сочинять, верно?

   Теперь уже Генка не мог не сознаться, отступать было некуда.

   – Ну, верно...

   – Вот! – обрадовано воскликнула Ольга Ардатова, и глаза ее заблестели. – Я говорила? Я так и знала, что это в тебе есть!

   – Что «это»?

   – Страсть к творчеству.

   – Хм! Скажешь тоже – страсть...

   – С чего бы тогда тебе строчить на уроках, вместо того чтобы слушать учительницу?

   Брусникин пожал плечами. Что ответить, он не знал и уставился на стенку, мимо Ольги.

   – А что ты пишешь? – поймала она его взгляд. – Не бойся, я никому не скажу, что я – идиотка? Мы же с тобой взрослые люди.

   Генка опустил глаза:

   – Ну что, что... Роман, вот что! – неожиданно выпалил он.

   – Роман?! – Ольга непроизвольно бросила руки ему на грудь, впилась жадным взглядом в лицо. – Нет, ты серьезно?

   – Ну, вообще, пробую... – краснея, смущенно пролепетал Генка.

   – А на какую тему?

   – На историческую.

   – Получается?

   – Не знаю...

   – А сам как думаешь?

   Все еще не поднимая глаз, Генка пожал плечами:

   – Вообще-то, по-моему, ничего...

   – По-твоему... – протянула Ольга. – Слушай, а ты часом не графоман?

   Генка поднял на нее глаза, нахмурился:

   – Это как?..

   – Это тот, в ком наблюдается страсть к сочинительству.

   Генка задумался. И в самом деле, в последнее время он только об этом и думает, и это увлечение доставляет ему удовольствие. Пусть даже в ущерб урокам.

   – Мне нравится, понимаешь? – проговорил он. – Вот хочется писать, и все. Я даже пьесу одну придумал, скоро начну.

   – Ну!.. Вообще, знаешь, по-моему, это неплохо. Только в толк не возьму, как же ты справляешься с этим, ведь у тебя по русскому и литературе одни тройки да двойки, а по истории и того хуже.

   – Да ты пойми, – возбужденно заговорил Генка, жестикулируя для убедительности, – она чего мне двойки-то ставит по русскому? Я же ни одного правила не знаю. А пишу без ошибок.

   – Как это... Откуда же тебе известна орфография?

   – Понятия не имею, но пишу верно. Само получается. Знаю, какую букву надо писать и где поставить запятую, а где не надо. С рождения это у меня. И мать у меня такая, грамотная, пишет без ошибок, а никакого образования. Все свои школьные годы в партизанах была, где-то под Брянщиной. А потом на работу пошла, сестренку маленькую кормить надо было, одни ведь они остались, родителей поубивало...

   – Ой, Генка, а я и не знала... в первый раз слышу.

   – Так что она у меня пишет – дай бог каждому, позавидуешь еще! И тоже ни одного правила не знает. А мне так и сказала: «Это у тебя, сынок, наследственное, от меня».

   – Но почему ты правила не учишь? Ведь что ни вызовут к доске – то тройка в лучшем случае, а так – двойка.

   – А зачем они мне, если я и без них правильно умею писать? А сочинения мои, сама знаешь, без ошибок и лучше всех. Ну, конечно, когда тема без тумана.

   – Да, но в результате-то в четверти выходят одни трояки! Ты же знаешь нашу «литеру»– педантку, ей хоть семи пядей во лбу, а правила должен знать.

   – Ну и черт с ней, подумаешь! Обойдусь как-нибудь без ее правил, а тройки мне и так хватит.

   – Нет, не хватит. Пойми, Генка, – Ольга принялась теребить отворот его пиджака, – тебе же с твоими способностями в Литературный надо, может, ты писателем станешь, а у тебя в аттестате будут одни тройки! Да и потом, тебя на русском устном сразу же завалят! А сочинение? Ведь ты ни одной книжки не прочел!

   – Чего? Да ты знаешь, сколько я прочел?..

   – Понимаю, много читал Майн Рида, Конан Дойла, Жюля Верна, Дюма и прочих. Уверена, будь сочинение на тему любого из них, ты написал бы его блестяще. Только дело-то в том, что экзаменовать тебя будут по школьной программе, а это Толстой, Чернышевский, Достоевский...

