Текст книги "/Soft/Total/ Антиутопия великого западного пути"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Они вернулись в отсек, и ПалСаныч познакомил Машу со своими друзьями. Она сразу очаровала всех – как, впрочем, и всегда; иначе и быть не могло. Криворучко заявил, что знакомство непременно надо обмыть; КуДзу и Кодер согласно закивали.

– Есть одно укромное место… – многозначительно сказал КуДзу, вставая.

Все сели в электромобиль, в котором сразу стало тесно и весело. Поблуждали по безымянным коридорам, оставили машину в каком-то расширении, прошли метров сорок по рельсам. В ответвлении показалась узкая вертикальная шахта с металлической лестницей. «Люк № 15», – прочитал ПалСаныч.

– За мной, – скомандовал КуДзу и полез вверх.

Они вышли на поверхность в редком сухом сосняке. Вереск, ягель, брусничник – ПалСаныч и забыл, что где-то еще есть такая красота. Университетский санаторий, где он проводил свои отпуска, стоял в полосе влажного ельника; после душного июньского города это казалось благодатью. Но сейчас, вдыхая холодный смолистый воздух полной грудью, он как будто вернулся в давно забытое детство. Как же я мог все это забыть? – Воспоминания нахлынули разом, поражая точностью и яркостью. Вот я и дома, – подумал ПалСаныч. – Как незаметно пролетела жизнь – совсем не там и совсем не так. Но кто же мог знать, что ад и есть мой настоящий дом. Вернее, наш дом. В который все мы наконец вернулись. КуДзу, Кодер и Криворучко – теперь это моя семья. И Маша… По крайней мере сейчас она тоже моя семья. От этой мысли стало тепло и спокойно.

– Ну как? – гордо спросил КуДзу.

– Здорово! – искренне восхитилась Маша. – Но вы уверены, что это не расценят как побег?

– Не напрягайся, дальше ада не сошлют, – улыбнулся ПалСаныч, чувствуя себя заправским чертом.

КуДзу повел их по едва заметной тропинке к двум поваленным соснам; на них и расположились. Криворучко достал из рюкзака три бутылки темно-красного вина и пять разнокалиберных стаканов. Разлили по первой и выпили, конечно же, за прекрасную даму. Потом за знакомство, потом еще за что-то. ПалСаныч пребывал в каком-то блаженном расслаблении; жизнь была прекрасна и удивительна. День пролетел совершенно незаметно.

Стемнело; сосны вокруг превратились в темные монолиты, детали пейзажа стали неразличимы. Вино закончилось, и холод подступил вплотную; руки начали мерзнуть. Маша встала.

Стемнело; сосны вокруг превратились в темные монолиты, детали пейзажа стали неразличимы. Вино закончилось, и холод подступил вплотную; руки начали мерзнуть. Маша встала.

– Спасибо, все было так чудесно! К сожалению, мне уже пора…

Криворучко аккуратно собрал стаканы и бутылки; через пару минут на поляне не осталось никаких следов пиршества. Краем глаза ПалСаныч заметил, что Машин стакан почему-то удостоился отдельного пакета.

28

Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»

…Программа всеобщей чипизации была проведена через 4 года после ее триумфального провала. Для этого потребовалось совсем немного – вывести в топ несколько историй о нелепых смертях, наступивший вследствие небрежного обращения с браслетами мониторинга здоровья. Несколько недель бурных обсуждений – и люди сами захотели, чтобы их обезопасили. Защитили от них же самих. И браслеты были заменены чипами биомониторинга.

Проведение массовой чипизации стало одновременно и масштабной проверкой рычагов управления обществом – и эта проверка прошла блестяще. Иначе и быть не могло – кто управляет инет-рейтингами, тот управляет и общественным мнением.

Технически проект софт-тотал был реализован совершенно безукоризненно, как по учебнику. На каждом этапе люди получали именно то, чего действительно хотели – безопасность и удобство. Все больше безопасности и все больше и больше удобства. Никого ни к чему не принуждали, все делалось исключительно добровольно. Неприменение насилия делало невозможной любого рода организованную оппозицию – ей просто не на кого было опереться. В таких условиях никакое организованное сопротивление просто не могло возникнуть.

