Текст книги "Чудные зерна: сибирские сказы"
Автор книги: Владимир Галкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Дарьины ухажёры
А вы не слыхивали, как баба с чертями дружбу водила? Врали люди аль правду баяли, не знаю, но есть такой сказ.
Жил на селе Митроха Пыряев. Невелик, щупловат, а жена – красавица: белолица, полногруда, Дарьей звали. Парни-то, как девкой была, шибко подле неё увивались. А вот ведь – Митроху выбрала. Дарья сызмальства в работе удачлива: в лесу грибов али ягод больше всех набирала, в реке рыбу покрупней, чем у мужиков, корчагой вылавливала. Бабы и нашептывали:
– Красотой своей чертям приглянулась!
Дарья-то в девках смешлива была, не отнекивалась, а про неё всяки небылицы плели.
Пошла однажды в лес, чует – лешак за бока щиплет. Обернулась, перекрестила – отстал. Али того смешней: на реке белье полоскала, из воды харя высунулась – чмок в губы. Сплюнула. Бельё с мостков переложить хотела в ведро, глянула, а оно… рыбой полнёхонько: и карась, и налим, даже стерлядь востроносая.
Парни посля таких выдумок давай почёсываться:
– С Дарьей связываться – дело опасное.
А Митроха-то похитрей – углядел в глазах у неё лукавинку, понял всё: «От такой-то отказываться – дураком быть!» И посватался простофилям на зависть. Славно зажили молодые. Да только вскорости в нашу волость писаря поставили нового. Панкратом звали. Худющий, вреднющий, и волосы до плеч. Долговолосым за это кликали. Углядел Дарью, понравилась. А время пришло набор на царёву службу справлять. Писарь с начальством уладил, и забрали Митроху в солдаты.
Дарья с дитём на руках одна, от скуки-то иной раз на вечёрку придет, а долговолосый тут как тут. Она и не стала ходить. А Панкрат на улице встретит, до дому на глазах у соседей плетётся. А в безлюдном месте, где скараулит, начнёт приставать.
Терпела Дарья, терпела, решила к колдунье-старухе сходить. Бабка та привадить али отвадить кого – мастерица была. Девки к ней бегали – говорят, помогало. Вот Дарья у старухи-то и расплакалась:
– Другим красота в радость, а мне – горе!
Бабка головой покачала:
– С Долговолосым связываться – невеселое дело. – Да тут же ухмыльнулась: – Только не след тебе, молодка, Панкрата бояться, коли водяной с лешим у тебя в ухажёрах.
Дарья-то отмахнулась:
– Выдумки всё!
Да старуха в упор глянула:
– В каждой выдумке правда есть! – И рассмеялась: – Мы чертей к себе еще приспособим, помогут от Панкрата избавиться. С ними только уговорись.
И научила бабу, как быть.
Идет Дарья от старухи, а Долговолосый уже на улице поджидает. Дарья ему подмигнула и говорит:
– Приходи ко мне в полночь!
Долговолосый аж рот раскрыл и отстал с полдороги. А Дарья пошла на реку, только на берег вышла, из воды, будто кочка, голова лохматая высунулась. Дарья и говорит, как старуха подучивала:
– Приходи, водяной, к моему двору в полночь. Ждать буду, а чтоб не догадался никто, лужей у двора обернись, я тебе знак подам. Услышишь: «Хрю-хрю!», знай – это я к тебе спешу.
Только сказала, кочка в воду усунулась. У берега забулькало, волна по реке пошла и, будто собака, ноги Дарье, лизнула. Вечером Дарья сидит у окошка, видит: мужик-сосед воду из колодца нёс, да так неумело – споткнулся, опрокинул ведро. Чертыхнулся и ушёл, а лужица больше вдруг стала, в огромную лужищу разлилась. Дарья свинью из стайки выпустила, та пятаком, повела. «Хрю-хрю». И бегом на улицу. В луже улеглась, барахтается. По луже волны – теплой грязью хавронью окатывают.
