Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В Блуа Жанна снова заболела и пролежала в постели с неделю. Ее врачи не нашли ничего лучшего, как подтвердить прежний диагноз и посоветовать ей побольше отдыхать, беречь силы и нервы и, главное, не давать выхода раздражению, приводящему к усиленному сердцебиению, что требовало напряженной работы легких, из последних сил трудившихся в груди наваррской королевы.

Мадам Екатерина привела к больной Амбруаза Паре, и он, в ее присутствии выслушав Жанну, объявил то же, что и личные врачи: больная слаба, легкие едва работают, ей нельзя волноваться и необходимо беречь нервы и силы. Малейший срыв может привести к необратимым последствиям. Но если соблюдать предписанный режим, то опасаться нечего. Чистый и живительный горный воздух – вот что поможет ей в конечном итоге, но это опять-таки при соблюдении спокойного образа жизни. А пока он прописал успокаивающее и отхаркивающее питье.

Едва поднявшись на ноги, Жанна занялась разработкой брачной церемонии, необходимой ввиду различных вероисповеданий супругов. Она советовалась со своими пасторами, кардиналами, коннетаблем Монморанси, адмиралом Колиньи и английскими послами, которые как раз находились в Блуа по поводу подготовки брачного контракта между Елизаветой, их королевой, и герцогом Алансонским.

И 11 апреля 1572 года контракт был, наконец, обеими сторонами подписан.

Глава 5
Политика внешняя и внутренняя

Король Карл IX, попав под влияние Колиньи и одержимый, как и он, идеей завоевания Нидерландов, все время проводил в обществе адмирала, которого неизменно называл отцом (это было правдой; Карл и в самом деле остро нуждался в мужском авторитете и поддержке, которых был лишен, будучи еще ребенком, а потому чувствовал уважение и любовь к адмиралу, уделившему ему столько внимания), но при этом не посвящал мать в планы, считая, что она слишком нерешительна, чтобы начать военные действия. В действительности Карл боялся ее влияния, зная, что стоит ей вмешаться, как все его честолюбивые планы рухнут, и он не сможет противостоять ее запрету. В нем начал просыпаться единоличный, своевольный монарх и государственный деятель, и он был благодарен адмиралу за то, что тот дал ему уверовать в это.

Карл был уже взрослым и начал понимать свою значимость и как мужчина, и как правитель. Ему надоела постоянная опека матери. Он мечтал о славе полководца, и это было следствием его ревности к брату Анжу, уже ставшему главой католиков; их мать выказывала явное предпочтение Генриху, а Карла попросту считала марионеткой и с каждым днем все сильнее давила на него авторитетом. Этому пора положить конец, считал Карл. Перед ним был яркий пример – дед Франциск I. В его возрасте он уже прославился, одержав блестящую победу в битве при Мариньяно [4]4
  В 1515 г. Франциск I разбил швейцарцев, находившихся на службе у Милана, в битве при Мариньяно. После этого с ними был заключен договор, согласно которому французский король за 700 000 золотых монет ежегодно имел право набирать в Швейцарии солдат к себе на службу.


[Закрыть]. Теперь настал его черед! Внук будет достойным деда. Колиньи – вот кто поможет избавиться от опеки матери, почувствовать себя настоящим государем и добыть военную славу!

Все это он понял сейчас, когда адмирал открыл ему глаза на действительное положение вещей. А Колиньи, почуяв влияние на короля, принялся претворять в жизнь свой план, с которым носился уже второй год. Этот политик и государственный муж уже давно начал свою деятельность в сфере покорения народов американского континента и приобщения их к идеям Реформации, отослав в 1555 году в Бразилию маршала де Виллеганьона, спустя семь лет – Жана Рибо во Флориду, а еще два года спустя отправил в Америку эскадру под началом графа де Лодоньера. Он мечтал колонизировать Америку и дружил с турками, в которых видел союзников в борьбе против Испании. Ныне он доказывал королю необходимость вмешательства в борьбу Нидерландов против испанского владычества, убеждая сто, что сии действия будут предприняты французским правительством исключительно в интересах внутреннего мира в королевстве. При этом сказал знаменитую фразу, вошедшую и хроники того времени: «Таков уж характер французов. Если дать им в руки оружие, они не выпустят его до тех пор, пока не обратят его на внешнего врага. Если это не удается, они поворачивают его друг против друга». Эти двое устраивали один другого: оба хотели воевать; один – чтобы утвердиться и заявить о себе как о полководце и полноправном властелине, другой – желая расширить границы французского королевства, увеличив при этом число сторонников Реформации.