Тем не менее всегда находились отдельные критиканы, заявляющие об урезании личных свобод и всесилии Комитета. Можно было не обращать на них внимания, поскольку всерьез их никто не воспринимал. Но Администрация поступила иначе. Тема Большого Брата и всесильной охранки была выведена в топ. И после коротких, но бурных обсуждений начался стихийный сбор подписей под заранее подготовленным обращением к Комитету. Отвечая на предъявленные обвинения, пресс-секретарь Комитета еще раз подтвердил необходимость сбора данных о поисковых запросах, веб-серфинге и закачках, так как этого требуют интересы общественной безопасности. Но при этом, подчеркнул он, Комитет не претендует на монопольное владение этой информацией. Мы живем в прозрачном мире, где информация доступна всем.

Концепция прозрачного мира кардинально изменила всю систему контроля и манипуляций. Никогда прежде тотальное слежение не было возможным – из-за ограничения численности сотрудников Комитета. Теперь же все ограничения были сняты; численность уже не имела значения. Все следили за всеми, и каждый следил за каждым. Вернее, даже не следил, но в любой момент мог следить, что, в сущности, имело те же последствия. Практически общество перешло в режим самоконтроля. И самообслуживания при распределении личной вины.

Самая мягкая из общественных формаций оказалась и самой надежной…

29

Маша приезжала по выходным; их встречи не отличались особым разнообразием. Торопливые ласки, секс, короткие прогулки, отрывочные разговоры. За пределы зоны никто не выходил – зима уже вступила в свои права, и люк № 15 был погребен под снегом. Иногда они уединялись в старом заброшенном бункере, найденном КуДзу в одной из его долгих прогулок. Маша рассказывала о проблемах города, о невротической эпидемии; судя по всему, ситуация накалялась и грозила взрывом. ПалСаныч старался ее отвлечь, но это плохо ему удавалось; с каждым разом Маша становилась все более неулыбчивой и отрешенной. Иногда она пропускала выходные, но всегда звонила, чтобы предупредить. А в конце марта она просто исчезла; телефон, как обычно, не отвечал. ПалСаныч не находил себе места – но что он мог сделать? Маша не первый раз вот так внезапно выпадала из его жизни; и нельзя было предсказать, когда она вновь объявится и объявится ли вообще.

Как-то после ужина ПалСаныч подошел к Кодеру.

– Я хотел спросить… Ты же читал «Общество без насилия»? И как тебе?

Кодер чуть заметно поморщился.

– Просмотрел. Не понравилось. Все очень скомкано, примитивно и упрощенно. И очень похоже на ложь – даже там, где общая тенденция угадана верно. Ну и подтасовок немало, особенно в историческом обзоре. Пиратские партии там упомянуты вскользь, а о викиликсе вообще ни слова.

– Что такое викиликс? – не понял ПалСаныч.

– И ты не знаешь? – удивился Кодер. – Ладно, проехали. Короче, этот опус – типичная комитетская стряпня. По форме чуть ли не критиканство, а по сути весьма тенденциозная вещь.

ПалСанычу нечего было возразить; его напрочь сразил этот неведомый викиликс. Который, судя по всему, сыграл важную роль в социальной истории. И о котором он, завкаф социстории, сегодня впервые услышал. Кодер продолжал:

– А в конце твоя барышня и вовсе завирается – про обвал экономики и мегакризис. Какая у них экономика? Перекладывание бессмысленных бумажек в офисах и бесконечное пережевывание очевидного в универах. Да еще сфера услуг – парикмахеры, косметологи, визажисты. Это не экономика, это имитация экономики. Все реальное производство уже давно здесь, в аду. И ему ничего не грозит, насколько я знаю. Администрация боится совсем другого. Паники, социальных потрясений. Реальных изменений. А у твоей Маши получился какой-то роман ужасов – прощай, человечество, конец света на пороге.

– Но в городе уже паника! – перебил его ПалСаныч.

– Ничего, переживут, – небрежно бросил Кодер, – им это даже полезно.

