Текст книги "Два Генриха"
Автор книги: Владимир Москалев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Ах, да, – спохватилась Агнес, убирая руку. – Я, кажется, забылась, чтоб дьявол унес мою душу в пекло!
Что-то упало на пол рядом с ними. Обе повернули головы. Священник! Стоит на коленях и крестится, потом осеняет крестом женщину, упомянувшую князя тьмы.
– Ты что, монах? – рявкнула на него Агнес. – Какого черта тебе вздумалось бухаться на колени?
– Не надо было упоминать сатану, – пояснил Ноэль.
– И только-то? – расхохоталась Агнес. – А я подумала, ему стало плохо. Эй, святоша, – нагнулась она к священнику, – как же ты возьмешь в руки меч, если на тебя налетит сарацин? Станешь махать на него распятием? Но и его ты еле держишь в руке. А если твоя жена, лежа в постели, упомянет нечистого, что ты будешь делать? Вместо того чтобы пыхтеть над ней, станешь читать молитвы, лежа на полу?
И еще громче закатилась смехом. Брат, стараясь скрыть усмешку, взял ее за руку, и они направились к выходу из зала.
– Покайся! Покайся, грешница! – послышался с пола голос священника. Он поднял распятие: – Спаси свою душу!
– Пошел к черту! – крикнула Агнес, обернувшись, уже в дверях.
И они ушли. Вслед им – недвижимое, безгласное, глядело, разинув рты, придворное общество германского короля.
– Еретичка, – негромко проговорил один.
– Безбожница, – со страхом отозвался другой.
– Да, но… дочь епископа!
– Вот именно, дочь! Попробуй, скажи хоть слово…
Глава 11. Кто возглавит кафедру?
Как только Агнес и Ноэль вышли из покоев короля, епископ преобразился. Елейное выражение лица исчезло, явив взамен строго поджатые губы, ледяной блеск глаз и вертикальную складку промеж бровей. Безмятежно парящий в небе коршун вмиг превратился в стервятника, камнем несущегося к добыче, которую увидел на земле.
– К делу, Генрих! – подался вперед Бруно, буравя племянника жестким взглядом. – Пусть молодежь веселится, что нам до этого. У нас с тобой сейчас одна цель – спасти христианство. Мирской, преступный образ жизни пап подрывает авторитет церкви, а значит, колеблет фундамент веры. Римские первосвященники не вызывают в народе ничего, кроме ненависти и презрения к ним, что выливается в бесконечные восстания. Графы Тускулумские одержали верх над Кресченциями, но и этот забор давно прогнил: их ставленники пятнают позором святую Церковь. Григорий Шестой никуда не годен, его необходимо устранить. Что пишет тебе знать? Отвечай мне без утайки, как духовному отцу своему.
Генрих сдвинул брови:
– Я получил послание от кардиналов из Рима. Они в растерянности: никто не знает, что делать. Ни один не годится в первосвященники. Знать также в панике: они не могут найти кандидатуру, поэтому терпят Григория, зная, что на его место тотчас сядет молодой негодяй. Честное слово, так и чешутся руки скрутить башку этому Бенедикту.
Генрих был неискренен. Он благоволил Бенедикту IX. Тот избегал враждовать с императором, был всегда послушен его воле. Так советовали ему графы Тускулумские, сами поддерживающие с Конрадом хорошие отношения. Той же линии они стали придерживаться и по отношению к его сыну. Генрих не возражал: он продолжал политику отца и имел сторонника в лице могущественной римской знати. Это был его щит: поход в Латеран и коронация не за горами. Он имел тайную переписку с Тускулумским семейством, о чем епископ Бруно не догадывался, зная лишь то, что графы жалуются германскому королю на беспорядки, которые они не в силах устранить. Еще бы, новый папа Григорий – ставленник Кресченциев, которые вновь подняли голову. Борьба за власть вспыхнула вновь. Союзники нуждались в сильной руке короля. Его креатура должна победить, она же и сделает короля императором. Вот когда враги прикусят языки и падут в пыль. Настанет время вновь посадить на трон Бенедикта – того, кто им нужен. Что касается ставленника Генриха, то от него всегда можно избавиться, сославшись на несчастный случай или слабое здоровье.
