Текст книги "Ужасный ребенок"

Автор книги: Владимир Митин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Принципиальность

Всем, в том числе и вам, известно, что канун Нового года – это время надежд. Нам свойственно уповать на то, что наступающий период принесет счастливые изменения в работе и личной жизни. Сам я, являясь материалистом, все-таки верю в одну безобидную примету. Мне кажется: весь новый год пройдет именно так, как ты будешь вести себя в ночь на первое января.

Перед наступлением этой ночи я решил стать принципиальным. «Довольно, – подумал я, – всякого кумовства и протекционизма. Хватит семейственности и низменного пресмыкания перед родственниками и друзьями».

Я закрыл ставни овощной палатки, где работаю заведующим, и сел на табурет отдохнуть от напряженного предпраздничного дня. Не прошло и минуты, как в служебную дверь сильно застучали.

– Открывай, браток! – закричал хриплый радостный баритон. – Пошто так рано закрылся?

«А га, – возликовал я. – Это дед Петя, проныра и доставала. Ну погоди! Сейчас я тебе покажу такой характер, продемонстрирую такую качественно новую линию поведения, что ты только ахнешь!» С этими мыслями я впустил деда в лавку. Но только на порог, закрыв дальнейшее продвижение своим телом. Я нахмурил брови и скрестил руки на груди. Очевидно, я был страшен, так как дед ошарашенно спросил:

– Что с тобой? Зачем ты так руки держишь? Кстати, – без малейшей паузы продолжал он, – Боря говорил, что ты получил партию отборных мандаринов. Не мо...

– И не проси, – сказал я. – Отныне здесь нет места либерализму и мягкотелости.

Когда бы в лавке раздался вулканический гром, когда бы за моей спиной вдруг появился сам футболист Блохин, и то дед не так поразился бы. Некоторое время он стоял с выпученными глазами и разинутым ртом, а затем вылетел прочь и побежал по улице, часто оглядываясь в мою сторону.

– Вот так-то, – проговорил я, хотя на душе у меня было нервозно. – Так будет с каждым, кто сунется теперь не как все, законно, в порядке общей очереди, а воровски, через служебный вход. Да приди сюда сама тетя Мэри, которую боится даже ее муж, брандмейстер Харлампий, и ее я отпра...

– К тебе можно? – раздался зычный баритон тетушки Мэри. – Ты здесь, Андрей? Племянник! Я пришла тебя поздравить с наступающим и...

– Попросить у меня ящик мандаринов? Не так ли, тетя? – съязвил я и еще более энергично скрестил руки.

– Какой ты умный, племянник! Какой догадливый! – Тетя засияла, как новый светофор у крытого рынка. – Какой отзывчивый к родным людям...

– Никогда! Нет и еще раз нет. На этот раз вы заблуждаетесь. Да приди сама прапрабабушка моей жены, и то она ушла бы ни с чем. Давайте же жить честно, без кумовства...

Никогда не забуду тетиного взгляда. Сначала он был зеленый, кошачий. Затем стал желтым, как у рыси. И уже поодаль, где тетя Мэри остановилась, чтобы еще раз проклясть меня, ее глаза засверкали львиным блеском.

Тем же способом я спровадил двух кузенов, одну племянницу и трех деверей, а также человека, который горячо называл меня братом, хотя я ни разу в жизни его раньше не видел.

Я уже собирался уходить, когда к лавке подъехала санитарная машина.

– Собирайся, поедем, – постно сказал мне близкий друг Ваня, шофер « Неотложной помощи». – Родственники говорят, что ты утверждаешь, что ты Наполеон. Нет? А кто ты? Миллиардер Хант? Ну, давай, давай, поедем. Отдохнем. Впрочем, если ты дашь мне ящик цитрусовых, я выхлопочу тебе хорошую койку в уютной палате...

Я вынул железный прут из ставней и медленно пошел к машине. Ваня тут же дал задний ход. Я помахал прутом перед радиатором.

– Дурак! – обиженно кричал, отъезжая, Иван. – Кретин! Я же по-дружески: ты мне мандарины, я тебе самую новую элегантную смирительную рубашку! По-хорошему, по знакомству!..

Он еще долго вопил в переулке, но уехал ни с чем.

Я отдышался и опять присел на табурет. «Как хорошо, – радостно и сладко мечталось мне, – какой я весь новый, какой весь принцип...»

– Эй! – вбегая в лавку, крикнула моя супруга. – Надеюсь, ты их всех отвадил?

