Текст книги "/Soft/Total/ Антиутопия великого западного пути"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Шорох одежд стих, и БорисНаумыч медленно повернулся к ним.

– Как Вам известно, все статьи морального Кодекса имеют обратную силу и не имеют срока давности. Посему Вы обвиняетесь в скачивании чужого контента, то есть в хищении федеральной собственности. Вы признаете свою вину? Или найти Вам что-нибудь поинтереснее?

– Признаю! – торопливо выдохнул ПалСаныч.

– Зачитать Вам Ваши права?

– Не стоит, я их знаю. Я же сам этому учу. Моральные проблемы – изоляция, испытательный срок двенадцать месяцев. Общественные работы, общественное жилье, поражение в правах на передвижение, уменьшение зарплаты, уменьшение ежедневной дозы дофамина.

При последних словах обвиняемые наверно холодеют от ужаса, – отрешенно подумал ПалСаныч. – А у меня уже целая коробка «лишних» таблеток, как-то они были не нужны последнее время…

– Двенадцать месяцев – если выдержите испытательный срок, – мрачно уточнил БорисНаумыч. – А если нет – покатитесь дальше, до самого ада. Не приближайтесь впредь к моей дочери, иначе кончите аморалкой. Вам ясно?

– Яснее некуда.

– Вам разрешено взять с собой одну сумку. Собирайтесь, машина ждет внизу.

БорисНаумыч властно взял Машу за локоть и повел за собой. У дверей она обернулась, вскинув глаза на ПалСаныча. – Маша-Машенька, истинная ты женщина. Умеешь так многозначительно говорить лицом. Жаль только – совершенно неясно, что же ты хотела сказать…

10

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…Государство должно было получить право легально следить за своими гражданами – для того чтобы защитить их. На начальной стадии проекта было выделено три класса угроз, с которыми следует вести борьбу.

1. Терроризм. Запрос был обращен ко всем пользователям, поскольку к тому времени все боялись стать жертвой теракта или потерять в нем близких. Спецслужбам пришлось взять на себя обязанность отслеживать и анализировать всю почту и все поисковые запросы инета, чтобы вовремя нейтрализовать любую попытку найти технологии изготовления взрывчатых и отравляющих веществ. Естественно, и почтовые базы, и история всех поисковых запросов сохранялись.

2. Детское порно. Запрос был обращен к родителям, то есть к большинству пользователей. Для борьбы с этой угрозой пришлось отслеживать и сохранять историю веб-серфинга всех пользователей.

3. Нарушение авторских прав. Запрос был обращен к весьма узкой группе востребованных авторов. Государство должно было защитить их финансовые интересы, чтобы таким образом стимулировать их творчество. Для этого пришлось взять под контроль все файловые хранилища и сохранять всю историю закачек.

Благодаря грамотному освещению проблемы, виртуальная борьба государства с терроризмом и детским порно получила поддержку населения. С нарушением авторских прав было сложнее. Но хотя группа востребованных авторов была довольно малочисленной, именно она имела свободный доступ к средствам массовой информации. И обладала даром убеждения. Но главное – борьба авторов за копирайт была весьма высокооплачиваемой; авторы требовали свои отчисления и получали их. Фактически им платили не столько за их творчество, сколько за пропаганду легализации системы тотального слежения. Это стало одной из самых удачных инвестиций проекта…

11

Вернувшись из офиса, ПалСаныч привычно опустился в кресло и так же привычно положил ладонь на пульт. Жизнь изменилась в реале, но не в сети. Могло быть и хуже, – подумал он. – Повезло, что при моральных проблемах не стирают аккаунт; а терминал – он везде терминал. Кроме ада, разумеется.

ПалСаныч вызвал Машу – уже не надеясь связаться, но просто, чтоб еще раз увидеть. Хотя бы в записи автоответчика, где она сообщала, что занята, и просила оставить сообщение. Почти месяц ПалСаныч ежедневно звонил ей, но Маша ни разу не ответила.

