Текст книги "Черная свеча"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Соавторы: Леонид Мончинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Поднимался он тяжело, но без стона, сцепив замком зубы.

– Вроде все, – сказал он, опираясь на голый ствол лиственницы. – В сердце целься, Тимофей. Это мой приказ!

– Да не могу я! – опять запричитал ефрейтор. – Ой, Боженька – Боже! Как же так можно?!

Вадим глянул на Дениса Малинина, зло захлопнул капот машины и сказал:

– Одумайся, Денис!

– Ну же, ну! Ткни его ещё раз, Чалдон, чтоб не сомневался!

– Не надо, мужики! – попросил старшина. – Малого хоть пожалейте. Ты, Тимофей, стреляй. Одна нога ведь…

И начинало уже казаться – сейчас будет выстрел, но Малина шагнул к ефрейтору, вырвал из его руки пистолет, рукояткой наотмашь ударил в челюсть. Тимофей грохнулся спиной на землю, схватившись руками за лицо.

– Все – в машину! Цирк устроили! Прощай, старшина. Шутка была глупой.

– Очко жмёт, Малина?! – Пельмень крутнул пистолет вокруг указательного пальца, ловко поймал рукоятку. – Кого щадишь?!

– Я сказал – в машину! Не перечь мне, Шурик!

Они уже захлопнули дверцы, уже взревел мотор, когда раздались два выстрела подряд, и старшина, скрючившись, осел на жухлую траву. Третью пулю Пельмень послал ему точно в лоб.

– Уважаю только мёртвых ментов. Живых не терплю! – Пельмень смерил Дениса оценивающим взглядом, устраиваясь на заднем сиденье. – Ну, чо ты, в рот меня кормить! Чо ты лупишься?! Замазал вас всех и себя тоже. Никто теперь не проканает чистеньким! Две мокрухи хватит на всех!

Малина опустил сверкнувшие недобром глаза и пожал плечами. Он бы успел выстрелить раньше Пельменя, но как быть с лишним мешком?…

– Поехали, – произнёс сквозь зубы Денис.

А Пельмень, уже держа пистолет в боевом положении, продолжал рычать:

– Чтоб не кроили! Любого грохну, кто пасть откроет! Вор должен умереть вором!

Вадим старался его не слушать, он думал о своём и не хотел умирать вором. Вообще не хотел умирать. Ну разве что неожиданно, чтоб не мучиться…

– Свет! Впереди – свет! – Малина выбросил вперёд руку, затем рукояткой нагана стукнул по голове впрягшегося Колоса. – Пригнись, Михаил! Пригнись, сука, застрелю!

– Лесовоз, – успокоил Упоров заволновавшихся беглецов. – Больше трех человек в кабину не войдёт.

Он прижался вправо, повёл машину по самому краю колеи. Громадная «Татра», пахнув отработанной солярой, пронеслась мимо, быстро исчезая в наступающих сумерках.

– Ты чо фары не включаешь?! – спросил все ещё не успокоившийся Пельмень. – Залетим куда-нибудь!

– Да пошёл ты, животное! Не лезь не в свои дела! Погонял мне и в зоне хватало!

– Ты! – Пельмень задохнулся от неожиданной дерзости фраера. – Ты! Слышь, Малина, я его забочу. Пешком пойду, но…

Денис поднёс к носу вора автоматный ствол. Вначале разглядывал Пельменя с равнодушной издёвкой, а затем сказал:

– Какие фары, лошадиные твои мозги?! Менты засекут нас за пять километров. Сиди и молчи. Пока мне не надоел твой базар…

Пельмень молча смотрел на автоматный ствол с тухнущей злобой.

Посёлок открылся далёкими огнями, слегка приподнявшими покров ночи. Машина сбавила ход, покралась на малой скорости, осторожно переваливаюсь по растолканной дороге. Свет впереди таил опасность, она, как холод, проникала в замёрзшие души зэков.

– Это Юртовый, – стараясь говорить спокойно, проговорил Чалдон. Чихнул и вытер лицо о телогрейку Колоса. – Кассу здесь брал…

– По наколке?

– Вслепую не работаю. Местный наводил, партейный. Так при делах и остался. У них партбилет, как шапка – невидимка.

– Останови, Вадим. Вон туда приткнись, чтоб с глаз долой. Пойдём, Чалдончик, проведаем твоего подельничка.

