Текст книги "Слезы Чёрной речки"

Автор книги: Владимир Топилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Однако через какое-то время ему пришлось остановиться и укрыться за огромным кустом таволожника: недалеко возникла режущая звериный слух человеческая речь. Она слышалась только на одном месте, и медведь понял, что гости остановились. Затем потянуло едким дымом. Любопытный зверь зачихал, закашлял и зафыркал, но про себя, негромко, поэтому недовольство медведя не было услышано людьми.

Вскоре шум удалился. На стане стало тихо, казалось, что люди покинули место стоянки и ушли совсем. Но медведь, доверившись своим органам чувств, прекрасно понимал, что у костра есть живые существа. Он подкрался так близко, что своими подслеповатыми глазками мог спокойно рассмотреть их.

Один зверь был очень похож на сохатого. Но только это был явно не сохатый. Медведь не единожды видел исполинов тайги: сохачи были с рогами, в шерсти и без каких-то там хвостов. У этого зверя не было ни рогов, ни шерсти, а сзади росла пышная «метелка».

Второй был человек. Человека медведь узнал сразу. Это понятие передалось ему с молоком матери. Однако неожиданная встреча нисколько не испугала, возможно, молодой медведь еще не был знаком с коварством двуногого существа.

Человек спокойно сидел под деревом у затухающего костра и безраздельно властвовал над огнем. Да! Медведь видел это и даже немного испугался. Видел, как человек взял в руки горящую головешку, поднес ее ко рту, проглотил маленький кусочек пламени, стал пускать изо рта густые и вонючие клубы дыма.

Леха докурил, вырубил талиновый куст под удилище и, зацепив на конце конский волос мушкой, принялся махать руками на воду. Подобного медведь не видел никогда в своей жизни! Любопытный зверь, продвинувшись вперед, «подшумел» сам себя и выдал свое присутствие. Верба почувствовала зверя, призывно заржала. Но хозяин не слышал голоса кобылы: порожистая, шумная река заглушала посторонние звуки. «Обрыбачив» ямку около костра, Леха направился выше по реке и быстро скрылся за крутым поворотом.

А медведь все свое внимание переключил на Вербу. Звук, издаваемый кобылой трясущимися губами, для него был нов и так необычен, что, от удивления усевшись на задницу, он стал наблюдать за «чудо-сохатым».

Кобыла закрутилась за деревом, пытаясь освободиться. Но крепкие руки хозяина потрудились на совесть. Кобыла обезумела от страха перед надвигающейся опасностью, она металась из стороны в сторону, взлягивала передними и задними ногами, подпрыгивала вверх, каталась через спину и заворачивала голову неимоверным образом. Но медведь медлил с нападением. Более того, он даже не думал нападать на лошадь.

Зверь просто сидел и смотрел «концерт», который показывала Верба.

От настойчивых и резких усилий лошади коновязь лопнула в перехвате, как конский волос от резкого рывка старого тайменя. Верба наконец почувствовала себя полностью свободной. В восторге она высоко подпрыгнула вверх, расправила изогнутую коромыслом спину, взбила гриву, подняла хвост и, с места взяв в карьер, стремительно поскакала вниз по реке. Дорогу домой кобыла знала прекрасно.

Медведь не побежал за ней. Теперь хозяина тайги интересовали другие вещи. Объемистая торба валялась неподалеку в кустах. Торба пахла очень вкусно, но в ней ничего не было. Похлопал лапой – звучит плохо. Зверь разорвал торбу на несколько частей.

Содержимое второй берестяной торбы обрадовало больше. Когтистые лапы разорвали на две половинки емкость с трехдневными запасами провианта парней. Сухари, крупы, сало, сахар и прочие продукты переместились в медвежий желудок. Особенно понравился сахар.

В поисках белого лакомства он разорвал на кусочки большой лохматый мешок, спальник Андрея.

После сладкого медведю захотелось пить. Он неторопливо засеменил к воде, увидел несколько пойманных и выкинутых на берег хариусов. Медведь был бесконечно благодарен щедрому рыболову.