   Генка взорвался:

   – Да не люблю я этих тяжеловесных идолов! Читаешь – и спать хочется. Лет в тридцать, сорок, пожалуй, я буду их понимать, а сейчас, кроме скуки, я ничего в них не нахожу. Лучше я десять раз перечитаю «Трех мушкетеров» или «Остров сокровищ», чем один раз «Анну Каренину» или «Преступление и наказание». Пытался читать, но ничего не получается. Не для нашего возраста такие валуны. И кто только придумал включить эти гранитные глыбы в школьную программу! От них только тупеешь.

   – Понимаешь, нас учат думать, делать выводы, давать оценку прочитанному, – попыталась образумить его Ольга. – Все это очень нужно, а тебе – тем более. И потом, ведь это классика, и ее нужно знать хотя бы для того, чтобы быть эрудированным и не прослыть невеждой...

   – Да пошла она, эта классика! Пусть ее читают пенсионеры, она для них. Да и писали-то это старики, все с бородами, в морщинах...

   Ольга помрачнела, тяжело вздохнула:

   – Я понимаю тебя. Знаешь, в общем-то я с тобой даже согласна и тоже не испытываю особой симпатии к этим бородачам и усачам. Никто не испытывает. Но что делать, не нами с тобой это придумано. Там, наверху, сидят умные головы, которые решили это за нас с тобой.

   – Там сидят недоумки! – безапелляционно отрезал Генка. – Они балдеют от Нехлюдова, монолога Чацкого и старухи с топором в башке, а я плевать хотел, мне это неинтересно. Я не хочу забивать себе этим голову и никогда в жизни не вспомню, что там видела в своих снах Вера Павловна и какие противоречия были между Кирсановым и Базаровым. Мне это не нужно и никогда не пригодится, так же как и математика с ее кубами, квадратами, логарифмами и прочей мутью. Кому надо, тот пусть до посинения извлекает радикалы из натуральных чисел, а я буду делать то, что мне нравится, а не то, чего хотят от меня другие.

   – Генка, Генка, – печально улыбнулась Ольга и покачала головой, – ты типичный нигилист. Тебя не примут в институт. Ты против всех, ты – диссидент. Так нельзя.

   – Значит, плыть туда, куда и все? Нет! Никто меня не заставит делать и учить то, что мне противно. Я хочу и буду писать!

   – Для этого надо учиться, – возразила Ольга. – Твое стремление похвально, но ты еще плохо знаешь жизнь и мало читал.

   – А я и буду учиться, – решительно объявил Генка и стащил с подоконника свою сумку с учебниками.

   – Да как же ты будешь, если ничего не хочешь знать! И в аттестате у тебя будут одни тройки. Тебя ведь даже не допустят к приемным экзаменам!

   – Ну и ладно. Я сам буду учиться. Без Горького и Островского. Сам! Ты – пять лет в своем институте, а я – десять лет дома. Может, больше.

   – Как же ты сам, ведь кто-то должен тебя учить: подсказать, направить... Не Стивенсон же и не Купер!

   – На первых порах – только они. Дальше – посмотрим. Возраст сам подскажет.

   – Генка, да ведь так можно потратить на это всю жизнь!

   – Ну и пусть! Каждому свое. Ты посвятишь жизнь своему, а я – своему. Кстати, а куда ты-то думаешь поступать?

   – Ой, Генка, ты же знаешь, конечно, в Литературный. Наша «литера» мне уже все уши прожужжала: «Оленька, Оленька, тебе прямая дорога только туда, больше никуда и не пытайся, это твое призвание».

   – Писательницей, что ли, хочешь стать? – усмехнулся Генка.

   Ольга обреченно махнула рукой:

   – Нет, для этого у меня не хватает воображения.

   – А кем же?

   – Не знаю еще.

   Внезапно она рассмеялась:

   – Кем? Редактором! Буду сидеть и читать рукописи. Буду царем и богом! От меня будет зависеть – напечатать произведение или нет. Вот так, Геночка, ко мне ты пойдешь на поклон, и от моего решения будет зависеть не что иное, как твоя судьба и, в общем-то, сама жизнь. Так что не теряй со мной контакта и учти – без торта ко мне в кабинет не заходи.