Малина в темноте сунул Упорову ТТ. Они осторожно выползли из машины и, согнувшись, ушли в сторону огней. Насторожённая ночь чутко берегла молодую тишину. Минут через тридцать её нарушил характерный скрип, и по дороге проехала телега. Она начала рассказывать о своих хворях ещё задолго до того, как поравнялась с машиной, укрытой в плотной тени ельника.

Поймавшая незнакомый запах лошадь фыркнула, взяла в сторону.

– Т-пр-р, халява! – проснулся возница. – От себя шарахаешься.

Голос и скрип ушли в темноту, остался тёплый запах конского пота, принесённый со стороны дороги и ветерком.

– Фить! Фить! – донеслось из ельника.

– Малина, – выдохнул Упоров и опустил пистолет.

Уже по тому, как они подошли к машине, было ясно – в посёлке не все благополучно. Денис отхлебнул крепкого чаю из фляги убитого старшины и указал большим пальцем за спину:

– Засада! Нас пасут с шести вечера. Такой день! А они людей ловят, – ему трудно шутить, но он был старшим в побеге, который нельзя провалить. – Объездной дороги нет, а наша лайба, насколько я разбираюсь, не летает. Что посоветуешь, Михаил?

– Сдаваться надо, всё равно поймают!

– Нет, голуба, мы пойдём другим путём… Поканали. Минут через десять подельник Чалдона организует короткое замыкание. Ментовская машина стоит с проколотыми шинами. Остальное в твоих руках, Вадим. Всех предупреждаю – по цели не стрелять, над головами, иначе они начнут чесать всю тайгу.

Машина выползла с приглушённым урчанием. Стволы автоматов легли на опущенные стекла.

– Страшно, Миша? – хихикнул не очень весело Пельмень. – Лежал бы сейчас на тёплых нарах с шерстяным Русланом…

В это время в посёлке погас свет. Мотор не прибавил оборотов. «Додж» продолжал подкрадываться к первым барачным постройкам. Где-то во дворе испуганно взлаяла собачонка, оборвалась пьяная песня, но немного погодя возобновилась:

 
Выпьем за Родину!
Выпьем за Сталина!
Выпьем и снова нальём!
 

Певец споткнулся, упал в грязный снег. Шлёпок получился коротким, как удар конского хвоста о воду. Но его будто ждали замлевшие от сдерживаемой злости цепняки. Их дружный лай заглушил шум мотора. Упоров даванул на газ. Луч мощного фонаря ударил ему по глазам. Малина полоснул очередью из автомата выше света, и перепуганный человек шарахнулся в темноту.

Фары выхватили из мрака четырех солдат, бегущих к дороге. Их прижала автоматная очередь. «Додж» зацепил кого-то бампером, перепрыгнул через кювет, объехал приготовленный завал, понёсся вдоль домов. Машина мчалась по глубоким рытвинам, не снижая скорости. Временами казалось, что, взлетев, она уже никогда не приземлится.

– Жми, Вадим! – Чалдон повис над водителем. – За тем хребтом лежнёвка метров двести, дальше – хорошая дорога. Жми!

«Побег был продуман», – Упоров взял руль круто влево, фары выхватили из темноты чёткий силуэт лося.

Зверь вздёрнул голову, одним прыжком покинул полосу света.

«Впереди ментов нет! Раз зверь гуляет, путь свободен!»

Прогремевшие за спиной выстрелы не волновали беглецов: они были надёжно защищены стеной леса.

Лежнёвка оказалась старая, едва держала «додж», то и дело задирая вверх сгнившие концы брёвен.

– По такой тяжёлая машина уже не пройдёт! – радовался Пельмень.

– Бензина осталось километров на тридцать!

– Хватит, – успокоил Чалдон. – Через двенадцать вёрст будет обрыв. Спустим лайбу, дальше пехом, южным склоном. Там сухо. Посуху собакам трудно…

– Я не пойду с вами! – ожил Колос. – Я все сделал, как вы хотели. Имейте совесть!

– Шо ты кокетничаешь, подлюка?! – Пельмень поймал Колоса за подбородок.

– У меня терпенье не алмазное, хоть я и сам – золотой!

Минут через пятнадцать Чалдон попросил остановиться. Первым выскочил Колос, поскользнулся, на четвереньках пробежал несколько метров, но, встав на ноги, произнёс с внушительной угрозой:

– Прошу запомнить: если с моей головы упадёт хоть один волос, этим вопросом займётся лично Ковпак!