Но Колиньи не сам дошел до этого. Ему подсказал Нассау, а того навел на эту мысль великий герцог Тосканский Козимо Медичи. Испугавшись, что под знаменами Христианской Лиги, созданной Испанией, Святым престолом и Венецией, Филипп II однажды вознамерится прибрать к рукам Флоренцию, Козимо и посоветовал Людвигу Нассау обратить внимание адмирала Колиньи на Нидерланды и предложить план вторжения Карлу IX. Филиппу тогда уже будет не до Флоренции.

Христианнейший государь, ставший после битвы при Лепанто настоящим хозяином Средиземного моря, вместо того чтобы воспользоваться потерей Франции союза с турками, и начать открытую борьбу против еретиков, в это время с напряженным вниманием следил за событиями в Лондоне. Там провалился заговор Марии Стюарт против Елизаветы. Во Францию прибыл посол сэр Томас Смит, который привез французскому королю предложение о брачном союзе герцога Алансонского с королевой-протестанткой и об образовании некоей коалиции, которая противостояла бы Христианской Лиге и включала в себя такие страны, как Англия, Франция и Германия; сюда же должны были примкнуть фламандские гёзы.

К этому времени политика Альбы в испанских Нидерландах была весьма недвусмысленной. Но уничтожить обычаи и свободу у такого народа, как фламандцы – дело непростое. Он поставил перед собой эту цель, и адмирал решил, что отныне его задача – нарушить планы герцога, губительные для этого свободолюбивого народа.

Альба попытался ввести свои системы налогообложения фламандцев – и чего же добился? Только того, что получил отпор в виде восстания. Так появились морские гёзы, или «нищие», как они себя называли. Одним словом, недовольные тиранией и жестоким правлением Альбы становились обыкновенными морскими пиратами. В это братство входили не только моряки и портовые рабочие, но и безработные из числа тех, что покинули фабрики и предприятия, закрывшиеся после введения и ужесточения налога.

Возникла опасность торговли Англии с Нидерландами, ибо гёзы взяли в свои руки все морские пути, отрезав торговые сообщения с Испанией, суда которой они безжалостно топили. Альба попытался наладить переговоры с Англией, но совсем недавно Елизавета выслала прочь из страны испанского посла за участие в заговоре против нее и просьбу оставила без внимания. И все же плачевное состояние английской торговли, а также невозможность собственным корсарам грабить испанские суда и приносить, таким образом, деньги в государственную казну вынудили ее в марте 1572 года приказать флоту принца Оранского [5]5
  Вильгельм Оранский (1533–1584) – видный деятель нидерландской буржуазной революции, ставленник крупной голландской буржуазии. Вел свирепую борьбу с народными движениями. Был убит 10 июля католиком Жераром.


[Закрыть]покинуть английские порты, которые она любезно ему предоставила.

Гёзы двинулись в Голландию, подошли к острову Фоорн и с ходу завладели портом Бриль. Это и послужило сигналом для бунтовщиков к всеобщему восстанию.

Пятого апреля, буквально через несколько дней после взятия Бриля, городские власти Флиссингена открыли гёзам ворота. Следом их пустила к себе Зеландия.

Ряды гёзов значительно пополнились, и они разбили испанцев на островах в устьях Рейна и Шельды, а также захватили испанский арсенал, располагавшийся в Веере. Города один за другим переходили на сторону гёзов, и вскоре весь север Нидерландов, включая сюда Фрисландию и Гронинген, запылал в огне восстания. В руках испанцев, изгнанных с северных провинций и островов, остался один Амстердам.