Офисная работа была скучной и монотонной; нередко она выглядела удручающе бессмысленной. Порой ПалСанычу казалось, что если завтра всех сотрудников госпитализируют, никто за пределами офиса этого даже не заметит. Единственным строгим требованием было постоянное присутствие на рабочем месте. Может быть поэтому сотрудники (сказать «коллеги» язык до сих пор не поворачивался) и называли офис «присутствием». С самого утра они пили свой бесконечный чай, раскладывали пасьянсы, болтали ни о чем. Убивали время всеми доступными способами.

Это угнетало сильнее всего. Угнетало и пугало. ПалСаныч был немолод, и первые признаки нездоровья уже проявлялись то в одном, то в другом. Мое тело разрушается, – думал он. – Просто я этого еще не замечаю; но долго так продолжаться не может. Времени осталось совсем мало. Я мог бы быть с Машей – год или даже два. Если повезет – чуть больше. А потом все равно пришлось бы уйти, потом я уже не был бы ей в радость. Но этот год или два – мы могли бы прожить их на одном дыхании. Год с Машей – как яркий миг, упругое мгновение жизни. А здесь этот год стоит передо мной такой унылой монолитной стеной, что идея убивать время порою кажется действительно разумной.

И спина холодела от мысли, что все эти сотрудники – не просто примитивные мутанты, придумывающие себе развлечения по уровню своего убогого ума. Что на самом деле его коллеги – точно такие же, как он. И что он сам – точно такой же, как они. Что их всех просто вырвали из жизни и ткнули лицом в бетонную стену бессмысленного времени.

ПалСаныч машинально прокручивал ленту новостей, думая о своем. Лишь изредка знакомые названия или имена привлекали его внимание. Самарин оставил свой пост… – Витька Самарин, что же с тобой случилось? Трагически погиб? Госпитализирован? Или просто перешел на другую работу? В ленте такие новости давали скупо, одной строкой. Уточнять, в очередной раз убеждаться в очевидном не хотелось.

Коротко и деликатно звякнул вызов – первый раз в этой новой жизни. Рука опередила мысли; ПалСаныч еще не понял, что произошло, а со стены ему уже улыбалась она. Она!

– Маааша! – задохнулся он.

– ПалСаныч! Я вернулась! Мы сейчас одни?

– Дааа, – казалось, он может говорить только на глубоком выдохе.

Маша плавно перенастроила камеру, сдвигая изображение. Она была в свободной голубой футболке, слегка приподнятой маленькой грудью. Соски вызывающе топорщились. Маша улыбалась.

– Еще?

– Дааа…

Изображение медленно отплыло, и ПалСаныч увидел Машу в полный рост. Кроме футболки на ней, конечно же, ничего не было. Конечно же, естественно, разумеется, как же иначе…

– Маша, ты издеваешься?! – простонал ПалСаныч.

– Издеваюсь, – радостно согласилась Маша, довольная произведенным эффектом.

– Ты приедешь?

– Конечно. Разве я стала бы издеваться просто так? Через два часа.

Сеанс закрылся, и ПалСаныч тут же поставил повторное воспроизведение, а потом снова и снова. Внутри все ликовало и пело. – Через два часа! Через два часа! Что, БорисНаумыч, наказали меня?! Дали скучную работу? Отняли интересную? По несколько часов в день бубнить с кафедры одно и то же опостылевшее вранье – интересная работа? Браво, БорисНаумыч! Урезали зарплату? Да мне ее и так никогда не хватало, все до копейки уходило на ипотеку. Которую, если быть честным, я так и не успел бы выплатить до конца. Запретили выезжать из области? А раньше я выезжал? Ну да, один раз в командировку и два на семинары. По казенной надобности. Но я ведь ни разу даже не попробовал оформить гражданскую визу, поехать куда-нибудь в отпуск. Все отпуска только в вузовском санатории – там же такие скидки, а с этой ипотекой каждый рубль на счету. Но даже если бы я все же решился – не уверен, что получил бы эту визу. Никто из знакомых не получал – с чего бы мне ее дали?

И самое страшное – урезали дофамин. А у меня Маша! Ко мне приедет Маша!!! Через два часа!!! Да подавитесь Вы моим дофамином, БорисНаумыч!

