Текст книги "Чудные зерна: сибирские сказы"

Автор книги: Владимир Галкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Певучая таратайка

В деревне Кондыковке, что близ Каинска, Терёха Махонин жил: и плотник, и столяр, и по шорному делу знаток. А телеги-то мастерить просто искусник – колёса у них певучие, и каждое свой голос имело: одно синицей посвистывает, другое кукушкой кукует, третье щеглом щёлкает, четвёртое жаворонком заливается. Поедет Терёха в предночный час через лес. Тишь кругом, а колеса свистят, щёлкают, глядишь – и птахи спросонья гомон поднимут. Многие не верили в искусство Терёхино, говорили:

– С нечистой силой знается!

Парень, и верно, с кузнецом дружбу водил, а те, дело известное, с чертями в сродстве.

Как-то глядел Терёха, как кузнец обода для колёс ковал, и за молот взялся. Кузнец брусок медный сунул ему:

– На-ко,– говорит,– постучи для сноровки.

Парень в горне брусок накалил и давай на наковальне его разбивать. Бьёт – брусок плющится. Скоро в пластину, навроде тарелки, разбил. Дырку в серёдке пробил, палку продел, ногтем щёлк – зазвенела пластина. Тут и пришла ему мысль… на ось тележную насадил тарелку, к спицам колёсным молоточки приладил, крутанул колесо – звоном малиновым кузня-то огласилась.

Терёха и к другим колесам пластины смастерил, покатил телегу, и каждое колесо своим голосом заиграло.

А потом трещотку приладил, на такой телеге хоть тыщу верст кати – не соскучишься. Весёлая музыка выходила. Бывало, поедет куда – на всю округу перезвон, пересвист да щёлканье.

А как-то телегу чинил, вверх колёсами поставил. Задел колесо – оно будто взвизгнуло. Шибче крутнул – оно громче. Стал без передыху крутить, завыло по-дикому. Терёха давай колёса местами менять да прислушиваться. Долго возился, добился, что по-звериному выли.

Ребятне деревенской занятно за его телегой бегать. Да как парню надоедят, сменит он колёса местами, и уж совсем другое выходит: одно собакой залает, другое свиньёй завизжит, третье медведем взревёт, четвёртое взвоет по-дикому. Ребятня – врассыпную.

Как-то у одного почтового чиновника дрожки в пути сломались, а жарынь, духота. Сидит он ругает кучера, а тот только глазами хлопает. Вдруг перезвон послышался.

– Что за наваждение? – покрутил головой почтарь. – Что за музыка?!

Глядит, из-за холма возок сена вывернулся, и чем ближе, тем перезвон громче. Тут кучер и говорит:

– Это Терёха-колесник на своей телеге с сенокосу катит. Аль не слыхал, барин, про колёса его затейливые?

Чиновнику-то занятно, глядит во все глаза – из-под телеги и впрямь посвистывает да пощёлкивает. А Терёха на возу веселый сидит. Остановил почтарь мастера, упросил дрожки ему починить да таку же приладить музыку.

Терёха не отказал, за вечер починил, а на другой день запасные тарелки приладил, колёса крутил да прислушивался, какие, мол, голоса выходят. Хоть не така музыка, что у его телеги, а занятно всё ж.

Чиновник хорошие деньги мастеру заплатил. Сам в город уехал. Катит по мостовой, колеса «пью-пью-ю-ю» – поют, тарелки «динь-дон» – звенят, лошадка «цок-цок» – копытами в такт отбивает. Чиновник сидит в коляске этаким гоголем: «У кого ишшо така забава имеется!»

Другим купцам да богатым чиновникам тоже потешиться захотелось. Про Терёху вызнали – много заказов мастер имел. Потом сам в город с семьёй перебрался. Телеги, тарантасы чинил, колёса певучие делал, а как-то и подумал: «Чего ж это я для других стараюсь, а сам на телеге трясусь?!» Ну, и смастерил таратайку лёгоньку. Год, почитай, трудился: у тарелок голоса подбирал, к каждому скрипу у колёс прислушивался, уйму трещоток извёл, а своего добился: из-под таратайки не звон да свист – камаринская выходила.