И мы быстро-быстро стали отбирать самые лучшие, самые ядреные мандарины. Мадам так старалась, что ее прическа съехала набок, несмотря на обилие лака, которым были покрыты волосы цвета передельного чугуна.

Мы приоткрыли служебную дверь, убедились, что в переулке не было ни души, и вытащили ящик на свет лунный.

– И все! – сказал я. – Больше налево никому и никогда. Ни грамма!

Верное средство

У меня на щеке образовался фурункул. Я растерзал бы человека, говорящего, что его фурункул «вскочил». Можно подумать, что они действительно вскакивают на людей, как на подножку трамвая. Это было бы слишком просто!

Лично мой возникал у меня на щеке трое суток. На четвертые режиссер театра, где я работаю, поинтересовался:

– Послушайте, вы не можете говорить бабьим голосом?

– А что? – чувствуя недоброе, отозвался я.

– Видите ли, у вас так разнесло щеку и глаз ваш настолько сузился, что я могу поручить вам сыграть сватью бабу Бабариху. Вместо роли молодого Пушкина, которую придется отдать артисту Йорику...

Я горячо обещал режиссеру полечиться. Первый же медицинский совет был дан суфлером Михеичем.

– Возьмите листья кубинской магнолии, разотрите их с корнями агавы мексиканы и сварите на спиртовке в соку обыкновенного озолотицвета. Как рукой снимет.

– Да, – сказал я, – но где найти спиртовку?

Михеич тоже не знал. К утру мое «украшение» само расцвело подобно яркому тропическому цветку. Режиссер вслух раздумывал, не перевести ли меня вообще в «голоса за сценой». Но под вечер у меня ухудшилась и дикция. Тогда наша «комическая старуха» Полина Сергеевна сказала:

– Не печальтесь, дружочек. Возьмите обыкновенное птичье молоко, смешайте его с самым простым ядом североамериканской гремучей змеи, посыпьте его горицветом и сварите в печи, но печь должна быть голландской.

– Где же я возьму говандскую петьку? – прошамкал я. – Сто з делать?

– Только не врачи! – всплеснула руками Полина Сергеевна. – Замучают. Дайте мне слово, что не пойдете. Они вам сделают переливание крови.

Я задрожал. С раннего детства один вид всяких скальпелей, бритв и ножовок приводил меня в ужас.

Обезумев, я носился по знакомым и незнакомым в поисках рецепта. Абсолютно незнакомый шофер такси рекомендовал приложение натурального женьшеня, смешанного с порохоцветом. Слишком хорошо знающая меня по замочной скважине соседка Настя настойчиво советовала употреблять керосин, сдобренный маковым цветом, который распускается в ночь на Янку Купалу, а сосед полковник Митерев велел применять каустик в двух третях с сушеным альпийским цветком эдельвейс. Равно предлагались вытяжки из бизоньего глаза, молоко антилопы канна и даже крокодиловы слезы пополам с самым обычным австралийским подорожником!

Разумеется, ночью мне снился сон. Суфлер Михеич, окутываясь серным дымом, вылез из своей будки и страстно прошептал: «Рецепт: цианистого кали пол-унции плюс крысид с двумя долями мышьяка. Все облить сулемой, добавить царской водки по вкусу, перед употреблением взболтать и...»

Я проснулся. К семи утра фурункул так увеличился, что даже перевешивал остальное тело, когда я шел к автобусу. Я все-таки ехал к врачам. У перекрестка к машине подошел один мой старый приятель и посмотрел в открытое окно.

– Чирий? – спросил приятель. – Здорово тебе экран раздуло.

– Он, – сказал я. – Есть рецепт?

– Фурункулез очень легко лечится газом, – хихикнул приятель. – Идешь в москательный магазин, покупаешь свежую замазку, приходишь домой, замазываешь окна в кухню, двери, потом открываешь краны...

Я разглядывал его отвратительную, хорошо выбритую физиономию, на которой не было ни одного прыщика. Мой же освещал всю окрестность, как прожектор. Приятель рыдал от смеха. Авто тронулось с места.

– Поплотней же закрой двери! – крикнул вдогонку приятель.

Лишь глянув на мое лицо, хирург тут же посоветовал мне пойти лучше к кожнику, это, дескать, их вотчина. Подозревая, что хирург намерен заняться так называемым «отпихнизмом», я отказался куда-либо уйти из кабинета.

– Хорошо же-с, – тихо сказал хирург, выбирая в шкафу самый сверкающий, самый кривой, самый острый инструмент. – Хорошо же-с.