– На кой хрен нам такая голова?! – Пельмень уже был в хорошем настроении. – Я лучше из твоей прямой кишки ножны сделаю.

– Вы интеллигентный человек, Шура. Вы изучали анатомию, – Малина жестом показал Колосу, что он пойдёт впереди. – Постерегите Мишу, пока мы спустим машину под откос.

Они шли каменистой грядой, стараясь не оставлять следов на голой земле. С гряды спустились в болото, где хватали ладошками на ходу вытаявшую прошлогоднюю клюкву. Пельмень толкал прикладом автомата в спину Колоса всякий раз, когда тот пытался задержаться у кочки, чтобы хорошо загрузить живот.

Шли полный день с одним коротким привалом, уже не заботясь о промокших сапогах и стёртых до крови ногах. Лишь когда солнце начало скатываться к белым вершинам Волчьего хребта, а Упоров подумал, что теперь придётся двигаться по звёздам, Чалдон втянул в себя воздух и присел.

– Дошли, – сообщил он. Поставил автомат на боевой взвод, остальные сделали то же самое.

– Пойдём – взглянем, – Малина сбросил со спины надоевший мешок, с силой толкнул его ногой к стволу листвяшки.

– Дыхало не работает, – пожаловался Пельмень, завалившись прямо с грузом на снег. – Если нас там пасут, чо тогда?

– Чо тогда? – повторил Денис Малинин вопрос и сморщился, потрогав замлевшую шею. – Пока мы ходим, Вадим перетаскает сидора к той болотине. Сховай под мох. Начнут шмолять, беги куда подальше.

– А я? – спросил с гонорком Колос.

Впервые за весь побег Малина не ёрничал, объяснил все ладом:

– Тебя застрелит Шурик.

Потом они ушли и отсутствовали минут сорок. Вернулись с просветлёнными лицами, а ещё – с прежним нахальством лихих людей.

– Там все на мази. Шура, развяжите Мишу.

Дверь большого, собранного из сухих стволов зимовья открылась бесшумно, на крыльцо, чуть щурясь в лучах заходящего солнца, вышел ширококостный бородач в накинутой на плечи оленьей парке. Вадима удивил вдумчивый, запоминающийся взгляд из-под кустистых седых бровей – взгляд самостоятельного человека.

– Здравствуй, Камыш! – хрипло бросил Пельмень, не протягивая руки бородатому. – Где Барма?

Хозяин зимовья не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул всем вместе. Спокойно и независимо. После чего Вадим почувствовал – Пельмень придал холодному приёму серьёзное значение, опустив в карман телогрейки правую руку.

Малина сел на изрубленное топорами крыльцо, гостеприимно похлопал по крыльцу ладонью, приглашая того, кого звали Камышом, присесть рядышком:

– Тебе задали вопрос, Камыш. Не темни…

– Барму убили.

– Кто?! – Пельмень покосился на Малину, ища поддержки.

– Бармы нет. Будешь очень любопытный – спросишь у него сам.

– Ты что себе позволяешь, белогвардейский волк?!

Он протянул руку к автомату, лежащему на пне тут же у ельника стеганул выстрел. Пуля пробила насквозь пень в пяти сантиметрах ниже автомата. Пельмень отпрыгнул за угол зимовья, выхватил наган, не целясь, выстрелил в ельник.

– Что это значит, Ферапонт? – чуть приоткрыв глаза, спросил Малина.

– Ничего. Просто вы не в зоне.

Бородач зашёл в зимовье, склонив большую, аккуратно причёсанную голову, но через пару минут вернулся и сказал:

– Идите вечерничать. Наган-то спрячь, Саша, Чай, не грабить сюда явился.

Пельмень промолчал, а Упоров сразу зауважал хозяина зимовья. Сидя на широких полатях, он видел в оконце, как из ельника не спеша вышел человек, держа в опущенной руке винтовку. Суконная куртка на его поникших плечах висела мятым мешком, большой вязаный шарф, точно пойманный на помойке грязный удав, обвивал тощую шею. Человек шёл прогулочной походкой пожилого бездельника и даже, кажется, что-то напевал. Только птичий взгляд близко посаженных к горбатому носу глаз был насторожённо внимателен. Перед входом в зимовье он слегка поддёрнул из деревянных ножен рукоятку, прислонив винтовку к стене, осторожно тронул дверь.

– Здравствуйте, уважаемые!

Голос вошедшего был хорошо поставлен, здоровался он, как выходящий на сцену артист.