Городским мастерам завидно: «Ну-ка, – думают, – и мы таки колёса сделаем, Терёха, поди, маслом оси не смазывает. Вот и скрипят голосами разными, а что звон, это мы быстро приладим».

Посадили они новые колёса на ось несмазанную, запрягли в телегу коня да от скрипу сами уши заткнули. Ну и бросили.

А вскоре градоначальник приметил: по городу пересвист, перезвон да щёлканье.

– Что за веселье? – дивился.– Цыгане, штоль, понаехали?

Ему и доложили про колёсного мастера да про таратайку весёлую, градоначальник-то диковины всяки любил – полон дом у него граммофонов, игрушек затейливых, а в одной-то комнате до десятка часов с боем на стенах висят, в полночь начнут отбивать – весь дом перебудят.

Велел он через урядника передать, чтоб мастер на таратайке своей к нему прикатил.

Вредней того урядника во всей губернии не было – на мерине по базару разъезжал, чуть что, сразу кричал:

– Пошто товар не так лежит? И гнилой, поди?! Конфисковываю!

Богатые торгаши откупались, а простым мужикам хоть не торгуй!

Вот явился урядник к Терёхе:

– А ну-ка, собирайся, городской начальник тебя требует, да вместе с твоей таратайкою!

Пожал Терёха плечами, запряг конька: покатил к дому градоначальника. А тот у ворот уже поджидает. Как услышал музыку, так и затрясся весь:

– Продай! – говорит.

У Терёхи аж лицо вытянулось:

– Не продажная, ваше скородие, разве можно такой забавы лишиться?! Ни у одного ямщика, почитай, нет.

– Ну, так сменяй на бычка аль жеребчика – всё польза! А с таратайки кой те прок?!

Терёха и объясняет:

– Над ней год мороковал – боле такой не сделаю: терпежу не хватит. Нешто вашему скородию не понятно?!

Тут традоначальникову терпенью конец пришёл. Побагровел:

– Не хочешь добром, в каталажку велю посадить!

А урядник решил выслужиться, коня из таратайки стал распрягать. Терёха, однако, вцепился в вожжи:

– Не отдам!! – кричит на всю улицу.

Градоначальник глядит – народ у ворот собирается, заморгал глазами: «Кабы смуты не было!» Многие уж выкрикивают:

– Не по закону забижают мастера!

Ну и велел отпустить. Только думку-то не оставил таратайку добыть.

К весенней ярмарке губернатор с ревизией в город пожаловал. Градоначальник, само собой, в самолучшем трактире, что у базарной площади, велел столы накрывать да собраться всем его прихвостням, чтоб губернатора славили, а покуда к себе зазвал: игрушки затейливые, часы показывает, юлит, угождает. Сам все думает: «Кабы орден мне выслужить?» А как получил известие, что столы накрыты, к губернатору-то с поклоном:

– Покорнейше просим, ваше превосходительство, изъявить милость – своим присутствием осчастливить лучших граждан нашего города!

Губернатор довольный, градоначальника по плечу похлопав:

– Быть тебе к награде представленному!

Тот и расцвёл от радости, губернатора к трактиру повёз. В это время Терёха с женой на таратайке к базарной площади прикатил. Народ-то дивуется:

– Ишь ты, занятна кака штуковина!

Терёха поставил таратайку в тележный ряд, коня распряг, хотел увести к кузнецу подковать, да жена-то и говорит:

– Чую, на таратайку твою чужие глаза зарятся. Кабы не укатили.

Подумал Терёха да поменял колеса местами:

– А теперь пущай угоняют! – И повёл коня к кузнецу, а жена в лавку пошла товары глядеть.

