Текст книги "Чудные зерна: сибирские сказы"
Автор книги: Владимир Галкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Исправниковы караулы
В разрез тракта речка течет, летом тихая, а в сухмень мелела: в омутках вода стоит, меж ними ручеек – зайцу перепрыгнуть сущий пустяк. Тут ямщики и переправлялись. Зимой тоже лиха не знали – ударит мороз, закует речку – где хошь проезжай. Однако по весне разольётся, брёвна, словно щепки, несёт. Ямщики окрестных сел мост построили, да не рады: исправник караул на мосту поставить решил. Он в округ недавно назначенный был, старый-то дела запустил, на дорогах разбой случался, чаще у моста грабили. Вот новый и объявил:
– Всех разбойников изведу!
Ямщики, вздохнули:
– От разбойников караул – дело хорошее!
Только, затея та сущим разбоем для них же и обернулась: кому через мост нужда – деньги плати. А караульные в книгу записывают: кто куда ездил, заплатил ли, а нет – в долговую графу заносили. Да кабы копейку за переезд, а то – гривенник. А мужику не напастись: на другой берег за сеном аль на пашню сколь раз в день приходилось мотаться, бродами переправляться пробовали, да солдаты караульные ловили, штраф сдирали. Бывало, правда, жалели, – как-никак сами из мужиков, – отпускали и никуда не записывали. Однако исправник узнал, надумал караульных арестантами уголовными заменить: эти, дескать, не спустят. И начальнику окружной тюрьмы заявил:
– Нечего твоим подопечным казенный хлеб даром жрать, пущай послужат отечеству!
Отобрал несколько, раздал солдатскую амуницию и поставил. А потом на мосту таможню выдумал.
– У меня, – говорит, – в округе, как в хорошем государстве, должно быть устроено, а значит, и таможня нужна.
От неё и купцам не стало житья: караульные остановят, товар оглядят, требуют пошлину. Само собой, и себе откраивали, потому за доходами строго следили. Исправник будто в воду глядел – никому не спускали: бывало, иной купец взропщет – по какому праву, мол, – у него товар отберут, самого в речку. Вот и стали платить безропотно. Поперву – деньги в казну, да вскоре приметили; у исправника часы карманные с золотой цепочкой появились, потом гнедых пара и тарантас новый. На нём к губернатору в гости катался. Слыхали, будто племянником приходился, потому всегда ездил запросто и никто жаловаться не смел.
А как-то с поклоном губернатору табакерку серебряную преподнесли, да ничего не вышло. Губернаторова прислуга сказывала, что его превосходительству золотую исправник сразу же подарил, а губернаторша будто пальчиком только племяннику погрозила да шалуном назвала. Она-то чуток лишь старше была. А он из себя видный, лицом дородный, Андрей Власычем звали, по фамилии Жгучин-Жучин. Про него посказульку в народе сложили: «Жгучин-Жучин всех замучил!» И уж, вправду – ямщикам гибель, купцам разорение. Кричит: по-государственному веду! А кто знает – по закону ли? Скоро до бунту недалеко, да губернатор вдруг сам исправника от должности отстранил и с моста караулы снял
Да что, отчего? По-всякому в народе гадали, сказывали, будто с губернаторшей в постели застал али до царя челобитную выборные донесли. А, по правде сказать, случилось вот как…
У купца Жомова дочка Настасья на выданье была, с ямщиком слюбилась, Егором звали. Купцу, знамо дело, така родня ни к чему, углядел, что Егор с вечёрок дочку провожать наладился, кулаком погрозил:
– Не по тебе ягода! – И дочери заявил: мол, не сохни, сам найду жениха. Да парень-то ушлый – убегом обвенчаться девку давай сговаривать. И сговорил уж, да отец её через мост с товаром намедни поехал, караульные задержали. Ране-то именитых людей всё же исправник не трогать наказывал, а купец степенный: борода до пупа и живот – вниз глянет, ног не видит. Да караульные пьяные были – кто едет, толком не разобрали, товар отобрали, купца в реку. Насилу выбрался. Как до дому доплёлся, дочка заахала, купчиха руками всплеснула:
– Где ж так увозекался?!
А Жомов в голос воет, самого озноб бьет. В бане его пропарили, водкой растерли. До утра прохрапел, а проснулся, рассказал всё и опять расплакался:
– Эк-кое посрамление в старости притерпел!