Генрих не знал об этом, но догадывался. Он ничего не имел против хода предстоящей игры, однако не раскрывал карты дяде. Тот был ярым приверженцем клюнийской реформы, а значит, радел за папство без имперской власти над ним. Этот пункт Генриха не устраивал, и он решил быть максимально осторожным при выборе кандидатуры: монахи из Клюни грозили сильно пошатнуть престиж императора.
К тому же, если вспомнить о Бенедикте IX, король был обязан ему. Брак с Агнессой, дочерью аквитанского герцога Вильгельма, давал Генриху власть над Бургундией и Италией. Французский король Генрих I всячески противился этому браку, изыскивая средство помешать германцу. И нашел-таки. Некий аббат предоставил ему родословную Генриха Птицелова, откуда явствовало о близком родстве молодоженов. С этим протестом французский король отправил аббата к римскому папе с просьбой наложить запрет на не соответствующий церковным канонам брак. Бенедикт IX поддерживал хорошие отношения с германским королем, отцу которого всегда подчинялся. Выслушав аббата, он усмехнулся и… санкционировал брак. Французскому королю осталось скрипнуть зубами. Теперь он, сидя в Париже, со злорадством следил за борьбой вокруг тиары, искренне желая погибели своему недругу, против которого был бессилен. Однако он быстро помирился со своим германским тезкой, понимая, что враждовать с таким соседом означает верх глупости.
Но и епископ Бруно имел тайную переписку с Римом, о которой король, конечно же, не знал. Он узнавал настроения народа, духовенства, знати – словом, всех трех сословий. Он знал всё о каждом из пап и готовил почву для будущего владычества. Мировое господство в лице римского первосвященника – вот его вожделенная мечта. Путь к ней ему проложит племянник, который в общем-то одобряет клюнийскую реформу, не понимая, что этим роет себе могилу.
– Бенедикт уже не сунется на освободившееся место, – ответил епископ на признания короля. – Ты посадишь туда своего папу, германца, третьего по счету. Дальше кафедру будут возглавлять твои ставленники, а не графов Тускулумских.
– Итальянский народ не любит германцев; он хочет видеть на троне своего земляка.
– Его хочет видеть семейство тех графов, которые одержат победу, не так ли? Именно это ты хотел сказать? Но тебе же надлежит и расправиться с главой семейства, как это сделал Оттон. Только так станут бояться тебя и выполнять твою волю. С симонией будет покончено, разврату не станет места в Латеранском дворце, который возглавит человек императора, борца за чистоту Церкви, ее рядов. Что же касается народа, то он говорит так, как угодно господину, милостиво дарующему уму жизнь. Итак, каков же твой ответ, Генрих? Не время тянуть, пора решать.
– По-видимому, дядя, ты готов предложить кандидатуру? – сощурившись, спросил король. – Назови ее.
– Архиепископ Адальберт Бременский. Лучшего борца за веру не найти. Между империей и святым престолом установится твердый порядок.
С архиепископом у Генриха были натянутые отношения. Между ними часто возникали разногласия по поводу управления и налогообложения подданных. Бруно знал об этом и действовал наверняка. Адальберт мешал ему. Он стоял на его пути к всемирному владычеству. Рим расправится с архиепископом, граф Бруно позаботится об этом, отправив письма нужным людям. Теперь он ждал ответа, догадываясь, что король возразит, и уже зная, что сказать на это.
– Я не желаю видеть папой этого выскочку! – бросил ему в лицо Генрих. – Говоришь, он установит порядок? Напротив, он вознесется выше меня, потому что мне уже не стать императором.
– Он будет помнить, кто возложил на его голову тиару, – вкрадчиво заметил епископ. – К тому же твой ставленник положит конец самоуправству римской знати.
– Нет! – упрямо возразил Генрих. – Змея меняет шкуру, но не меняет натуру. Мы с ним на разных полюсах, наши разногласия обнаружились уже давно. Нельзя давать врагу в руки меч, которым он поразит тебя…
– … или твоих врагов, став твоим другом? Не лучший ли это способ, король, превратить врага в наперсника?