К этому времени адмиралу Колиньи удалось убедить Карла IX и том, что испанский король является подлинным врагом Франции, начиная еще с правления Карла VIII, и что бить его надо в Нидерландах, а посему он должен оказать помощь восставшим гёзам и заключить союз с Елизаветой против Филиппа II.

Карл выразил сомнение, но тут пришло известие из Брюсселя, что фламандский народ не будет ничего иметь против присоединения его к Франции. Колиньи обрадовался, как ребенок, которому говорят, что заветная игрушка, обладать которой он мечтал столько времени, наконец-то станет его собственностью, и поспешил к королю, где сразу же начал развивать идеи по покорению наиболее значительных городов; при этом он добавил, что не следует обременять народ, уставший сверх меры от засилья и произвола военных отрядов испанцев, расположением в этих городах чересчур больших гарнизонов. Испанцев должно изгнать раз и навсегда, страна вновь хочет стать свободной, и когда французский король поможет, она охотно протянет руку дружбы и отдастся под его покровительство.

Получив это известие от посла в Брюсселе и выслушав адмирала, Карл IX немедленно решил начать войну и послал и Нидерланды Людвига Нассау и Ла Ну с войском протестантов без всякой надежды на помощь англичан, которые к тому времени пришли к соглашению о торговле с Фландрией. Пройдя победным маршем по Генегау, протестанты с ходу взяли Валансьен и Монс и укрепились там, получая помощь от городской буржуазии.

Альба смотрел сквозь пальцы на восстание северных провинций и, посчитав, что важнее устранить мятеж в Генегау, всеми силами двинулся на Монс. На помощь брату Нассау направился на Брабант через Брюссель принц Вильгельм Оранский. Но население отнеслось к нему с прохладой, ибо его войско, плохо организованное и еще хуже оплачиваемое, состоявшее к тому же из наемников разных стран, занималось откровенным грабежом и оставляло за собой опустошенные города, поля и деревни. Справедливо решив, что Оранский не найдет поддержки у населения и войско его мало-помалу разбежится, Альба не стал навязывать ему сражения, зато продолжал упорно осаждать Монс и Валансьен.

Все случилось так, как он и предполагал. Оранский вернулся в Германию, где распустил остатки войска, а сам, получив приглашение от буржуазии Голландии и Зеландии, отправился туда. Едва прибыв, он был провозглашен наместником сразу четырех северных провинций Нидерландов. А Альба тем временем выбил гугенотов из Монса и Валансьена, заставив Нассау и Ла Ну с жалкими остатками войска вернуться во Францию.

Но… тут я вынужден просить прощения у читателя, потому что увлекся и забежал далеко вперед.

Едва брачный контракт был подписан, как мадам Екатерина начала претворять в жизнь свой коварный план. Ее первая статс-дама Николь де Лимейль, сестра небезызвестной нам Изабеллы, была немало удивлена, когда однажды Екатерина вызвала ее к себе и сказала:

– Что думаешь ты о королеве Наваррской как о женщине? Николь подумала немного, прежде чем дать точный ответ.

– Строга, чопорна, надменна, горда… Настоящее чудовище, а не свекровь для вашей Марго.

– Нет, не то, это я и без тебя знаю.

Снова раздумья, и другой ответ:

– Здоровья хилого… всегда бледная, часто подкашливает. Такие долго не живут.

– Уже ближе, но опять не то.

Первой статс-даме пришлось напрячь силу воображения, кое-что припомнить, сопоставить, сделать выводы. Наконец она подала Екатерине желаемое:

– Всегда сдерживает себя, готовая вот-вот разразиться негодованием. Бережет силы и нервы, это видно по тому, как плотно сжаты ее зубы и широко раскрыты глаза, когда ей случайно удается увидеть то, чего она никогда не видела у себя в горах, или принимать участие в балах, до которых она не охотница. Она старается крепиться, видя фривольное поведение фрейлин, и не показать раздражения. Кажется, ей это противопоказано.

– Вот теперь сказано точно, – одобрила старая королева и засмеялась.