Поехал к исправнику жаловаться. Тот мундира уронить не желал, напустил строгости да купца же и обругал. Приехал Жомов домой, сказал семье:
– Кабы такой человек отыскался, чтоб с исправником посчитался, ничего бы не пожалел.
Дочь те слова любимому передала. Ямщик и подкатил к Жомову:
– Отдашь коли Настасьюшку за меня, берусь исправника под монастырь подвести. – И на расходы денег спросил.
Жомов оторопел: «Голытьба, гляди-ка, дочь сватает – не по носу!» Да тут же и усмехнулся: «Разве сиволапому с исправником совладать?!» Однако Жгучину-Жучину насолить охота, махнул рукой:
– Чем черт не шутит! – И дал ямщику денег.
Егор самогону нагнал, стал через мост кажен день кататься. Караульные:
– Стой! Плати проездные!
Ямщик заплатит и нальёт всем для сугреву по шкалику. Али просто бутылку отдаст. Караульным шибко понравилось, и без денег пускали, лишь бы самогон привозил. Так Егор их всп лето поил. Как захмелеют, ямщику рассказывают, кто куда и когда через мост ездил.
Вот как-то по осени губернатор к исправнику на охоту собрался – у того в тайге займище, дачею называлось. Прикатит губернатор с дружками, а то и со своей губернаторшей – неделю пальба по тайге, а в даче вечером гулеванье. Так и в этот раз. Губернаторша вперед мужа укатила, губернатор чуток с делами замешкался. А тут чиновник большой нагрянул из Питера.
– Так, мол, и так, ваше превосходительство, жалуются на твоё протеже, да не мужичьё, люди все именитые. Да еще караулы будто на мостах выдумал.
Губернатор руками развёл: дескать, от рвения к службе – усердие, а что поклеп на исправника, так это от зависти. У Христа и то недруги были. А караул – для порядку.
И тут же разговор о другом повел:
– Труды, мол, трудами, а мы лучше сами к нему прокатимся; угодья хорошие там, охота отменная. Жена моя уж второй день у Андрей Власыча.
В общем, сговорил чиновника. Однако наперёд отправил ганца к исправнику; жди, мол, завтра прибудем с ревизией. Жгучин-Жучин и повелел караульным ни с кого проездных да пошлин не брать.
Егор в тот день через мост ехал, ему и выболтали, что большие гости едут к исправнику. Задумался он, вскоре собрал друзей-ямщиков по тому числу, сколь караульных на мосту было, и обсказал свои мысли, а ямщики рады другу помочь – сами от исправника натерпелись. Повёз он их через мост, бутыль большущую караульным отдал и дальше с друзьями направился. Версты не проехали, поворотили обратно. Глядят – караульные в караулке валяются: то ли пьяные, то ли сонные. Постаскивали мужики с караульных мундиры, на себя натянули и в караул встали.
Вскоре губернатор с чиновником катят, глядят – караульные во фрукт вытянулись. Губернатор осклабился, рукой было к виску потянулся:
– Молодцы, солдатушки!
Да один-то вдруг лошадей под уздцы, Егор это был:
– А проездные платить будет кто?!
Побагровел губернатор, глазищами закрутил:
– Вы что, сучьи дети, приказа не знаете!!!
А Егор ему:
– Как же не знам – со всех проезжающих плату берём, а кто супротив, того бить велено! – И махнул рукой: – Лупи окаянных! Их благородие, господин исправник, нам всё разрешат!
Мужики к коляске кинулись. Губернаторский кучер с перепугу деру в тайгу, а у чиновника с губернатором резвости не хватило, глазом не успели моргнуть, как на землю стащили. Да поняли вовремя – лучше не перечить: чем тумаков получить али вовсе жизни лишиться – что в бумажниках было, все отдали. Отпустили их мужики, те не стали кучера дожидаться, погнали в большое село к исправнику, а как из виду-то скрылись, мужики мундиры скинули, на спящих караульных напялили и по домам скорей разошлись.
А губернатор как прикатил, исправниковы прихвостни и залепетали, что их благородие с её превосходительством на даче вашего превосходительства дожидаются. Губернатор нахмурился, в тайгу везти приказал, там и застал супругу с молодым полюбовником. Хоть племянник, а все же обидно – рогоносцем на всю губерню прославят. Куда подале в глухоманно село решил посадить. А чтоб чиновника ублажить, к вечеру сам караульных взялся допрашивать. Те отрезвели, не поймут, об чём разговор, будто память отшибло. А губернатор к лицам приглядывается и сам не признает никого.