12

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…Таким образом, на первом этапе проекта была решена проблема легитимности сбора и хранения информации о пользователях. Но для решения поставленной задачи этого было явно недостаточно. Чтобы сделать всех пользователей безусловно виновными, потребовалось максимально расширить определения актуальных угроз.

Довольно быстро узконаправленная борьба с терроризмом переросла в широкомасштабную борьбу с экстремизмом (уже не предполагающим никаких насильственных действий), а затем и с нетолерантностью (оскорблением чувств социально защищенных групп).

Запрет детского порно почти сразу же дополнился запретами показа моделей субтильного телосложения, моделей с маленькой грудью, моделей, имитирующих подростковое поведение и т. д. Затем под запрет попало порно со всеми видами сексуальных извращений, а в скором времени было запрещено все порно без исключения.

Борьба за копирайт привела к тому, что скачивание или перепост любого чужого контента стали считаться преступлениями.

Кроме того, постоянно велся поиск новых угроз, от которых надо было защитить пользователей. Весьма успешным был эксперимент с продвижением так называемых «цифровых наркотиков». В их рекламу были вложены огромные деньги, но они с лихвой окупились. Когда цифровые наркотики распространились достаточно широко, была развернута кампания «Сеть без наркотиков». Ее целью было доказательство безусловного вреда этого вида музыки. Вскоре цифровые наркотики были запрещены, а их хранение приравнено к хранению обычных наркотиков…

13

Затяжной дождь монотонно барабанил по стеклу, укачивая и усыпляя. Они снова лежали рядом, выжатые и опустошенные. Маша что-то говорила, но слова не долетали, как будто их смысл не мог пробиться сквозь несколько сантиметров мутного воздуха. Она прижалась к плечу ПалСаныча, и он вдруг почувствовал бесконечную благодарность. Хотелось прикрыть и защитить от всего мира этого чужого в сущности человека, так остро и необратимо вошедшего в его жизнь.

– …вторая волна кризиса… – говорила Маша, – все долгосрочные проекты свернуты, общество уже не справляется в полной мере даже с самообеспечением. Мы живем за счет резервных фондов, а они не безграничны. Уже в следующем году ситуация станет критической. И потребует жестких решений.

– Все так плохо?

– Хуже, чем Вы можете представить. Семнадцать процентов трудоспособного населения уже проходит стационарное или амбулаторное лечение. Как правило, без особых успехов. Остальные на очереди. Почти каждый третий – на грани. Вы знаете, как это отражается на экономике?

– Нет, я же историк…

– ПалСаныч, поверьте, подробностей вам лучше не знать. Если коротко – речь идет не о временном снижении эффективности, но о масштабном свертывании. Со всеми вытекающими.

– Но ведь все эти риски были заложены в систему изначально. И ничего, жили. Живем же, уже сколько лет живем, и ничего. Маша, ты уверена, что производство… Что все действительно рушится?

ПалСаныч приподнялся, опершись на локоть. Никогда прежде он не видел Машу такой серьезной.

– Через три-четыре месяца начнутся перебои с продуктами. И не только. Будут волнения, и, возможно, придется применять насилие. Если только не найдут лекарство. А его, скорее всего, уже не найдут…

– Не знаю, Маша… Боюсь, ты права. Процесс уже необратим, точка невозврата была пройдена в начале двадцатых. Когда начались массовые процессы по авторским правам, еще можно было что-то сделать, можно было бороться за конфиденциальность информации. Но ты правильно заметила – все, кого могли услышать, боролись за свои деньги, боролись против неприкосновенности личных тайн. А потом было уже поздно. Потом все приложения перевели на облачные сервисы, и компьютеры превратились в простые терминалы, как будто время повернули вспять. Потом запретили шифрование и пароли, а хакерство приравняли к экстремизму. После этого уже ничего нельзя было сделать. Да и некому. Все уже были под плотным колпаком.

– ПалСаныч, мы не можем вернуться назад. И потом – все же было сделано правильно, иначе было нельзя. Иначе была бы анархия. Время было такое, Вы же помните.