И по этой улыбке, искривившей ее пухлые губы, и по ее смеху, прозвучавшему, точно карканье вещего ворона, Николь поняла, каких слов ждала от нее ее госпожа.

– Если я правильно поняла ваше величество, то надлежит делать на ее глазах как раз все то, что ей так противно? Следует дать выход ее раздражению и спровоцировать нервное потрясение, способное повлечь за собой необратимые последствия, связанные с ухудшением здоровья?

– Умница, моя девочка, – кивнула флорентийка. – Ты очень хорошо все поняла.

Теперь такая же хищная улыбка показалась на губах статс-дамы. Голос свой она снизила вполовину, глазами впилась в лицо старой королевы.

– Жанна Наваррская неугодна вам, мадам… – сделала паузу, продолжила начатое, еще приглушив голос: – Королева гугенотов сделала свое дело, теперь она должна умереть!

– Но собственной смертью, понимаешь ли ты меня? Не должно быть никаких разговоров об отравлении; я не хочу, чтобы меня обвиняли в том, будто я приказала убить собственную сватью.

– На вас никто и не подумает, мадам. Для исполнения ваших желаний имеется предостаточно верных слуг.

– Инструктируй мой «Летучий эскадрон» так, как считаешь нужным. Устрой в замке Блуа царство похоти и разврата, старайся, чтобы она видела все. А я тем временем приму свои меры, из дружеского стана перейду в оппозицию. Ей не нравятся наши порядки? Буду высмеивать ее. Что бы она ни сказала – буду говорить против, а ее возмущение поставлю ей же во вред. Запомни и обучи фрейлин искусству подавлять личность.

– Я поняла, мадам, и сделаю все, как надо.

– Ступай. А-а, – прошипела старая королева, щуря глаза, – ты вздумала нарушить мои планы, ты упорствуешь в своей вере и не желаешь отречение сыну? Но ты поплатишься за это. Твои гугеноты лишатся покровителя королевской крови, а сама ты еще узнаешь прелести моего двора, который покажется тебе адом.

И бедной Жанне не стало прохода в замке Блуа. Над ней посмеивались, ее наряды критически обсуждали, перешептываясь за спиной, глядели, как на иноземное существо, пришедшее из другого мира, на ее глазах устраивали откровенные сцены разврата и пьяных оргий. Однажды утром, когда она проходила по залу в окружении гугенотов, на ее пути встала группа придворных, громко обсуждавшая свежие новости. Не услышать было невозможно. Жанна остановилась, побледнела, в растерянности забегала глазами по лицам охранников. Какой-то дворянин, захлебываясь от восторга, в обществе придворных дам рассказывал о том, как вчера вечером, едва муж графини де Морвилье уехал по делам, он стал раздевать его жену прямо на столе, за которым только что сидел ее супруг, а потом он столько раз занимался с ней любовью в самых извращенных позах, что, в конце концов, ему это надоело; когда графиня стала упрекать его в немощи, он позвал четверых друзей, которые и удовлетворяли ненасытную плоть графини до самого утра.

Придворные от души хохотали и восхищались похождениями товарища, причем так громко, что Жанна не выдержала и тоже громко воскликнула, обращаясь ко всей группе:

– Как же вам не стыдно, что вы такое рассказываете, милостивые государи?! Ведь рядом с вами королева, кто дал вам право так забываться в ее присутствии?

Вся группа склонила головы и, взмахнув шляпами, прошлась разноцветными перьями по белым плитам пола.

– Ах, простите, ваше величество, мы вас не заметили.

И то же бесстыдное и надменное выражение лиц у всех, как и до этого.

– Мерзавцы! Вас следовало бы проучить за дерзость, которую вы позволили себе в присутствии королевы!

– А, это вы, господин Лесдигьер? Рады вас видеть в добром здравии. Говорят, вы стали графом? От всей души поздравляем. Как вам парижская мода? Головной убор у вас не тот, такие сейчас не носят, да и фрезы на вашем воротнике не того покроя…

– Что-о? – Лесдигьер схватился за рукоять шпаги. – Вы смеете мне указывать?