– Кто такие? – стал дознаваться.
И открылось, что арестанты они переодетые.
В другом случае дело замяли бы, однако дознание при столичном чиновнике проходило, потому их обратно в тюрьму, а заодно и исправника под конвоем отправить пришлось.
В народе про то, как арестанты губернатора скараулили, разговоры долго ходили, да многие на нашенских мужиков глазом косили: у Егора и дружков его деньги вдруг немалые появились, а откуда – не сказывали. И купец Настасью за ямщика вскоре отдал. А на свадьбе-то объявил:
– Теперь, мол, спокоен за дочь – с таким ухарем не пропадет!
Ямщикова охота
В притрактовых сёлах извозом многие промышляли – у каждого лошадёнка-две, а коли хозяйство крепкое, и тройку держали. Ямщики друг перед другом хвастали;
– Мои жеребцы – огонь!
– А у меня зато – тяговые!
Однако лучшие-то у Петра Крутоярова были, ямщики про него говорили:
– Слово знает!
Пётр не отказывался:
– Ямщику без слова нельзя.
Бывалоча, с жеребцом необъезженным мужичонко совладать не могёт: ругается; бичом коня хлещет. А Пётр увидит, крикнет:
– Дай-ка я спробую!
Подойдёт, рукою коня погладит и шепнет ему. Жеребец ушами поведёт, глазами – мырг-мырг и, словно телок, губами к парню потянется. А Пётр скажет:
– Беречь коня надобно!
Удивится мужик:
– Ишь, какой жалостливый! Поди, сам готов в сани запрячься: силушки-то не занимать!
А и такое бывало: воз на гору лошадёнка не может вывезти; он её распряжёт, в оглобли встанет, хомут – на себя и вытянет. Смахнет со лба прядь мокрую:
– Где уж родимой, коли меня вон как прошибло!
Дюжий был: ни пурги, ни чаерезов-разбойников не боялся, а как на охоту за волком – всегда первый. Запряжет своего Каурку в кошевку – санки легкие. Поросёнка в ящике к санкам привяжет, Федю-дружка за вожжи посадит, и гуляют по степным дорогам. Поросёнка трясет, визжит он – волки голодные стаей за кошевкой из околков выскакивают, а Пётр бьет их в упор из двустволки.
Вдвоём-то на такую охоту не всякий выезжать осмеливался; конь выдохнется али споткнется да захромает – одолеют серые, к утру ни коня, ни охотников не останется. Потому и сбивались мужики в три-четыре ружья, да еще топор за кушаком у каждого.
Ну, а Пётр с Федей опасное дело забавой считали, не одну стаю в степи изничтожили. Мужики, как волки докучать шибко учнут, их приглашали. Покатаются ребята, постреляют – наутро едут, добычу по степи собирают.
Раз как-то выехали они в ночь. Луна яркая – далеко видать. Каурка ходко идет, поросёнок повизгивает. Покатались туда-сюда. Пусто в степи.
– Эге! – ухмыльнулся Пётр. – Видать, здесь всех серых повыбили. – И говорит другу: – К Мосихе давай-ка сворачивай. У деревеньки той три зимы не катались, мужики сказывали – волк объявился.
Федя ему: далеко, мол, до деревни отселева.
– Для Каурки далеко разве?! – удивился Пётр. Федя плечами пожал, припустил вожжи.
Глядят ребята по сторонам – не сверкнут ли где огоньки зелёные, не выскочат ли серые из колка. Вот и Мосиха показалась. Тут, откуда ни возьмись, волк выскочил – да к саням. Пётр волчий лоб на мушку поймал. Грохнул выстрел, волк подпрыгнул, будто увернулся от пули, и опять догоняет. Пётр из второго ствола, тот опять увернулся, уж вровень с Кауркою скачет, за шею ухватить пытается. Тут Федя изловчился, нагайкой хлестнул серого. Волк и полетел кубарем, далеко отстал.
Д конь в это время во весь дух скакал, так и влетели в деревню. Глядят, у одной избы шест длинный торчит, а к нему колесо от телеги да клок сена привязаны – постоялый двор, значит. Около него осадили коня. Пока хозяева просыпались, Пётр Феде и говорит:
– Глянь ружьишко – может, с прицелом что?