   Генка ответил с добродушной улыбкой:

   – Да я два принесу и притом самых лучших, только бы тебе понравилось то, что я напишу!

   – А вот это уже будет зависеть от тебя. Ну что ж, учиться нам осталось уже немного, а потом... Потом встретимся мы с тобой лет через десять в каком-нибудь издательстве, и я посмотрю, каких высот ты достиг в самообразовании. Если, конечно, у тебя это не очередная блажь.

   – Нет, Ардатова, у меня это серьезно, я чувствую.

   – Пошли в класс, уже прозвенел звонок на урок.

   И, схватив сумку, Ольга торопливо ушла.

   Генка задумчиво глядел ей вслед.

   Как четыре дня, промчались четыре года.

   После окончания школы Генка попробовал поступить в институт, но сразу же «завалил» литературу. Сочинение на тему "Образы коммунистов в романе «Поднятая целина» ему было не написать. Он эту книгу даже в руках не держал. Другая тема «Образы плохих и хороших людей у Чернышевского» тоже не вселила в него оптимизма. Чернышевского он терпеть не мог. Хлопнув дверью института, он, по совету друзей, подался в другой. Если поступит – можно будет потом перейти в Литературный. И вот – экзамен по математике. Едва Генка прочел первый вопрос одного из билетов, как сразу погрустнел и вспомнил приятеля, приглашавшего его на завод учеником токаря. «Подумаешь, зарплата маленькая, это на первых порах, потом станешь „заколачивать шайбы“ – так советовал ему приятель. – Зато свободного времени – хоть отбавляй». Этого Генке и надо было.

   Поднявшись с места и демонстративно положив билет на стол перед комиссией, Генка вышел из здания института и, улыбнувшись, вдохнул полной грудью чистый, после дождя, воздух. Полюбовался на липы и тополя по обе стороны аллеи, с листьев которых торопливо срывались алмазные капли, на голубей, разгуливающих под ногами у прохожих, и, обернувшись и «сделав ручкой» институту, с легкой душой отправился домой.

  Все эти годы он оставался верен своей мечте и продолжал писать, не задумываясь особенно ни о стилистике, ни о точности и выразительности языка и не обращая внимания на художественные средства и синтаксис. Ему был важен сюжет, основная мысль – то, что он хотел сказать и что, по его мнению, должно заинтересовать читателя. Он научился составлять длинные и, как ему казалось, красивые фразы. Он учился этому у других писателей и полагал, что пишет правильно, так же, как все, а вот сюжеты у него даже острее, нежели у других. Он сравнивал свои новеллы с образцами зарубежной приключенческой литературы и, в общем-то, если говорить о занимательности, не видел между ними большого различия. Он написал несколько рассказов о пиратах, неведомых чудовищах, о трагической любви внебрачной дочери некой маркизы и о нелепой смерти одного благородного дворянина, и хотел уже идти на «штурм» какого-нибудь издательства, как вдруг ему пришла в голову трезвая мысль. Он вспомнил об Ольге Ардатовой и решил вначале показать свои труды ей. Все же она понимала в этом толк и могла ему подсказать, стоит ли или еще рано заявлять человечеству о своем существовании на этой земле.

  Они встретились однажды глубокой осенью недалеко от кинотеатра, у автобусной остановки. Генка отметил про себя, что Ольга заметно изменилась и выглядела солидно, совсем не так, как в школе. Какая там сумка с учебниками, черный передник и значок с юным Володей Ульяновым на груди! Теперь она была одета в кожаную курточку поверх свитера и брюки; шею облегал воротник пестрой мужской рубашки. В руках у нее – твидовая сумочка, украшенная полосками кожи. Она повзрослела и расцвела. Недаром подмечено, что с возрастом женщина хорошеет, если, конечно, не толстеет при этом.

   На Генке была синяя осенняя куртка и черные брюки. В руках – объемная папка.

   – Привет, Генка! – воскликнула Ольга, идя к нему навстречу и сияя улыбкой.

   – Здорово, Ардатова! – тоже широко улыбнулся Генка и принялся бесцеремонно разглядывать ее всю, с головы до ног. – Слушай, какая ты стала, а?..