– Мы? Ну что вы, господин граф, как можно! Вас здесь любят и уважают – и вас и ваших друзей. Никто и не думает искать ссоры, поверьте и спросите любого.

Лесдигьер скрипнул зубами и бросил шпагу обратно в ножны. Жанна повернулась и отправилась дальше, ее гугеноты, молча, последовали за ней. Тотчас за их спинами вновь раздался громкий смех и рассказчик, как ни в чем не бывало, продолжил повествование.

В письме сыну Жанна призывала его быть стойким и не поддаваться соблазнам двора, а также свято хранить свою веру. Она рассказывала ему о том, что здесь понимают под словом любовь. Она просила его не выказывать слабость к развлечениям, могущим заставить его свернуть с избранного пути.

«Каждый вечер здесь разыгрываются представления, – писала она. – Играют мистерии, шутки, комические номера, изображают шутов, ослов и лошадей, античных героев и героинь, женщины перевоплощаются в мужчин, а мужчины в женщин; и те, и другие совершенно бессовестно вешаются друг другу на шею».

Она писала, как придворные разыгрывали сцену из жизни Нерона [6]6
  Нерон, римский император (54–68).


[Закрыть]. В роли императора выступал герцог Анжуйский, его матерью была Луиза де Бурдезьер, роли мальчиков исполняли пажи. С одним из них, назвавшимся Спором, император даже справил свадьбу, нарядив его женщиной, а потом завел его к себе в опочивальню и не выпускал до утра. Он попробовал заниматься любовью даже с собственной матерью, но она вовремя улизнула от него. Он целовал мальчиков, обнимал их и запирался с ними в спальне, как это делал настоящий Нерон, а двор дружно рукоплескал ему, особенно тогда, когда он на глазах у всех изнасиловал весталку Рубрию, которую очень правдоподобно сыграла Паола Минелли. Затем император, завернутый в звериную шкуру, вырывался из клетки и удовлетворял свою необузданную похоть, набрасываясь по очереди на голых женщин и мужчин, привязанных к столбам и стоявших к нему задом, а потом, насытившись, сам становился на их место, предоставляя себя в распоряжение брата герцога Алансонского, исполнявшего роль вольноотпущенника Дорифора.

«Из последних сил я стараюсь сдерживать себя, – добавляла она, – глядя на все безумства, которые вытворяют королевские дети и их придворные. Твоя нареченная невеста, правда, держится особняком, и участия в этих играх не принимает. Должно быть, ей не разрешают. Иной раз мне начинает казаться, что я схожу с ума, что я не при дворе французского короля, а среди сборища дикарей.

Мадам Екатерина необычайно благоволит к протестантам, особенно к вождям, которые пользуются у нее большим доверием и дружеским расположением. Но такова ее политиками тебе необходимо всегда об этом помнить: она заботится о престиже власти короля, а потому заигрывает с нами, создавая, таким образом, баланс между обеими партиями.

Мои легкие уже совсем плохо работают, но я еще дышу, потому что больше некому за тебя бороться. Я стараюсь бережно расходовать силы, которые еще понадобятся, чтобы встретить тебя и отпраздновать свадьбу».

Она сообщила, чтобы он приезжал в Париж, весь двор на днях отправляется туда. Поставила в известность, что брачный контракт ею разработан, просмотрен и подписан. Не дождавшись разрешения из Рима, король сам установил порядок брачного церемониала, при котором каждой партии разрешалось поступать в соответствии с обычаями и требованиями веры. Клятвы в супружеской верности от молодых будет принимать кардинал Карл Бурбонский, который выступит как дядя жениха, а не как духовное лицо, затем последует ритуальная богослужебная месса; принц Наваррского королевства, по его желанию, может на ней не присутствовать.

Генрих получил письмо в Беарне, прочел его, заливаясь слезами, и стал собираться в дорогу.