– Это ты, мухомор, хотел меня грохнуть?!

Пельмень держал в одной руке кусок оленины, в другой – наган.

Человек сконфузился, недоуменно посмотрел на Ферапонта Степаныча, ища защиты от бестактного вора.

– Кабы хотел – грохнул! – произнёс хозяин зимовья с некоторым раздражением. – Садись, Тиша. Ещё не разливали.

Тиша сел, успев деликатно всем поклониться с приятной улыбкой воспитанного гостя. От него даже в этом прокопчённом доме пахло лесом и дымком. Он был похож на лесного гнома, нежданно – негаданно подросшего до величины среднего человека.

Поднятая из-под стола бутылка со спиртом поклонилась каждой аккуратно обработанной по краям консервной банке, и последний луч пропадающего солнца коснулся потянувшихся к ним рук.

Неугомонившийся Пельмень вскочил, поднял на уровень рта свою банку. Обвёл всех налитыми кровью глазами и сказал:

– За то, чтобы наши следы остыли раньше, чем на них встанут псы!

К его банке потянулся только Колос, все смотрели на хозяина зимовья. Он произнёс сидя:

– За то, чтоб с земли русской исчезли воры и коммунисты!

– Значит, каждый – за своё, – миролюбиво предложил Малина.

Некоторое время в зимовье слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье. Колос ел с двух рук, не обращая внимания на подтрунивавшего Дениса.

– Дальше бежать будет потрудней, граждане бандиты, – заговорил Камышин, разливая но второй. – В северах снега ещё живые. Провианту на пару деньков дам, а там уж сами будете питаться, чем Бог пошлёт. Денег у вас сколько?

– Десять тысяч.

– Мало. Тиша, дай им ещё десять.

Кружился по пустеющей бутылке спирт, исчезая в закопчённых банках. Упоров сидел, сложив на груди руки, ощущая себя в теплом мешке покоя, отгородившего душу от полыхающих вокруг страстей. Люди бормотали что-то о своём, неясном, их бормотание напоминало весенний разговор загулявших в болоте лягушек.

Он слушал себя, наблюдая в оконце за погибающим солнцем.

Тиша растопил печь, и зимовье быстро набрало тепло. Свет коптилки высветил блеск смоляных слезинок на желтоватых сучках.

«Ты был ишаком, выполняющим чужую волю, – грустно улыбнулся себе Вадим. – Воры везли на тебе свою кассу. Ладно… Зато ты свободен и у тебя есть маленькая надежда».

– Денис! – рычал захмелевший Пельмень. – С какого хера касса доверена фраеру, который нас презирает?!

– Так решила сходка.

– Врёшь! Сходка решила передать груз Барме.

– Савелия застрелили два дня назад. Завязывай, Шура. С таким занудой я ещё не бегал!

Упоров видит, как плотный дым отделил чуть приплюснутую с висков голову Пельменя от туловища, она будто висит самостоятельно под потолком. Его взгляд переместился в угол, где лежали мешки с воровской кассой. Задержался. И тут же, уже не лениво, даже слишком остро, подумалось: «Вот оно, твоё благополучие! На всю оставшуюся жизнь хватит. Дом, яхта, нормальное человеческое существование в нормальной стране».

– Ты нас с коммуняками поравнял, Ферапонт, – стонал Пельмень, истекая потом. – Думаешь, тебе пролезет?!

– Пожалуй, я переборщил, – Ферапонт Степаныч огладил с улыбкой роскошную бороду и прикрыл глаза. – Согласен – переборщил. Куда вам до тех коммунистов! Они вона какую прекрасную страну в лагерь превратили. Это надо было до такого додуматься: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Соединились – теперь места на нарах мало.

– Воры! Воры при чем?! – Пельмень был готов заплакать от посетившей его обиды.

– Как это при чем?! Тож работать не хотите. Дьяк каким хозяином мог стать?! Партсобрания проводит, людей приговаривает.

– Сходки, Ферапонт Степаныч, – лениво поправил разомлевший Малина.

– Разницу не вижу. Что там, что сям, всё равно не от труда живут. От обмана и ножа. Страх человеческий эксплуатируете!