В предчувствии очередного угощения сообразительный хозяин тайги последовал за ушедшим человеком вверх по реке. Инстинкт не обманул, и он наткнулся на очередную кучку хариусов. Съев и эту порцию рыбы, быстро понял суть процесса. Он просто шел на уважительном расстоянии от человека и ел Лехиных хариусов.

Однако в любом деле всему наступает конец. Медведь насытился, стал забавляться, шалить. Он подкидывал рыбу вверх, отбивал лапой, рвал на мелкие кусочки, закидывал в кусты. В один момент совершенно случайно хариус упал в реку, полетели брызги. Эта забава так понравилась зверю, что он выкинул в реку всю рыбу и приблизился к Лехе на расстояние брошенного камня. Спрятавшись в кустах, он внимательно наблюдал за Лехой в ожидании очередной серебристой рыбины. Если же человек по какой-то причине долго не вытаскивал из воды хариуса, медведь начинал нервничать, сердито растягивал тонкие губы и, как бы подгоняя своего «кормильца», фыркая.

Медведю надоело лежать. Зверь медленно, осторожно, но в то же время миролюбиво подошел к рыболову и остановился на камне в каких-то трех-четырех шагах. Леха его не заметил, в азарте продолжая закидывать со свистом режущую воздух мушку. Медведь удивился интригующему звуку. Он пытался рассмотреть своими подслеповатыми глазками пространство вокруг себя, выискивая незнакомую муху, но, когда это не удалось, встал на задние лапы, в дыбы. С необычайным проворством и по-детски шаловливо стал размахивать лапами. Он пытался поймать ловкое насекомое, пищавшее то справа, то слева от его косматой головы. На помощь лапам пришла оскаленная пасть. Медведь удивительно ловко хапал воздух ртом до тех пор, пока все его старания не увенчались успехом.

Леха поймал мушкой чувствительный нос медведя.

«Опять за куст зацепился!» – с негодованием на самого себя подумал Леха и посмотрел назад...

В первое мгновение незадачливый рыболов ничего не понял. Он принял зверя за большой обгоревший пень. Однако этот пень двигался. Заострившийся взгляд кровавых глаз был сведен в одну точку, на собственный нос. Длинный, змеевидный язык безуспешно пытался слизнуть с носа осу, вонзившую в плоть жгучее жало.

Парень остолбенел. А медведь свирепел. Наверное, он понял, что виновником боли являлся человек. Но практичный Леха был бит не единожды. Не умея плавать, он бросился на противоположный берег, отметив, что в этом месте Балахтисон не слишком глубок. Выбравшись и собравшись с силами, приготовился к стремительному бегу от страшного места, но что-то удерживало его. Леха не сразу понял, что же явилось причиной остановки, но когда посмотрел на руки, то увидел удочку. Орудие улова изогнулось в дугу, леска натянулась струной.

Вместо того чтобы бросить снасть, Леха заученно потянул удочку на себя, какими-то не своими, чужими руками чувствуя всю силу и мощь пойманной добычи. По вполне понятным причинам хозяин тайги впервые в своей жизни «сидел на крючке». Необычные ощущения и тянущая боль в носу сделали зверя покорным и покладистым. Он несколько раз дернулся из стороны в сторону, попятился назад, но, почувствовав себя подвластным, к необычайному удивлению Лехи, присмирел, утих и уселся на задницу.

А отчаянный рыболов продолжал тянуть удилище, не давая себе никакого отчета в действиях. Леха старался не давать слабины, держал медведя накоротке и медленно тянул изогнутое удилище на себя, стараясь перетянуть зверя на противоположный берег. Медведь подавался телом на какие-то полметра вперед и начинал отваливаться назад. Завязалась напряженная борьба. Неизвестно, сколько еще это могло продолжаться и чем закончилось, если бы не возвращавшиеся дядька Иван и Андрей.

Они вынырнули из глубокой чащи на край полянки и стали удивленно смотреть на спектакль, на его героев, соображая, что же такое происходит между человеком и зверем.

