Текст книги "Парашютисты (Повести и рассказы)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Я запрещаю тебе так говорить о нем. Слышишь? Он сейчас за нас с тобой кровь проливает, а ты…

– Боец, значит? Ты бы так сразу и сказала.

– Я и рта не успела раскрыть – ты со своими шуточками. Неужели все поэты такие?

– Прости, пожалуйста, действительно глупо вышло. Летчик, что ли?

– Парашютист.

– О…

Последние слова девчат тонут в визге и скрипе пилы, которую они с остервенением начинают таскать по шершавой, ноздреватой коре нового дуба. Пила подпрыгивает, вырывается из рук и никак не хочет углубляться в ствол там, где нужно.

Противно визжит пила, скачет. А сколько еще их, дубов! Стеною стоят. Один другого коренастей и крепче. Один другого железней.

Ина хочет сказать подруге, что Сережа ее хороший, что лучше его нет человека на свете, но пила нашла наконец то место, которое давно бы ей надо найти, – вгрызлась в сырую, упругую древесину. Теперь не до слов уже, ни до чего. Только ровный, чеканный такт. Сильный рывок на себя, потом мгновенье отдыха, пока пила бежит к напарнице. Потом еще рывок. И еще мгновенье отдыха. И так без конца, без конца, пока глаза не защиплет от пота…

После такого не до стихов. Умучена вся рабсила. Крепко спит в кособоком шалашике. Даже на рассвете не просыпается, когда холодный туман заползет во все уголки леса и выпадет росой на каждой былинке.

Утром, едва открыв глаза, Ина вспоминает стихи:

 
Сюда и свисту пуль не долететь,
Но весть о мире долетит мгновенно…
 

– А ты знаешь, – шепчет она подружке, – все-таки это неправильно. Как бы далеко мы от фронта ни были, он для каждого из нас близко, рядом совсем. Зажмурь глаза и услышишь, как пули свистят. Зажмурь.

– Зажмурила.

– Свистят?

– Вот ты, Инка, настоящий поэт. Стихи писать пробовала? Признавайся. У тебя должно получиться.

– Если бы я писала, то только о любви.

– К Слободкину?

– Тише ты!..

– Не пугайся, все спят еще. А фамилия в общем-то не такая смешная. От слова «слобода» происходит?

– В одном из последних писем он признался мне, что в роте его все так и зовут – Слобода. Товарищи. Трогательно, правда? И не постеснялся сказать.

– Его, наверно, любят в роте.

При слове «любят» Ина вздрогнула, и ямочка на ее щеке снова медленно поползла под прядку волос, сквозь которые просвечивало заалевшее ухо.

– Не знаю. Наверно…

– А писем, значит, нет?

– Новых нет с того самого дня, а старые я все с собой привезла. Полчемодана, поверишь?

– Что-что? Полчемодана писем?! Счастливая ты все-таки, Инка. Самая настоящая счастливая.

Ина хотела было сказать, что именно так она и подписывала каждое письмо Сереже, но передумала, только еще раз вздохнула. Так глубоко, что прядка волос на миг отлетела в сторону. И мочки под ней больше не было. И глаза были совсем не узкие, как минуту назад. Голубые, широко открытые, они смотрели куда-то вдаль не мигая. Казалось, девушка боялась даже моргнуть: моргнешь – и сразу покатятся слезы, чистые, крупные, уже подступившие к горлу…

Заметив это, подруга спохватилась:

– А ведь утро совсем! Пора вставать. Девчата, подъем!..

Кособокий шалашик наполнился смехом, будто и не было никакой войны. Просто выехали девочки за город, и сейчас начнется счастливый, радостный день. Один из самых радостных и счастливых дней в жизни.

Только вот подняться трудно. Болят руки и ноги, все тело стонет, и ноет, и не желает слушаться. И все-таки – подъем!

– Подъем, подъем! Лесорубы!

Это бригадира голос. За ночь он немного устоялся, стал уже не таким писклявым, как накануне. От сырого, холодного воздуха появилась в нем даже чисто бригадирская хрипотца, которой вчера явно недоставало.