– Он не из тех людей, что не умеют разгадывать такие загадки.
– И все же попытайся. Не выйдет – всегда успеешь снять его, заменив другим. Сделаешь это, если он откажется короновать тебя. Помни еще: Бремен недалеко от Гослара, негоже тебе иметь под носом строптивого подданного. Уедет Адальберт – посадишь в город другого архиепископа, не столь упрямого. Так ты избавишься от врага, Генрих, а Латеран получит папу, который наведет чистоту в рядах духовенства. Понимаю, тебе нелегко сделать такой подарок бременскому прелату, но кто желает съесть орех, должен разбить скорлупу. Однако прежде чем отослать архиепископа, возьми с него клятву.
– Какую?
– Пусть поклянется на Библии спасением своей души, что коронует тебя главой империи, как только коснется своим задом кресла римского первосвященника.
Генрих предался размышлениям. Впрочем, они длились недолго.
– Адальберт не дурнее нас с тобой. Он узнает о нашей беседе и усмотрит в этом заговор. Травленый волк не полезет сам в западню. Я ему – трон, он мне – корону. Но корона сильнее трона, вот где западня.
– Попыток – не убыток, король. Отправь к нему гонца. Получив твое предложение, архиепископ может протянуть тебе руку дружбы, забыв о былых обидах. Человек слаб духом, тает, когда ему делают добро.
– Не всегда добро во благо, дядя. Человек слаб, верно, но он же и зол. Не делай добра человеку, если не хочешь получить от него зло. Но все же напишу Адальберту, как ты того желаешь. Причина проста: не вижу пока другого достойного кандидата.
И король отправил в Бремен гонца с посланием. Разумеется, на посвящение в сан понтифика надлежало получить согласие духовенства и самих римлян, однако никто не знал, как отнесется к столь заманчивому предложению сам архиепископ.
Через неделю гонец вернулся с пергаментом. Генрих развернул его, прочел и с негодованием бросил на стол.
– Он отказался! Его вполне устраивает нынешний сан, он не хочет быть папой!
– Нет, Генрих, – возразил Бруно, пробежав глазами послание – он не желает видеть тебя императором; именно это читается между строк.
– Меня коронует другой, разве он этого не понимает?
– Прекрасно понимает, но не хочет делать этого самолично. Кто станет рыть себе могилу собственной рукой?
– Он предпочитает, чтобы за него это сделали другие?
– Ясно одно: он не желает от тебя никаких подачек, вы по-прежнему на разных полюсах.
И тут епископ подумал, что недооценил противника: Адальберт оказался умнее. Он увидел ловушку. Папский трон – капкан, в который заманивают того, кто мечтает уйти сразу от трех охотников. Или от четырех. Папский трон – лезвие меча; пройти по нему, не порезавшись в кровь, невозможно. Но даже тому, кто пройдет, не гарантирована жизнь: меч любит поиграть, но никогда не остается в проигрыше. Того, кто прошел опасный путь, ждет неминуемый удар. И даже император окажется бессилен, пока четыре охотника стоят, склонившись над капканом. А исчезнет он тогда, когда не станет ни одного из квартета убийц.
– Я знал, что так случится, – проговорил король. – Архиепископ горд, принять подачку от короля для него неприемлемо. Он из тех, кто лучше умрет от голода, но не возьмет куска хлеба из рук недруга.
– Отчего вражда между вами? О духовном можешь не говорить. Догадываюсь, есть еще причина?
– Зол на меня не только Адальберт. Многие. Знать, конечно же. Она чересчур жирна, я заставляю ее худеть. Я урезаю их земли и отдаю их в качестве ленов своим рыцарям и служилым людям. Таким образом, я увеличиваю число своих подданных. Верноподданных, епископ! Знать кичлива и вероломна, никогда не можешь быть уверенным в ее дружбе, искренности, готовности помочь в трудную минуту. Те, кому я дарю земли, – мои слуги, динстманны[25]25
Динстманны (то же, что министериалы во Франции) – должностные лица при дворе монарха или знатного сеньора. Наряду с домашними обязанностями исполняли должность рыцарей.