Как только ситуация прояснилась, Андрей двоекратно клацнул затвором карабина и, вскинув его к пледа, прицелился медведю в шею. Дядька Иван, быстро оценив обстановку, остановил Андрея:

– Стой! Не стреляй! Обронишь – зверь сразу навалится на Леху!

Парень послушно опустил ствол и вопросительно посмотрел на старожила:

– А что делать?

Вместо ответа дядька Иван поднес ко рту сложенные лодочкой руки и громко, резко рявкнул.

От неожиданности и испуга герои представления резко дернулись друг от друга. Леска лопнула. Оба тут же бросились в разные стороны: медведь метнулся в чащу, Леха рванул вверх по реке, мимо смеявшихся спасителей. Парень бежал гораздо быстрее Вербы. Остановить его стремительное передвижение удалось только огромному, двухсотлетнему кедру. Леха не мог его обрулить и подцепил на «рога» с такой силой, что с макушки таежного великана посыпались недозревшие сливовые шишки...

ГЛАВА 14

Колючая свежесть раннего утра бодряще действовала на спешивших охотников. Еще десять минут назад меланхоличное, сонное состояние владело Лехой и Андреем, тормозило шаг. А сейчас, через каких-то пару сотен метров, молодые тела наполнились силой и энергией, учащенней забилось сердце.

Подчеркивая неоспоримое старшинство, дядька Иван шел впереди. Прокладывая дорогу, он предусмотрительно обивал посохом росу и торил путь. Его размеренный, неторопливый шаг был тверд и скор. Андрей едва успевал за ним, а Леха, как ни торопился, стал быстро отставать:

– Куда нас черт несет в такую рань? Даже солнца не видно. Да и комары жрут, нет никакого терпения...

– Говорили тебе – останься у костра. Сейчас бы еще спал и видел десятый сон, – проговорил Андрей.

– Нет уж! После вчерашнего никогда не останусь один. А может, вообще с коноводов рассчитаюсь... Лучше буду в Чибижеке шурфы копать.

Дядька Иван и Андрей улыбнулись. Старожил заторопился:

– Надо идти! Солнце встанет – роса высохнет. С росой пропадут следы. Тогда и зверя не добудем.

Троица двинулась вперед. Через непродолжительное время дядька Иван, узнав знакомый распадок, круто свернул в сторону и полез в гору.

Как разъяснил Андрею дядька Иван, еще вчера им предстояло подняться до пояса альпийских лугов. Объяснил, как всегда, просто и понятно:

– Какое сейчас время года? Лето, июнь на исходе. Где сейчас стоит марал? Правильно, на перевалах, где ветерок обдувает гнус-мошку. Значит, и следить его надо на перевалах, на частниках да на открытых местах...

В общем-то, процесс охоты прост, со слов дядьки Ивана, стоило только встать утром как можно раньше, в сумерках, и выследить зверя по следам-набродам, оставленным по росе.

Подобный способ охоты для Андрея был нов и необычен. Он знал несколько приемов добычи этого необычайно чувствительного, хитрого и стремительного зверя. У Андрея, как и у всех уважающих себя охотников, был свой родовой солонец, на котором он добывал пантача. Была «дудка» для приманивания прохладными сентябрьскими заутренями гонных рогачей. Еще он знал варварский способ убийства, когда маралов затравливают в глубокоснежье за несколько минут. Но скрасть марала летом, по росе – это походило на байку, рассказанную кем-нибудь из изрядно подпивших охотников. Однако серьезное лицо дядьки Ивана заставило Андрея загореться от нетерпения и любопытства.

Между тем крутой склон приходилось покорять практически на четвереньках, да и то, петляя из стороны в сторону. На второй сотне метров Леха выдохся. Споткнувшись, он завалился под колодину и сразу же заревел издыхающим зверем:

– Все, не могу больше идти! Пусть меня лучше здесь медведь сожрет, чем я проползу еще сто метров!

– Возвращайся назад. Иди к костру, коней дымокурь. А мы к обеду вернемся, – посоветовал Андрей. – Дорогу назад найдешь?

– Дорогу-то найду. Тут недалече. А вот медведь меня не скараулит?