…Новое утро начинается в дубовом лесу. В пение птиц постепенно, исподволь, вливаются новые звуки. Поначалу очень робко, но с каждой минутой все увереннее слышится жужжание стальных пил, уханье падающих деревьев. Упадет спиленный дуб – будто глубокий вздох вырвется из дремучей чащи. И лесорубы вздохнут – на душе у лесорубов легче станет. Так и вздыхают они, девчата и лес, друг перед другом. Глубже всех Ина, конечно. И чаще всех.

– Ничего, Инка, не горюй, свидитесь еще, – утешает ее подруга.

– Я знаю, верю в свою судьбу. И вообще верю.

– Ну и правильно. Без этого жить нельзя. Особенно сейчас. Особенно нам, бабам.

Эти последние слова девушка говорит совершенно серьезно, будто и впрямь что-то сразу, одним мигом, переменилось в девчачьей судьбе навсегда. К беззаботной юности возврата нет и не будет.

Глава 7

Новое утро началось и в другом лесу. Только здесь не вставали сейчас, а ложились спать. Большой переход закончили парашютисты и с первыми лучами солнца, заглянувшего под кроны деревьев, остановились, попадали в траву, и казалось, никакая сила не в состоянии их поднять.

Но это только казалось. Уже через полчаса мертвецки уставших и сразу уснувших людей поставил на ноги чей-то тихий, еле слышный шепоток:

– Разведка вернулась…

Повскакали, будто и не было бессонных, голодных ночей и дней.

– Так быстро? Не может быть…

– Может. Докладывает уже командиру.

Солдатское ухо остро. Проверили – точно, докладывает, доложила уже разведка: линию фронта прошли сегодня ночью, сборный пункт бригады найден!

– А как же прошли? Непонятно что-то, ребята.

– Все понятно: линия – это в открытой степи, а здесь, в лесах и болотах, какая, к лешему, линия?

– А наши? Где они? Может, просто…

– Подъем! – Это уже старшина подводит итог дискуссии.

Опять легкими стали пулеметы, винтовки и диски. И ноги не вязнут больше в болоте. Может, кончилась эта проклятая трясина, и ноги на твердой земле? Может быть. Только этого сейчас уже никто не замечает. Конечно, под сапогом не асфальт, но шатается все быстрей и быстрей. Все легче.

Поляна, еще одна – лес заредел, засветлел, и вот побежал навстречу подлесок, река блеснула, открылось небо, чистое, большое, распахнутое, как парашют.

Еще минута, другая – и увидели наконец своих.

Кто-то крикнул «ура», и покатилось оно от солдата к солдату. Одно «ура» навстречу другому.

Даже Кузя, этот спокойнейший из спокойных, ковыляя, бежал впереди всех и что-то кричал, но и сам-то, наверное, не слышал собственного голоса в общем шуме. Еще через минуту его вскинули на руки, и тут у Кузи вдруг заболели сразу все его унявшиеся было раны.

– Тише вы, черти, тише!

Как терпел он и держался до сих пор, никому не показывая своей боли, одному ему и известно. И Слободкин такой же – весь в бинтах, как в пулеметных лентах, а марку держит.

Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, недолго довелось Слободкину и Кузе участвовать в общем торжестве. Попали они в руки врачей.

Старшину Брагу тоже увели на перевязку, но он скоро опять появился в роте. Бегал, как всегда, хлопотал, проверял наличный состав. Когда была подана команда первой роте строиться, Брага уже все знал, вывел свой дебет-кредит.

Построились, по порядку номеров рассчитались. В полной тишине старшина доложил Поборцеву точно по уставу:

– Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию рота построена. В строю находятся…

* * *

Врачи разлучили Кузю и Слободкина. В лесу стояло несколько тщательно замаскированных палаток. Над ними витал резкий запах лекарств. Медики пустили в ход все свои зелья, лишь бы побыстрее вернуть в строй всех раненых, перераненных, отравившихся всякой всячиной, просто ослабевших.

Слободкин оказался в палатке один. Как только ему сделали перевязку, он почувствовал усталость, с которой уже не мог справиться.

«Не вставать, не ходить…» – это к нему относится или нет? Скорей всего не к нему, а может быть…

С этой мыслью он и уснул. Спал долго, наверное целые сутки или даже больше. Проснулся от звука двух голосов.

Один из них сразу показался Сергею очень знакомым. Прислушался. Ну конечно же дружка его хрипловатый глас!