Панкрат в это время к Дарье собрался, сапоги дёгтем натёр, волосы причесал, маслом намазал. В зеркало глянул: «Ярой!» Только ко двору подходить, глянь – лужища у ворот. Вброд идти – сапоги жалко, а враз и не перескочить. Углядел валун посредь лужи.
«Прыгну-ка я, – думает. – А с валуна прям на сухой берег, к воротам».
Разбежался – скакнул на валун.
А это свинья в грязи нежилась. Вскочила с визгом, понеслась прочь. Панкрат в лужу плюхнулся.
Соседи визг услыхали:
– Режут, чго ли, свинью-то?
Выглянули: из лужи писарь вылазит, ругается на чём свет стоит. Ну, на смех и подняли.
На другое утро пошла Дарья в лес за грибами, на улице опять писаря встретила:
– Чего ж не пришёл? – Подмигнула: – Весь вечер ждала!
Панкрат заморгал глазами, хотел её приобнять, но увернулась баба, к лесу бегом побежала. Только пришла, чует – за бока щиплет кто-то. Она и говорит:
– Лесовик, лесовик, приходи в вечер ко двору. Как услышишь: «Ме-е-е», – знай, это я к тебе спешу на свидание.
Лесовик и отстал, только листья у осин задрожали, будто ветер прошелся. Чует Дарья, корзина в руках тяжелей, стала, глянула, а она земляники полная. Отправилась Дарья обратно в село, а вечером смотрит – у ворот осинка стоит, листьями трепыхает. Дарья козу Машку рогатую за ворота выпустила. Коза бородой потрясла: «Ме-e-e». И к осине, листья пощипывает.
А Панкрат от грязи отмылся, штаны новые надел, рубаху с гарусом и к Дарье скорее. Только подходить, а коза как увидела, рога наставила. Панкрат кинулся было в сторону, да коза за штанину его поддела, вот и брыкнулся в пыль. Машка бородой затрясла, опять рога наставила. Еле Панкрат увернулся и припустил домой.
На другой день пошла Дарья в лес, лесовик веткой за косу ее ухватил. Дарья и говорит:
– Лесовик, лесовик, я к тебе вышла, да писарь Панкрат нам помешал. Уж и не знаю, как отвадить его.
И почудилось Дарье, будто зашумело, заскрипело вокруг, а ветка косу Дарьину отпустила. И опять у Дарьи корзина ягоды полная.
Пошла Дарья к реке корчагу достать, глянула – на берегу метки нет, придется в воду лезть. Только ступила – за ногу кто-то схватил, кругом пузыри пошли с бульканьем, и слышит:
– Ты пошто от меня убежала?
Дарья и говорит:
– Водяной, водяной, Панкрат долговолосый меня прогнал. Так сапогом пнул, и сейчас бок болит.
Только сказала, ногу-то и отпустило. Корчагу на берег выволокла, а она рыбой полнёхонька.
А Панкрат все думает: как Дарью укараулить. Решил ночью забраться. Как уснуло село, он и отправился. Только подходит, глядит – где осина вчера стояла, два огонька сверкнули:
– Батюшки, – ахнул Панкрат: это волк на него глядит, зубы оскалил. Рычит:
– Коли у Дарьиных ворот будешь мотаться, быть тебе худу!
Пянкрат тягу с полными портками. Кричит:
– Волк! Волк!
Соседские мужики кто с дубьём, кто с ружьём повыскакивали, к Дарьиным воротам подбежали, глядят – это гнилушки огоньками светятся. Давеча ребятня принесла, поиграли да бросили.
А Панкрат к своему двору прибежал, воды захотел с перепугу испить. Бросил в колодец ведро, а оно обратно не тянется, будто держит кто. Глянул в колодец, а оттуда лапа высунулась, ухватила за космы:
– Это ты мне мешал, Дарью ногами топтал?! – и утянула Панкрата в колодец. Утром только мужики достали, говорили – пьяный был шибко, потому и упал.