– Я помню то время. Но я до сих пор не знаю, что же тогда происходило на самом деле. Я знаю, что пишут в учебниках, я и сам писал эти учебники. Но они лгут. Никто уже не знает, что было правдой, а что ложью, и был ли вообще оправдан проект софт-тотал.

Маша резко поднялась и села на край кровати, накинув на плечи одеяло. На лице ее было такое выражение, что ПалСаныч удивленно подумал – неужели поссоримся? Странно, а ведь мы еще ни разу не ссорились… Маша говорила все громче и быстрее:

– Другого выхода все равно не было. Общество задыхалось от насилия. Терроризм и преступность с одной стороны и огромный карательный аппарат с другой. Люди готовы были на все ради безопасности. И они получили ее. У нас нет терроризма, нет преступности, нет тюрем, нет даже уголовного Кодекса. Молодежь получила все блага, причем сразу, авансом. Живи и радуйся! Совершающие морально осуждаемые проступки опускаются по социальной лестнице, но моральные люди всегда остаются наверху…

– А на самом верху, в Администрации, работают исключительно ангелы, – закончил ПалСаныч, желая снять напряжение.

– Администрация – это совсем другое, – серьезно ответила Маша. – Она живет по своим законам. Там слишком высока цена решений. И все, кто принимает серьезные решения, должны быть четко управляемы. Поэтому на всех управленцев есть компромат, и чем выше должность, тем он серьезнее. Это не пиратские скачивания и порносерфинг, там все жестче. Администрация повязана кровью в самом буквальном смысле. Ты знаешь, что наш президент живет на антидепрессантах? Хотя он никто, его должность номинальная.

Маша дышала резко и отрывисто, ее щеки порозовели.

– И БорисНаумыч тоже повязан? Ты знаешь чем? – не сдержался ПалСаныч.

– Это не честно! – Маша закусила губу и отвернулась. – Я не ожидала от Вас…

– Маш, извини, – ПалСаныч неуклюже сел рядом.

Если сейчас она уйдет – то уйдет навсегда. И жизнь кончится. Она гордая – и, наверно, уже ушла бы, если бы нас связывал только секс. Но ей нужны ответы.

14

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…Инет стал неотъемлемой частью жизни; большую часть свободного времени люди проводили в виртуальном пространстве. Системы связи, телевидение и радио прекратили автономное существование, полностью поглощенные инетом; любой платеж можно было провести только через сеть, и никак иначе. В результате такого слияния все слои населения были буквально подсажены на инет.

С ростом социальной значимости сетей увеличивалось и число моральных правонарушений. Правонарушений зафиксированных и приобщенных к личным делам, но не наказанных, и до поры даже не рассмотренных. Дамоклов меч ненаказанных проступков висел над каждым, порождая чувство вины. Таким образом, основная цель проекта была достигнута…

15

Маша права, – думал ПалСаныч, – страх парализовал всех. Но ее убедили, что все устроено рационально – люди боятся делать то, что может причинить ущерб общественным интересам. Потому что аморальный проступок каждого задевает всех. Но так ли это? Чего, собственно, все боятся? Какую опасность несет, например, порно? Надо спросить у Маши, у нее допуск. Хотя… Допуск ведь нужен только для того, чтобы избежать ответственности. Постфактум. А для серфинга он не нужен, кликнуть по порнобаннеру можно и без всякого допуска. Особенно если терять уже нечего.