Где-то совсем рядом, за колеблемой ветром стенкой палатки, кто-то, скорей всего врач, строго допрашивал Кузю:

– Вы сколько дней без врачебной помощи?

– Не знаю, доктор.

– Не знаете? Тогда я вам скажу. Три недели у вас осколок в мышце ноги, минимум! С этим не шутят. Что с вами делать прикажете?

– Осколок достать, меня отпустить…

Слободкин решил идти на выручку к другу. Поднялся, добрел до соседней палатки, присел перед входом на корточки. Из-за спины доктора на него смотрели глубоко ввалившиеся, потускневшие глаза Кузи. Тот увидел приятеля, сделал движение, чтобы подняться, но смог только улыбнуться – руки врача властно легли на его плечи.

Врач обернулся, сердито поглядел на Слободкина. Кузя незаметно подал знак: отчаливай, мол, но ненадолго, конечно, сам понимаешь.

Пришлось Слободкину отступить, а потом снова сделать попытку увидеться с Кузей. На этот раз возле Кузиной палатки нос к носу встретился с Инной Капшай.

– Надо же такому случиться! – воскликнул Сергей. – Все-таки, значит, прямиком в наши драгоценные ручки? Ну как он?

– Это вы с дружком поговорите, – сказала Инна.

– А врач?

– Врач записал: две недели постельного режима – и то с учетом военного времени, а вообще-то… Но вы лучше скажите, что задумали? Пришли обсуждать план совместного побега, признавайтесь? Я подыму сейчас крик на всю Белоруссию…

– Боже упаси! Откуда вы взяли?

Оттеснив Инну, Слободкин все-таки прошмыгнул в палатку.

– Ну как ты тут?

– Нормально. Вот лекарства, вот склад металлолома. – Кузя скосил глаза в сторону белой тряпицы, на которой лежало несколько осколков, похожих на антрацит.

– Значит, была операция?

– И ты туда же? Операция, операция! Да оно само из меня повылазило.

– Не верьте ему, – вмешалась Инна, – такие операции в нормальных условиях под общим наркозом проводят.

– Ну вот, теперь пошел разговор об условиях! Сказали бы лучше, что слышно. Самолеты есть?

– Самолеты, самолеты! – снова перебила Кузю Инна. – Вы же ранбольной, понимаете? Теперь уже по-настоящему, не как там.

– Самолеты есть? – повторил свой вопрос Кузя.

– Есть, – ответил Слободкин.

– Честно?

– За кого ты меня принимаешь?

– Тогда сегодня.

– Куда ты торопишься? Еще не все из леса вышли. Полежи денек-другой, все образуется, и тогда решим.

Слободкин поймал себя на мысли, что оба они действительно ни дать ни взять самые настоящие заговорщики. Инна, раскрыв рот, слушала и только всплескивала руками:

– Вы с ума сошли! Совершенно сошли с ума!..

Кузя не обращал на нее никакого внимания. Его сейчас интересовали самолеты, и только они одни.

Инна вышла из палатки, и они остались вдвоем. Кузя немедленно перешел на шепот:

– Ты не подумай, что я шучу. Сегодня же ночью меня не будет.

– Кузя, ты же взрослый человек.

– Мое слово твердое, ты знаешь. Не затем я сюда пробивался, чтобы в госпиталях отлеживаться.

– А раны твои как?

– Если пустят, как на собаке позарастают. А ты-то как?

– Так же и я.

– Сам самолеты видел? Действительно новые?

– Видел. Новые. Только что с завода. Даже лаком пахнут, – приврал Слободкин, хотя отлично понимал, что никаким лаком пахнуть самолеты не могут.

Знал это превосходно и Кузя, поэтому сказал одно только слово:

– Брехун.

– Ну ладно, не будем спорить по пустякам. Да и шутки понимать нужно. Ходить можешь?

– Сколько угодно.

– Верю, верю. Но не сейчас. Вот стемнеет, я за тобой приду. Согласен?

– Не согласен.

– То есть как это?

– Брехун. Не придешь.

– Ну не веришь – как хочешь.

– Я верю, когда правду говоришь, не верю, когда врешь.

– Я вообще никогда никого не обманывал.

– Поклянись.

– Мы с тобой не рыцари и не дети.