Федя ружье осмотрел, плечами пожал:
– В порядке все.
Пётр только руками и развёл:
– Неужто глаз мой отказывает?
Но вот засов заскрипел, мужичок-горбун хромоногий впустил охотников, на коня глянул:
– Ишь какой взмыленный! Чего гнали-то?
Пока Федя по двору Каурку выгуливал, Пётр мужику про волка и рассказал:
– Стреляю в упор, а ему хоть бы что! Впервой у меня этакое. Засмеют на селе, коли узнают. Хорошо, хоть Федюха не растерялся, нагайкой огрел, а то бы лишились Каурого.
Мужичок ничего не ответил, только головой покачал и захромал себе в избу. Задали ребята сена коню. В избу вошли, мужичок им на лавках у печки спать указал и знак подал: тихо, мол, не го хозяйку разбудите. Улеглись Федя с Петром, мужичок на печку забрался; помолчал-помолчал, да и зашептал.
– Это, ребята, волк-оборотень вас догонял: ни пуля его не берет, ни картечина. Третий год как объявился, деревню в страхе держит. Ваше счастье, что живы остались. Наши-то мужики намедни барашков в город возили, на ярмарку, только от деревни отъехали, у колков берёзовых старика бородатого увидали – стоит, руку поднявши. Подъехали, а тот волком обернулся и – к лошадям. Пока мужики за топоры хватались, серый лошадушек порешил, барана из саней выхватил, да и был таков. – Помолчал горбун: – Как теперь мужикам без коней-то? И хозяйке моей худо – ямщики деревеньку нашу объезжать стали, кормиться уж нечем.
Потом покряхтел, поворочался да, видать, и уснул. А Федя с Петром долго еще не спали, всё об одном думали: «Ишь ты, волк-оборотень? Пуля его не берёт!» А утром-то, как проснулись, слышат – самовар гудит, у стола хозяйка хлопочет, а горбуна на печке нет. Пётр на хозяйку глянул и рот раскрыл – красавица перед ним стоит; щёки румяные, глаза весёлые. Улыбнулась Петру, будто жемчугами сверкнула. Поставила самовар и с поклоном:
– Не пора ли к столу гостям дорогим? И Парфишка, работник мой, скоро вернется. Жеребчику вашему пошел сена задать. Утром-то я глянула – добрый конек!
Парни с лежаков вскочили, к столу подсели. Тут и Парфишка пришел, да сам невесёлый, да прямо с порога:
– Ночью волк, что за вами-то гнался, к соседу в овчарню забрался, порезал овечушек, то-то бабы щас убиваются.
Попили ребята чаю, а Парфишка всё в окошко поглядывал, поджидал будто кого-то. И говорит вдруг:
– Так и есть, опять Игнат к нам заворачивает.
Парни переглянулись:
– Чего мешкать, загостились уж.
С хозяйкой рассчитались. Федя-то первый к коню ушёл, а Пётр задержался – на хозяйку глянуть ещё раз хотел да заметил: у неё от лица кровь отхлынула, затряслась вся, сказала со вздохом:
– Господи, и чего ходит?! Житья нет!
В это время мужик вошел, не спросил никого, развалился на лавке. Хозяйка, бледней полотна, за занавеску юркнула. А мужик на парня рыкнул:
– Ступай-ка отселева, чего встал?!
А Пётр. стоит. Заметил, глаза у Игната этого, как у волка, зелёным огнём вспыхивают. Игнат разозлился, что парень взгляд его выдержал, медведем пошел на него. Пётр кулаки сжал, но хозяйка из-за занавески выскочила:
– Ещё не хозяин, чтоб в моём доме гостей обижать! – И Петру тут же: – А ты иди, парень, – беду на себя не накликивай.
А Петра будто сила изнутри подпирает. Глядит в упор на обидчика да и говорит:
– Уйду, коли он со мною пойдёт!
Игнат-то ногою чуть дверь не вышиб. А во дворе зарычал:
– Сейчас раздавлю! – Да видит, хоть сам здоровый, но и Пётр статный, и Федя недалече за оглоблю держится. Сверкнул глазищами:
– Встретитесь мне! – И за воротами скрылся.