ПалСаныч перезагрузил меню; порнобаннер тут же выскочил и призывно замигал. Палец привычно потянулся к тревожной кнопке, но ПалСаныч удержал его. Выбрал баннер и кликнул «Активировать». На экране появилось окно с предупреждением об аморальности выбранного контента и приглашением подтвердить свой выбор. А Маша права, – подумал ПалСаныч, – случайно в эту зону никак не попадешь. Он глубоко вдохнул и нажал «Подтвердить». Экран разделился на несколько фреймов – один большой вверху и десяток маленьких, с полосой прокрутки, внизу. На верхнем экране появилась комната, мутная от пара. Изображение приблизилось и сфокусировалось, и ПалСаныч увидел пожилую женщину, лежащую в ванне. Ее глаза были прикрыты, мокрые черные волосы прилипли ко лбу жидкими прядями, некрасивое распаренное лицо усеяно крупными порами. Большая бесформенная грудь выступала из воды, складки живота, начинавшиеся прямо от груди, терялись в мыльном растворе. Руки женщины тоже были под водой, она что-то делала ими, сосредоточенно сопя. Мастурбирует, – догадался ПалСаныч. – И это все? Это и есть то порно, которым пугали меня всю жизнь? Он нервно засмеялся. – Это и есть та страшная угроза для общества, от которой нас защищали? Эта толстая уродина с отвислыми сиськами, удовлетворяющая себя в непрозрачной воде?

Он сохранил видеофайл и просмотрел еще несколько сюжетов. Все они были одинаково скучны и удручающе неэстетичны. А ведь их, наверно, никто специально не отбирает, – подумал ПалСаныч. – Это и есть настоящая жизнь, именно так мы и выглядим.

Наутро ПалСаныч пришел в офис на полчаса раньше. Включив терминалы, он загрузил скачанный файл и заменил им стандартное утреннее приветствие. Затем вышел из системы и стал ждать. Ждать пришлось полчаса – предосторожности оказались напрасными, никто не пришел в офис раньше звонка. Ровно в девять тридцать терминалы сотрудников включились, и по отделу прокатилась волна ужаса. Закликали тревожные кнопки, кто-то кричал о вирусной атаке, кто-то уже вызывал службу поддержки. Саша, сидящий за соседним столом, судорожно шарил по столешнице, пытаясь найти пропавший пульт.

– Саша! – окликнул его ПалСаныч. – Скажи, тебя возбуждает эта красотка?

– Нет!

– Она может спровоцировать тебя на сексуальное насилие в реале?

– Конечно нет! Отдайте пульт!

– Так чего же ты боишься?! Чем угрожает тебе эта страшная тетка? Чем она угрожает нашему обществу?

Саша нетерпеливо потянулся за пультом. Овладев им, он сразу нажал тревожную кнопку и тут же выключил терминал.

– Мне осталось всего два месяца, а Вы хотите все испортить. Теперь я должен написать на Вас докладную. ПалСаныч, поймите меня правильно…

Ворвавшись в комнату, Маша с ходу набросилась на него. Вцепилась в рубашку так, что отлетевшая пуговица ударилась в стену.

– Зачем? Ну зачем?

– Маша, я только хотел показать им, что бояться нечего.

– И как? Показали?

– Показал. Но они оказались не готовы к этому.

– А чего же Вы ожидали? ПалСаныч, Вы ведете себя как… как я не знаю кто. Вы понимаете, что Вы наделали? И к чему это приведет?

ПалСаныч догадывался, что добром его выходка не кончится. Но думать об этом сейчас не хотелось. Потому что Маша наконец пришла. Потому что она искала ответы. А все ответы давно лежали на поверхности. Нужно было просто озвучить то, что она уже знает.

– Маш… – ПалСаныч виновато потерся носом о Машину шею. – Помнишь, ты говорила, что здоровых уже не осталось?

– Да…

– Ты ошибалась. Я здоров. Я излечился.

– Как? – раздражения в голосе уже не было, только интерес.

– Вот так! – ПалСаныч обхватил Машу за талию и легонько укусил за мочку.

– Ах Вы кусаться! – Маша ловко вывернулась, и через секунду ПалСаныч уже лежал на спине.

Он осторожно прижал к себе гибкое тело и прошептал прямо в укушенное ухо:

– Ты чувствуешь это? Мы невинны как дети…

– Да, наверно…

– Понимаешь, кураторы проекта сделали все слишком хорошо. Людям не оставили ни малейшей лазейки. И теперь все переполнены страхом. Страхом и виной. Слишком много и того, и другого. Надо сказать людям, что они ни в чем не виновны, что пиратские скачивания, порносерфинг, нетолерантность – это все чушь, ерунда…

– Наверно Вы правы, – согласилась Маша. – Слишком много страха. Но говорить бесполезно. Страх парализует. Каждый знает, что в кармохранилище есть доскональнейшее досье на него. Это надежней, чем петля на шее.