   – Какая? – кокетливо повела она головой.

   – Во! – Генка победоносно поднял кверху большой палец. – Вообще!.. Я даже не думал... как меняются люди...

   – В лучшую сторону?

   – Говорю же – во! Прямо не Ольга Ардатова, а королева Марго!

   – Спасибо. Мне приятно. Хотя Марго, к слову, была далеко не красавицей.

   – Да что ты, все ее так расписывают... Жемчужина Франции, сокровище Лувра и так далее.

   – Кто – все?

   – Тот же Дюма, Брантом отзывался...

   – Ну, Дюма был вынужден дать столь лестный отзыв об этой даме, ведь она героиня его романа, а Брантом ее боготворил, потому что был влюблен. Да и французы того времени смотрели на женщину совсем иными глазами, нежели нынешние мужчины, это во-первых. А во-вторых, отозваться нелицеприятно о дочери короля – значило в то время нажить себе врагов и попасть в опалу, так что оценка личности «жемчужины Франции» была подобострастной.

   – Откуда ты знаешь? И потом, ты так выражаешься... я и не знаю таких слов. Слышал, конечно, но вот что они означают...

   – Я ведь на четвертом курсе Литературного, Геночка, как же мне не знать больше тебя... Но что-то мы всё не об этом. Слушай, пойдем в парк, сядем на лавочку и побеседуем под сенью кленов, берез и тополей.

   – Может, в кафе? – предложил Генка.

   – Зачем? – взметнула она тонкие брови. – Выпить чаю, послушать музыку? Не хочу. Идем.

   И они пошли по асфальтовой дорожке, ведущей в парк.

   Легкий прохладный ветерок, играя, дул им навстречу и, запутываясь в Ольгиных волосах, отбрасывал их то назад, то в стороны. Генка кидал на нее любопытные взгляды, в которых читалось восхищение. Еще бы, ведь он никогда не видел Ольгу вне школы. Теперь она была другая, совсем не та. Прическа, взгляд, жесты, походка – все иное. Даже трудно было поверить, что совсем недавно она сидела за партой и отвечала у доски.

   Они нашли скамейку в середине аллеи и уселись на нее. Мимо них неторопливо прогуливались пешеходы.

   – Ну вот, под сенью кудрявой березы, – изрек Генка, подняв голову, – как ты и хотела.

   – Я бы еще добавила: «...печально роняющей под ноги прохожим свой золотой наряд. Еще немного – и ее вынужденная нагота ни в ком не вызовет восторга, в то время как сейчас все любуются ее нижним бельем, которое она день за днем стыдливо и не торопясь сбрасывает с себя».

   Генка смотрел на нее во все глаза. Потом поинтересовался:

   – Где ты это вычитала?

   – Нигде, – улыбнулась она. – Это я сама, на ходу. Экспромтом. Просто посмотрела на березу и сказала первое, что на ум пришло.

   – Ничего себе! – восхищенно протянул Генка. – Слушай, тебе бы романы писать, у тебя бы здорово получалось.

   Ольга повела плечом:

   – Может быть, когда-нибудь я и воспользуюсь твоим советом. Ну, а как твой роман? Помнишь, тогда, в школе, ты начал его писать? Я тебя еще остановила на переменке.

   – А-а... – Генка махнул рукой. – Бросил. Так, ерунда, это я только теперь понял.

   – Почему ты так решил? Сюжет плох?

   – Нет, не в этом дело, хотя и сюжет тоже... Мне надо «набить руку», понимаешь? К романам приступать еще рано. Я должен научиться писать, грамотно излагать свою мысль.

   – Весьма любопытное умозаключение, – наклонив голову, загадочно резюмировала Ольга. – Ну, и на чем же ты собираешься «набивать себе руку»?

   – Пишу рассказы. Я говорил тебе, когда звонил.

   – Да, да, помню. Ну, и много написал?

   – Да уже порядочно, семь штук.

   Она неодобрительно посмотрела на него:

   – А вот это уже настораживает, Геночка.

   – Что? – не понял он. – То, что перешел на рассказы?