ПалСаныч не ответил. Он молча сидел, собираясь с мыслями. Хотелось найти чеканную формулировку, но в голову, как назло, ничего не приходило. Наконец он решился просто выплеснуть из себя то, что зрело в нем последние дни.

– Кодер, ты мог бы взломать кармохранилище?

– Зачем?

– Ты притворяешься или действительно не понимаешь?! – ПалСаныч повысил голос. – В городе сейчас совсем плохо, люди слетают с катушек…

– Они не люди, – спокойно возразил Кодер. – Это мы – люди, мы – человечество. Ад. А кодексопослушные моралы уже давно не люди. Они марионетки, механические паразиты, ни на что не годные.

– Ты это серьезно?!!

– Более чем. Человек – это индивидуальность. Тайна, закрытая от всех. Суверенность. А они сами добровольно отказались от своей индивидуальности. В них уже нет никаких тайных глубин – сеть высосала их досуха, до последнего грязного секрета. В них не осталось ничего человеческого.

– Ты не можешь обвинять их в том, что они поменяли приватность на безопасность! – ПалСаныч с трудом сдерживал себя, чтобы не сорваться на крик. – Время было смутное, а у них дети… Что ты вообще в этом понимаешь?!

– При чем тут безопасность, – усмехнулся Кодер. – Ты больше верь своей Маше. Террор, смутное время – это все выдумки Комитета. На самом деле моралы без колебаний променяли конфиденциальность на удобство. Всего лишь на удобство. И продолжают менять каждый день. Если бы вообще никогда не было никакой угрозы – они все равно так же радостно побежали бы продавать свою свободу. Потому что на хрен она им не нужна, и никогда не была нужна. А вот без удобств они уже не могут.

– Да, они слабые. И они на самом деле многое потеряли, – от волнения ПалСаныч с трудом подбирал слова. – Но они… Они, по крайней мере, не считают, что мы хуже их…

Кодер хмыкнул, коротко и выразительно.

– Что они вообще о нас знают? Они думают, что мы наказаны за нарушение Кодекса. Как будто мы его принимали и чтили, а потом вдруг нарушили и вот несем наказание. Но все совсем не так. Мы с самого начала отвергли этот Кодекс и никогда не подчинялись ему. Каждый из нас в одиночку сделал этот выбор. Понимаешь? Один на один с системой. Но моралисты – бессильное стадо, они уже ни на что не способны в одиночку. Если их не устраивает собственная жизнь – пусть меняют свой гребаный Кодекс. Сейчас их действительно приперло – и у них наконец появился шанс. А ты хочешь его отнять. Котел уже кипит и готов взорваться, а ты ищешь предохранительный клапан, чтобы сбросить пар.

– Да ничего они не изменят! – в отчаянии воскликнул ПалСаныч. – Они так и будут срываться, и страдать, и умирать! Но ничего не смогут изменить! Потому что все они раздавлены непосильным грузом вины! И вот сейчас у нас появилась возможность снять этот груз, освободить их от вины, сделать наконец свободными! А ты… Ты просто самовлюбленный сноб, ненавидящий всех, не похожих на тебя!

– Профессор, ты же гуманитарий, – перебил его Кодер с досадой. – Ты лучше меня должен знать, что свободу нельзя вот так взять и подарить, что ее надо завоевать. В опасной борьбе. А иначе это получится не свобода, но очередная наебка.

– Для них это будет освобождение, – упрямо продолжал ПалСаныч, – по сравнению с тем, что есть… Им сейчас это нужно больше всего.

– Это прежде всего нужно Администрации, – возразил Кодер. – Сделать перезагрузку, обнулить счетчик грехов. Стравить пар. Чтобы потом начать все заново. Начать новый цикл, в точности такой же. И самое приятное для них – что ничего не надо менять. Пока снова не накопится критическая масса вины. А как накопится – опять найдут какого-нибудь дурачка…

– Какого дурачка? – не понял ПалСаныч.

– Тебя, – усмехнулся Кодер. – Ты что, еще не понял, зачем ты здесь? Как ты прошел в ад с последней моделью Макса, набитой секретными адресами и кодами? Нас же элементарно хотят развести. Сделать все нашими руками, а потом нас же объявить преступниками, устроившими теракт.