– Медведю и делать больше нечего, как только тебя караулить! Что он, белены объелся? Или голоден? – как можно бодрее настаивал Андрей, выпроваживая товарища к месту стоянки.

Конечно же медведя он боялся как черт ладана. Но и ползти в гору у него не было ни сил, ни желания. Оставалось одно – бежать к костру как можно скорее и кричать что есть мочи.

Посмеявшись, дядька Иван и Андрей полезли в гору дальше. Для таких охотников, как они, подъем в крутой перевал – обычное дело. В достижении своей цели человек тайги может покорить любую вершину, лишь бы только выдержали ноги.

Этот «небольшой перевальчик» они вывершили довольно быстро. Таежная пословица «Чем круче гора, тем ближе вершина» очень скоро подтвердилась. Впереди показался просвет между стволами деревьев, крутой склон горы завалился в пологий увал и раздвинул тайгу. Перед глазами предстал пояс альпийских лугов: небольшие поляны, перемежающиеся низкорослыми колками подбелочного кедра.

– Теперь тихо. Более ни слова. Переговариваться будем только знаками. Иди за мной след в след. Будь покоен и не торопи события, – полушепотом проговорил дядька Иван и, внимательно осмотревшись по сторонам, осторожно пошел вперед.

Через какое-то время дядька Иван остановился и, удивленно улыбнувшись, указал посохом на темные зигзагообразные полосы на одной из полян. Охотники без труда определили наброды марала, кормившегося здесь не более часа назад. Обследовав место кормежки, дядька Иван зашептал:

– Его здесь нет. Сейчас марал на водопое. Первая кормежка зверя – в сумерках. Затем он идет на водопой. А с первыми лучами солнца он уже на лежке, на отдыхе. Нам надо торопиться. Через полчаса встанет солнце и высушит росу.

Тогда зверя искать бесполезно.

«Где здесь можно напиться маралу? – на ходу думал Андрей. – Наверное, за той небольшой речкой. Там, в ложке, обязательно должен бежать ключ. Маралы любят такие места. А если еще солонец подсолить, так нет ничего лучше! И точно, наброд потянул в ту сторону. Идет ровно, не крутится, значит, целенаправленно, на водопой. А как хитро идет! Против ветра, все запахи на него. Ну и нам тоже неплохо его скрадывать. Небольшой восточник относил наши запахи. Вот и встречный ветерок усилился, а макушки белков покрылись алой плиткой. Эх, спать надо было меньше да выходить на час пораньше... Это всегда так – что-то хочешь сделать как надо, но никогда не получается. Как на глухарином току: стараешься под глухаря подбежать затемно, а наст валится. Один раз провалился, второй. Нервы на пределе, волнуешься. А если волнуешься, то обязательно подшумишь... Вот и дядька Иван заторопится. Идет широко, ступает твердо. Как бы зверь дрожь земли не перенял своими ногами. Неужели бывалый охотник не знает, что любой таежный зверь во время лежки не только видит, слышит и чувствует, но и воспринимает идущих копытами, лапами, всем телом? Вон, опять же возьми глухаря на току. Когда на земле «играет» по насту, редко его удается скрасть. Хитро придумала природа: что не слышно ушами, то передается через ноги.

Но дядька Иван, конечно, прекрасно знал все эти тонкости. Торопиться его заставило серьезное обстоятельство: на одной из осыпушек он увидел случайно перевернутый маральим копытом камешек. Так как в данное время суток от земли всегда натягивает испарина, то перевернутый только что камень должен быть снизу мокрым. Но сейчас он сухой. Зная примерное время обсыхания камней при данном ветерке, дядька Иван определил, что здесь марал прошел не менее двадцати минут назад. Зная примерную скорость движения марала, охотник тотчас вычислил и его местонахождение. Выходило, что в настоящее время зверь находится в километре от них. Это в лучшем случае, если он только не на водопое в ложке. А до релочки оставалось не менее двухсот метров.

Расстояние охотники преодолели в пять минут. Не доходя до гривки, дядька Иван остановился для восстановления дыхания. Через минуту они осторожно взошли на гребень перевальчика и остановились.