[Закрыть]. Ловчие, лесничие, конюшие, сенешаль, камергер, камерарий и другие. Они охраняют мои замки, идут со мной на войну. Вот моя армия, а вовсе не знать – продажная, своевольная. Кроме того, у меня есть свободные земли. Порой вассал покидает меня во время битвы, и я лишаю его феода, который дарю или продаю другому. Многие недовольны моими действиями, в их числе и архиепископ. Он разжирел, его епархия не знает равных. Я прижал его, уменьшив доходы с земель, а половину их отдав своим рыцарям. Он рад бы, собрав шайку себе подобных, выступить против меня, но его останавливает священное помазание – неоспоримое свидетельство превосходства короля.
– И все же ты предпочитаешь не трогать епархии, – вставил Бруно, – мало того, осуществляешь инвеституру[26]26
Инвеститура – утверждение католического епископа в духовном сане. Так же называлось введение вассала во владение феодом.
[Закрыть] епископов.
– Они, как и рыцари, составляют надежную опору королевской власти. Им я могу доверить даже трон. Тебе знаком Анно?
– Твой советник?
– И лучший друг. Он сын малоземельного рыцаря, из-за бедности подался в монахи. Помня услуги отца, я вытащил его сына из монастыря и дал ему место каноника при замковой церкви. Потом я забрал его себе, дал земли, титул, сделал своим советником. Его я оставлю наместником, когда отправлюсь в Рим. Теперь, когда на границах и в самом государстве царит мир, поход этот возможен. Со мной поедет епископ Бамбергский Суитгер, который исполняет обязанности канцлера. Он саксонец, сын графа. Епископство в Бамберге появилось не так давно, его основал в начале века Генрих Святой. Здесь же, в кафедральном соборе, он и похоронен. А граф Суитгер стал епископом шесть лет назад, до того был капелланом. Он весьма пригодится мне в Италии.
– К чему ты рассказал о нем? Какое отношение имеет этот человек к тому, что происходит в Латеранском дворце?
– Этот человек сядет на трон святого Петра.
Бруно некоторое время молчал. Он был мало знаком с саксонцем, если не сказать, что вообще не был. Встречались на похоронах короля Конрада, но и только. Знал, что Генрих высоко ценит епископа и поэтому не удивился, узнав о таком решении. Единственное, чего он не мог предугадать, – политику будущего главы Латерана, все остальное ему представлялось ясным, как и с неудавшимся кандидатом. И все же он установил для нового папы срок: полгода. Если в течение этого времени не случится перемен, он примет меры к тому, чтобы Суитгер освободил место.
Поэтому он не стал перечить, предлагая свою креатуру – епископа соседнего прихода, который устроил с ним тяжбу из-за сбежавших крестьян.
– Что ж, как решил, Генрих, так тому и быть, тебе виднее, – ответил он на заявление короля, хорошо зная, что перечить бессмысленно. – Важно, чтобы этот человек был сторонником реформы и не повторял богопротивных деяний своих предшественников, клеймивших кафедру римского первосвященника позором. Но что же он сам, согласен ли? Ты говоришь столь уверенно, будто беседовал с ним как минимум вчера.
– Так оно и было, дядя.
– Но ведь послание из Бремена пришло только сегодня. Как мог ты знать его содержание?
– Я догадывался, поэтому имел беседу с епископом. Он дал согласие, если Адальберт ответит отказом.
– Стало быть, граф Суитгер живет неподалеку?
– Его дом виден с верхнего этажа моего дворца.
Бруно улыбнулся, откинулся в кресле, сложил руки на животе:
– Коли так, я доволен, Генрих. Мне осталось выразить надежду, что ты не станешь терять времени: наступают холода, зима не за горами.
– Сборы уже объявлены, вассалы готовятся к походу; армия будет ожидать меня блиц Майнца. Немало рыцарей уже здесь, в Госларе и близ него, ты, наверное, заметил. От безделья они устраивают бои, которые называют турнирами. Поначалу хотели сражаться сидя в седле, на всем скаку, тупыми концами копий. Да я не позволил. Увы, у бойца остается незащищенным лицо. Отскочит копье от щита, да и угодит ему в шею, лоб или глаз. Хоть и тупой конец, а может причинить увечье, даже убить. Я запретил воинам калечить друг друга, тем паче убивать. Настанет время, и рыцарь наденет на голову металлический шлем, который будет закрывать ему лицо, вот тогда пусть дерутся, сколько угодно. А пока мне не нужны в походе ни мертвые, ни калеки.