Упоров увёл сознание от разговоров, сосредоточив все внимание на брошенных вповалку у печи мешках с бесценным грузом. Он решил рисковать до конца. Осторожно перевёл глаза в сторону автомата: «На это потребуется три секунды, ну, пять от силы…»

В душе что-то шевельнулось нехорошее, тогда он снова закрыл глаза, чтобы спокойно доиграть весь спектакль до конца. С выстрелами, диким метанием захваченных врасплох людей и их последними стонами. Последними… Больше ничего не будет. Через пять минут ты – богатый человек. Он увидел свои шаги по залитому кровью полу. Откроется дверь зимовья, откроется тайга, любой ключ спрячет твоё богатство.

Упоров сделал глубокий вздох, расслабился, однако почувствовать себя богатым человеком не успел: только что мирно дремавший Тиша, глянув в его сторону, с доброй усмешкой отстегнул у автомата диск, ещё немного погодя сделал то же самое с другим автоматом.

Вначале было ощущение – он умер, провалился в другой мир или слишком охотно туда захотел. Все обошлось остановкой сердца, короткой, но чувствительной…

«Поганый гном чуть больше сука, чем ты сам, гад!» – сквозь внезапную слабость подумал Упоров.

Тиша доверчиво подмигнул птичьим глазом, протянул кружку с крепким чаем.

– Выпейте для поднятия настроения.

Бывший штурман принял кружку, что-то произнёс я ответ неразборчивое. Попробовал забыть о кровавом, но не случившемся, и вернул все внимание к жаркому спору тех, кто должен был лечь под автоматной очередью, как сорная трава. Он старался их слушать – не получалось…

Все было плоско, неинтересно, хотя и громко.

– …Ты ведь, красавец, тоже, поди, не коммунистом родился? – не теряя благодушия, спрашивал у Колоса Ферапонт Степаныч.

– Коммунистом! – хмельной Колос попробовал встать для убедительности, но Малина ему не позволил. – Коммунистом родился, коммунистом умру!

– Вот она, убеждённость грубого довольства злоупотребления. Он тот же вор, Денис, только феня у него другая: марксизм, ленинизм, коммунизм. Машина, которую заправляли привилегиями, и он делал то, что скажут. У него чувств человеческих не осталось. Партийное животное! Все чувства – на конце члена, а мозги – в желудке!

Камышин допил свой спирт, понюхал хлеб, продолжал:

– Отторгнут человек от человеческого. Разве позволит себе душа высокая и чистая паразитировать на несчастье ближнего? Отступничество ваше не политическое, а животное. Животом живёте. Вы – паразит, молодой человек!

Упоров отхлебнул глоток предложенного чаю, не очень ловко вступил в разговор:

– Вы-то, Ферапонт Степаныч, тоже в деле. А дело воровское?

И тут же почувствовал, как внутренне напрягся доселе дремавший Тиша.

«Этот может тебя опередить», – пронеслась жалящая мысль. Упоров большим пальцем взвёл курок пистолета.

Неловкая пауза длилась достаточно долго. Все это время он не сводил глаз с Тиши, вернее, с его костлявой руки, сжимающей берестяную рукоятку ножа.

– …Дело моё кончилось в сентябре 1919 года атакой на батальоны красных, – Ферапонт Степаныч говорил с явной неохотой. Возвращение в прошлое причиняло ему боль. – Потом пошли тюрьмы, ссылки и, естественно, должки, о чём Никанор не преминул напомнить человеку, имеющему представление о чести. Частный случай. Личный расчёт за оказанную услугу…

Малина потянулся с улыбкой:

– Знал Дьяк, кто доброе не забывает. В Бармс были сомнения…

– Значит, он разговорился? – Камышин не удивлён, скорее – озадачен.

– Сходка просила объяснений. Сами понимаете…

– Не понимаю! И понимать вас не хочу. Но расчёт есть расчёт. Кстати, – Ферапонт Степаныч указал пальцем на Упорова, – вы какой масти будете?

– Надёжной, – ответил за него Малина.

– Хотите призвать меня остепениться? – спросил Упоров.

– Поздно. В такой войне победителей не бывает. Вы будете уничтожены…

Упоров решил: белогвардеец рассчитывается с ним за тот неудачный вопрос, но не стал возражать.

– …Смерть придёт к вам из-за угла или войдёт, чеканя шаг, в вашу камеру. Вопрос не в методе. Она непременно придёт.

– Ну уж нет! – взвизгнул Колос. – Товарищи разберутся! Они знают – я не виновен! Меня принудили!

– Товарищи излишне заботливы о собственной карьере – и жизни. Вы – носители тайны. А такие ценности… – Ферапонт Степаныч кивнул в сторону мешков с грузом: – Приговор!