   – Нет. Слово «порядочно». Ты еще ничего не сделал, ничего не достиг, а считаешь, что тобою пройден уже немалый путь. Жюль Верн написал целый десяток романов, прежде чем воскликнул: «По-моему, я кое-чему научился». И только, кажется, одиннадцатый роман он рискнул показать издателю. А Лев Толстой девять раз переписывал «Войну и мир», прежде чем роман вышел в свет.

   – Да ты что! – изумился Генка. – Правда, что ли?

   – Ну не вру же я тебе. А ты – семь рассказов... Впрочем, может быть, я и не права, ведь все зависит от качества, а не от количества. Кстати, ты их принес?

   – Да, вот они.

   – Давай, я их прочту и скажу свое мнение. В двух словах – о чем они?

   – Ну, в общем... один – о черных перчатках, которые ровно в полночь сползали с рояля и душили свою жертву. Другой – о безымянной любви, окончившейся смертью героини; действие происходит в восемнадцатом веке. Третий – о приключениях юного француза, впервые попавшего в Париж. Четвертый рассказ о том, как герой мстил своим обидчикам и сам погиб в этой борьбе; тут они дрались на мечах, и он провалился в колодец... В общем, прочтешь сама.

   – Все ясно, – Ольга взяла у Генки рукописи, – всё те же пираты, рыцари, маркизы, графы и тому подобные вымышленные герои. Ты по-прежнему ретроспективен и не желаешь обращать внимание на людей, с которыми живешь, работаешь... которые тебя окружают. В них – живых, реальных людях, в их поступках надо искать сюжет, а не в мифических личностях, живущих в твоем воображении.

   – Понимаю, это верно, конечно, но как-то он мне не интересен, мой современник, не хочется про него писать. Да и столько уже написано о нем...

   – Выходит, ты всего лишь хочешь пополнить собою ряды сторонников реминисценции романтизма?

   Генка явно не воспринял фразеологизма, в чем тут же и признался. Ольга пояснила:

   – Это подражание чьему-либо творчеству в своих произведениях.

   – Пусть так! – запальчиво воскликнул молодой автор. – Но, наверное, это все же лучше, чем пополнять стопы книг о моем современнике, с которых уборщица в магазине веником сметает пыль.

   Ольга задумалась. Потом кивнула:

   – В чем-то, конечно, ты и прав. Мусору хватает.

   – Знаешь, – признался Генка, – если честно, то хочется быть похожим на того же Стивенсона или Конан Дойля. Ведь здорово писали, скажи?

   – Здорово... – вздохнула она. – Только человек в жизни всегда должен оставаться самим собой, а не следовать в своем творчестве примеру других.

   – Но ведь это хорошие примеры!

   – Учись у них, если тебе этого так хочется, но не пиши о том, о чем писали они, если не хочешь вызвать у читателя ничего, кроме смеха и презрения. Тема эта для тебя чужда, не лезь ты в эти дебри, ищи что-нибудь свое, говори людям о том, что известно только тебе и никому больше. Делись с читателем своими тайнами, и помни: каждое твое произведение должно быть для него открытием, он не должен разочаровываться и восклицать: «Ну, это мне знакомо, где-то я об этом уже читал». Понимаешь меня?

   Генка кивнул. До него медленно, по капле доходил смысл ее слов.

   – Сейчас я не буду доказывать тебе правоту прописных истин, – продолжала Ольга, – мы поговорим об этом потом, когда я прочту твои рассказы и у меня сложится представление о твоем кругозоре, манере, стилистике, языке и прочем. А сейчас, Генка, расскажи мне о себе: что ты, как ты, где ты?.. Черт возьми, мы так давно с тобой не виделись, и вот встретились – и давай о литературе... Бог с ней, оставим ее, поговорим о нас. Ну, рассказывай.