А Дарья, сколь лет без мужа была, не бедствовала – из леса грибов да ягод, с реки рыбы всегда приносила. И от людей пошло уважение, как-никак, долгонько ждать Митроху пришлось.
И как с царёвой службы вернулся он, лучше прежнего зажили.
Ямщицкий дед
Как-то прослышали мужики – в Иркутском городе икона чудотворная объявилась: с кого хошь любые грехи разом сымет, коли помолиться перед нею усердно да свечку поставить. Подумали мужики и с поклоном к Еремею:
– Поезжай-ка, дедушка, помолись за себя да за нас… Грехов-то за жись нашу темную – о-хо-хо сколь накопилось! А за старухой твоей приглядим, дровишек али еще чего – все будет.
Еремей и кивнул согласно. Собрали мужики со всей деревня деньжат на дорогу, по гривеннику с каждого, и отправили старика. Приехал он в Иркутск, нашел церковь, где икона была чудотворная, свечу алтынную перед ней поставил, отбил поклоны с крестом: за мужиков, за их чад и за себя со старухою; через месяц возвернулся, объявил мужикам:
– Отмолил за всех, как положено. Пущай, души ваши будут спокойные.
Ну, а те, недовольные, в воскресенье к Еремею заявились – обстоятельно, дескать, поведай: как ехал, город Иркутский каков из себя, ну, и чудотворная какова?
Старик в это время зипунишко осматривал, углядел на заплате дырку и крякнул с досады:
– Ах ты, елова шишка, и здесь проносился!
Потом отбросил его, стал рассказывать про икону – как слёзы у богородицы из очей текли; город Иркутск описал – большой город-то, не чета деревушке нашей, и вдруг просиял, будто приятное вспомнил:
– А и хороша, чугунка-то… Ране сколь месяцев добираться на лошадях приходилось, а нонче в тридцать ден обернулся. Молодым-то меня купцы нанимали обозы стеречь, а потом и сам я извозом занялся. Страху, бывало, натерпишься, пока груз до места доставить: то пурга, то конокрады, то чаерезы-разбойники; одно спасенье – удаль, винтовка, да кони быстрые, ну, ещё Дед Ямщицкий когда выручит. Меня-то не пришлось, а кой-кого наших из беды вызволил…
Тут поперхнулся старик, заморгал.
– Эвон как… не туда меня повело, не об этом ведь надо…
Но мужики руками замахали:
– Ну-у-у, дед, коль начал, досказывай! – У мужиков глаза загорелись, к Еремею ближе подсели. Старик опять зипунишко в руки взял, чтоб дырку чинить, и продолжил…
В деревне Уськино, что у Московского тракта, Ерофей Клюкин жил. Смолоду не женился – девка обманула: парень к ней всем сердцем, а она покрутила да за другого пошла. Он больше ни к кому и не сватался, один хозяйствовал: землю пахал, овёс для лошадей почтовых растил – станции-то от самой Москвы по всему тракту стояли.
Как-то зимой случилось Ерофею в город ночью поехать. Дорога сначала лесом шла, потом по степи побежала, он вожжи-то и опустил, дескать, Гнедко сам по тракту довезёт.
Лежит в санях, в звездное небо глядит. Вдруг лошадь стала, и будто из-под земли бородатых двое. Кистенем Ерофея .по темечку, да хорошо – скользом прошло, не до смерти ушибли…
Очнулся – ночь на исходе, в голове шумит. Все ж приподнялся, по сторонам поглядел – лежит он на тракте в санях, а лошади нет, увели. Заплакал было Ерофей с горя, да услышал звон колокольчика. Подъехала тройка: один конь белый, другой вороной, третий рыжий, будто огонь. Кучер – старик бородатый – с облучка крикнул:
– Впрягайся вместо коня, Ерофей, да волоки, по моему следу.
Дернул вожжами, и полетели саночки, только пыль снежная столбом закрутилась, и хохот удалой послышался. А пыль шибче крутит, словно иглами лицо колет, ветер шапку сбивает. Ерофей не знает, как быть, а тут над головой опять крикнул кто-то:
– Впрягайся, не то замёрзнешь лежа-то!