Маша вскочила и, порывшись в сумочке, протянула ПалСанычу свой коммуникатор.

– Возьмите, Вам он пригодится. Связь будет заблокирована, но это не важно. Я хочу, чтобы Вы все же прочитали мою работу.

– Но я и так ее читаю, тут же везде терминалы.

Маша прижалась к нему; ПалСаныч наклонил голову и дышал ей в затылок, слегка шевеля легкие светлые волосы.

– ПалСаныч, сегодня в Комитете все только о Вас и говорят. Вас признали неморальным человеком. Вечером Вас переведут на неморальную зону, там терминалы только на переговорных пунктах. И у меня нет пропуска туда. Я узнавала – легче получить пропуск в ад, чем к неморалам.

Маша еще крепче свела руки за его спиной. Она просто не хочет смотреть мне в глаза, – с горечью подумал ПалСаныч.

16

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…Разумеется, параллельно данному проекту совершенствовались и системы внешнего видеонаблюдения, которые охватывали все новые пространства. Это привело к тому, что стало практически невозможно совершить преступление и уйти от наказания. Теоретически возможность совершить преступление безнаказанно оставалась только у сотрудников, работающих «внутри» проекта – спецслужб и обслуживающего персонала. Но это уже никак не влияло на общую картину. Криминальная статистика резко сократилась.

Что позволило отказаться от уголовного Кодекса – вся социальная жизнь теперь регламентировалась исключительно моральным Кодексом. Этой реформой завершился переход от мягкого тоталитаризма к обществу без насилия.

Главным отличием морального Кодекса от уголовного было то, что все его статьи имели обратную силу и не имели срока давности. Это был революционный скачок, триумфально завершивший проект. Теперь все граждане были безусловно виновны; система управления и манипулирования была идеально налажена. И угроза социальных взрывов была наконец устранена…

17

Если смотреть поверхностным взглядом – жизнь почти не изменилась. Такая же комната в общежитии, такой же бессмысленный офис, только в другом районе. В районе со строгой изоляцией. Но внутри все было другим. Не было бытовых терминалов, которые давно стали неотъемлемой частью жизни. Их отсутствие пугало, как внезапно зазиявшая пустота на месте привычного пространства. Но здесь они были и не нужны – аккаунты неморалов деактивировались, доступ в сеть был для них закрыт.

Во всем чувствовалась обреченность. На проблемно-моральной зоне все ждали освобождения, хотя вслух и не говорили об этом; у каждого над столом висел календарь. Здесь календарей почти не было, здесь оставались навсегда. Отсюда была одна дорога – в ад. И остро, болезненно чувствовалась нехватка дофамина. К концу каждой недели люди становились угрюмыми и озлобленными, все ждали понедельника, ждали очередной дозы. И выхода из этого страшного цикла не было.

Общение с миром было сведено к минимуму – одно текстовое сообщение в неделю. Чтобы послать его, надо было идти на переговорный пункт к Андрею – лишь у него был доступ к каналу. Андрей был вольняшкой и в зону приходил только на работу. Он был словоохотлив, но говорил всегда об одном – о крыльях. ПалСаныч слышал об этом нашумевшем изобретении, но оно его совсем не заинтересовало. Если бы эти крылья были просто механизмом, тогда еще можно было попробовать. Но все оказалось гораздо сложнее – перед полетом множество датчиков вживлялось прямо в тело. А после полета все они извлекались из мышц. Две, пусть и несложные, операции ради полутора часов в небе – ПалСанычу это казалось слишком заморочным. Не говоря уж о том, что этот аттракцион стоил бешеных денег. А вот Андрея зацепило по-настоящему. Считалось, что датчики дают полное ощущение полета на собственных руках – этим многие бредили.