– Не может быть! – не поверил ПалСаныч. – Если бы Администрация или Комитет этого хотели, они сами давно стерли бы всю базу.

– В том-то и фишка, что они не могут, – терпеливо объяснил Кодер. – То есть базу-то потереть – это запросто; но они обязательно оставят где-то копии. Просто не могут не оставить, в этом их суть. Но главное – никто же не поверит, что нигде не осталось бэкапа. Понимаешь? Они ничего не могут сделать сами, для этого им нужны мы. Потому что только нам и поверят в таком деле. Когда из ада придет подтверждение – да, стерли, проверили, не осталось ни одной копии. Вот что им нужно.

– Ты хочешь сказать, что Маша… – начал ПалСаныч, но Кодер тут же перебил его:

– Это ваши отношения, тебе в них и разбираться. А мне своих забот хватает.

ПалСаныч надолго замолк. Очевидность ситуации он понял мгновенно, одной общей картиной; но эмоциональное понимание накатывало постепенно, резкими болевыми толчками. Кто он Маше? Что все же было между ними? Несмотря на прозрачность происходящего, все время присутствовала какая-то недоговоренность, какая-то необъясненность, оставляющая смутную надежду. ПалСаныч вслушался в себя. Нет, ничего определенного. Все фантазийные причины и оправдания, лихорадочно прокручиваемые в сознании, были химерами. Психические механизмы защиты. Отрицание.

Значит, Маша врала – все время, с самого начала. С этим надо смириться. С этим надо будет жить.

30

ПалСаныч не понимал, как он мог ничего не замечать все это время. Теперь же наоборот, вся эта игра казалась ему слишком топорной, специально рассчитанной на своевременное разгадывание. Казалось, что за ней скрывается какая-то более тонкая игра, смысл которой от него ускользает. Самые нелепые подозрения крутились в его голове постоянным невнятным фоном.

Надо было жить дальше. Понятно, чего они хотят от меня, – думал ПалСаныч. – Кодер все разложил, яснее некуда. И черт с ними. Сейчас важно другое – чего же хочу я. Маша все время подводила меня к нужным решениям, как слепого щенка. Надо вернуться к самому началу, чтобы понять – чего же я действительно хочу.

И ПалСаныч снова и снова прокручивал в памяти все встречи с Машей, все слова, все жесты и прикосновения. Но от этого картина становилась только сложней и запутанней. Хотя главное все же было совершенно очевидно – кармохранилище надо уничтожить. Карфаген должен быть разрушен. Элита действует в собственных интересах, – вспомнил ПалСаныч. – Но в данном случае эти интересы снова совпадают с интересами общества.

Наверно, так все и было задумано изначально. Он гуманитарий, специалист по словам, и ничего не умеет, кроме как убеждать. Поэтому и выбрали именно его. И КуДзу скорее всего оказался здесь не случайно; возможно для него бывший профессор все еще является авторитетом.

Надо попробовать снова, – думал ПалСаныч. – И подготовиться заранее, не мямлить, как в прошлый раз. Тогда Кодер просто уничтожил меня; но теперь у меня больше нет уязвимых мест. Хуже всего, что такое нужное дело инициировано Комитетом. Комитет нигде не любят, но в аду эта нелюбовь перерастает в брезгливое презрение; любая инициатива Комитета здесь заранее обречена на провал.

Оставалось только надеяться, что в обсуждении никто не помянет ни Комитет, ни Администрацию – хотя бы из деликатности. Все же именно он оказался жертвой профессионально просчитанной операции Комитета; вряд ли кто-то захочет бередить его свежую рану.

ПалСаныч подготовил хорошую речь, с убедительной статистикой, обоснованными выводами и несколькими умело дозированными риторическими приемами. И вечером, когда все собрались у стола, он снова заговорил о своем Карфагене. Все слушали, не перебивая; ПалСаныч обращался в основном к Кодеру, сидевшему напротив. Но закончив, он неожиданно повернулся к КуДзу.

– КуДзу, а что ты об этом думаешь?