– Увы, все от скуки. Теперь они дерутся на мечах. Я наблюдал из окна. Хорошо, что мечи тупые: удары бывают поистине страшны.
– Особенно ими славятся те двое, которых ты привел, дядя, – со смехом подхватил король. – Против твоей дочери не устоял ни один; она словно выкована из железа, разит без устали во славу своего деда, имя которого не перестает слетать с ее уст. Не останови ее и дай в руки настоящий меч, она уничтожит все мое войско.
– А твой брат? – не отставал от него Бруно. – Ведь это Геркулес! Ему впору биться с критским быком! Что ему меч? Ему в самый раз махать дубиной Геракла, которую не могли поднять двадцать человек. Я любовался, глядя, как он одерживает одну победу за другой.
– Он бился во славу дамы своего сердца.
– Моей дочери?
– Нет, епископ. В него без памяти влюбилась одна из моих фрейлин, Гертруда, дочь саксонского герцога. Дама бойкая на язычок, но неприступная. Красавица. Много желающих обладать ею, да все отходят ни с чем. Она лишь дразнит, смеется, но не дается никому. А тут скисла, причем в первый же день. Теперь это ее рыцарь, она глаз с него не сводит, не отходит ни на шаг.
– Ее счастье, что Агнес – Ноэлю сестра, – глубокомысленно изрек епископ.
– Однако твоя дочь не только хорошо владеет мечом, но и прекрасно танцует, – вспомнил Генрих. – На балу все рыцари восхищались ею.
– Ничего удивительного, ведь она воспитывалась в замке. Однако найдется ли тот, кто окажется достойным ее руки? Мне представляется это нелегким делом для мужчин.
– Увы, голой рукой огня не взять. Повезет тому, кто понравится ей самой, а не тому, кому понравится она. Но, похоже, дядя, ты не скоро станешь тестем, – рассмеялся Генрих.
Глава 12. Новая встреча с незнакомкой
Выйдя из дворца, брат с сестрой решили отправиться в путешествие по городу. Обоим хотелось как можно больше повидать, чтобы было о чем рассказать, когда вернутся домой. Арни вызвался сопровождать их.
– Какого черта! – проворчал Ноэль. – Не в сражение же мы идем! Оставайся здесь; наведайся на кухню, там полно смазливых поварих.
Но оруженосец стоял на своем. Что поделаешь, он мечтал покрасоваться перед горожанами рядом с такими высокородными господами, к тому же он намеревался рассказать своей подруге о Госларе, богатство которого должно было удивить ее. Ноэль долго не соглашался, пока на выручку не пришла Агнес. Получив ее одобрение, Арни низко поклонился ей. Ноэль хмыкнул и махнул рукой. Все трое отправились пешком; оруженосец шел позади.
– Кажется, на тебя уже положили глаз в этом дворце, – усмехнулась дочь аббатисы, искоса поглядев на брата.
– Ты о Гертруде?
– А, ты уже зовешь ее по имени?
– Она недурна. Кажется, мы найдем с ней общий язык.
– В постели? Не сомневаюсь. Но ее вид! Фи, какая-то бесцветная куропатка, – поморщилась Агнес. – Не будь мы с тобой в родстве, прихлопнула бы ее как муху.
– Слава богу, что ты моя сестра, – рассмеялся Ноэль.
– Жалеешь ее?
– Разве ее нельзя понять? Вспомни нашего деда. Едва его увидев, женщины торопились расстаться с одеждами.
– Радуйся; эта фрейлина – того же поля ягода.
– Она к тому же лучше других, потому что смелее. Смелая женщина – мечта любого воина. Разве дочери короля Конрада не были таковыми? Будь они похожими на весталок или на Лукрецию, ни ты, ни я не появились бы на свет. А ты сама, Агнес? Ведь именно благодаря твоей смелости мы встретились.