В это время урядник мимо скакал на своем мерине. Углядел таратайку Терёхину и скорей к трактиру погнал мерина. Тоже захотел выслужиться. «Авось повышение получу», – думает. Вызвал градоначальника, зашептал на ухо: так, мол, и так, ваше скородие, таратайку Терёхину сейчас прикачу. Удивим губернатора музыкой, а захочет – и с ветерком покатаем. Градоначальник и кивнул:

– Живее давай! Приставом тебя сделаю!

Урядник прискакал к тележному ряду, руки в боки:

– Это пошто в неположенном месте таратайка оставлена? Кто хозяин, такой-этакой?

Мужики, что рядом стояли, плечами пожали:

– Терёхина это таратайка. И место что ни на есть правильное.

Да урядник-то закричал:

– А где ж хозяин? Почему без присмотру? Ясно, что брошенная! Свезу в участок её!

Ну и впряг в неё своего мерина, да только дернул вожжами-то – святые угодники! Что тут задеялось!..

Из-под таратайки свинья завизжала, собака залаяла, волк взвыл и медведь зарычал. Бабы кто куда, мужики за топоры да за вилы, головами крутят:

– Откель медведю быть? Неужто с цепи у цыган сорвался?!

В это время градоначальник губернатора из трактира вывел:

– Не изволите ли глянуть? Вашему превосходительству сурпрыс приготовлен!

Стоят у крыльца, ждут, за ними градоначальниковы прихвостни высыпали. А мерин с испугу на них прямо понес. Лучшие-то граждане с градоначальником толпою в дверь повалили и губернатора бросили, у того с испугу неприятность в портках получилась, упал, за живот схватившись. Затоптал бы мерин, да откуда ни возьмись Терёха выскочил, в прыжке за узду поймал. Повис. Остановил.

Тут визг с лаем, вой да рычание прекратились, и поняли все – Терёхина таратайка-то. На ней урядник сидит, за вожжи держится, сам от страха трясётся и дурачком прикинулся:

– Я, – говорит, – братцы, покататься только хотел. А гляди-ка, с секретом таратайка-то!

Мужики подошли, губернатору подняться помогли, головой покачали:

– Катаньем своим шуму наделал. Их превосходительство в комфуз даже ввёл!

Глянули все – где губернатор лежал, там место мокрое, и от самого несёт, как от дитяти обмаранного, на весь базар хохот поднялся. Однако Терёха глянул хмуро:

– Будет вам над генералом скалиться! – Урядника с таратайки столкнул и стал мерина распрягать. А тут градоначальник перепуганный из трактира выскочил, за ним его прихвостни. Мужиков оттеснили, столпились круг губернатора. Охают. Ахают:

– Не зашиблись ли, ваше превосходительство?

Однако губернатор и не глянул в их сторону, буркнул только, чтоб коляску скорей подавали. А градоначальник суетится, раскланивается. Губернатор из коляски под нос руку сунул ему. Градоначальник два пальца, как всегда, пожать приготовился, да глядит – меж них третий, розовый, выглянул:

– Вот тебе орден, болван!

И прочь понесла коляска губернатора. Градоначальник долго стоял ошарашенный, пока кашель урядника за спиной не услышал. Обернулся и съездил уряднику по носу:

– Это тебе вместо пристава!

…Губернатор-то, как очистился, чиновникам своим ревизию приказал по всем правилам сделать – много делишек они раскопали. Градоначальнику, чтоб на месте-то удержаться, немалой взяткой пришлось откупиться. А вот Терёхе житья не стало: градоначальник, как губернатора проводил, велел ему подале куда-нибудь убираться и в колясках да тарантасах его певучих ездить по городу запретил.

Ну, да у мастера всегда при себе мастерство останется. Дом продал и укатил. Говорят – постоялый двор в другом уезде открыл, ямщиков привечал да колёса чинил.

Митюшин пояс

К плотницкому делу в таёжных местах каждый горазд. Добротные избы мужики ставили. Соберутся артелью – в лето полсела на пустом месте вырастет.

В одной артели мастер был – Митюшей звали. Построят мужики избу, он начнёт её фигурами украшать: на крыше то конька, то петуха приладит, на воротах барашков вырежет, окна вязью резной украсит. Ему артельщики и говорят:

– Выстроил дом – за другой берись. Чего на украсы время терять.