– Я думаю, Профессор, что тебя несет. Что тебя захватило, и теперь ты считаешь себя мессией, спасителем, призванным освободить людей от первородного греха.

– Для чего, блять, освободить?!! Чтоб они впредь жили морально и безгрешно, как автоматы?! Да?! Я хочу вернуть им свободу воли, чтобы они могли жить, как люди! – взорвался ПалСаныч.

Я действительно матюгнулся? – поразился он. Когда же я последний раз матерился вслух? Наверно, еще в студенчестве. А я, похоже, проигрываю свою битву вчистую. Но надо идти до конца, в третий раз меня просто никто не будет слушать. ПалСаныч обреченно перевел взгляд.

– Криворучко?

– Я пас, – пробасил Криворучко, – мне все равно. Хотите – стирайте, я не против.

– Кодер?

– Я в прошлый раз уже все сказал, – спокойно ответил Кодер. – Мне моралов не жалко.

– Потому что не люди?

– Не люди.

– А я? Я по твоему – человек?

Это был последний довод; других не было.

– Ты изменился. Ты, Профессор, считай, родился заново.

Кодер говорил с той же ленивой уверенностью, но по чему-то неуловимому в его голосе ПалСаныч понял – задел. И, задев, уже победил; он профессионал и теперь это игра на его поле. Пора заканчивать – технично и без суеты.

– Я был точно таким же, как они. Поверь. Почему же ты думаешь, что они не могут измениться?

– Ты не такой! – Кодер впервые повысил голос, что было ему совсем не свойственно.

– Точно такой же, – теперь спокойствие излучал ПалСаныч. – И знаешь, что меня изменило? Маша сняла с меня капельку греха. Всего лишь глоток невинности – и я вдруг понял, что все мое досье – чистый бред. Что нет никакой вины; что я ни в чем не виновен – ни перед собой, ни перед людьми. Свободен и невиновен…

– Красиво излагаешь! – вставил КуДзу, заполняя паузу.

– А сегодня мы можем освободить всех! Весь регион одним ударом, – закончил ПалСаныч, стараясь уберечь интонацию от излишнего пафоса.

– Ага, а завтра все освобожденные вновь побегут менять свободу на пряники! – язвительно бросил Кодер.

– Все? Ты уверен, что все?

Кодер не ответил, но все было ясно и без того. Он не был уверен. Я прав, – подумал ПалСаныч, – но дело решило совсем не это. Победил специалист по словам. Комитет не ошибся. Хотя, был бы я неправ – вряд ли я смог бы убедить Кодера.

31

ПалСанычу снилось, что он читает лекцию в универе. Несколько десятков студентов с незапоминающимися лицами смотрели ему в рот, а он вещал с кафедры:

– Жизнь мужчины чрезвычайно коротка. Но он должен успеть сделать три вещи: отладить код, совершить преступление и сочинить свою версию «Мурки».

– Зачем? – спросил откуда-то с задних рядов голос, похожий на Машин.

– Как зачем? – ПалСаныч поразился непониманию очевидного. – Чтобы оправдать свою жизнь.

– А что должна сделать женщина? – снова спросил тот же голос.

– Ничего. У женщины нет оправданий.

ПалСаныч проснулся, мокрый от пота; сердце бешено колотило в ребра. Он откинул одеяло и лежал, не открывая глаз, стараясь удержать ускользающее воспоминание. – Что за бред, какое оправдание, зачем? Женщине не нужны никакие оправдания. Дети нужны, а оправдания излишни. Дети – единственный разумный ответ на вопрос о смысле жизни. А у меня даже детей нет, хотя по возрасту мне пора уже внуков в школу провожать. И у Маши нет. Или есть? У нее идеальная грудь и упругая вагина нерожавшей женщины; но это еще ни о чем не говорит. Могло быть кесарево, шрамы уже научились делать совершенно незаметными. И с вагинопластикой последние годы что-то мудрили, как раз на предмет упругости влагалища. Как это ни дико, но все мои ощущения могли быть искусственными.