– Кажется, ты, не раздумывая, готов броситься в объятия этой Цирцеи, – мрачно процедила дочь тульского епископа. – Видела я, какие взгляды ты бросал на нее.
Ноэль рассмеялся:
– Тебе надо было смотреть не на меня, а на придворных. Ты заметила бы тогда, как смотрели они на нас обоих.
– И как же?
– На меня – с завистью, на тебя – с восхищением и вожделением.
– Еще чего! Полагаешь, поклянись мне один из них в любви, я тут же потороплюсь сбросить тунику? Что он будет делать со мной? Я и не увижу его у себя между ног.
И Агнес громко расхохоталась. Прохожие в страхе шарахнулись в стороны, прижимаясь к стенам домов и с ужасом глядя на рыцаря с кинжалом за поясом и огромным мечом на боку. Один Арни остался невозмутимым. Мало того, он был горд, что сопровождает господ, при виде которых горожане останавливались, в изумлении разевая рты.
Агнес оборвала смех:
– Пока что среди всего этого сборища меня заинтересовал лишь один мужчина. Похоже, он умнее многих, а они называют его шутом. Он мал и некрасив, но чист душой и кажется мне бриллиантом, сверкающим среди кучи навоза. Он отпускает соленые шутки, кривляется, раздирая рот до ушей, но его глаза не смеются. Они печальны. Я прочла в них глубокую грусть, Ноэль.
– Кто он, что за человек? Ты навела о нем какие-нибудь справки?
– Королева рассказала мне кое-что. Он из крестьян, сирота. На его глазах рыцари зарубили его отца и мать, а потом, спешившись, с хохотом грели ноги в их вспоротых животах. Хотели убить и его, уже замахнулись мечом, да тут на них бросилась собака, любимица мальчика. Они убили ее, а он бросился бежать. Они бы догнали его, если бы не колодец впереди. В него и упал малыш. Рыцари умчались, а крестьяне достали мальчика, опустив в колодец веревку с ведром. С тех пор он повредился в уме: беспричинно смеялся, болтал глупости, показывал людям язык.
Однажды, будучи уже взрослым, он спас священника, когда тот горел, а сам потом медленно умирал от ожогов в течение двух месяцев. Скажи, Ноэль, почему Господь не помог ему, ведь несчастный спас слугу Церкви, проповедника, несущего в мир слово божье! Ответ прост: ниоткуда помощь прийти не может.
– Но как же этот юродивый? Ведь он остался жив!
– Его спасла какая-то старуха, которую к нему привели. Она оказалась знахаркой: знала средства от всех болей, лечила лихорадку, варила приворотные зелья. С собой носила сумку со склянками и пучки трав. И они с умирающим остались вдвоем в жалкой лачуге на краю села. Она не оставляла его до тех пор, пока он одним прекрасным днем не вышел из дому. Походив по траве, поглазев на солнце и радуясь тому, что остался жив, блаженный вернулся в дом… а он оказался пуст. Старуха исчезла, будто ее здесь никогда и не было. Но он о ней не забыл, бросился искать. И кто бы мог подумать, что однажды он пришел к королевскому дворцу. Увидев короля, когда тот возвращался с охоты, Полет бросился ему в ноги, умоляя вернуть его мать. Королю это показалось странным, он попросил этого человека рассказать, отчего тот обратился к нему с такой просьбой. Юродивый ответил, что играл в шахматы с дьяволом, и тот, проиграв, указал ему на дворец короля, откуда тянется нить. Генрих нашел забавным этого человека и предложил ему поехать с ним во дворец. В ответ безумец заплясал на месте, затряс головой и принялся отпускать всякие забавные шутки. Так Полет стал королевским шутом.
– Думаю, к нему все же временами возвращается рассудок, – заметил Ноэль, – однако с выбранного пути уже не свернуть, вот он и выступает в роли дурачка.
– Он добрый, а его считают глупцом. Доброта не в чести в наше время. Легче умного назвать дураком, чем признать, что он умнее тебя. Вообрази, он назвал себя водой в колодце. Умного она излечит, дурака убьет.
– Как вода может излечить?