Митюша им своё: дескать, сотню лет дому стоять, людям в нем жить должно радостно.

На него рукой и махнули – сызмальства такой, ещё при отце к резному делу пристрастился.

Отец у него столяром был, ладно мастерил. Сыну мастерство передал – для жизни верный хлеба кусок.

Митюша сделает стул да к тому же на спинке узор затейливый вырежет. Подойдёт отец, поглядит сквозь очки, прищурившись:

– Ишь ты, чудно! Где подсмотрел?

Митюша плечами пожмёт:

– Листочек вчера разглядывал, вроде узор похожий.

Отец иногда ворчал, да вскоре заметил – на ярмарке у других мастеров не шибко берут, а его стулья, с Митюшиными рисунками, нарасхват. И наказал сыну, чтобы всю мебель впредь узором украшал.

Отец был доволен: сын мастерство постиг. Да только по-другому всё обернулось. Кой-кому не понравилось, что Митюша в первые мастера выходит, – подожгли ночью дом. Отец с матерью той ночью и погибли. Митюша чудом живой остался. Схоронили родителей, а Митюшу взял к себе в артель дядька родной – он избы строит. Теперь, говорит, моему ремеслу поучись, плотницко дело тоже хорошее.

Вскоре привык парень, ремесло постиг и опять за своё принялся: то к окнам, то к крыше канву узорную приладит – и поглядеть любо. Многим избы украшал, но сам всё не доволен работой: вроде рисунок занятный, но живости нет.

Раз пошёл Митюша с ребятами в тайгу, хлебца взял, молока крынку, да поотстал от друзей. Присел под деревце отдохнуть. Глядит – ствол у деревца этаким вензелем скрученный, и узор – глаз не оторвёшь.

Любопытно стало, рукой тронул, а вензель зашевелился.

– Змейка! – охнул Митюша.

А змейка сползла на землю, свернулась кольцом, головку подняла, покачивает. Митюша отлил молока в берестяную чашечку, подставил к ней. Она попила и зашипела:

– Ш-ш-то гляди-ш-шь, Митюш-ш-ша-мастер?

Митюша ушам не поверил, заикаясь, ответил:

– Узор твой приглянулся. Не видал такого.

– Хорош-ш-шо, – зашипела змейка, – будет тебе от меня память.

Обвила опять дерево. Этаким вензелем накрепко и… выползла из шкуры.

Митюше не впервой змеиную кожу видеть. Только те бесцветные, мёртвые, а здесь рисунок яркими красками играет, а тронешь – узор появится ещё затейливей. Митюша глаз отвести не может: красота-то какая! А змейка зашипела:

– На земле живём., крас-с-соту земли в с-себе держим. С-с-сделай из ш-ш-шкурки моей пояс-с-сок и нос-с-си…

Так и поступил Митюша, как змейка указала.

Скоро слава о его мастерстве далеко разнеслась. Купчишки да и богатые мужички заказы давать стали. Каждый свой дом украсить желал так, чтоб ни у кого лучше не было.

Митюша исполняет, каждый узор у него на другой не похож.

Как-то из города богатый купец Селифан Гордынин в село по делам приехал. Глядит, у сельских купчишек да и мужиков многих дома, словно невесты, наряжены. Проворчал недовольно:

– У меня в городу хоромы в три этажа, а красы такой нетути…

Велел приказчику разузнать: откель мастерство такое?

Тот выспросил всё о Митюше, доложил. Купец и решил Митюшу нанять, хорошие деньги заплатить, коли дом украсит. У него, вишь, своё на уме было… Женился он молодым на вдове – купчихе богатой. У той дочка была – Танюшка. Прожили они несколько лет, жена померла. Дочка сиротой осталась.