Что я вообще о ней знаю? Сколько ей лет? Я всегда считал, что где-то около двадцати пяти; но если она из Администрации, гуманитарное образование может быть только вторым, и диссер тоже второй. Значит ей уже за тридцать – надо же, никогда бы не подумал.

Она действительно натуральная блондинка? И светло-янтарный – это настоящий цвет ее глаз? Я не знаю даже этого. С первой же встречи она была воплощением моего идеала, все мои вкусы и предпочтения сошлись в ней, как в фокусе. Видимо, все так и было задумано. Но какая она на самом деле?

Кто для нее Антон и сколько у нее таких Антонов? А может, она давно замужем? И дома ее ждет пара очаровательных ребятишек? Почему-то никогда не спрашивал ее об этом. С Машей я всегда чувствовал такую полноту бытия, что даже в голову не приходило, что для нее это могло быть всего лишь частным фрагментом жизни.

Она притворялась все это время. Или не притворялась? Если Маша из Комитета, а все говорит именно за это, она должна быть прекрасно подготовлена. Великолепный человеческий материал – генетический отбор и постоянная тренировка. Она могла и не имитировать оргазм и желание, но действительно испытывать все это. Искренне верить в то, что делала и говорила. Их к этому готовят. А если Маша верила…

ПалСаныч понял, что он вновь попадает в ту же самую ловушку; о чем бы он ни думал в последнее время, он неизменно приходил к одному. Он всеми возможными путями пытался представить Машу жертвой, такой же, как и он сам. Но Маша никоим образом не жертва, она хищница. Она – элита, как ни пафосно это звучит. А он – нет. Это различие глубже, чем расовое или половое. Они действительно люди разных пород. Маша входила в элиту по рождению и воспитанию; она убила бы, не задумываясь – если бы решила, что это необходимо. Никто не любит Администрацию; это естественно. Но расхожее мнение, что элита примитивна и не способна к рефлексии, в корне неверно. Еще как способна! Но она способна еще и действовать – и отключать рефлексию на время действия. А он к этому органически не готов, как и все его друзья. Поэтому он никогда не смог бы перешагнуть через Машу. А она через него? – нелепый вопрос.

Возможно, она и могла в него влюбиться – как в Героя, человека судьбы. Архетипы все еще практически всемогущи. Но в этом измерении она сама становилась Невестой, а это сразу же ставило ее перед выбором – помогать Герою низвергнуть Отца или помогать Отцу уничтожить Героя. И в ее выборе не было никаких сомнений.

Черт возьми, о чем я только думаю! – оборвал себя ПалСаныч. Время было против него; надо было не думать, а действовать. Но до подъема оставалось еще часа полтора, и он продолжал думать, думать об одном и том же.

32

Вечером Кодер отдал ПалСанычу Макс.

– Пользуйся, мне он больше не нужен.

– И как? Все расшифровал?

– Да. И в основном разобрался с кодом. Нам не просто открыли вход, но еще и постелили ковровую дорожку.

– Значит, мы сможем зайти на сервер Администрации? – уточнил ПалСаныч.

– В принципе, да, если Криворучко сумеет считать отпечаток Машиного пальца. Если нет – придется тебе снова ее пригласить.

– А ты сможешь взломать защиты кармохранилища?

– Проблема не в этом. Хакнуть можно практически все, было бы время, – терпеливо объяснил Кодер. – Но я войду в систему как Маша Эпштейн и смогу действовать только в рамках ее полномочий. Любое несанкционированное действие сразу будет отслежено снифферами, и сеанс тут же закроют.

– Значит, ничего нельзя сделать? – с тревогой спросил ПалСаныч.

– Не совсем так. Можно запустить вирус, замаскированный под системное приложение, и дальше он все сделает сам. Но мы не будем ничего контролировать, мы вообще потеряем связь с ним. Именно этого от нас и ждут.

– Я напишу, – вмешался КуДзу. – Там ничего сложного. Потрем все на хрен, чтоб и следов не осталось!

– Нет, – жестко отрезал Кодер, – никакой самодеятельности.

– Но почему?! – взвился КуДзу. – Вход же открыт! Когда еще у нас будет такая возможность! Неужели мы ее упустим?