– Поклянись, – настаивал Кузя.

– Ну ладно, клянусь, черт с тобой.

– Вот это другой разговор. Вдвойне приятно это от тебя слышать.

– Почему же вдвойне?

– Во-первых, поклялся, во-вторых, грубо со мной говоришь.

– Непонятно.

– Только с совершенно здоровыми людьми говорят вот так, с больными нежно обращаются.

Кузя оставался Кузей даже сейчас. Спорить с ним было бесполезно.

– Так, значит, клянешься?

– Твоя взяла, поклялся уже, но остаюсь при своем мнении.

– Мнение твое меня в данном случае не интересует. Теперь настала очередь Слободкина обижаться, и он сказал:

– Не интересует – тогда ищи себе в выручалы кого-нибудь другого, а я…

– Нет, нет! Мне нужен именно ты.

– Почему же именно?

– Ты сам ранен.

– Моя рана – царапина.

– Разные раны бывают, разные царапины, не будем считаться. И вообще, давай ближе к делу. Во сколько заходишь?

– В двадцать три ноль-ноль.

– Вот теперь я вижу, ты действительно друг. Схлопочи где-нибудь сапоги, совсем человеком будешь.

– А твои?

– Мои куда-то упрятали. Сюда только попади!.. Слободкин обещал Кузе что-нибудь придумать.

– В крайнем случае рвану без сапог. А еще лучше – сходи к Браге и все честно скажи. Он для благородного дела из-под земли достанет.

Слободкин направился к Браге, хотя мало верил в успех своей миссии.

Узнав, в чем дело, Брага замахал было руками, но когда услышал, что сапоги нужны не кому-нибудь, а опять Кузе, заговорил совсем по-другому:

– Не лежится ему? Ясно! Разве такой улежит, когда рота в бой идет? Ты, например, улежал бы?

– Не улежал уже.

– Ах, хлопцы, хлопцы, ну що мени з вами робыть? А? Цэ вам не каптерка в Песковичах.

Поворчал-поворчал, потом вдруг спрашивает:

– Сорок перший?

– Не помню, товарищ старшина…

– Кто за вас помнить должен? Старшина, конечно. Ну тогда знай – сорок перший.

Брага посетовал еще немного на трудности обстановки, потом сказал:

– Пошли.

Они отправились, конечно, в каптерку. Это учреждение немедленно возникало там, где появлялся старшина. В лесу ли, в болоте ли, расположились на ночной отдых или дневной привал, уже через десяток минут после остановки старшина занят делами ОВС – обозно-вещевого снабжения. Сначала собирает все в одно место «лишнее» – у кого портянку сверхкомплектную, у кого подковку к сапогу, у кого что. Глядишь, и малая походная каптерка уже начинает работать. Все предвидит, все учтет старшина – и когда ты без сапог останешься, и когда без скатки. Все предусмотрит, на каждый случай припасено у него словцо, которое посолоней, и на каждый случай доброе.

– Чтобы это в последний раз!

– Понятно, товарищ старшина.

Сделает какую-то отметку на измусоленном клочке бумаги.

– До Берлина чтоб хватило! Смекаешь?

Откуда он брался тогда, этот Берлин? Только из уст старшины про него и слышали. А все-таки было приятно. Сказанет старшина «Берлин» – словно перелом в войне наступает. Так и сегодня.

– На, получай для дружка своего, – шепнул он Слободкину, выволакивая из-под куста пару кирзовых.

Сапоги были дрянные, почти совсем разбитые, и не похоже было на то, что соответствуют они нужному размеру. Но Слободкин был в полном восторге.

– Откуда это, товарищ старшина? Нельзя ли еще? Брага красноречиво перевел разговор на другую тему:

– В роту-то когда?

– За нами дело не станет.

– За кем это за вами?

– За мной и Кузей.

– Ну-ну, вы с места-то не рвите. Поаккуратней. Ты-то, гляжу, ничего, а ему бы еще полежать. И до рэнтгэна надо бы…

Глава 8

Всеми правдами и неправдами Кузя и Слободкин к утру были в роте. Поборцев встретил их поначалу грозно:

– Откуда такая команда?

– Из медсанбата, товарищ старший лейтенант, – за двоих доложил Кузя.