Под ногами охотников располагалась небольшая чаша. Впрочем, слово «чаша» широко распространено только среди людей тайги. Горожанин подобное образование назовет цирком либо амфитеатром, и это будет более точно. Еще такое место можно сравнить с давно уснувшим вулканом более мелкого размера. Небольшая впадина в какой-то мере похожа на огромную чашу, поставленную на стол. Таких впадин по тайге – сотни, но каждая из них не похожа на другую.

В диаметре чаша была не более пятисот метров. Ее склоны облеплены густыми, непролазными колками низкорослого, ветростойкого кедрача. Большие альпийские поляны затянуты дурниной. На самом дне чаши расположилось небольшое озерко, походившее на продолговатую неглубокую лужу, из которой тоненькой ниточкой вытекал ручеек. Он лениво тянулся несколько сотен метров к краю обрыва, не подавая каких-то признаков жизни. Лишь обрываясь на краю склона, ручей начинал свое тихое журчание.

По краям полян извивались змеями и петляли следы жировавших на заутрене зверей. Дядька Иван толкнул Андрея в бок, кивком указывая на противоположный склон чаши. Там, на краю небольшой поляны, стоял гордый красавец сибирской тайги – быстроногий марал.

До зверя было не менее трехсот метров. Это расстояние Андрей определил с помощью руки со спичкой. Марал был спокоен и не видел наблюдавших за ним людей. Пригнув к земле голову с небольшими рогами, он что-то вынюхивал. Затем, как будто добиваясь чего-то, зверь несколько раз копытил землю и тыкался мордой к ногам.

– Ба! Да он же на солонце! – шепотом воскликнул дядька Иван и посмотрел на Андрея. – Кто в этом месте может соорудить солонец?

Андрей призадумался. В этих местах он был впервые и не знал, кто здесь мог промышлять зверя. Охотников в тайге много. Учитывая, что неподалеку находился Петропавловский прииск, можно предположить, что здесь хозяйничали старатели из этого поселка.

С незапамятных времен было заведено, что на каждом прииске свой «кормилец». Обычно это был самый опытный и удачливый из охотников. Пока все старатели отмывали золото, он промышлял зверя, ловил рыбу и заготавливал щедрые дары природы: черемшу, кедровый орех, ягода. Работая для общего стола, он одновременно числился в бригаде старателей, а все отмытое золото делилось и на его пай. Таким образом, бригада убивала двух зайцев: на столе работяг практически всегда были и мясо, и рыба, и даже варенье из дикорастущих плодов.

Андрей не знал, кто кормилец данной территории, но прекрасно понимал: вся утренняя охота закончилась с обнаружением этого солонца. По неписаному закону тайги никто не имел права охоты, кроме хозяина, оборудовавшего солонец. За нарушение этого закона виновник мог понести самое суровое наказание. В данной ситуации добыть зверя можно было только за пределами чаши. Чтобы марал покинул чашу, требовалось какое-то время. Но встающее солнце нарушало все планы охотников. Своим появлением из-за горизонта оно должно ослепить глаза, что делало практически невозможным дальнейшее скрадывание зверя. Дядьке Ивану и Андрею ничего не оставалось, как просто наблюдать за маралом со стороны.

А марал тем временем продолжал копытить на солонце, преспокойно удовлетворяя свой организм минеральными веществами, хитроумно забитыми человеком в землю. По всей вероятности, зверь был на солонце не первый раз и своим поведением выражал спокойствие, с каким только может приходить непуганый зверь к месту искушения. Об этом говорил и тот факт, что марал пришел в совершенно светлое время суток, в то время как даже самые осторожные рогачи приходят лишь с наступлением темноты.