Почесал Ерофей темечко ушибленное, впрягся и потащил сани. Во все глаза глядит, на сажень ничего не видит. Вскоре взмок, из сил выбился. Присел на снежный холмик. «Пропал», – думает. Вдруг морда лошадиная из темноты высунулась.
– Свят! Свят! Свят! – закрестился Ерофей, а морда к нему губами тянется. «Да это ж Гнедко мой!» – обрадовался он, вскочил, за шею коня обнял.
Вскоре снег реже пошел, светлее стало. Запряг Ерофей коня, хотел ехать, но увидел; из сугробчика, на котором сидел, нога торчит. Разгреб снег, а там бородатых двое лежат, скорченные. «Замерзли, поди»,– подумал Ерофей, да заметил: у обоих армяки на груди в крови свежей. Ерофей с перепугу в сани прыгнул и погнал в город. Приехал на постоялый двор, знакомого ямщика – Кузьму Дерюгина встретил, с их деревни родом, тот и повёл Ерофея в трактир. Выпили по маленькой, Ерофей рассказал, что с ним приключилось, шишку на голове показал. Ямщик подумал, сказал серьезно:
– Это, Ероха, ты Ямщицкого Деда встретил, гуляет он по дороге нонче: то юродивым нищим прикинется, то ямщиком удалым, то стариком кучером. Для нас он прямо спаситель – в округе давно разбойники безобразят. Всё норовят в пургу да в метель, чтоб следов не было. Управы на них нет, только Дедка Ямщицкий и гоняет их. А появился он вот как. Один из наших собрался груз ценный и срочный везти. Отец ему и говорит: «Солнце средь бела дня за тучи скрылось – быть метели». Тот не послушал: «Чего мне метели бояться?! Не впервой, да и ехать-то недалече».
Старик и успокоился, сына отправил, а через час такая вихритень поднялась, два дня бушевала. Как поутихла, люди с почтой отправились. В двух верстах от городка у дороги сугробчик увидели. Разрыли, а там парень сидит скрюченный, а лошадь и груз пропали. Сначала думали – замёрз, но потом в затылке дырочку обнаружили от пули. Отец-то, как увидел сына погибшего, так будто умом тронулся – всё продал, дочерям на приданое лишь малость оставил и сам исчез, будто в воду канул.
Вот с тех пор дух его и гуляет в метель, на тройке по степи разъезжает с гиканьем. Мы, ямщики, зовём его Ямщицкий Дедушка – потому как добрым людям худа не делает, говорят, даже конём аль деньгами одаривал. А с татем встретится – живьём не отпустит. Видать, он тебя спас от разбойников, а их порешил…
Помолчал ямщик, потом наклонился и Ерофею, сказал шёпотом:
– Говорят, он на постоялые дворы заезжает, в трактиры заглядывает. Выпьет, рюмочку и слушает – кто о чём говорит.
Посидели Ероха с Кузьмой ещё немного, выпили по последней. Ямщик вскоре ушёл, Ерофей один остался, сидит притихший, людей разглядывает. Глядит – в углу парни гуляют, подле них старик в тулупе чай пьёт. Пригляделся Ерофей: старик на того кучера, что в степи тройкой правил, шибко похожий. Подошёл он к старику, рукой за плечо тронул, но тот исчез сразу, будто не было. Ерофей глазами заморгал. А старик среди парней уж сидит, рассказывает что-то весёлое – те хохочут, закатываются. Ерофей к ним подошел, старика схватил за плечо. Парни на него уставились:
– Ты чего, мужик?
Но старик улыбнулся, встал, отвёл Ерофея в дальний угол и подал руку. Только тот взял её – старик опять исчез, а Ерофей почувствовал в руке что-то, глянул, а это кошель, денег полный. Стоит Ерофей, покачивается, понять ничего не может. Парни про старика, видать, сразу забыли, над Ерофеем подсмеиваются:
– Ишь, как набрался – земля не держит!