– Нет! – заорал Колос. – Отпустите меня. Зачем я вам? Товарищи, дорогие мои!

Прикорнувший Пельмень очнулся от завываний бывшего чекиста и, приставив к виску Колоса пистолет, потребовал:

– Сколько же мне терпеть можно, насильник? Скидывай штаны!

Дальнейшее произошло, как по нотам: Камышин коротким хватом поймал вора за руку. Раздался выстрел.

Пуля ушла в потолок, а пистолет упал на стол, и его тут же накрыл костлявой ладонью Тиша.

– Все! – Ферапонт Степаныч оттолкнул вора на полати, где уже храпел пьяный Чалдон. – Будете демонстрировать своё бесстыдство в камере смертников.

– Изменщица, – погрозил кулаком Колосу обалдевший Пельмень. Обнял Чалдона, и через пару минут они храпели вместе.

– Ложитесь спать, ребята, – предложил Камышин, – я пойду посмотрю оленей.

– Сколько у вас голов, Ферапонт Степаныч?

– Не мылься. Тебе даже за хвост подержаться не придётся. Каждый уйдёт в свою сторону.

– А я?! – опять в отчаяньи начал Колос.

– Ты спи, Михаил, – Денис обнял Колоса за плечи. – У тебя впереди светлое будущее…

Упоров проснулся от холода. Двери зимовья были открыты настежь, и в первом проблеске надвигающегося утра он увидел оленей. Светлый Тиша неторопливо пристраивал на покрытые войлоком спины животных мешки с грузом.

– Прокоцанные мужики, – зевнул Денис. – Таких изловить не просто.

И тогда Вадим подумал, что все происходящее здесь проникнуто какой-то необыкновенной тайной, разрушающей его собственный замысел уничтожения этих людей.

Ему помешал не Тихон – другой, посторонний, почти невидимый пришелец из ниоткуда. Он здесь был… Ну, как же! Как же! Такая необыкновенно плотная тень за спиной Тихона. Ничья…

Чтобы прервать свои нечаянные мысли, он сказал:

– Думаешь, прорвутся?

– Гадать не хочу. Раз Камыш в деле – дело верное.

Ферапонт Степаныч вошёл розоватый с морозца. Увеличил огонь коптилки и внимательно осмотрел зимовье.

– Ничего вроде не забыли, – произнёс он и, словно подыскивая нужные слова, осторожно посоветовал: – Ты, Денис, уходи с Вадимом к Оратукаиу. Шалить не будете, глядишь, и проскочите. Господь да благословит вас в пути.

– Прощайте, Ферапонт Степаныч!

– Ещё вот что, – белогвардеец стоял в проёме двери. Глаза смотрели с усталым безразличием. – Зимовье спалите. Есть надобность.

Дверь скрипнула. Немного погодя всхрапнули олени, и их цокающие шаги растаяли в тишине утра.

– Вставай! – Денис толкнул в бок Чалдона.

Тот сразу сел, будто и не спал, уставившись внимательным взглядом на пустые бутылки. Тягуче проглотил слюну и сказал:

– Сука буду – пить вредно…

Слова Чалдона вызвали в Пельмене протест. Он попытался подняться, но не смог и, хрюкнув, завалился на бок. Сесть удалось со второй попытки. Заговорщицки подмигнул Малине, прижав к губам палец, прошипел:

– Т-ш-ш!

После чего со всего размаху хлопнул по заду Колоса:

– Руки в гору, ментовская рожа!

Спящий не шелохнулся… На опухшем лице вора появилась почти испуганная растерянность.

– В рот меня ка-ля-по-тя! – произнёс он со сложным чувством страха и восхищения. – Не вякнул…

Рывком опрокинул Колоса на спину, обвёл зимовье внимательным взглядом. Михаил был мёртв. Он смотрел перед собой огромными голубыми глазами очарованного скитальца, внезапно встретившего неизречённую красоту будущего мира.

– Отслужил, Мишаня, – вздохнул Денис. – Хорошо, хоть не мучился.

Чалдон икнул и, погладив по голове Пельменя, прочувственно сказал:

– Что, падла, овдовел?

– Тиша-то – мастер! Всех ведь мог, змей тихий!