Выстрелить и попасть в марала из карабина для Андрея – это все равно что бросить камень в реку с пяти метров. Стрелял Андрей отлично. Об этом знал завхоз дядька Федор, поэтому и доверял парню казенное оружие. Андрей оправдывал доверие завхоза и практически всегда, за исключением редких случаев, возвращался из тайги с добычей, которая делилась пополам. Об этих правонарушениях знали и те, кто пользовался дарами природы. В их числе был управляющий Крестовоздвиженским прииском. Кто знал об этом правонарушении, но не имел права пользоваться, просто молчал. В памяти старателей еще слишком свежи воспоминания о наказаниях, применяемых до революции Иваницким: за малейшее правонарушение или не ко времени сказанное слово люди просто навсегда терялись в неизвестном направлении. Шел тысяча девятьсот сороковой год...

Не взводя затвора, Андрей приложил к плечу карабин и прицелился в марала. Мушка автоматически врезалась в планку. Планка и мушка плавно всплыли из-под ноги, не колеблясь, застыли на холке марала. Оставалось только нажать на спусковой крючок... Но затвор не взведен, потому что есть закон тайги. Охотники и старатели Сибири говорят очень просто, понятно, доступно и одновременно страшно: «Тайга – закон! Медведь – хозяин!»

И в это мгновение откуда-то сбоку, из небольшой кочки полоснуло ярко-белое ослепительное пламя. Казалось, что своей ровной линией оно выверило точную прямую и указало на подставленный бок марала. Хотя от кочки до зверя было не менее десяти или пятнадцати метров, Андрею показалось, что пламя не только достало и опалило бок марала, но и пронзило зверя насквозь. Рогач подломил передние ноги и, дернувшись телом вперед, повалился на правый бок. Ноги судорожно забились – зверь пытался подняться. В следующее мгновение тишину чаши расколол выстрел. Андрей быстро взглянул на дядьку Ивана и прочитал в его глазах удивление. Они поняли, что стали случайными свидетелями отстрела марала на солонце.

Из-за бугра, откуда произошел выстрел, появились голова, туловище, и вот, наконец, человек уже стоял, выпрямившись во весь рост. Какие-то секунды он извивался всем телом, разминая затекшие от однообразного положения мышцы. Затем, как будто о чем-то вспомнив, коснулся рукой пояса, вытащил из ножен нож и неторопливо пошел к бившемуся в агонии маралу. Подойдя к зверю со спины, он сделал то, что делает каждый охотник после добычи трофея. Движения были степенны и спокойны.

Вот по этим движениям, по походке и по угловатой плечистой фигуре Андрей узнал человека.

– Хо! Да это же Семеныч! – радостно улыбнулся он и весело посмотрел на дядьку Ивана.

– Какой Семеныч? – переспросил старожил.

– Егор Семеныч! Старатель с Петропавловского прииска. Гляди-ка, а я и не знал, что он у мужиков кормилец. Хотя слава охотника за ним идет первая. Уж тайги-то он исходил – на сотню человек хватит. Позавчера видел его, за одним столом ели и пили. Вот Рось, везде успеет!

– А почему Рось? – невидимо вздрогнув лицом, спросил дядька Иван.

– Рось? А от слова росомаха. Мужики говорят, что прозвище к нему еще с юности присохло за силу, настойчивость и неутомимость в переходах. Сам не знаю, но говорят, что в былые годы Рось мог идти по тайге сутками без отдыха. Давай-ка, дядя Ваня, мы его потихонечку скрадем и напугаем. Вот смеху-то будет! – договорил Андрей и, осторожно ступая ногами по влажной траве, стал спускаться в чашу.

Бывалый таежник посветлел лицом. В его памяти происходил переполох. Дядька Иван верил и не верил словам Андрея, желая встречи с человеком, прозвище которому шестьдесят лет назад дал именно он. А назвал росомахой, потому что прекрасно знал о несравненных качествах этого человека, об удивительных способностях выживания в тайге. Как самого себя знал Егорку дядька Иван, ведь был его самым верным другом с детства.

Андрей подкрадывался как мог и как умел.

С точки зрения напарника, его движения были вполне пригодны для скрадывания человека. Человека, но не зверя. Только человек мог не услышать, как Андрей два раза непростительно наступил ногой на сучок, как громко шоркнул рукавом куртки о ствол кедра, как несколько раз шумно вздохнул, восстанавливая дыхание.

Все это уже издалека мог услышать марал, и Андрею остались бы только следы от его копыт. Но человек не зверь, авось и пронесет.