А трактирщик крикнул ему из-за стойки:
– Эй, мужичок, чего по углам шарашишься? Шёл бы спать.
Хотел Ерофей из трактира идти, да услышал вдруг – плачет кто-то. Оглянулся, а это трактирщица служанку – татарку молодую – у стойки грязной тряпкой хлещет. Он и вступился:
– Пошто девку забижаешь?!
Та в ответ:
– Будет знать, как посуду хозяйскую бить.
Ерофей тряпку выхватил:
– Сколь черепки стоят?
Трактирщик-то и подсказал сразу:
– Три целковых плочено!
Достал Ерофей трешницу, кинул ему, а тот увидел у него кошель, деньгами набитый, глазами заморгал и говорит:
– Посидел бы ещё, водочки выпил.
Ерофей и не знает, что делать: «Может, и вправду остаться? Денег привалило много – погуляю всласть».
Сел на лавку, но девушка вскоре закуску поднесла, зашептала:
– Не пей, дяденька, споят тебя хозяин и деньги возьмёт. Уходи отсюда, а я выйду следом и тебя доведу до двора постоялого.
У Ерофея хмель-то поубавился сразу. Вышел из трактира, за ним девушка. До постоялого двора проводила.
В это время луна яркая из-за туч выглянула, лицо девушки осветила. Тени от ресниц на щёки пали, глаза будто звезды. Ерофей стоит, любуется, а девушка за бороду ласково его потрепала.
– Молодой вроде мужик, а бороду вон каку отпустил.
У того душа будто отмякла, спросил тихо:
– Как зовут тебя, черноглазая?
– Фаридой мать нарекла. – И вздохнула, по щеке слеза покатилась. Увидел Ерофей слёзы её – сердце забилось, спросил:
– Чего ж ты у этого борова служишь, али другой нет работы?
Фарида и рассказала:
– Родители год как померли, я с дедом осталась. А отец перед смертью в долг муку брал, а как помер, хозяин в деревню нашу приезжал, распиской над головой тряс, на деда криком кричал, будто мы его ограбили. Вот я и отрабатываю.
Выслушал девушку Ерофей, помолчал и сказал твёрдо:
– Хватит тебе мытариться. Завтра жди меня.
…Утром пришел в трактир. Хозяин за стойкой выручку пересчитывает, в дальнем углу компания тех же парней гуляет, Фарида полы метёт. Ерофей кивнул на неё трактирщику:
– Сколь должна тебе?
Тот прищурился:
– Семь рублёв.
– То год назад было, – нахмурился Ерофей, – а сейчас сколько же?
Трактирщик и загундел:
– Я её кормил, поил, посуды уйму побила. Семь рублёв, и все тут.
Вынул Ерофей деньги, кинул трактирщику. Фариде велел собираться. Та убежала и вернулась скоренько – пожитков-то всего узелок махонький, на самой шубейка драненькая. Ерофей и решил конфет да пряников ей на дорогу купить. Подошли к стойке, а трактирщик бабе своей приказал, конфеты отвешивать. Сам подсел к парням. Те притихли, зашептались, на Ерофея поглядывают. Девушка это заметила, Ерофея из трактира за рукав потянула, ничего не говорит, а глазами так и молит: «Быстрее!»
Пожал Ерофей плечами, пошел за ней. Сели в сани. Побежал Гнедко резво, да только от города чуть отъехали, так и увидели: вслед за ними санки гонятся, двумя рысаками запряжённые.
Фарида к Ерофею прижалась, заплакала:
– Хозяин это за нами гонится, с дружками на путников нападают.