   Генка поведал, что поначалу устроился на завод, проработал три месяца, дальше не смог, не выдержал. Его деятельная натура вечно требовала движения, каких-то перемен. Здесь, у станка, он обречен был на медленное угасание. Его жизнь стала напоминать пассивность фитиля свечи. А он хотел пылать факелом и не стал «хоронить себя заживо» на заводе, который сразу же окрестил «тюрьмой для зомби». Одним словом, он ушел оттуда, окончил курсы шоферов от военкомата, попробовал поступить в летное училище, потом – в высшее ПВО. Не добившись успеха, ушел в армию, вернулся и вот теперь работал на автобазе «Скорой помощи». За ним закрепили старенький зеленый «Москвич», и он развозил врачей и медсестер по вызовам, совсем недалеко от дома. Теперь он знал район как свои пять пальцев. Он не только превосходно ориентировался на улицах, но, целыми днями разъезжая по ним из конца в конец, мог безошибочно указать, под каким номером и даже какой этажности дом стоит на такой-то улице в таком-то месте. Поэтому, когда ему называли адрес, он, уже не глядя по сторонам на номера, ехал точно в указанном направлении. Он знал даже добрую половину больных, которых регулярно навещали врачи и медсестры. Порою вместо адреса ему называли лишь фамилию, а он уже восклицал: «А, это тот диабетик из восьмого дома!» или «Опять к этому припадочному из семнадцатого?»

   Он в считанные дни сжился с коллективом поликлиники, был общительным, веселым, его все любили, и о другой работе он уже не мечтал. Ну, а свободное время отдавал своему увлечению – литературе.

   Ольга была рада, что он нашел работу по душе, что у него, в общем-то, все хорошо. О себе она рассказала немного: по-прежнему учится, но порядком все надоело: бесконечные сессии, семестры, лекции, горы конспектов, куча дисциплин, и всё надо знать, знать... Скорее бы конец. Но уже недолго ждать, всего год. А потом? Наверное, в издательство. По всей видимости, заместителем главного редактора, а там – кто знает.

   – Ты почему в школу не прошел? – неожиданно спросила Ольга. – Тебе Анька звонила?

   Аня была у них в классе комсоргом, все организационные мероприятия устраивались ею, лежали на ее плечах. Этакий массовик-затейник. Такою же осталась и теперь, четыре года спустя, когда неожиданно позвонила Генке и в приказном порядке (это она умела) напомнила о встрече бывших выпускников школы.

   Генка сослался на занятость; сказал, правда, что должен прийти, но ничего не обещал. И не пришел. Он знал, кто там соберется: те, кто учится в институтах и уже без пяти минут инженер. Они часа два будут тарахтеть об одном и том же, плавая в волнах студенческих будней. Потом, наговорившись, уставятся на него и с ехидцей поинтересуются: как, мол, его дела? Кем он стал? Чего достиг?.. И что он им ответит? Что работает шофером? Для этого и окончил десятилетку?

   Так Ольге и сказал, чего юлить. Она помолчала, повертела веточку березы в руках, покачала головой и невесело проговорила, глядя на носки своих лакированных туфель:

   – М-да... Вот и разошлись наши пути-дорожки: интеллигенция – по левую сторону кустиков, рабочий класс – по правую.

   – Да нет, ну почему...

   – Да не «почему», а так оно и есть. Знаешь, кто пришел на встречу?

   Она стала называть фамилии. Генка не ошибся. Почти все «хорошисты» и отличники, и все учились в институтах. Из тех, которым вузы были изначально заказаны, не пришел ни один. Гильдия троечников оставалась единодушной. Разделение это произошло уже давно...

   Быстро смеркалось. Ольга заторопилась:

   – Ой, Генка, поздно уже, пора. Мне еще к курсовой готовиться. Ну, пойдем, проводи меня. Как только прочту рассказы, сразу тебе позвоню, хорошо?

   – С нетерпением буду ждать, Оля. Знаешь, ужасно хочется услышать критический отзыв о своей работе. Это поможет мне не допускать ошибок в дальнейшем.

   – А вот это уже похвально, – произнесла Ольга, вставая. – Ты не слишком высокого мнения о своих способностях, критический разбор написанного тебе не чужд, а это само по себе уже представляет залог будущего успеха.

   Сделав несколько шагов, Ольга внезапно взяла спутника под руку и, с улыбкой посмотрев ему в глаза, тихо произнесла, как бы извиняясь:

   – Ночью в Париже так нужна опора...

   Генка засмеялся:

   – Это же из «Трех мушкетеров»! Констанция!..