Но нет, не пронесло. Как ни старался Андрей застать Семеныча врасплох «на месте преступления», сделать этого не удалось.

Они подошли к солонцу очень аккуратно, стараясь все делать так, чтобы комар носа не подточил. Однако на солонце лежал лишь убитый марал. Откуда-то сбоку, из кустов раздался негромкий, но внушительный голос:

– Шевельнетесь – получите по пуле!

Голову Андрея обожгло горячей кровью. Он прекрасно знал, что такими словами не шутят. Пришлось замереть камнем и не шевелиться. А между тем спокойный голос продолжал:

– Осторожно, очень осторожно положи карабин на землю. Вот так. А теперича рожами в землю упритесь. Оба! Кому говорю? Я не шучу! Враз мозги вышибу! Так вот. А теперь говорите, кто такие?

– Семеныч, да это же я, Андрей! – с дрожью в голосе проговорил парень.

– Андрей? Каков таков Андрей?

– Да К-ев! Не узнал по голосу, что ли?

– Андрюха?! Ты, что ли? А какого черта ты тута-ка делаешь? А ну-ка, поворотись потихонечку. Точно. Андрейка. Ну ты, брат, и даешь – чуть под пулю не угодил! А я сам себе думаю, что это там за медведь лезет? А это не медведь – это Андрюха! А чего хоронился-то?

– Так хотел над тобой подшутить... – угрюмо проговорил Андрей.

– Надо мной?! Ну ты, брат, даешь! Сначала научись по тайге ходить, а уж потом скрадывай! Мне дрозд про тебя сказал, когда ты еще на косогоре был. А он, брат, никогда не врет! Только надо его голос знать. А энто что за сухарь ляжками трясет? Леха?! Леха, в штаны случайно не наложил от страха? Ан нет, вроде бы не Леха. Леха потолще был, не мог же он за два дня исхудать. Андрюха, кто это с тобой? Да ты привстань, не бойся, я в своих не стреляю. Андрейка, карабин подбери, боле вещи в грязь не кидай. Так кто же это с тобой будет?

Дядька Иван поднялся и, повернувшись к Семенычу, на несколько секунд задержал свой взгляд на его глазах.

– Егорка! Рось! Узнаешь ли? – негромко проговорил он. Семеныч насторожился, вслушиваясь в знакомую речь.

– Постарел я, видно. Да и ты уже не рысак. Сможешь ли сейчас в сутки уйти до Тугурсука? Навряд ли... А помнишь прииск Любопытный? А Жейбу? А помнишь ли, как в Царском ключе самородок на двести тридцать граммов отмыли? – неторопливо, но настойчиво продолжал дядька Иван монотонным голосом.

После последних напоминаний Семеныч вздрогнул лицом и, широко открыв глаза и рот, выдохнул:

– Ванька! Ты ли?..

Солнце зависло в зените. Его жаркие лучи беспощадно морили землю. Духота и зной разогнали зверей по тенетам, кустарникам и корневищам. В такой час бородатый сохач залезет в теплую воду по самые уши и, блаженно закрыв глаза, задремлет в объятиях живительной влаги. Облезлый медведь спрячется в продуваемых курумах. Пугливый сокжой покорит самую высокую вершинку белка и вытянется во всю длину расслабленного тела на мягкой перине седого ягеля. И хищник игнорирует свою жертву в такую жару. Шадак преспокойно бегает под самым носом дремлющего соболя. Рыжеперая капалуха вальяжно развалится на земле в окружении своих капалят под самым носом у безразличного тетеревятника. В тайге – кратковременное затишье, час не писанного никакими законами перемирия.

И только противный, вездесущий гнус неподвластен общему состоянию: нападает на все живое, жаждет крови, необходимой для продолжения своего рода. Он безвинен перед окружающим миром, не виноват в том, что ему предписано матерью-природой таким жестоким и беспощадным способом производить свое потомство. Выработанный за миллионы лет круговорот жизни идеален и не имеет изъянов.