– Будет вам понтоваться, Шура. Вашу работу сделали другие: всё равно зарезать пришлось бы. Уходите с Чалдоном. О всем другом не говорю, потому как знаю: каждый из вас умрёт вором…

– Я тя понял, Денис. Как поступим с фраером? Это ведь не твоё личное дело. Сообща бы и решить…

Пельмень говорил подчёркнуто небрежно, будто того, о ком шла речь, здесь не было, и Упоров целил в живот вора сквозь карман телогрейки, не сомневаясь – выстрелит.

– Твои заботы кончились, – сухо произнёс Денис. – За свои отвечу.

– Перед прокурором?

– Нас живыми брать не будут.

– Вот и ошибаешься, – Чалдон с трудом оторвался от носика медного чайника, перевёл дыхание и продолжил: – Имя узнать интересно, куда рыжье уплыло.

– Сам-то знаешь?! Нет! Никто не знает. Камыш – могила. И вам советую.

– Это – лишнее, Денис.

…У поросшего мхом скальника, где речка на изгибе пробилась сквозь податливый мартовский лёд, Пельмень и Чалдон ушли с тропы. Прощание было вялым. Все знали, что их ждёт впереди…

– Ты, фраерок, помни, – не утерпел напоследок Пельмень. Потный, не похмелившийся толком, был он похож на обыкновенного доходягу с рынка. – Везде достанем…

Упоров смерил его равнодушным взглядом, кивнул Чалдону, повернулся и пошёл по тропе, уже не думая о злобном воре, словно того тоже зарезал услужливый Тиша. Малина ждал, когда пойдёт Вадим, пристроился за ним, загородил бывшего штурмана своей спиной. Он тоже не верил Пельменю…

– Высоко о себе думает Шура.

Вадим промолчал. О чем говорить? Прошлое ушло в другую сторону, будущее обещало быть покруче.

Тропа свернула в стройный медовый соснячок, островком притулившийся на солнечном взлобке. Они шли в пахнущем смолой зеленом коридоре, погруженные в приятное очищение души целебным прикосновением заботливой природы,

Денис вернулся все же к разговору, когда позади остался весёлый взлобок и безжизненная гарь прошлогоднего пожара:

– Шура – дурковатый. Особливо во хмелю: как вол во льду. Не свернёшь. Удивляюсь Ферапонту, Стёпа.

Денис легко перескочил валежину, но поскользнулся и упал набок. Сидя отряхнулся, продолжил, будто ничего не произошло:

– Думал – замочит Шурика. Не сам, конечно, есть кому…

_ Давно знаешь Камышина?

– С Широкого освобождался. С ним даже администрация вежливо обращалась. А этот Тиша-тёмная личность. Говорят, в Питере консерваторию кончал. При Камышине который год живёт…

– Он не только консерваторию кончил, но и Колоса.

Малина шутку не принял, ответил серьёзно, желая прекратить пустой базар:

– Колос, сказано было, лишний…

Они поднялись на пологую возвышенность. Отдышавшись, Денис указал в сторону, где сбегались два хребта:

– Там, на водоразделе, зимовье. Мусора знают, лучше обойти. От зимовья часов шесть хода до Оратукана. Идти будем ночью. У нас, как у приличных людей, начался ночной образ жизни. Садись – перекусим.

Денис старался говорить открыто, без всяких хитростей, желая расположить к себе товарища по побегу. Но к вечеру иссяк и был утомлённо угрюм.

Они сидели на сваленном ветром кедрушке, пережёвывая вяленую оленину. Где-то внизу ухнула сова. Крикнул заяц, окончивший жизнь в её когтях. Упорову, показалось – он почувствовал запах крови, хлынувшей из разорванного живота зайца. Он не знал, как пахнет заячья кровь, скорее всего, это был запах крови человеческой который он нёс с собой от самого зимовья, не ощущая. Нужен был толчок, чтобы запах ожил. Таким толчком стала смерть зайца…

Достоверно известно: весна на Севере отнимает силы у всех, кроме беглецов. У них организм работает по-другому в особом режиме погони, когда страх вытаскивает скрытые ресурсы, заставляя тело трудиться с колоссальной перегрузкой.

Беглецы отмахали километров двадцать, прежде чем ощутили настоящую усталость, и сбавили шаг.

– Интересно, о чём сейчас думает начальник отдела по борьбе с бандитизмом Важа Спиридонович Морабели? – спросил с серьёзной рожей Денис, стащив с потной головы шапку.

– О нас с тобой. О чем ему больше думать?