Тут Парфишка из-под саней сразу вылез. Ребята и спросили:
– Кто Игнат-то такой? И почло боитесь его?
Почесался Парфишка да и сказывает:
– Приехал три года назад – как волку-то объявиться. А откуда – неведомо, да, вишь, всю деревню в кулак захватил. Люди говорят – силу колдовскую имеет. Кто ему поперёк, тому обязательно худо: пожар приключится, скотина падёт али сам сгинет. Как приехал-то, девку из хорошей семьи высватал, и за год со свету изжил. Отец с братом заступились было, да в степи на них волки напали, там и смерть приняли. А теперь, вишь, к Катерине, хозяйке моей, подкатывает. Я-то у родителя её в работниках был, царство ему небесное, теперь вот дочери век дослуживаю. Отец перед смертью просил не бросать, а то и замуж отдать за хорошего человека. Да только где Катерине замуж-то? Парни как узнали, что Игнат на неё. глаз положил, обходить стали, боятся связываться…– Покачал головой Парфишка: – А за Игнатом, ох, загибнет красавица! – и захромал в конюшюню.
Федя с Петром за ним отправились. Глядят, у коня полные ясли заданы, овса корчага насыпана, грива расчесана, косицами заплетена. Ребята и удивились!
– Кто ж это коня так ухолил?
А Парфишка руками развел:
– Я ить сена чуть только бросил, а кто-то и овса в корчагу насыпал! – Да тут же и ухмыльнулся: – Ко двору, видать, вы домовому нашему. Он это позаботился!
Запрягли ребята в кошевку коня, а Парфишка до конца деревин подвезти попросился. Как деревню проехали, на окраине горбун на дом брошенный показал:
– В нём, люди говорят, со всей деревни домовые по ночам собираются: в кости играют да бражничают.
Спрыгнул Парфишка, пошёл своим путем, а парни усмехнулись и домой покатили. Федя-то песню затянул, в Пётр молчаком ехал – Катерина-красавица перед глазами стояла, всё о ней думал. Как приехал, выпросил у начальства, чтоб на другой день послали в ту сторону. Груз до места доставил, к вечеру к Катерининой деревне Каурку направил, а как к деревне-то подъезжать, увидел – из околка Игнат вышел, руку поднял, глазами так и сверлит. Парень, однако, не струсил, остановил Каурого. А Игнат и зарычал:
– Живота лишишься, коли на двор к Катерине заедешь!
Пётр усмехнулся:
– Не заеду, коли от ворот поворот получу!
Дернул вожжами и покатил, а самого подмывает назад оглянуться. Отъехал чуть, слышит – конь захрапел, косится и с шага на рысь переходит. Обернулся – волк следом скачет. Парень винтовку в руки, прицелился хорошенько, спустил курок. Кувыркнулся серый и опять догоняет. Пётр еще раз выстрелил, а волку все нипочём. Схватил тогда парень нагайку, изловчился да и стеганул волка. Завертелся на месте он, отстал от саней.
А уж ночь, темно кругом. Пётр к деревне подъехал, глядит – на бугре, в дому брошенном, в окнах свет, из трубы дым валом. Ну, Петр и залюбопытствовал, завернул коня на бугор. Подкатил к дому, глянул в окно – старичков пятеро на скамейках круг топчана сидят, в кости играют. Сами росточком с кошку, бороденки до пупа, носы пуговкой. Один-то Петра увидел, лапкой махнул: заходи, дескать. Ну, парень и зашёл в дом. Присел на скамью и спрашивает: мол, кто такие? Старички рассмеялись, а тот, что Петра первый увидел, носишко выставил:
– Хозяева мы здешние – домовые. Аль не слыхал? Все про нас знают, да редко кому показываемся. Тебя-то я знаю – ить это ты с дружком давеча к Катерине на постой приезжал. Каурка твой мне шибко понравился. Оба с тобой мы лошадники. Потому-то у Катерины живу, что ямщики у ней останавливаются. Только объезжать стали деревню-то, и конюшня пустая.
– Ой худо, худо нам! – закивали домовые.– От колдуна Игната житья нет! Сам-то Игнат дома сидит, а душа по степи волком рыскает. Коли того волка убить, то и Игнат окочурится.
Пётр и говорит:
– Стрелял я в волка, да што толку-то – пуля его не берёт!