– Кто разрешил?

Все присутствовавшие при этой сцене притихли, ждали, что скажет Кузя. А он посмотрел на стоявших вокруг товарищей, на Слободкина и опять за двоих ответил:

– Никто не разрешил, товарищ старший лейтенант.

– А как же?

– Сбежали…

– Что-что?…

– Сбежали, товарищ старший лейтенант.

– Вы это серьезно?

Слободкин сделал шаг и встал рядом с Кузей.

– Мы легкораненые, товарищ старший лейтенант…

– Вы отвечайте на вопрос. Сбежали?

– Сбежали.

Поборцев только руками развел. Потом вдруг так же неожиданно и так же подкупающе откровенно сказал:

– Ну что ж, понять вас, по совести говоря, можно.

Так Кузя и Слободкин снова вернулись в свою роту. А рота готовилась к боевым действиям «по специальности». Ребята совсем воспрянули духом, когда поняли, что снова становятся парашютистами. Правда, выброски массового десанта пока не предвиделось, но зато небольшие группы для выполнения особых заданий срочно формировались и приводились в полную боевую готовность. Конечно, массовое десантирование, к которому парашютисты так тщательно готовились в мирное время, устроило бы их гораздо больше, это было бы настоящее дело, но обстановка на фронте пока подсказывает другие формы борьбы с врагом.

Поборцев объяснил подробно, чем это вызвано, и все его хорошо поняли. А потом старшина от себя кое-что добавил:

– Мы и над Берлином дернем еще колечко. А покуда – дрибнесенько!

Как откапывал он такие слова в своем украинском языке, ребята не знали, но какое бы слово ни молвил, любое было понятно без всяких дополнительных объяснений.

Итак – дрибнесенько. Но и это совсем неплохо, кто понимает. Представить только: группа в составе трех человек получает задание выброситься в районе Гомеля, взорвать мост, по которому днем и ночью идут немецкие войска! А в группе, предположим, Брага, Кузя, Слободкин и еще несколько таких же молодцов. Хорошая группа? Отличная! Таких групп создается много. У каждой свое задание.

Но до того, как лететь, всем дается общий отдых – три дня.

– Три дня и три ночи, – уточняет Брага. – Жаль, нет моря под боком целый отпуск бы получился.

И обращаясь непосредственно к Кузе:

– Везет тебе, Кузнецов: из отпуска в отпуск! Недавно в Москве побывал, теперь снова.

Недавно? Услышав это, Кузя задумывается. Действительно, вроде бы не так уж много времени прошло с тех пор, как он мерил шагами улицы и переулки Москвы, выполняя поручения товарищей, а сколько воды утекло, сколько событий! Сколько протоптано в сторону от границы, в глубь нашей земли! Сколько горя встречено! И конца не видно еще…

Старшина становится вдруг сердитым:

– Все-таки тот ваш немец прав был – слишком быстро мы отступаем, слишком легко города сдаем.

– Мы с вами ни одного города не сдали, товарищ старшина, – поправляет Слободкин.

– А Песковичи?

– Спалил их немец.

– Было б все в порядке, так не спалил бы. И мы не ползали б по лесам, как комашки.

– Мы тут все-таки ни при чем.

– Один ни при чем, другие ни при чем. Кто при чем-то? Просто зло берет, сколько мы отмахали.

– Но мы ведь не виноваты. Так сложилось. Теперь на самолеты сядем – и в бой.

– Все равно душа болит. Болит, понимаешь?… Старшина хотел еще что-то сказать, но только вздохнул.

Умолк и Слободкин, потом его кто-то окликнул, он ушел. Разговор сам собою кончился.

В этот момент где-то коротко, но отчетливо буркнул орудийный гром и тут же замер. Старшина насторожился:

– Наши или нет?

– Одно из двух, товарищ старшина, – отозвался Кузя, до сих пор мрачно молчавший.

– Вот за что я тебя люблю, Кузя: муторно на душе, на фронте еще хуже, а ты настроения не теряешь.

– Не теряю, товарищ старшина. Настроение – это как город: потеряешь вернешь не скоро.

– Я ж говорю, молодец! – улыбнулся Брага, но видно было: нынче он все-таки сам не свой. – Настроение солдата – это на фронте все.