Купец сначала внимания не обращал – лишь бы под ногами не путалась, а как из неё, девчонки голенастой, красавица выросла, стал приглядываться, а потом и надумал жениться на падчерице. Сунулся было к ней, но Таня так очами сверкнула, что купец отступился. Вскоре увидел Митюшину работу, решил: «Танька-то красоту шибко любит. Объявлю всем, что в её честь дом украшаю, денег не жалею. Может, и сдастся, а там и обручу».

Явился Митюша к приказчику, тот оглядел его презрительно: мужик же сиволапый, а ишь как хозяина заинтересовал.

Повёл к купцу наверх. В это время из своей комнаты Танюша вышла, глазами с Митюшей встретилась. Тот и остановился, словно завороженный. Она покраснела, но глаз не опустила, ресницы лишь изредка вздрагивают. Приказчик заметил их взгляды, подтолкнул парня:

– Иди-иди, хозяин-то ждет…

Оглядел Митюшу купец, хмыкнул недовольно: «Больно молод!» На работу, однако, принял, деньги хорошие платить обещал.

Но Митюша о деньгах уж и не думал. Таня перед глазами стоит, к ней поближе быть хочется. Да и ей по душе Митюша, всё на глаза попасться старается. А то войдёт к нему в мастерскую, работой любуется. Митюша узор затейливый выточит, Тане подарит. Так день за днем, молодые друг без дружки не могут. Только Митюша думает: нужен ли он ей, ведь она из богатого рода… Как-то сказал:

– Заругает хозяин, коли узнает, что ко мне заглядываешь!

Она на него глаза вскинула:

– Али боишься?

– За себя – нет, тебя предостерегаю.

Но Таня взяла его за руку, молвила:

– За меня спокоен будь, себя береги. Селифану подлое дело совершить – только глазом моргнуть.

Вскоре о Тане с Митюшей прислуга засудачила. Дошло до хозяина, тот взбеленился, приказал Тане явиться. Та пришла, глядит в упор.

– Пойду, – говорит, – за мастера! И все тут!

Купец и так, и эдак! Дескать, голытьба без роду, без племени. Дивчина на своём стоит. Видит купец – сладу нет, затопал ногами.

– Убью, – кричит, – не потерплю его в доме.

Но приказчик зашептал ему на ухо:

– Тихо! Тихо, Селифан Иванович! За убийство – тюрьма, а рассчитаешь – свободен он будет, убегом обвенчаются. Мы его измором возьмём.

Купец и приказал мастера изводить, всякие каверзы устраивать.

А Митюше с Татьяной объявил:

– Поженитесь, когда работа окончена будет.

Молодые счастливы. Митюше последний венец украсить осталось. Значит, свадьба скоро.

На работу он скорый да умелый, дом не узнать стало: стоит, как терем сказочный, каждое окошко по краям словно снежинками усыпано, углы вензелем перекручены, будто змейка их обвивает, крыша резным карнизом, как бахромой, изукрашена. Каждый, кто ни пройдёт, остановится, полюбуется и уйдет изумлённый, будто услышал песню хорошую либо слово доброе. Лишь купец ходит насупленный – Митюше-то самую малость осталось доделать, значит, не видать Селифану Тани. Тут и подъехал к нему приказчик. Дескать, с измором не успели, так мы ему лестницу подпилим, как на крышу полезет. Купец кивнул:

– Только тихо чтоб.

Приказчик вызнал, когда мастер конёк к крыше прилаживать начнёт, Селифану доложил. Тот услал Татьяну в деревню к родственникам, попроведовать, мол, надо. Она и не подумала ни о чём плохом, попрощалась с любимым, со спокойной душой уехала.

А Митюша спешит, к приезду Тани работу завершить старается. Полез на крышу конёк приладить, да вдруг лестница подпиленная треснула, не выдержала тяжести и рухнула. Упал Митюша на спину, лежит недвижимый. Народ сбежался, хотели понести в дом, но Митюша попросил не трогать:

– Хочу, – говорит, – последний раз на творение своих рук поглядеть.

Оставили его в покое, лишь голову придерживают, чтоб удобней глядеть было.