– Нет, – спокойно ответил Кодер. – Наоборот, мы не просрем такую чудесную возможность, истратив ее на стирание дурацкой базы. Мы используем ее по полной программе.

– Как? – не понял КуДзу.

– Мой демон найдет каталоги Администрации и перешлет мне все идентификаторы. Вот тогда и начнется настоящее веселье. Если сниффер закроет сеанс, я тут же войду под другим именем. Автоматически. Я получу полный доступ к системе – как будто никаких защит там нет. Давно хотел кое-что в ней поправить.

– С идентификаторами у тебя ничего не выйдет, – возразил КуДзу. – Они же в закрытой сети, в нее нельзя попасть снаружи. В принципе нельзя.

– В закрытой, – согласился Кодер. – Но когда мы с Криворучко работали на Администрацию, мы оставили там парочку интересных вкладок. Так что, думаю, все получится.

– А как же база? – спросил ПалСаныч.

– Да сотрем мы эту гребаную базу, раз уж тебе так приперло, – великодушно согласился Кодер. – Хочешь, я даже кнопку сваяю, чтобы ты лично смог по ней кликнуть? И реквием какой-нибудь запустим, для торжественности.

– Не надо ничего усложнять, – поморщился ПалСаныч. – Главное, сотрите все надежно, чтобы никто не смог починить.

– Не смогут, – уверенно пообещал Кодер. – То есть что-то выборочно, конечно, можно восстановить. Но там слишком много информации, поднять базу будет нереально.

– Будет все, как ты хотел, – вмешался КуДзу, – всеобщее отпущение грехов и полная перезагрузка.

– Ибо погрязли люди в грехах, и не было им надежды, пока не пришел спаситель, он же Профессор, – торжественно продекламировал Криворучко.

ПалСаныч невольно улыбнулся.

– Кончайте выебываться! – отмахнулся он. – И делайте уже что-нибудь!

Для начала нужно было смоделировать палец по отпечатку. ПалСаныч думал, что Криворучко сейчас соберет на коленках что-то мудреное из винтиков, проводков и жевательной резинки. Но все оказалось проще. Аппарат достали из шкафа, видимо им пользовались не так уж редко. Криворучко объяснил, что хотя для идентификации необходимо имитировать несколько характеристик пальца – рисунок линий, температуру, давление – уникальной по сути является только одна, остальное моделируются элементарно. Главное – иметь отпечаток, остальное дело техники. А отпечаток был просто идеален, как будто его оставили специально.

КуДзу отладил свой код на удивление быстро и теперь валял дурака, без конца оттачивая дизайн Большой Красной Кнопки, которая должна была запустить процесс стирания. Все ждали Кодера, который постоянно запускал и перепроверял фрагменты программы, расставляя и снимая контрольные точки. Ошибиться было нельзя – скорее всего, войти в систему можно будет лишь один раз, второй попытки не будет.

33

Акцию назначили на среду. Кодер сказал, что сеть Администрации они атакуют с терминалов электростанции, во время дневной смены. Все уже готово, и вероятность успеха – почти девяносто процентов. ПалСаныч давно ждал этого, но все равно был захвачен врасплох. Мысли лихорадочно замелькали в голове, и он вдруг понял, чего ему хочется на самом деле.

– Знаешь, просто стереть базу недостаточно. Надо объяснить людям, что все их так называемые преступления на самом деле не стоят выеденного яйца, что все это сплошной блеф для блокировки мозгов. Ты мог бы перехватить управление трансляционной лентой?

– Попробую, – Кодер довольно оскалился, идея ему явно понравилась. – Вдарь им, Профессор, авось и ты на что сгодишься.

– Карму-то нам позволят стереть, в этом я не сомневаюсь. Но вот с трансляцией не уверен…

Кодер взглянул на него с легким сожалением.