Только меня там и видели. Кожник сочувственно предложил пойти к хирургу. Это, мол, их епархия.

– Считаю до тысячи, – сказал я грозно, идя на него со сжатыми кулаками. – Девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять...

Хилый врач ойкнул, охватил мой лоб руками и быстро заговорил:

– Шушера-мушера, тройная лабуда... Лапку дохлой кошки истолочь в ступе, все вместе взять и в полночь пойти на Введенское кладбище к склепу фамилии Моргенштерн...

Я улепетывал к настоящему колдуну. Колдун оказался кряжистым импозантным мужиком в дакроновом костюме.

– Э-э, нет, батенька, – похохатывал колдун. – Вот если бы вы пришли ко мне с саркомой, или с маниакально-депрессивным психозом, или энцефалитом, тогда за милую душу... А фурункулы! Скажу по секрету: без медикаментов они проходят через две недели, а с медикаментами за четырнадцать дней.

Я плотно замазал окна и двери на кухне и совсем было собрался отвернуть краник газовой плиты, как раздался звонок. Звонил тот самый приятель:

– Ты жив? Слава богу... А я вот зря над тобой смеялся. У меня тоже чирьяк.

– Где?

– На самом, можно сказать, неудобном месте. Кстати, чем ты лечился? Кроме газа, естественно...

– Перо страуса эму, – не задумываясь, отвечал я, – мелко-мелко истереть с корнями баобаба и сжечь на медленном огне, посыпая медоцветом. Пройдет через две недели или через четырнадцать дней.

– Так, – бодро сказал приятель. – Записываю: эму, баобаб. Только где я достану медоцвет?

Теперь уже я засмеялся противным надменным смехом.

Такая метода

– И еще учтите, Беркутов, – взволнованно сказал директор треста столовых и пивных нештатному активисту-контролеру, – пищевкусовую общественность города пора поднять на щит. Она исправилась, а пресса ее замалчивает. В качестве примера возьмите новое кафе «Юго-Юго-Восток» и, если надо, поддержите. Возможно, напишем заметку в газету...

Через полчаса Анатолий Беркутов появился в «Юго-Юго-Востоке». К нему мигом подбежал седобородый швейцар и ловко освободил от пальто.

«Местечко что надо!» – подумал Беркутов, разглядывая зал. Как маленькие луны в дыму, сияли жующие физиономии клиентов. Едоки кричали:

– Тимофей, еще помидоров!

– Чичас! – откликался официант.

Вскоре, изогнувшись над Толей, он интимно допрашивал:

– Сациви кушать будешь?

– Буду, – твердо отвечал активист.

– Харчо, беляши будешь?

– Тащи!

– Пить чего будешь? – закатывал глаза Тимофей. – Коньяк есть такой – умрешь не встанешь!

– Нет, – отрубил активист, – не буду. Нам нельзя.

– Ясно! – с лицемерным сожалением заключил официант. – Сам в профсоюзе состоял... Да не судьба...

Кушанья были принесены молниеносно.

– А обслуживание-то хоть куда! – радовался активист-контролер. – Надо их малость поддержать, отразить. А то только и пишут про общепитовцев, что жулики и грубияны. Даже воры.

Активист наливал себе выдохшийся, как бегун-марафонец, нарзан и с удовольствием пил. Из швейцарской отечески топорщились седые усы. Соус к цыпленку был потрясающ.

– А почему у цыпленка нет крыльев? – угрожающе улыбаясь, осведомился контролер.

– Ай! – поразился Тимофей. – Разве не знаешь? Такая сейчас новая кулинарная мода пошла, чтоб без крыльев! В них же есть нечего. Разве не так?

– Как же, как же, – компетентно кивнул Беркутов.

Он потребовал книгу жалоб и начертал в ней благодарность коллективу полупитейного пищеблока. Затем он тщательно переписал в блокнот фамилии повара, директора, калькулятора... Тимофей оказался по фамилии Крокодиловым.

– Это что же – псевдоним? – поразился Беркутов.

– Нет, – сознался Крокодилов, – из Тулы мы. Да вот у прадеда, он тоже в кухмистерской работал, такой скверный характер был, что прозвали его так...

Директор треста одобрил доклад Беркутова и санкционировал написание бодрой заметки в газету. По дороге домой активист сильно пошатнулся, в груди забили колокола, кто-то вдруг сдавил волосатыми ручищами желудок контролера. Минут через сорок примчалась стремительная «Скорая помощь».

