Текст книги "Через три океана"

Автор книги: Владимир Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Путь предстоит долгий, утомительный. Всего вероятнее – кругом Африки, через мыс Доброй Надежды. В Индийском океане могут встретить тайфуны.

Конечно, враг наш не дремлет и по дороге приготовил какое-нибудь коварство. Мин японцы не жалеют и не очень-то боятся международных правил. Пора наконец убедиться в том, с каким хитроумным и вероломным противником мы имеем дело.

Когда мы придем, нам сразу с пути придется вступить в бой с отдохнувшим врагом. К этому дню Артур без сомнения падет, и 2-я Тихоокеанская эскадра, меньшая по числу боевых судов, встретит второй Шантунг[11]11
  Имеется в виду поражение русской эскадры в бою в Желтом море 28 июля 1904 г.


[Закрыть].

Ах, вовсе не нужно и пессимистом быть, чтобы ясно видеть, что кроме стыда и позора нас ничего не ожидает...

В общем, у нас, моряков, так сердце болит, что трудно себе представить; особенно у тех, кто бывал на Дальнем Востоке, знает каждый его уголок.

* * *

Крейсер "Изумруд" не ушел вместе с эскадрой. Он будет доканчивать свою постройку уже в третьем порту, совершенно для этого неприспособленном, в Ревеле, а потом вместе с крейсером I ранга "Олег"[12]12
  Крейсер 1 ранга «Олег», представитель наиболее крупной и удачной серии российских крейсеров 1 ранга (типа «Богатырь»), выгодно отличавшейся улучшенной защитой главной артиллерии и расположением концевых орудий в двухорудийных башнях. Заложен в Новом Адмиралтействе в Санкт-Петербурге 6 июля 1902 г., спущен на воду 14 августа 1903 г. Водоизмещение (полн.) 7400 т. Длина наибольшая 134,1 м, ширина 16,6 м, осадка 6,3 м при нормальном водоизмещении 6440 т. Мощность механизмов 19 500 л.с. Скорость хода 23 уз (на испытаниях в октябре 1904 г. достигнута скорость 21 уз при полном водоизмещении). Дальность плавания экономическим ходом 12 уз – 3000 миль. Вооружение: по двенадцать 152-мм и 75-мм, восемь 47-мм, два 37-мм орудия; два бортовых минных (торпедных) аппарата. Бронирование: палуба 35 мм (скосы 70 мм), башни 89-127 мм, казематы 35-80 мм, боевая рубка 140 мм. Экипаж: 21 офицер, 559 матросов.


[Закрыть] догонит эскадру Рожественского. Спрашивается, для чего это нас гоняют из одного порта в другой, не давая достроиться, как следует.

Неизвестно, успеет ли достроиться "Олег": один цилиндр его дал трещину. Это штука серьезная и требует долгой починки: говорят, нужно менять цилиндр.

Три лихорадящих больных в лазарете оказались тифозными! Так оно и должно было быть – сырая водица! Мы ведь ее до сих пор пьем. Тифозные немедленно списаны в местный военный лазарет. Из Петербурга по железной дороге приехали старые знакомцы – рабочие Невского завода с инженерами и мастерами. Работа снова закипела. В лазарете пришлось усиливать электрическую вентиляцию, переделывать трубопровод к дистиллятору, на внутреннюю переборку лазарета накладывать толстый слой пробки для уменьшения ее нагревания.

Понемногу лазарет начинает принимать вид игрушечки. Ореховое, дубовое дерево, роскошное освещение, прекрасная ванная – все теперь приняло уютный жилой вид, а со временем и вовсе недурно будет для такого крохотного суденышка. Жаль, нет времени, а очень хотелось бы мне подробнее описать это время кипучей деятельности, которое нам приходится переживать. Из судового начальства ко мне редко кто заглядывает – у всякого своя забота.

29 сентября. Снова ударили холода. Идет снег. Когда же наконец будет готово паровое отопление?

Пишу, сидя боком: нога снова забинтована в лубки. Проклятые трапы! Нечего сказать, хорош я воин.

30 сентября. О радость! Слышно, как шипит, свистит, щелкает по трубам паровое отопление. Несколько минут спустя каюты принимают вид бани, полны паром – соединения труб пропускают. Пригоревшая краска издает страшное зловоние. Теперь уж не только сверху, но со всех сторон с отпотевшего железа падают крупные капли. Вестовые забегали со швабрами, машинисты с отвертками – надо где поджать, где отжать гайку.