На кратковременном стане горело сразу три костра, точнее, горел лишь один, служивший людям очагом для приготовления пищи. Два других курили густой едкий дым, который, едва оторвавшись от тлеющего мха, тут же валился к земле и, обволакивая жирующих лошадей, плыл вверх по Балахтисону.

Четверо знакомых нам людей заканчивали обед. В этот день он был богат, потому что в него включалось поджаренное на костре свежее маралье мясо. Процессом приготовления руководил Андрей. Он проворно резал ножом мякоть на тоненькие кусочки, нанизывал их на длинные прутики рябины и передавал Лехе. Леха умело подсаливал гроздья и осторожно раскладывал «шашлык» на жаркие ребра камней. Дядька Иван и Егор Семеныч участия в приготовлении пищи не принимали, в своих воспоминаниях о безвозвратно ушедшей молодости старые друзья были очень далеко. Они не прекращали задушевный разговор ни на минуту и, чего никогда не бывает с опытными, уважающими себя охотниками, разговаривали даже во время продолжительного перехода от солонца к стану.

Закончив трапезу, Леха вальяжно отвалился к стволу стоящего за спиной кедра и, блаженно прикрыв осоловелые глаза, полез в карман за папироской.

– А ты, однако, Леха, богач! Видно, много золота отмыл? – посмотрев на парня, отметил Семеныч.

– Почему это ты так решил? – удивленно спросил Леха.

– Как почему? У нас на прииске папиросы курят только городские, приезжие, или те старатели, у кого боны есть. А основная масса мужиков махорку свербит. А у тебя что, боны есть?

– Да какое там! Это мне Серега аньжинер в долг дал. Я свой кисет раздал старателям на Николаевском, сам без курева остался. Хорошо, добрые люди есть...

– А кто это тебе рожу начистил? Случаем не Тимоха?

– Не-а-а. Тимохе я и сам могу морду набить... А почему ты так решил?

– Так за то, что ты его раздел и кальсоны на штык к дереву приколол! Весь прииск от смеха катается.

– Не-а-а... – сказал изумленный Леха. – Я Тимохе кальсоны не прикалывал. А почему ты так думаешь, Семеныч?

– Так около Тимохи такой же окурок от папироски валялся. Сам Тимоха курит табак. Возле склада валяются окурки от искуренных самокруток. Интересно. Кто же тогда мог бросить папироску и кто тогда Тимохе приколол кальсоны?

– Это я! – хитро улыбнувшись, сказал Андрей. – Пусть знает, как на посту спать! Не дай бог, кто-нибудь придет, по башке Тимохе трахнет и склад вскроет. А в ящиках – золото. Тогда головы полетят. И у Кузьмича, и у Михалыча, да и Тимохе не поздоровится.

– Это так, верно, – задумчиво проговорил Семеныч и внимательным прищуром глаз посмотрел на Леху, докуривавшего свою папироску.

Последующие несколько минут все молча пили смородиновый чай. Каждый думал о чем-то своем. Когда таежный напиток закончился, Андрей вытряхнул из кружки запаренные листья и, вставая, сказал:

– Ну что, Леха! Хватит пузо чесать. Пора в дорогу собираться. Солнце к закату клонится, а нам до Чибижека еще ехать и ехать. К ночи бы добраться.

Он подошел к Марату, накинул на него седло и стал привычно увязывать постромки.

– А ты что же это, Семеныч, с нами не поедешь до прииска? – спросил Андрей у охотника, заметив, что тот не собирается в дорогу.

– Нет. Я Ивана провожу до перевала. Кто его знает, когда теперь придется увидеться. Может, и вовсе скоро помрем. А ты там, на прииске, мужикам передай, что я пошел на озеринку зверя посмотреть. Добытого марала половину себе заберешь, половину в Петропавловском бросишь. В Чибижеке завхозу Федьке привет передай.

– Спасибо тебе, дядя Иван, за все! Даст Бог, еще свидимся, земля-то круглая...

– Да нет, это в молодости она круглая. Идешь, и кажется, что все время под гору. А к старости даже при хорошей тропе кажется, что постоянно поднимаешься в гору...