Так и помер он. Приказчик, что Митюше лестницу подпилил, увидел на нём поясок узорный из змеиной кожи и снял:

– Ему таперича ни к чему, а мне впору будет, – и надел на себя.

А на следующий день Танюша приехала, спрашивает:

– Где Митюша мой?

Ей не говорят, все глаза опускают. Вскоре узнала, хотела руки на себя наложить. Но тут уж Селифановы слуги подоспели, из петли вытащили.

Селифан к ней с ласками, дескать, все равно жениха не вернёшь, а ты моей будь. Но Таня схватила нож, глаза сверкают:

– Подойди попробуй!

Селифан отскочил, как ужаленный.

Вскоре, как Таня Селифану отпор дала, он приказчику приказал в покои явиться. Ждёт, а того всё нет. Селифан удивился:

– Не было такого, чтоб Евстигней по первому зову не приходил.

Послал за ним кухарку, а та вскоре прибегла, кричит, причитает, словно полоумная, в глазах страх да ужас. Люди её успокоили. Селифана позвали. Тот:

– Чего базлаешь, дура, толком сказывай.

Кухарка, заикаясь, и рассказала:

– Подошла к дому приказчикову, в дверь постучала. Тихо. Дверь толкнула, зашла и чуть со страху не померла. Посреди комнаты приказчик лежит, распластавшись, а его змей огромный вокруг живота опоясал и душит. Я уж не разглядывала, бегом прямо сюда.

Селифан и прислуга не поверили, купец выругался:

– Он, так его распротак, пьяный, поди, дрыхнет. А тебе самой, видать, баба, с похмельных-то глаз змей кажется.

Но всё же Селифан к приказчику отправился, за ним все гурьбой. Зашли в дом и ахнули: лежит приказчик синий, будто задавленный, глаза у него выкатились. Тут, конечно, власти следствие учинили, ребят, Митюшиных приятелей, забрали. Но они ни при чём оказались, вскоре их выпустили.

А Митюшин поясок и Селифану приглянулся: с приказчика снял, по ремешку узор заструился, красками переливается. Но как надел, так немило ему стало: то услышит, как жена-покойница заплачет или Митюша умирающий застонет, а то вдруг приказчик удушенный, с синим лицом, из темного угла на него выглянет.

Решил было Селифан во хмелю забыться, но того хуже стало. Придет с попойки домой вечером, Митюшин пояс на спинку кровати либо на пол бросит, спать завалится, но какие-то шорохи всё ему слышатся: запалит Селифан свечу – стихнут, а погасит – снова появляются. Так уж которую ночь не спит, ворочается с боку на бок. Однажды открыл глаза и заорал от страха – пояс Митюшин, будто змей огромный, кольцами извивается, а из всех углов змеиные головы тянутся, пасти открыли – сейчас ужалят. На крик прислуга сбежалась: кто с ухватом, кто с кочергой, глядят – купец на кровати пьяный сидит, орёт благим матом, глаза выпучил. Уложили его, сиделку-старушку приставили. Но та посидела, посидела, а ночь длинная, да и Селифан умолк, и прикорнула на стуле.

Утром проснулась, ахнула – лежит Селифан посиневший, рука с кровати свесилась. Схватила руку его, а она холодная.

Всполошился тогда весь город; вскоре лекарь, что губернатора самого лечит, приехал, определил, будто купец от удушья пьяного помер. Но многие не верили этому, говорили, что змей удушил его: пояс Митюшин исчез куда-то, а под растворенным окном спальни Селифановой люди след змеи огромной видели.

Как Селифана схоронили, дом в наследство Тане перешёл. Вскоре у неё мальчонка родился. Митенькой назвала, лицом и впрямь Митюша вылитый. Как подрос, Таня его в гимназию определила, а потом учиться в университет столичный уехал. Перед отъездом, говорят, она поясок узорный из змеиной кожи сыну подарила. Кое-кто смекал – откуда. А сама так ни за кого и не вышла, век одна доживала.

А дом, что Митюша украсил, и поныне стоит. Жители так и зовут до сих пор – Митюшин дом.