– Он уверяет, что никто не придумал еще лучшего средства.
– А как она убьет дурака?
– Очень просто. Бывает, и яд лечит, если его не глотать.
– Все так, но какова при этом его роль?
– Этого и я не пойму. Этот человек полон загадок, попробуй разгадай. Он сказал, что у шута может быть только один хозяин, нельзя быть дурачком для многих. Собака, которая бросается на всех, исключая своего хозяина, всегда плохо кончает. Потом добавил, что убежит из дворца, когда у Генриха появится фаворитка и сын с любовницей.
– Ну, это случится не так скоро, ведь сына у короля пока нет. Так что пусть не торопится. Однако к чему он сказал об этом, что за всем этим кроется?
– Об этом и я спросила, а он только рассмеялся в ответ и убежал. Потом остановился в дверях и крикнул напоследок: «Ответ второму франконцу даст шут второго саксонца».
– Ничего не понимаю; второй саксонец… Постой, да ведь это Оттон Первый, император! А второй франконец – Генрих Черный. Что между ними общего?
– Только то, вероятно, что оба вторые, каждый в своей династии.
– При чем же здесь шут?
– Тот же вопрос я задала королеве. Вот что она мне рассказала. Император Оттон имел сына. Его любовница повздорила с фавориткой отца и стала вынашивать планы мщения. Она вздумала ни много ни мало свалить наперсницу. Для этой цели они с сыном избрали шута; тот должен был очернить фаворитку в глазах Оттона, высмеять ее публично. Никто не стал бы ему мстить за это: с дурачка какой спрос? Однако шут не пожелал играть эту роль. Тогда сын императора пригрозил ему, что прикажет заточить в подземелье его мать якобы за то, что та оскорбила Светлейшего. Шуту ничего не оставалось, как подчиниться. Но после первой же его выходки фаворитка приказала своим слугам удавить шута. Вот Полет и намекнул: не случилось бы при втором франконце того, что случилось при втором саксонце.
– Да, но у того шута была мать. А у этого? Ведь она погибла.
– Он называет матерью ту, что излечила его от ожогов, буквально вытащив из могилы. Теперь, представь, он сказал, что нас с тобой ему послало само небо.
– Нас с тобой? Что за нелепая фантазия у этого малого! Почему он так решил?
– Он заявил, что мы поможем найти его мать.
– Черт знает что творится в голове у этого шута, – усмехнулся Ноэль. – Не удивлюсь, если он скажет, что вскоре ему предстоит рассмеяться, а потом плюнуть в лицо наместнику апостола Петра. Нынешний, кстати, этого достоин, как и его предшественники.
– Осуждаешь пап? И напрасно. А я приветствую. Зачем корчить из себя лицемера? Коли тебе дали власть, почему бы не воспользоваться этим и не пожить в свое удовольствие? Конечно, грабеж народа и прочие жестокости с их стороны не говорят в пользу их высоких моральных качеств, но во всем остальном они откровенно насмехались над Церковью и всем, что с этим связано. Именно этим мне и симпатичны эти пьяницы и развратники. Епископ, понятно, осуждает и ненавидит всех пап.
– Согласен, ведь то, что он рассказал, не может вызвать ничего, кроме презрения и справедливого возмущения образом жизни наместников Христа.
– Клюнийская реформа не выходит у него из головы. Сдается мне, он мечтает извлечь из этого для себя немалые выгоды, борясь за чистоту в церковных рядах, за порядок в Церкви и ее главенство.
– Не нам с тобой судить об этом, Агнес. Кто знает, чем закончится римский поход короля Генриха?
Так, беседуя, они дошли до трактира, у дверей которого, скрестив руки на груди, со скучающим видом стоял человек в переднике, как оказалось впоследствии, хозяин. Сюда редко захаживали по той простой причине, что эта часть города не посещалась ни путешественниками, ни лицами дворянского происхождения, жившими во дворце. Трактир находился в южном квартале, и заходили сюда пропустить кружку эля лишь местные рыбаки и ремесленники, с которых не особо разживешься.