   Она кивнула:

   – Можешь вставить фразу в какой-нибудь свой роман, вреда от этого не будет.

   Через неделю Ольга позвонила, и Генка пригласил ее к себе. Без всякой задней мысли. Родители уехали на дачу, он был дома один. Ольга тоже не «комплексовала» по этому поводу. Они были друзьями, и этим все сказано. Перейди один из них грань – и все рухнет. Для обоих это было нечто вроде догмы. Своего рода табу.

   Поэтому Ольга на правах старой доброй приятельницы решительно нажала кнопку звонка Генкиной квартиры и смело вошла в гостеприимно распахнутую дверь, озорно воскликнув:

   – Привет! Заждался, труженик?

   И эти слова лишний раз убедили обоих, что ни о чем другом, кроме как о деле, речи не пойдет.

   – Чем занимаешься? – весело спросила Ольга, непринужденно раздеваясь в прихожей.

   – Чем же я могу заниматься, если ко мне должна прийти дама? – пожал плечами Генка. – Жду своего рецензента, а тем временем жарю яичницу с колбасой. Чертовски проголодался, да все как-то недосуг: то одно, то другое... Слушай, Ольга, давай я и тебе тоже сделаю? Ну, чего мнешься-то? Вот чудная. Голодная, небось?

   – Да я же из дома...

   – Мало ли что! Сейчас мы это оформим. И по рюмочке винца... как ты?

   – Ген...

   – Ну что, Ген, Ген... Подумаешь, окосеешь, что ли? Было бы с чего. Оно не крепкое, сухое, стоит тут с праздников еще. Никто не пьет.

   – Гулять, значит, будем? – улыбнулась Ольга.

   – А что, гулять так гулять, или мы не люди, права не имеем? Проходи на кухню, сейчас яйца наколем. Вино здесь, а вот бокалы там, в серванте... мачехина неприкосновенность, этакий алмазный фонд. Всё из хрувсталя, аглицкой работы (Ольга засмеялась). Только по праздникам и достает. Сейчас принесу.

   И уже из зала, где Генка, будто сейф вскрывал, осторожно открыл сервант с чайным сервизом и двумя десятками рюмок и бокалов, из глубины этого серванта донеслось:

   – А то из дома она...

   Они выпили по рюмке, с аппетитом закусили. Потом по второй. До третьей не дошло. Ольга вдруг всполошилась:

   – Все, Генка, хватит, а то я не скажу тебе всего, что должна сказать. И так язык уже заплетаться начал, а мне еще речь толкать.

   – Ладно, это ты по делу, – согласился Генка. – Дело прежде всего. Пойдем в зал, сядем за стол и разложим нашу канцелярию. Уверен, будет что послушать.

   – Будет, будет, – передразнила она его. – Да еще как! Приготовься. Сейчас целый тайфун обрушится на тебя, а не грибной дождик.

   Она вытащила из сумки рукописи, разложила их на столе и раскрыла первую.

   – Все, что я тебе говорила раньше, оказалось чистой правдой: ты романтик и ретроград, к тому же графоман. Рассказы твои в таком виде, в каком они сейчас, никуда не годятся.

   – Я так и знал, – упавшим голосом произнес Генка. Страшнее этих слов он не мог вообразить ничего.

   – Тебе надо серьезно работать над собой, если ты действительно хочешь стать писателем, – продолжала Ольга.

   – Хочу! – с жаром воскликнул он.

   – Это хорошо. Теперь слушай. Ты совсем не следишь за словом, за своим языком.

   – Оль, да у меня язык-то нормальный, как у Стивенсона...

   – Слушай сюда, Стивенсон, и не перебивай, – она повела пальцем по строкам рассказа, остановилась на одной.

   – Подожди, – живо остановил ее Генка, – я маг включу.

   – Зачем?

   – Половину твоих наставлений я запомню, вторую – точно нет. А пленку я всегда сумею прослушать. Каждое твое слово сейчас будет для меня кладом кардинала Спада, магнитофон не даст его забыть.

   – Как хочешь, – пожала она плечами. – Ну, слушай. Вот, например, ты пишешь: «Неподалеку от густого и дремучего леса...»

   – Ну и что? – удивился Генка. – Что здесь не так?