Старички в один голос и заскрипели:
– Есть на него управа! Только не пулею, силой рук своих убить его можно. Што в руках держишь, тем и убьёшь!
Вдруг домовые исчезли, а в дверь Парфишка-горбун просунулся, глядит удивлённо:
– Иду по деревне, смотрю – лошадь у дома! Чья, думаю. Подхожу – Каурка копытом бьет. Что за дело?! А это ты здесь похрапываешь да нагайкой во сне размахиваешь!
Огляделся Петр – в окне и впрямь утро забрезжило, а сам сидит на лавке, к стене притулился, в руке нагайку крепко сжимает.
Вышли Петр с Порфирием, парень – коня под уздцы и повёл ко двору постоялому, а по дороге-то рассказал, что к Катерине заехать решил, да вот в дом этот случайно забрел и уснул ненароком.
Вдруг видят – мужиков толпа обсуждает чего-то. Кто ругается, кто-затылок чешет, а кто просто стоит, понурив голову. Петр спросил: чего, мол, невеселы? Ему и говорят:
– А чего веселиться, коли волк нас одолел! Как ночь – к кому-нибудь заберётся. Для всех горе, один Игнашка довольный – тоже ведь волчья натура.
Ну, Пётр и давай сговаривать на охоту сообща отправиться. Мужики глядят – парень-то не из робких, сами осмелели. Друг дружку давай подталкивать:
– Чего боимся? Скопом-то, поди, одолеем разбойника!
Да и вспомнил кой-кто: мол, про Петра слыхали – на волка первый охотник. Вдруг сбоку кто-то зычным голосом:
– Об чем шум? Чего собрались?!
Глянули – Игнат подходит. Глаза будто кровью налиты. Растолкал всех, на Петра напустился:
– Народ баламутишь?! Теперь тебе не спущу!
Мужики-то притихли: с Игнатом связываться – дело опасное, да глядят – парень стоит, нагайкою по ноге прихлёстывает. Ну и за Петровой спиной сгрудились – тронь-ка, попробуй. Игнат и на этот раз отступил; побрёл к своему двору, только слышно, как воротами бухнул. Ну а мужики совсем осмелели, сговорились на другой день облаву устроить.
Пётр с вечера у Катерины остался. Парфишка-то ей всё рассказал. Уж и не знала, куда молодца посадить да чем накормить. Сама радостью светится. А Парфишка на печке довольный сидит, цыгарку потягивает.
Поутру выехали мужики в поле, ближайшие околки прошли, зайца только вспугнули. Решили большой околок прочесать, что от поля к дороге тянулся. С разных сторон подошли, кто на конях был, спешился. Собак спустили, но те скулят, хвосты поджимают, а которые хоть и рычат, но в околок-то не суются. Тут волк из околка выскочил и – по полю. Мужики-то вслед залпом – волк дальше скачет. Тут Петр – на Каурого и – вдогонку. Настиг серого, наловчился да хлестнул со всего маху нагайкою. Кувыркнулся волк – клок шерсти в сторону. Петр ещё раз – волк полетел кубарем. Пётр в третий раз хлестнул – попал концом со свинчаткой между глаз. Серый упал замертво, лапою только и дрыгнул. Мужики подбежали:
– Ну вот и конец разбойнику! – Волка осмотрели. – Матёрый волчище! Ишь ты, прямо в лоб шишаком угодил! – Закинули на лошадь, повезли в деревню.
А народ уже их встречает. И Парфишка с хозяйкою. Катерина, как увидела Петра, – к нему. Хотела к себе повести, да мужик, что у Игната долг отрабатывал, подбежал, вопит:
– Игнат-то долго жить приказал! Со вчерашнего дня, как узнал, что к Катерине жених прикатил, по двору метался, яко бешеный. Потом в избу ушёл, а как за волком мужики отправились, на крыльцо выскочил да, видать, оскользнулся, башкой о косяк – и душа вон.
Пошли все к Игнату, а тот и впрямь у крыльца лежит – лоб расшибленный. Мужики только руками развели:
– Эк его угораздило!
Ну, да по Игнату печалиться некому. Зарыли скоренько. Наследников не нашлось, меж сиротами добро его поделили.
А Пётр так с Катериною и остался. Двор постоялый, коней добрых держали – всей округе на зависть. Потом у них ребятишки пошли, а Парфишка был при них, дядьковал.