В конце апреля был, наконец подписан договор между двумя великими державами – Англией и Францией – о взаимовыручке во время военных действий и торговле, а также брачное соглашение королевы Елизаветы с герцогом Алансонским. Король, чрезвычайно обрадовавшись этому, забыл и о Колиньи, и о Нидерландах, всецело предавшись веселью; но адмирал знал, что его войска уже отправились в Монс, и покуда не напоминал ему ни о каких военных действиях. В мае королевский двор покинул Блуа и вернулся в Париж. Несколькими днями спустя объявили о смерти старого папы и избрании нового; им стал Григорий XIII. А еще через десять дней, 22 мая, Генрих Наваррский покинул Беарн и во главе сопровождающих гугенотов отправился в Париж на собственную свадьбу.

2. Жанна д'АльбреГлава 1
Королевский подарок

Балы и другие увеселительные мероприятия продолжались в Лувре с не меньшей пышностью, чем в Блуа, но Жанна редко стала появляться на них, а потом и вовсе заперлась в своих покоях. Она жила теперь в доме принца Конде на улице Гренель, окна ее комнат выходили на Круа-де-Пти-Шан и холмы с мельницами в местечке Сен-Рош за городскими стенами. Заметим мимоходом, что здесь, правее ворот Сент-Оноре, около полутора веков тому назад была ранена бургундской стрелой другая Жанна, которую прозвали Орлеанской девой. Отсюда и начался закат ее победной звезды. Теперь Екатерина не делала Жанне подарков. Она в последнее время чего-то ждала, над чем-то размышляла, что было важно и нужно для нее. Король без ее ведома, послал протестантское войско в Нидерланды и теперь ждал оттуда известий. Узнав об этом, она сурово отчитала его и объявила: пусть он не надеется, она не станет помогать нидерландским гёзам во избежание разрыва отношений с Филиппом Испанским. Так она и сказала сыну: «Он отдаст твой престол Гизу, он станет майордомом и мы все погибнем. Если же адмирал выиграет эту войну, гугеноты войдут в силу и католики поднимут мятеж!» Карл задумался, а она уже поняла, что настает момент начинать наступление на адмирала. Однако впереди есть дело поважнее. И в один прекрасный день Екатерина отправилась в Ратушу, где восседали городские старшины.

А в Париж со всех сторон стекались гугеноты семьями, в одиночку и небольшими отрядами. Они ехали сюда на свадьбу вождя, зная, что здесь их не тронут, ибо они под покровительством короля, королевы Наваррской и адмирала Колиньи, которого король очень любил. С каждым днем их становилось все больше, и городские ворота всегда были радушно раскрыты перед ними; однако никто еще не знал, что пройдет совсем немного времени – и они захлопнутся, чтобы уже не выпустить пойманную добычу.

Церковь, однако, методично и неуклонно делала свое дело. Святые отцы призывали прихожан относиться нетерпимо к нашествию еретиков и не пускать их в свои дома. Они называли гугенотов антихристами и пособниками сатаны и обещали тому, кто затеет драку с гугенотом или убьет его, отпущение грехов и царство небесное в раю. Народ слушал, кивал головами, глухо роптал и выкрикивал угрозы и проклятия, а выходя из церкви и все еще видя перед собой лицо монаха, по которому текли фальшивые слезы обиды и отчаяния, сжимал кулаки, скрипел зубами и хватался за рукоять ножа, готовый тотчас же убить любого протестанта, который ему попадется. Они были недовольны тем, что правительство позволило гугенотам в таком количестве съехаться в Париж и, помня слева оратора, с пеной на губах и с выпученными глазами выкрикивавшего имена вождей, обвиняли во всем Жанну Д'Альбре и ее сына, принца Наваррского. Ей они желали смерти, ему тоже. Отряды гугенотов, бродившие по городу, они встречали хмурыми взглядами, а провожали глухим ревом, в котором слышались угрозы. Лавочники, кожевенщики, сукноделы, рыбари и мясники показывались на улицах вооруженные ножами и дубинами, но молча, проходили мимо, когда встречали гугенотов, зато, собираясь стаями, вопили во все горло, что скоро отомстят за богохульство и пренебрежение к католической мессе.

Жанна не выходила одна из дома, ее всегда сопровождал вооруженный до зубов отряд, но, не боясь охраны, парижские буржуа выкрикивали проклятия адрес, когда встречали королеву Наваррскую в ювелирных или галантерейных давках, где она делала покупки.