Старшина достал кисет, развязал, протянул Кузе:

– Завернем?

И опять Кузя почувствовал: болит душа у старшины. Болит не только сегодня, и вчера, и позавчера болела, но он обычно не показывает это на людях, а вот сегодня не в силах совладать с собой.

– Товарищ старшина, а у вас что-то случилось?

– Чего там! Одна у нас всех боль, а еще вот…

– А еще?

– Письмо получить бы из дома…

Кузя посмотрел на старшину. Брага такой же, в сущности, человек, как и все в роте. Только некогда ему о себе подумать. Неизвестно было даже, есть ли у него семья, есть ли дом. Оказывается, дом есть. При этом слове Кузя задумался. Есть или был? Брага ведь с Украины родом, а Украина, как и Белоруссия, уже давно вся в огне. Спросить? Или не надо? Не надо, решает Кузя. Зачем? Если нужно, Брага сам скажет.

Брага ничего больше не сказал. Ни о чем не спросил его Кузя. Они молча курили, думая каждый о своем, только два разных дымка над их головами свертывались в один – голубоватый, летучий, не растворявшийся в воздухе, несмотря на то, что его сносило ветром, который несильно, но настойчиво дул с той стороны, где все слышней начинал ворочаться гром орудий.

– А вот теперь сразу и наши, и чужие, – сказал Кузя, – хорошо слышно.

И действительно, канонада закипала в двух противоположных сторонах. Впечатление создавалось такое, будто десантники находились где-то как раз посредине, между двух огней.

– Наши там, – сказал, шагнув с кочки на кочку, Кузя, и вдруг лицо его перекосилось от нестерпимой боли.

– Э-э, хлопец, куда ж ты годишься! – Брага пристально посмотрел в глаза Кузнецову.

– А что?

– Ты же сказал – здоровый.

– Здоровый. Нога вот только…

– Враль ты, Кузнецов.

– Что? – виновато спросил Кузя.

– На задание не идешь.

– Товарищ старшина! Здоровый я, здоровый!..

– Я думал, ты честный человек, поверил тебе, а ты, оказывается… Ну как это назвать? Кто за тебя отвечать будет?

– Я ж не маленький, товарищ старшина. Все понимаю.

– Ничего не понимаешь. О себе беспокоишься. Как бы тебя кто в слабости духа не обвинил. А о деле не подумал. С такой ногой любую операцию завалить можно. Несознательный ты элемент, Кузнецов. Я тебе как человеку уважение сделать хотел, а ты… И Слободкин твой такой же. Вот разделаюсь с тобой и тут же примусь за него. Где он? Скрылся уже? Учуял, в чем дело.

– Где-то тут он, товарищ старшина.

– Далеко от меня не уйдет. Разыщу и доставлю до докторов.

– Товарищ старшина…

– И слушать больше не хочу. Отставить! Кузя хорошо знал характер Браги. Уж если он что решил, так тому и быть.

– Давай покурим еще раз на прощанье, – сказал старшина. Курили долго, сердито сплевывая едкие табачные крошки с языка, обжигая пальцы и косясь друг на друга.

– Теперь пошли, – сказал Брага, глотнув последний клубок дыма.

– Обратно?

– Сам понимаешь.

Когда они приблизились к палатке, пропахшей лекарствами, Брага последний раз внимательно поглядел в глаза Кузе.

– Попрощаемся.

Они обнялись. Брага не видел, как в этот момент снова от острой боли исказилось лицо Кузнецова. Не видел и Кузя, каким печальным стал на мгновение взгляд старшины. Но только на мгновение. Потом они легонько оттолкнули друг друга.

– Бывай…

– Что сказать медицине-то? – спросил Кузя.

– Все на старшину вали. Старшина, мол, меня уволок, он же и вернул обратно. Приказал, чтоб лечили лучше. Повтори.

– Товарищ старшина…

– Повтори, тебе говорят.

– Чтоб лечили лучше…

– Правильно. Эх, Кузя, Кузя! Сколько мы с тобой?…

– Ни много ни мало – два годика.

– Два годика и начало одной войны. Длинная она будет или короткая, не знаю, но кончать ее хотел бы с такими хлопцами.

Брага еще раз обнял Кузю и, резко повернувшись, пошел от него не оглядываясь.