Жизнь активиста удалось спасти путем форсированного промывания организма. Когда Беркутов наконец открыл глаза, он увидел больничные койки и седого швейцара, возлежавшего визави.

– Эх, цыпленки, – прохрипел швейцар, – где ты, моя смертушка?..

– Что с вами? – участливо спросил Беркутов.

– Что, что... – с раздражением выдавил старец. – Намедни с пяти клиентов без чаевых остался, и жить расхотелось. Вот я и захотел себя жизни решить, для чего поужинал у нас в закусочной. Ну, а вы-то, видать, рисковый. Молодость! Вам ведь, если бы не врачи, конец, истинный Христос. Я видел, как вы полный обед откушали.

– А как же остальные? – похолодев, спросил Беркутов.

– У нас клиент какой, – рассудительно отвечал швейцар, – особый, ко всему привычный. Такой ядра от Царь-пушки переварит. А главное, коньяк. Нейтрализует. А так – умрешь не встанешь, истинный бог! Без коньяку, скажем, к нашему харчо и близко подходить нельзя. Вы вот харчо ели, а того не знали, что там заместо мяса хлеб аржаной. Опять же – шашлык. Записано, что бараний, а мы его зовем «махай-махай», из жеребятины, значит... Или, к примеру, солянка...

Старик покрутил головой.

– Ну, а цыпленок? – замирая, справился Беркутов. – Почему он без крыльев?

– А кроликам крылья не положены, – презрительно отметил старец. – Вы возьмите блокнотик, про наш «нарзан» зафиксируйте: мы его сами газируем. Большие тыщи на пузырях получаем! У нас все по методе. Одначе, чу, супружница притащилась, поесть пирожков принесла...

Старик подполз к окну и принял у жены авоську с продуктами. Побагровев от натуги, швейцар с хрустом перекусил пирожок и предложил Беркутову разделить трапезу, но тот отказался.

К вечеру швейцару стало хуже, и его увезли на операцию. Талантливый молодой хирург установил, что швейцарова жена купила роковую закусь в лотке от закусочной «Юго-Юго-Восток»...

Аморе

Эстрадный певец Нико Лаев был лыс, как яйцо. Это очень вредило популярности артиста, особенно среди прекрасной половины человечества. Артист страдал не только в дневное время. Ночью, когда нормальным людям снятся всякие глупости, артисту Лаеву грезились роскошные лохматые патлы и упоительные кудри цвета вороньего крыла. Нико пытался перехитрить природу, употребляя самые новейшие, самые эффективные средства. Все они носили названия, тут были и «Кармазин», и «Биотол», и «Биокрин», но Лаев мрачно думал, что все их надо было бы назвать одним словом «Мираж». Так же не везло и с париками. Эти предательские сооружения спадали под некультурный хохот аудитории.

Однажды вечером за кулисы пришел незнакомый мужчина. Он повертелся в гримерской, ткнул пальцем в лысину Лаева и строго сказал:

– Некарашо. Фи. Ви приезжать ко мне. Я вам помогай.

Мужчина вручил остолбеневшему певцу свою визитную карточку и ушел. Знакомые, владевшие иностранными языками, перевели: «Филипп Пютэн. Вечные нейлоновые парики, ул. Лепик, 23, Париж».

В мае того же года скорый поезд вез Нико во Францию. Пока туристы закупали на полустанках мелкую сувенирную дребедень, Нико отсиживался в купе. Он берег валюту для встречи с Пютэном.

В конце концов великий миг встречи певца с прекрасной столицей Франции состоялся. Содрогаясь всем телом, артист нырнул в такси, отколовшись от тесной туристической стаи, и знаками велел шоферу ехать на улицу Лепик. Только там он оценил всю точность изречения: «Если хочешь быть красивым, страдай». Скупердяй Пютэн вживлял волосы без наркоза! Так было экономней. Кроме того, процедура была не только мучительно дорога, но и тяжела морально.

Зато уж шевелюра получилась на диво. Дела певца сразу же пошли в гору. Скоро он снялся в фильме, где, одетый в тельняшку с подкладной ватной грудью, пел жестокие морские романсы. Теперь от поклонниц приходилось удирать чуть ли не по пожарным лестницам, и, надо сказать, это нравилось кумиру эстрады.

В тот памятный зимний вечер солист трижды спел песенку «Аморе» (что, как известно, означает по-итальянски «любовь») и улизнул из клуба через запасную дверь. Во мгле переулка уютно улыбнулось изумрудное око такси, вызванного заранее. «Спасен», – с облегчением подумал Нико.