Часто на улицах вспыхивали конфликты, и тогда начиналась кровавая бойня, которая прекращалась с появлением стражников. Продолжая всячески оскорблять друг друга и зализывая раны, обе стороны нехотя расходились, унося с убитых и раненых. На месте стычки враждебных партий, как память о встрече, оставались лишь окровавленные булыжники.

Святые отцы удовлетворенно потирали руки.

Однажды утром в одном из покоев Лувра Екатерина Медичи и ее приемная дочь Диана де Монморанси, о которой мы совсем позабыли, разбирали туалеты и украшения, предназначенные для предстоящего бала в Ратуше, который давали в честь новобрачных отцы города. Платья висели в шкафах, дверцы которых были раскрыты настежь; драгоценности, парфюмерия, косметика – все это было разложено на креслах, столиках, подоконниках и даже висело на стенах. Здесь же находились первая статс-дама, камеристки, королевские гардеробмейстер и портной. Старая королева никак не могла подобрать подходящий наряд, а когда что-то ей нравилось, портной сокрушенно разводил руками и указывал, где надо ушить, где подрезать, в каком месте, наоборот, расширить, а в каком – сузить. Когда платье после долгих прений было, наконец подобрано, пришла очередь драгоценностей.

Диана сказала, что оденется у себя во дворце, ее наряд давно готов и не требует никаких дополнений, ну, за исключением, быть может, вот этой броши с жемчужинами и изумрудными глазками. Такой у нее, кажется, нет, и она будет выглядеть великолепно на фоне ее розового, отделанного золотыми нитями, платья.

И она взяла брошь со столика.

Екатерина Медичи тяжело вздохнула:

– Сама не знаю, к чему мне все эти наряды, разве я молода? Буду ли казаться посмешищем, вырядившись так же, как и мои дочери? По-моему, надо выглядеть как можно скромнее. Как вы считаете, дочь моя?

– Но, мадам, ведь вы королева и вправе блистать на этом вечере не хуже других. На вас должны быть направлены все взоры, как на олицетворение королевской красоты, могущества и величия.

– Вы так думаете? Что же вы мне посоветуете, Диана? Что может нацепить женщина, у которой обвисли щеки и подбородок свалился вниз, будто у старой жирной свиньи?

– О мадам, вы несправедливы к себе. В ваши годы порою выглядят так ужасно, что нет слов описать убогость женщины, совершенно не следящей ни за фигурой, ни за лицом. Этот приталенный корсет сделает вас стройнее и выше, на чем вы выиграете добрых семь-восемь лет; светло-каштановое платье из шелка с гофрированным воротником из гипюра, на котором мы остановились, сбросит еще лет пять; белая накидка с жемчугами на голове – три года прочь; ну, а если у вас в руках будет еще веер, а на пальцах прекрасные батистовые перчатки с изумрудами и сапфирами, то, суммируя все вышесказанное, вы будете выглядеть лет на тридцать-тридцать пять, не больше. Ну, как вам нравится такая перспектива?

Старая королева отрывисто рассмеялась и покачала головой:

– К чему скрывать свои годы, Диана? Это было бы уместно, если бы я собиралась обзавестись любовником, но, поскольку такой вариант исключается, то я буду выглядеть, по меньшей мере, нелепо.

Диана вздохнула, улыбнулась и замахала веером:

– В ваши годы не все еще потеряно, мадам. Любовь – явление непредсказуемое и может настичь как простолюдина, так и королеву в любом возрасте. Короли и королевы – они ведь тоже люди и ничто человеческое им не возбраняется, будь им хоть двадцать, хоть пятьдесят лет. Вспомните Диану де Пуатье. Ей было шестьдесят четыре, когда ее бросил последний любовник. А герцогиня Д'Этамп? Она до сих пор жива, хотя ей уже шестьдесят семь, и говорят, у нее до сих пор есть кавалер, которому не больше сорока. Представьте только, мадам, как пылкий любовник, которому тоже не больше сорока, будет, стоя на коленях целовать ваши руки в батистовых перчатках… Ах, ради таких мгновений стоит жить, черт возьми! Кстати, а какие перчатки вы думаете надеть? Я хочу посмотреть.