Ерофей коню ходу прибавил, те тоже; Ерофей шибко погнал, да только Гнедко, хоть и добрый конь, всё ж для крестьянской работы более схожий. Вскоре топот рысаков сзади послышался. Оглянулся Ерофей, а в санях те парни, что в трактире гуляли, а средь них трактирщик из ружья в Ерофея целятся. Стрельнул, да попал в Гнедко. Упал конь, сани на бок, Ерофей с Фаридой в снег вывалились. Разбойники из саней повыскакивали, к ним было кинулись, да вдруг, откуда ни возьмись, тройка коней вылетела: одни конь белый, другой чёрный, третий рыжий, будто огонь. В санях старик сидит бородатый, давай вокруг разбойников крутить с гиканьем. За санями пыль снежная вихрями. Разбойников уж и не видно, не слышно, а тройка всё по кругу, и будто гром по небу раскатывается.
Вдруг тройка стала, и стихло всё. На том месте, где разбойники из саней выскочили, огромный сугроб образовался, а рысаки их поодаль стоят, похрапывают, на сугроб пугливо косятся. Ерофей на Гнедко убитого поглядел, заморгал глазами:
– Как без коня-то в хозяйстве?
Тут старик на тройке подъехал, слез с облучка, подал Ерофею вожжи, сказал:
– Владей, парень, тройкой, кони не простые: от дурного глаза, от лихой руки заговоренные, и в работе будут хорошие.
Ерофей старику в пояс поклонился:
– От смерти второй раз спасаешь. В трактире деньгами одарил, а сейчас вот коней…
Но не договорил, поперхнулся, на колени перед стариком упал, Фарида рядом встала. Старик на неё кивнул, сказал ласково:
– Сироту от мытарств избавил – доброе дело, а добро должно быть оплачено!
И на сугроб поглядел грозно:
– Ну, а злодеям – смерть злодейская!
И вздохнул тяжело:
– Андрюху мово ведь это они погубили.
Сказал так, взял из саней дробовик, пошёл к рысакам разбойничьим. Гикнул, свистнул и погнал в степь, только пыль снежная столбом закрутилась. Долго глядели Ерофей с Фаридой ему вслед, покуда из виду не скрылся. Потом сели в сани, и повёз Ерофей Фариду в родную деревню под веселый звон колокольчика.
Заговорённая тройка
Приехали Ерофей с Фаридой в деревню, мать-старуха на крыльцо в это время вышла, глядит – сын тройкой добрых коней правит, ахнула. Ерофей подкатил, обнял её и сказал:
– Гостей на свадьбу сзывай, в дом жену привез – тебе помощницу.
Старуха увидела Фариду, будто окаменела – сын с иноверкой судьбу связать пожелал. Сжала губы, глядит искоса. Ерофей это заметил, рассказал, как Фарида спасала его, и потом добавил:
– Ты, мать, сердцем прими её, а веру сменить можно.
Вскоре окрестили девушку, и обвенчался с ней Ерофей. На свадьбу друзей пригласил, средь них ямщик Кузьма гулял. Стал Ерофея сговаривать – в большое село жить переехать, извозом заняться. А им тогда многие промышляли, чугунки по тем временам не было – все перевозки ямщицкая служба справляла.
Так и поступил Ерофей: уговорил мать, дескать, с такими конями хороши заработки будут. Та сначала противилась, с родного гнезда съезжать не хотела, но потом рукой согласно махнула.
Продали они избу, Ерофей деньги добавил, что Ямщицкий Дед подарил, купили в большом селе дом хороший. Фарида с мужем в татарскую деревню съездили, её деда к себе жить взяли. А через год Фарида Ерофею троих сыновей принесла, да таких занятных – лицом все трое похожие, а волосёнки разные: один светлый, другой чернявый, третий рыженький, будто солнышко.
Сам Ерофей почту на своей тройке возил, и как повезёт, так быстрей других возвернется.
Как-то прибыл в контору груз ценный и депеша от губернатора, дескать, в короткий срок на другую станцию нужно доставить, а тут метель замела – носа не высунешь.
Начальник почты к ямщикам с поклоном:
– Выручайте, мужики!
Но те в один голос:
– Мыслимо ли дело – по такой падере стафеты возить?!
Один Ерофей смело вышел вперёд:
– Давай, повезу.