ПалСаныч надиктовывал сообщение Маше, а за дверью кабинки монотонно бубнил надоевший голос: «Еще пятьдесят восемь недельных зарплат, и я смогу…» Он совсем больной на голову, – подумал ПалСаныч. – Но его-то точно не госпитализируют; по нынешним меркам он – эталон здоровья. Его тараканы не пахнут паранойей, значит о нем можно не беспокоиться. ПалСаныч нажал «Отправить» и стал ждать ответа. Сразу подступили сомнения – стоило ли это писать, одни нудные жалобы. Маше будет неинтересно; у нее насыщенная жизнь, а он лезет в ее мир со своим дофамином. Вернее, как раз без него.

Через несколько минут пришел текстовый ответ. Маша снова повторяла, что не может достать пропуск на неморальную зону. И напоминала – организм сам способен вырабатывать эндорфины. И ПалСаныч знает как. Конечно, он знал. Он все это уже знал заранее и оттого чувствовал нарастающую горечь – еще один сеанс бездарно потерян, а следующий только через неделю.

ПалСаныч вышел на улицу, не думая ни о чем. Ноги сами принесли его в бар. Там подавали коктейли, в которые, если верить карте, входил и дофамин. По негуманной цене, но зато сверх положенной недельной дозы. Впрочем, ПалСаныч карте не верил – судя по ощущениям, кроме алкоголя в фирменном пойле ничего не было. Он подсел к стойке, не зная, что заказать. И вдруг поймал на себе чей-то цепкий взгляд. ПалСаныч огляделся – у стойки сидели две женщины. Просто сидели, ничего не заказывая. Это, наверно, то, что мне сейчас нужно. Не то, что я хочу, нет, вовсе нет. Но то, без чего совсем уж невмоготу. На негнущихся ногах он подошел к ближней:

– Я могу тебя угостить?

– Не надо. Пойдемте скорей, – женщина встала и, взяв его под руку, направилась к выходу.

Как будто боится, что я убегу, – отстраненно подумал ПалСаныч. – Это смешно. Хотя нет, это совсем не смешно. Ни капли не смешно. Женщина провела его по темной улице до женского общежития, поднялась на второй этаж и, открыв дверь, направила ПалСаныча в свою комнату. Только здесь она наконец выпустила его руку. ПалСаныч хотел включить свет, но женщина мягко остановила его – не надо. Она скинула плащ прямо на пол, оставшись в одном белье. ПалСаныча это почему-то не удивило. Наверно, так и надо, я просто чего-то не понимаю. Женщина вопросительно взялась за край майки – снимать? ПалСаныч молча кивнул, и она потянула майку вверх. Показалась грудь, и ПалСаныч совершенно непроизвольно выдохнул – нет! Женщина послушно опустила майку, сняла трусы и молча откинулась на кровать. ПалСаныч посмотрел на ее отверстую вагину, и вдруг вспомнил название – «срамные губы» – и понял, почему они называются именно так. Мне это надо, – подумал он, но мысль была какой-то неубедительной. – Ей это надо, я ведь как бы ей это обещал. ПалСаныч торопливо разделся и прилег рядом. Он старался думать о Маше, но эрекция не приходила. Женщина осторожно погладила его бедро, затем так же осторожно положила руку на его вялый член. Молча, как будто боясь сказать что-то не так.

– Смелее, – произнес ПалСаныч, безуспешно пытаясь придать голосу хотя бы бодрость. – Оживи его.

Она стала действовать активнее и даже проявила мастерство, которого ПалСаныч от нее не ожидал. Но ее умение не помогло – член изверг немного спермы, так толком и не отвердев. Женщина убрала руку и, сев на кровать, заплакала. Беззвучно, как будто и этим боясь его обидеть. ПалСаныч молча стал одеваться, не глядя в ее сторону; его разрывало от сострадания, но он не знал, что тут можно сказать. Он молча вышел, чувствуя себя последним негодяем. Я так не могу. Просто не могу, – думал он. – А это значит – мне здесь не выжить.