И вдруг – два рыцаря и с ними оруженосец! Не похоже, чтобы они странствовали: лошадей у них нет, из оружия – только меч да кинжал за поясом. Значит, где-то остановились, а сюда зашли… чем черт не шутит, не в поисках ли хорошего ужина?
Подумав так, хозяин с самой приветливой улыбкой поспешил навстречу двум, несомненно, состоятельным рыцарям. Те не стали себя долго упрашивать: пустые желудки давно уже заявляли о себе, а до дворца было не так уж и близко.
Трактирщик засуетился и мигом сервировал стол. Арни помогал ему в виду отсутствия служанки, которую хозяину просто не на что было содержать. Так он сам выразился, хотя по его внешнему виду, убранству заведения, выбору вин и закусок никто не решился бы утверждать, что он беден.
Глядя на стол с едой, хозяин с удовольствием потирал руки: неплохую сумму пообещали ему рыцари за ужин. Если они к тому же надумают снять комнату… О, тут уж он не упустит возможности добавить весомый вклад к своим капиталам. Почаще бы заходили к нему такие постояльцы. Ну, а таким вот, как эта нищенка, здесь уж совсем делать нечего; принесла же ее нелегкая; и чего ей тут надо?
Последнее рассуждение трактирщика относилось, понятно, не к двум рыцарям, а к кому-то иному. Этим «иным» оказалась женщина – убого одетая, невзрачная и, судя по кислой физиономии хозяина, с одной жалкой монеткой в кармане. Она вошла, бросила цепкий взгляд на двух рыцарей за столом и медленной походкой направилась к другому столу. На ней был длинный балахон темно-серого цвета с длинными рукавами, голову прикрывал капюшон, закрывающий почти весь лоб. Длинные седые волосы падали ей на глаза, выбившаяся слева прядь скрывала почти половину лица.
Она тяжело опустилась на скамью и некоторое время не подавала признаков жизни, потом медленно повернула голову и стала украдкой наблюдать за первыми тремя посетителями.
Трактирщик нехотя подошел к ней, спросил, чего она желает. Нищенка подняла на него тяжелый взгляд и попросила кружку воды.
– Кружку воды? – вскричал хозяин. – Стоило тебе приходить сюда ради этого! Ступай к реке, там и напьешься.
Женщина покосилась на соседний стол. Те, что сидели за ним, привлеченные шумом, смотрели на них. Она отвернулась и торопливо проговорила:
– Тогда еще вина… немного… совсем немного.
– Сколько же? – хмыкнул трактирщик. – Чтобы хватило только смазать твои губы?
Женщина кивнула и положила на стол золотую монету. Хозяин вытаращил глаза, схватил деньги и, низко поклонившись, проворно отправился на кухню.
Брат и сестра переглянулись.
– Вот так заказ, – пробормотал Ноэль. – Судя по тому, как поспешно этот Ганимед схватил монету, эта женщина могла бы недурно пообедать.
– Не кажется ли она тебе странной? – спросила Агнес. – В самом деле, разве в трактир заходят для того, чтобы выпить воды, которая к тому же совсем рядом, чистая, течет с гор. Вокруг этой незнакомки, похоже, витает какая-то тайна. Что, если нам заговорить с нею?
– Арни, ступай, попроси эту женщину пересесть к нам за стол, – шепнул Ноэль оруженосцу. – И не уходи до тех пор, пока она не даст согласия.
Саксонец подсел к нищенке, сказал ей несколько слов. Она помотала головой. Он повторил просьбу, но с тем же успехом. Помня наставления хозяина, Арни не отступал. Наконец, женщина нерешительно поднялась с места. Не сводя глаз с сына графа Эда, она несмело подошла к другому столу и уселась с краю. А взгляд в том же направлении – на рыцаря, сидящего по другую сторону этого стола. Казалось, незнакомка порывалась что-то сказать ему, но не решалась; быть может, хотела спросить о чем-то или попросить, но неведомая сила мешала ей, держа уста на замке. Арни, потоптавшись на месте, не нашел ничего лучшего, как сесть рядом с ней, по правую руку от Агнес.
В это время вернулся трактирщик. Удивился, увидев необычную посетительницу за другим столом, но, не задавая лишних вопросов, поставил перед ней воду с вином и ушел.