Ямщики-то руками замахали, закрестили его:
– Окстись, Ероха, себя и коней загубишь, детей оставишь сиротами!
Но он не послушал, и не только доставил посылку с депешей вовремя, а ещё к вечеру вернуться успел. Ямщики коней Ерофеевых похваливали: не кони, а птицы.
Но и предупредили:
– Смотри, кабы твоих быстроногих конокрады не увели.
Ерофей только посмеялся в ответ:
– Лошадки мои не простые – заговоренные. Мне их сам Ямщицкий Дедушка жаловал.
Многие, конечно, не верили, усмехались, однако Ерофея уважали. Были, правда, завистники, по углам нашёптывали, мол, тройка нечистым подарена, да и сам Ерофей антихрист, с иноверкой живёт, не зря дети у неё, что кони, разномастные, и ещё черта – татарина старого в дом взяли.
Ерофей с Фаридой все мимо ушей пропускали, но мать Ерофеева не спускала – на болтуна с клюкой накинется:
– Моя невестка получше иной русской бабочки – мила, скромна, мужу покладиста. Меня, старую, от тяжелых работ избавила, а что татарочка – так она крещёная. Чего языком трепешься.
Одному, другому прищемила старуха язык – замолчали. Но на коней с завистью поглядывали. Один такой у богатого купца кучером служил – Касьян Пурыгин. Купец большие табуны имел – разбегутся по степи, глазом не окинешь. Любил на тройке с ветерком прокатиться. Как-то велел Касьяну лучших рысаков запрячь, выехали на тракт. Глядят – впереди тройка почтовая, хозяин и крикнул кучеру:
– Обгони! Чего тянешься?
Дёрнул Касьян за вожжи, купец удивился – почтовые лёгкой рысью бегут, его в галоп перешли, но догнать не могут. Купец тростью ткнул кучера, тот кнутом щёлкнул – кони во весь дух понесли. Вот уж пена с губ полетела, а почтовые всё впереди. Купец глаза выпучил – у простого ямщика кони резвее рысаков его тысячных, тут Касьян обернулся, закричал:
– Кабы, хозяин, лошадей не загнать?! Вон правая пристяжная уже захромала. А Ероху-ямщика всё равно не догоним, его это тройка.
Купец пожалел своих коней, велел ход сбавить и назад повернуть.
После того долго не выезжал, про Ерофеевых коней всё думал: «Кабы мне таких!..»
Послал к нему кучера и наказал:
– Уломай ямщика, денег больших от меня посули, а тройкой чтоб я овладел!
Касьян стал к Ерофею подкатывать с разговорами:
– Продай коней, а его степенство не оставит своей милостью.
Но тот выслушал и сказал как отрезал:
– Не продажные кони! Семью мою кормят. А милость хозяйская – дело изменчивое.
Кучер вернулся к купцу ни с чем. Но тому тройка Ерофеева – будто сорина в глазу. Одно втемяшилось – добыть коней и баста. Высказал Касьяну:
– Что ж, продать не желает – дурак, значит!
И намекнул тут же, будто невзначай обронил:
– Найдутся людишки – коней уведут; за деньгами-то не постою. Ну, а кони в табунах моих затеряются – попробуй сыщи.
Касьян и решил: «Чего другим случай такой отдавать, сам использую – деньги от купца получу».