Бац! Какая-то веревка, как лассо, захлестнула впалую грудь артиста. Шлеп-шлеп – и тело певца окутали тугие веревочные петли.

– Девочки, сюда, – завизжал кто-то. – Готово!

Солист, связанный, как кольцо краковской колбасы, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно в чаду, словно в кошмаре над ним склонилось чье-то длинное лицо.

– Караул! – прошептал певец.

– Аморр... – каркнуло лицо. – Сувенирр...

В молочно-кисейном лунном свете певец с ужасом увидел что-то металлическое. Ржаво щелкнув, канцелярские ножницы отхватили кусок изумительной шевелюры... Целуя нейлоновые кудри, поклонницы теснились над распластанным кумиром и вырывали друг у друга ножницы.

– Дай и я, дай и я, – кричали фанатички. – Отрежь и мне кусочек.

– Невежды! – грудным тенором орал солист. – Идиотки! Это ж нейлон... Спасите...

Когда шофер заказанного такси – женщина атлетического сложения разогнала поклонниц, Лаев был без сознания. Одинокий запорожский хохолок ниспадал на чело певца. Водительница подобрала с асфальта ножницы и посмотрела вокруг. Крак! Последний нейлоновый чубик исчез на могучей шоферской груди.

– Аморе, аморе... – басом запела таксистка и, втащив бесчувственное тело знаменитого клиента в машину, нажала на педали...

Географ

В вагон-ресторане встретились два земляка, возвращающиеся из столицы. Один уже поедал шницель, другой только что вошел, как раненый лев, припадая на левую ногу и оглядываясь.

– А-а-а, Мишаня! – крикнул вошедший. – Не занято за твоим столом?

– Садись, Петя! – пригласил трудившийся над шницелем. – Поболтаем. Постой, постой. А что это у тебя с ногой?

– А что у меня с ногой? – Петя заказал пива под бутерброды. – Ничего у меня с ногой. Споткнулся. Много ходил.

– С командированными это бывает, – отозвался Миша, прожевывая. – Да что ты все оглядываешься? Гонятся за тобой, что ли? Ты лучше посмотри: какая красавица!

– Где красавица? – Петя оглянулся. – В чем? Та, в черном?

– Да нет, ты в окно смотри. Столица, я говорю, у нас какая красавица!

За окном убегали назад, в сторону Курского вокзала, свеженькие московские новостройки.

– А-а, это верно, Мишель. Это ты правильно говоришь: красота на все сто. И комфорт, комфорт!.. Помещения новые сделали, удобство, форму им новую дали...

В окнах показался белоснежный жилмассив. Заходившее солнце пышно красило его в сочные розовые тона.

– Форма? Форма действительно новая, – подтвердил Миша. – Смотри! Смотри! Совсем новехонький массив, мало изученный даже москвичами.

– Ну уж и неизученный. – Петя приступил ко второму бокалу. – Так и неизученный. Во-он то многоэтажное здание...

– Да-да, – восторженно подхватил Миша, – стремительно уходящее в небеса...

– В нем кафетерий «Синяя птичка». Впуск посетителей до десяти, по субботам – до одиннадцати... Такси не достанешь, но метро туда уже провели, почти рядом. Там «Плиска»...

– Картинка! – перебил Миша, вынимая из пиджака планкарту. – Планомерная застройка юго-востока. А что делается на другом конце города! Воображаешь, вчера возили нас смотреть Мазилово!

– Мазилово, – как бы про себя отметил Петя. – Двести восемьдесят шестое отделение...

– Связи?! – изумился Миша. – Как быстро они успели. Казалось, вчера еще было голое место, а сегодня уже и отделение!

– Точно, – подтвердил Петя. – Точно, Мигуэль. Именно отделение.

– Да, да! Саженьи шаги эпохи. А третьего дня прогуливались мы, братец ты мой, по Новому Арбату. Вот это, доложу я вам, силища. Светлое царство бетона и стекла...

– Как в аквариуме. – Петя покачал головой. – Это, Михель, правильно. Шашлычная там вся насквозь из стекла. И метрдотель тамошний мне знаком. Опричник, М. Скуратов...

Петя с тихим стоном погладил левую ляжку.

– Как ты говоришь его фамилия?! И что ты, собственно, вкладываешь в слово «опричник»?

– Это не я вкладываю, это он вкладывает. Отдельным посетителям. А так – согласен. Царство света и воздуха, досадно покидать...