18

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…В прежние времена молодой специалист начинал буквально с нуля, а к относительному благосостоянию приходил лишь в зрелом возрасте. Поэтому он не был привязан к месту работы, не дорожил своим положением, а зачастую и вовсе был склонен к различным социальным экспериментам. Общество без насилия дало молодым зарплату категории «А», высшую для занимаемой должности, что гарантировало высокий уровень жизни. Исчезло извечное противоречие между потребностями молодости и возможностями зрелого возраста.

Положение стабилизировалось еще и тем, что любой демонстративный моральный проступок автоматически приводил к понижению категории заработной платы; серьезные же проступки карались изменением статуса виновного…

19

ПалСаныч снова сидел в переговорном и снова слышал из за двери голос Андрея: «Еще пятьдесят семь недельных зарплат…» Забавно, а в прошлый раз было пятьдесят восемь. Он что, действительно откладывает свои скромные зарплаты? И будет откладывать еще год, чтобы провести в небе полтора часа? Он точно больной.

ПалСаныч написал Маше о своем позорном сексуальном опыте. Подумал и добавил – мне здесь не выжить. И Маша опять ответила, что неморальная зона недоступна для нее. Но, возможно, она смогла бы достать пропуск в ад. Возможно, ад действительно будет лучшим выходом для него. ПалСаныч снова и снова перечитывал ответ, не веря глазам. Маша, ты рехнулась, – шептал он про себя. – Ты дура, дебилка, идиотка, сумасшедшая. Я здесь загибаюсь, а ты предлагаешь мне опуститься еще ниже. Ты крезанулась, Маша, ты полная, круглая дура. Дура. Он включил микрофон и стал диктовать: «Маша, я согласен. До встречи в аду». Кликнул «Отправить» и увидел сообщение на мониторе: «Ваш лимит связи исчерпан, подождите 6 дней, 23 часа, 42 минуты, 13… 12… 11… 10 секунд».

Надо было совершить очень серьезный проступок. Преступление. ПалСаныч постоянно прокручивал в голове различные варианты, но не мог выбрать ничего подходящего. Все серьезные проступки были так или иначе связаны с насилием, на которое он был не способен. В конце концов он выбрал эксгибиционизм. Зачем-то тщательно побрился, надел плащ на голое тело и вышел на вечернюю улицу. Но все оказалось трудней, чем он думал. ПалСаныч бродил по зоне до поздней ночи, но так и не решился распахнуть плащ. Презирая себя, он вернулся в общежитие. Это все не то. Нужно что-то совсем другое. Что-то, что я смог бы сделать.

Проворочавшись всю ночь, ПалСаныч так ничего и не придумал. Разбитый и невыспавшийся он пришел в офис; его мутило. ПалСаныч вышел на воздух к автоматам, взял кофе и подошел к группе сотрудников, вяло о чем-то беседующих. Он молча отхлебывал горьковатый напиток, не в силах уследить за нитью разговора. Обсуждали какие-то новости. Вещание в неморальной зоне велось, но это был странный инет, инет без интерактивности. Ленту нельзя было остановить, перепроверить по другим источникам, обсудить с экспертами. Возможно, именно так и проводилось зомбирование в период господства телевидения. Наверно, так. Единство взглядов и вкусов на неморальной зоне поражало новичков; впрочем, взгляды неморалов, по большому счету, никого не интересовали.

ПалСаныч смял картонный стаканчик, кинул его в урну, вернулся за свой стол и включил рабочий терминал с ограниченными функциями. Он занимался простейшими банковскими операциями внутри зоны и уже успел поднатореть в этом деле. Многие адреса, по которым шли переводы, он знал наизусть. Разумеется, все операции проводила программа, а он только задавал ей исходные данные. Но он уже понял, каким образом его данные преобразуются в переводы – то есть практически управлял процессом. В принципе, любой оператор мог перевести деньги на какой угодно счет, технически это было легко осуществимо. Никаких защит от несанкционированных операций не ставили – зачем? Экономические преступления давно были невозможны, в них не было никакого смысла. Преступник просто физически не успевал потратить украденные деньги, его отслеживали раньше. Минут за десять-пятнадцать.