– Нет. Узко мыслишь. Он думает, как жить дальше?! Гуталин умер! Грузин начнут отлучать от кормушки. Что делать?

Упоров остановился и медленно закрутил головой.

Прицепившийся запах крови вытеснил другой, знакомо сладковатый. Он пытался вспомнить, что может так пахнуть. Наблюдавший за его поведением Малина осторожно переступил с ноги на ногу, взвёл курок пистолета.

– Дым, – прошептал Упоров, – точно, дым!

– В зимовье – люди. Нас ждут, Вадим. Но мы к ним не пойдём.

Они стояли рядом, почти касаясь друг друга лбами, похожие на молящиеся тени. Даже голоса их стали частью наступившей ночи, приобретя сходство с шумом деревьев.

На небе медленно, словно плесень по мокрому камню, ползли серые облака. Беглецы двинулись со сжатыми зубами, упираясь в темноту стволами пистолетов. Но постепенно притерпелись к таящейся за каждым стволом опасности, заставив себя поверить – нынче пронесёт.

Собачий лай понудил остановиться. Густой, но не слишком уверенный, он раскатился по распадкам, едва поднявшись к вершине хребта.

– Придётся уходить северным склоном.

– Там снега выше колен!

– А мусора с автоматами? Двигай за мной, Денис!

И пошёл, не оборачиваясь на вора, с решительностью знающего выход человека. Лай снова загремел, на этот раз требовательно и зло.

– Засекла, стервоза! Похоже – отбегались, Вадим!

– Помолчи! У неё одна работа, у тебя – другая. Бежим!

Наст хрустел тонкой жестью, хватая за ноги и отнимая последние силы у беглецов. Они падали на него, поднимались, падали, ползли на четвереньках, шёпотом проклиная собачью бдительность.

Упоров первым подполз к подошве хребта, сделал несколько шагов по набитой тропе и, обхватив кособокую ель, остановился. Минут через пять с ним свалился Денис.

– Вставай! – потребовал Упоров. – Вставай, говорю, им будет не легче на этом склоне.

– Сейчас! Сейчас!

Малинин стоял уже на коленях.

– Сердце выскакивает. Считай до трех, Вадим.

– Бежим, дурак! Здесь все простреливается сверху.

Метров двадцать зэк двигался на четвереньках. Его уже никто не подгонял. Слова иссякли, на них не хотелось тратить силы. Потом он выпрямился и, шатаясь, побрёл за Вадимом.

К Оратукану они подошли с зарёй. Речка лежала спокойной зеленоватой лентой, ещё укрытая крепким льдом. В голубой синеве утра и речка, и непроснувшаяся долина с тонкой строчкой волчьих следов на синем снегу виделись немного надуманным произведением городского художника, создающего свои картины в тёплой удобной мастерской.

– Я иду сто шагов, – прохрипел в спину Упорову Денис, – дальше можешь меня пристрелить.

– Двести! – отрубил Вадим. – Дело чести, доблести и, если хочешь знать, геройства каждого уважающего себя советского заключённого – дойти до того стога сена.

Малина поднял голову, увидел огороженный жердями стог.

– Во масть пошла, легавый буду! Поканали, Вадим!

Сено пахло потерянным летом и мышами. Зэки лезли в его удушье, с трудом разгребая слежавшиеся травы. От приятных запахов кружилась голова, возникала иллюзия полной безопасности. Чмокнуло под коленом раздавленное мышиное гнездо, уцелевшая мамаша с писком пронеслась по шее. Упоров засыпал и потому не придал этому факту никакого значения.

Глубокая темнота начала втягивать все мысли и чувства в своё бездонное нутро, оберегая их от надоевших потрясений. Впрочем, рядом с покоем образовалось чьё-то постороннее внимание, значительное или угрюмое.

Он не понял. Но оно было, тревожило уснувшие мысли, будило далёкие воспоминания. Через некоторое время в это состояние явилось уже зримое явление – глаза смутно – серыми зрачками, крапленными белыми точками.

Они жили самостоятельной жизнью на блеклом пятне, с размытыми контурами. Пятно напоминало лицо выходящего из густой темноты человека. Но вот он вспомнил выпуклый лоб над острыми надбровными дугами, и на пятне образовалась верхняя часть знакомой головы с гладко зачёсанными назад волосами. В нем загорелся интерес, устранивший очнувшееся состояние опасности, и широкий, словно раздавленный, нос ляпнулся в середине пятна, подперев переносицей тяжёлые мешки под глазами.