Стал дожидать удобного случая. Как-то летом, темной ночью, забрался к Ерофею во двор; а кони лягаются, только белый смирно стоит. Увел Касьян его со двора и погнал в степь. Доскакал до реки, коня через мост правит, а тот к броду поворачивает. Только коснулся воды – и растаял, а вместо него вдруг лебедь белый крылом взмахнул и полетел в камыши. Касьян из воды на берег выбрался. Трет глаза – коня нет, лишь седло с уздой на берегу лежит. Пришлось седло на себя взваливать да переть в село десять верст. К утру лишь вернулся. Мимо двора Ерофеева проходил, глядит – конь белый во дворе мирно сено жуёт. Касьян глазами заморгал и пошёл к себе. На другую ночь опять забрался. Глядит – рыжий конь мирно стоит. Касьян его и увёл. Только от села отскакал, глядит – впереди стог сена горит, а рыжий на него со всего маху скачет; у самого пламени на дыбы поднялся – и не стало его вдруг, лишь, взлетел к небу голубь красный, будто язык пламени, и полетел к селу. Касьян чудом в стог не угодил, рядом свалился. Всё ж бороду опалил. Только отполз от огня, приподнялся, глядит – люди на пожар бегут. Увидели Касьяна с бородой обгорелой и – к нему. Хозяин стога первый на него накинулся:
– Такой, этакой – стог поджёг, больше некому! Табак в селе только ты куришь! Давай рассчитывайся.
Другие его поддержали. Касьяну деваться некуда, пришлось бычка на двор мужику утром свести. Мимо Ерофеева дома проходил, глядит – рыжий во дворе сено жуёт. Касьян обозлился, думает: «Как бы Ерофееву гнезду учинить разорение?!»
Ночи не спит, осунулся. А тут недогляд большой за лошадьми; как-то со скачки хозяйского любимца не выгулял, напоил сразу – конь и занедужил. Купец выгнал кучера без расчёту, себе другого нанял.
Запил Касьян с той поры, хозяйство, жену бросил и в город подался. Там с двумя конокрадами на базаре снюхался, подговорил помочь ему коней увести. Вернулись в село, во двор к Ерофею забрались. А кони тихо стоят, будто ждут кого-то. Ушами лишь водят да на конокрадов косятся.
Касьян в этот раз вороного выбрал, а татям белого да рыжего отдал. Только они со двора вывели, вскочили, а коня поскидали их тут же.
Который упал с белого – в лужу превратился, который с рыжего – в колоду обугленную. А вороной помчал Касьяна к оврагу, что за селом был, и сбросился вместе с всадником. Сам обернулся чёрным вороном и улетел в лес.
Поутру вышли Ерофей с Фаридой во двор, за ними мать, дедка старый и сынишки малые. Ерофей коней стал запрягать, старик ему помогает и говорит:
– Снилось мне, будто коней кто-то ночью пугал.
Тут мать воскликнула:
– Дождя вроде не было, а гляньте-ка – лужа у калитки!
Погнала к луже гусей, да запнулась и проворчала:
– И колоду кой черт притащил.
Ерофей улыбнулся, посадил Фариду с сынками в коляску и повёз кататься. Вскоре солнце взошло – лужа высохла, а колоду старик на дрова изрубил.
К вечеру бабы мимо Ерофеева двора коров гнали, новость принесли – Касьяна с переломанным хребтом в овраге нашли. Жене доложили, а она от него отказалась:
– Здоров был – меня бросил, а немощен стал, так объявился.
Пришлось уряднику вмешиваться – достали добры люди Касьяна, принесли в село. Жене деваться некуда – приняла.
Однако лекарь велел Касьяна в город в больницу везти. Пошла баба к купцу лошадь просить – как-никак многие годы верой и правдой у него служил, но тот отмахнулся:
– Бродягам я не помощник.
И велел её со двора вытолкать. Хорошо, соседи свою лошадь дали, увезла мужа. Ерофей про Касьяна услышал, сказал вдруг, будто вспомнил чего-то:
– Вот она – милость, хозяйская, как для него обернулась.
Все же оклемался Касьян. Только стал с тех пор скособоченный, голова трясется. С протянутой рукой у церкви постоит, наберёт медяков на шкалик и в трактир ямщицкий скорее. Там выпьет и плачется всем проезжающим о том, как сгубила его заговоренная тройка и как через Ерофея-нечистого убогим стал. Его послушают, посмеются и скажут:
– Не тройка сгубила тебя – жадность! Ерофея мы знаем – удалой ямщик!
И, глянув в лицо его пьяное, добавят:
– Сам ты, братец… нечистый!