– Вот, вот. – Миша пригорюнился. – Абсолютно справедливые слова. Жаль расставаться. Как быстро промелькнуло это время. Столько мы еще интересных мест не посетили, не познакомились как следует быть с новой географией этого замечательного города... До свидания, Москва-река!

Поезд въехал в решетчатые фермы и застукотил колесами, как оглашенный, летя над закатным багрянцем извилистой реки. К центру города бежал по волнам резвокрылый кораблик.

– На парк культуры и отдыха пошел, – заметил Петя, чуть слышно скрипнув зубами. – Куль-ту-ра! Сервис на кораблях никудышный: кроме пива – ничего. Зато в парке! – Петя потер затылок. – В парке тоже, как его... Там, кстати, какое же? Ага, пятьсот восьмое...

– Даже в парке отделение связи?

– Да при чем тут связь? Отделение, оно и есть отделение... А бывают еще районные отделы. Это в районе. Эх, как в чаду, как в бреду...

Петя с трудом топнул правой ногой и принялся за другую бутылку.

– Постой, постой! – сказал Миша. – Что это ты бормочешь? Какие еще отделы?

– Эх! – Петя встал во весь рост, охнув и схватившись за бок. —А тоже мне, пишут: мол, она меня бережет. Три ха-ха! Й-я люблю тибя, жизнь... – Петя рухнул на стул и сжал голову руками. – Охо-хо... Эти мне москвичи...

– Ты, брат, какую-то чепуху мелешь, – обиделся Миша. – Москвичи – изумительно гостеприимный народ.

– Гостеприимные? – Петя вновь встал, постаравшись сделать это как можно безболезненней. – Это уж точно. Уж это верно. Такие гостеприимные! Я из-за ихнего гостеприимства на лишние полмесяца задержался в столице нашей Родины. А Боря Фтичкин? А Котов? Да ты их спроси, они в бесплацкартном едут, а меня за пивом послали, раз им выйти не в чем...

– Как, и Котов здесь? – поразился Миша. – Ему же давно пора было быть дома.

– Тут. И Братченко тут и Сажин. Все. У них вчера срока кончились. Командиррровок... Хотели, правда, еще нас задержать: погостили бы, говорят, еще малость, может, на пользу бы пошло!

– Да, да! – мечтательно воскликнул Миша. – Меня также мои новые друзья задерживали, даже упрашивали отстать от турпоезда, звали посмотреть еще один экспериментальный микрорайон, в южной части Москвы.

– Это в Чертанове-то? Тоже мне, Америго Веспуччи. Пивной зал «Цап-Царап», бригадир официантов – боксер первого разряда...

– Смотри-ка. – Миша даже закрыл план-карту. – Ты город и впрямь отлично знаешь. Но, держу пари, ездили мы знакомиться с Ховрином...

– Шестьсот девяносто первое, – твердо сказал Петя. – Дежурный исключительно гостеприимен, да и начальник отделения весьма, так сказать, отзывчивый человек. Я, говорит, о вас на работу отзыв напишу... Да, очень, очень поразительный начальник! Вы, сказал, даже меня поразили...

Петя вздохнул и вылил в бокал остатки пива из четвертой бутылки. Давно кончилась столица, и пролетел в прошлое Серпухов. В вагоне дали свет.

– А что это у тебя под глазом? – спросил Миша. – Это, белое?

– Пудра, – сказал Петя. – Пудра, Микаэлло. Играли мы в преферансик в одном уютном гостиничном номерке, в районе Останкино. Я, видать, разъярился, ну, партнер меня по мор... Впрочем, Тула. Я по перрону пройдусь, может, там пива ребяткам куплю.

Через пять минут Миша услышал с платформы чьи-то страшные выкрики, вздохи и даже мычание. Мимо вагона прошел Петя под руку с рослым станционным постовым. За ними шествовали свидетели...

– Так вот что, – строго сказал Петя, останавливаясь у раскрытого окна. – Вот что, Майкл. Как приедешь, позвони подруге моей жизни Зине. Дал тут одному интеллектуалу по шляпе. Так что несколько задержусь.

– Суток семь, Петр Витальевич, – сказал постовой. – Не более. Как в прошлый раз.

– Считай, все десять, – возразил Петя. – Егор Борисович все еще заседает у вас в райсуде? Строговат, строговат. Излишне, я бы определил, принципиален. Ну, пройдем. В десятое отделение? Это недалеко, за пакгаузом, налево и два квартала.

– Три, – поправил постовой. – Нас вчера в новое здание перевели.

– Во, шаги саженьи, – обрадовался Петя. – Прогресс!