– Профессор, ты хороший человек. Тебя потому и выбрали, что в тебе есть стержень, внутренний закон, который для тебя выше Кодекса. И в этом ты схож с нами. Но посмотри – на весь барак один ты у нас гуманитарий, остальные сплошь айтишники. А знаешь почему? Мы все попали сюда потому, что способны защищаться. Мы умеем работать в сети, не теряя конфиденциальности. Мы знаем все ловушки нета и знаем, как обойти их. В отличие от моралов, которым не позволено ничего, которых принудительно сдерживают на юзерском уровне искусственными запретами. Сегодня даже для того, чтобы просто получить техническое образование, надо подать заявление в резерв; все остальные надежно ограждены от ненужных знаний. Технократия в чистом виде. Естественно, моралы трепещут перед Администрацией – ведь там работают профессионалы. Они кажутся юзерам-дилетантам всемогущими и всеведущими небожителями, от которых ничего не скрыть.

– А мы – любители, – встрял КуДзу, – и потому мы всегда будем на шаг впереди!

– Правильно, – согласился Кодер. – Профессионалы – это люди, обученные тому, что создали любители. Так что не дрейфь, Профессор, все схвачено. Завтра сеть будет нашей.

ПалСаныч мерил зону шагами, не находя себе места. Казалось, время остановилось. Он вернулся в отсек, прилег и закрыл глаза, даже не надеясь, что удастся заснуть. Но почти сразу же забылся в тревожном рваном сновидении. Ему снился марш – бетонная дорога, холодный косой дождь, пронизывающий ветер, сапоги, тяжелые от налипшей грязи, давящий в плечо ремень автомата. У ПалСаныча не было таких воспоминаний; это была чужая жизнь, промелькнувшая некогда в каком-то забытом фильме или книге. Кто-то впереди скомандовал: «Песню запе-вай!» И рота затянула: «Эх, судьба походная, наша жизнь расходная…» ПалСаныч пел вместе со всеми. Во сне он сразу вспомнил и слова, и мотив. Песня называлась «Одноразовая жизнь», и пелось в ней о друзьях, пропавших из вида.

Затем провал, разрыв, бетонка исчезла, и ПалСаныч оказался в универе, на каком-то юбилее. Он сидел в президиуме на сцене в неуместно грязных сапогах и выцветшем комбезе, пропотевшем до соляных разводов. Звучали торжественные речи, обычные благопристойные глупости; зал скучал. На сцену взошел человек в строгом костюме, до жути похожий на него. Докладчик стоял спиной к президиуму, и ПалСаныч не мог видеть его лица. Он вглядывался в незнакомца, пытаясь найти какое-то явное отличие – и не находил. Человек оперся о кафедру его жестом, достал из нагрудного кармана бумажку и стал читать его голосом:

– Жизнь мужчины чрезвычайно коротка. Но он должен успеть…

ПалСаныч вдруг почувствовал, что плечу непривычно легко – автомат куда-то пропал. Волна панического ужаса накрыла его, выталкивая из сна. Он очнулся в тревоге; тело корчило соматическими признаками животного страха. ПалСаныч стряхнул остатки сна и вспомнил – сегодня! Невнятная тревожность мгновенно сменилась лихорадочным возбуждением, он вскочил и быстрым шагом направился в сторону кухни. Чашка хорошего кофе – вот что мне сейчас нужно, – подумал он. – И я буду готов ко всему.

34

В 8:00 дневная смена заступила на дежурство. К двум часам все собрались в центральном зале. Обеденный перерыв – лучшее время для атаки; время, когда весь регион сидит, уткнувшись в экраны. На которых прокручивается рекомендованная к просмотру лента дневных новостей.

Кодер сел в кресло и посмотрел на друзей.

– Кто-нибудь хочет что-то сказать?

Все молчали.

– Нам ли жить в страхе. Дальше ада не сошлют, – нервно усмехнулся ПалСаныч.

– Ну, тогда поехали! – сказал Кодер, ни к кому не обращаясь.

Он включил терминал, поколдовал немного с параметрами загрузки, на секунду замер, а затем с лету жамкнул по клавише. Криворучко подключил эмулятор отпечатка, Кодер ввел пароль. Его пальцы летали по клавишам, как у пианиста, играющего на пределе своей скорости. Все напряженно следили за экраном. Кодер запустил свою программу, на мониторе замелькали колонки символов. И вдруг все исчезло, экран обновился, и на пустом фоне всплыло окно «Сеанс завершен».