Екатерина повернулась к гардеробмейстеру:

– Господин Фрапо, доставили ли ту шкатулку, о которой я вам говорила? Ее должен был принести подмастерье из лавки перчаточника.

– Он ее принес около часа назад, ваше величество. Вот она, – ответил Фрапо и подал Екатерине великолепную, инкрустированную разноцветными узорами и украшенную картинками на библейские сюжеты, шкатулку, которая до того лежала на столике, накрытая салфеткой из синего бархата.

Ларец блестел. По краям его вилась золотая резьба с цветами и листьями. Основной цвет – зеленый.

– Прекрасная работа, – похвалила Диана шкатулку, лежавшую на коленях у королевы-матери. – Должно быть, она недешево вам обошлась. Ну, а что внутри нее?

Екатерина открыла ларец и достала оттуда полупрозрачные розовые перчатки, расшитые замысловатыми узорами из серебряных нитей, в которых, отбрасывая вокруг снопы причудливых искр, были вкраплены разноцветные драгоценные камешки.

– Не правда ли, милое произведение искусства? – произнесла Екатерина и протянула перчатки дочери.

Диана полюбовалась ими, разглядывая со всех сторон и щуря глаза всякий раз, как камешки, вспыхивали гранями в свете солнечного луча. Наглядевшись, она протянула их обратно королеве со словами:

– Эти перчатки достойны руки королевы.

Екатерина бросила на герцогиню быстрый мимолетный взгляд, но не заметила ничего необычного – то же безмятежное выражение да глаза, как ни в чем не бывало устремленные на нее.

– Королевы? – повторила она вслед за Дианой, и зловещая улыбка внезапно тронула губы.

– Ну да, вашей руки, мадам, – так же невинно проговорила Диана.

– Моей?.. Или чьей-нибудь еще… – сощурилась королева-мать.

– Чьей же? – пожала плечами Диана.

– Есть еще другая королева…

– А, вы имеете в виду Жанну Д'Альбре? Так вы хотите подарить эти перчатки ей? Что ж, это ваше право, ведь она скоро станет вашей родственницей. Лично я не буду иметь ничего против. Мадам Д'Альбре высокая, стройная и красивая женщина, правда, несколько сурова и не любит выставлять напоказ украшения, всегда довольствуясь их минимумом, но эти перчатки должны понравиться, они придадут ей весьма импозантный вид.

– Вот именно, дочь моя, вот именно, – медленно проговорила старая королева, и огоньки затаенной радости заблестели в ее глазах. Внезапно она добавила, для виду вздохнув: – Впрочем, я еще не решила, быть может, я оставлю их себе, они действительно великолепно выполнены и удобно и изящно будут сидеть на моих руках.

Диана кивнула и отправилась домой, но, выходя из Лувра, встретилась с Алоизой де Сен-Поль. Эта встреча задержала ее на добрую четверть часа, но в течение этого времени произошло событие, о котором она с содроганием вспомнит несколько часов спустя.

После ухода герцогини Монморанси Екатерина некоторое время пребывала в раздумье, потом решительно взяла ларец с перчатками, накрыла его той же синей материей и распорядилась, чтобы ей подали носилки. Выходя из Лувра, она увидела Диану, беседовавшую с госпожой де Сен-Поль. Разговор был настолько оживленным, что обе женщины не заметили королеву, устремившую на них пристальный взгляд. Убедившись, что им не до нее, Екатерина быстро села в портшез и приказала нести себя к мосту Святого Михаила.

Вечером, когда в Лувре завершались последние приготовления к отъезду королевского семейства на бал в Ратушу, Лесдигьер, который оставил Жанну на некоторое время, чтобы повидаться со своими старыми друзьями, несшими суточную караульную службу во дворце, неожиданно встретился с Дианой де Монморанси. И он, и она искренне удивились и обрадовались встрече, ведь именно у французской принцессы Лесдигьер начинал службу, когда десять лет назад впервые приехал в Париж.