Пожалуй, без отопления лучше было, а? Трудно угодить нашему брату.

Все это пустяки, а вот что действительно скверно: каждый день приносит мне одного – двух тифозных. В лазарете я их не задерживаю и тотчас же списываю на берег.

Произвел поголовный опрос и осмотр команды. Главная причина наконец устранена – опреснители заработали и дают хотя и прескверную ржавую, но зато дистиллированную водицу.

10 октября. На крейсере – эпидемия брюшного тифа. Списано уже 20 человек. У нескольких из них тяжелые мозговые формы. Обычными судовыми мерами бороться нельзя; подал рапорт о созвании комиссии для выработки экстренных мер.

11 октября. Состоялась комиссия из врачей, судовых офицеров под председательством командира порта контр-адмирала Вульфа. Выработан ряд энергичных мер, среди которых главная – своз команды на берег, дезинфекция всего судна и командных вещей, отпуск необходимых денежных сумм.

15 октября. Все эти дни был занят дезинфекцией формалиновым газом всех помещений. Удалось провести ее весьма тщательно. Кроме того, жилые помещения вымыты сулемой, выкрашены заново. Цистерны и трубы обеззаражены текучим паром. Команда размещена в казармах на берегу, там же получает пищу.

Сегодня был на похоронах нашего фельдфебеля, умершего от тифа. При отдании воинских почестей взвод не сумел зарядить винтовок. Туда же, воевать собираемся!

18 октября. Все приняло обычный вид. Команда вернулась. Пришлось списать еще пять человек.

21 октября. В местном военном лазарете снова похороны.

Живется тяжеленько – что говорить. Случается и взгрустнется.

В кают-компании у нас редкое единодушие и согласие. Командир и офицеры – очень хорошие люди, вежливые, уступчивые; по всему видно, будем жить дружно; на судне, да еще на таком маленьком, это страшно важно. Подъем духа у всех большой – никто не ожидал, что крейсер наш поспеет. Я же прибавлю от себя, что, если это и случилось, то исключительно благодаря энергии и неутомимости офицерского состава.

Судовая команда, состоящая из довольно разнородных элементов, молодых и старых, пока представляет собой сфинкс.

Как у всякого нового судна, еще не плававшего, традиций, общего духа пока нет.

23 октября. Уход в порт Императора Александра III. Выбирая якорный канат, вытащили труп матроса-утопленника.

Глава V.

Порт Императора Александра III

26 октября. Встречены слухами о Гулльском инциденте. Первое коварство врага не удалось. Наши не прозевали[13]13
  На самом деле ночью с 8 на 9 октября в районе Догер-банки корабли 2-й Тихоокеанской эскадры обстреляли английские рыболовные траулеры, пересекавшие без огней ее курс и ошибочно принятые за японские миноносцы. За 10 мин было выпущено более 500 снарядов. Один из траулеров был потоплен, и четыре повреждены, имелись человеческие жертвы. Пять попаданий случайными снарядами получил крейсер «Аврора». Так как траулеры были приписаны к порту Гулль, то инцидент, ставший предметом разбора Международной следственной комиссии, получил название Гулльского.


[Закрыть].

1 ноября. Все время заняты различными приемками. Списан еще один больной.

Желая во что бы то ни стало идти в плавание, он не являлся в лазарет и перенес на ногах, так называемый "амбулаторный" тиф. Когда же его уж очень донимал жар, ложился у рефрижератора. Теперь явился по случаю рецидива, сильно его ослабившего. Пришел "Олег", готовый к походу; трещину заделал, не меняя цилиндра.

2 ноября. Снег засыпает наш бедный крейсерок. Палубы, трапы обледенели. Впервые съездил в Либаву, обежал наскоро знакомые места, произвел последние закупки.

Вспоминая о милой старине, устало шагал я по либавским першпективам; и невеселы были мои думы.

Их прервал дружеский удар по плечу – оглянувшись, я узнал Жоржа Д.[14]14
  Вероятно, лейтенант Г. М. Добролюбов; списан со вспомогательного крейсера «Терек» 5 ноября 1904 г. в распоряжение берегового экипажа.


[Закрыть], с которым не так давно, два года тому назад, славно охотился на диком Пуловее (у Суматры). Радостно облобызались. Он теперь на «Тереке», только что вернулся из двухмесячного крейсерства у испанских берегов.

3 ноября. Сегодня день нашего расставания с родиной. Уже проходит каналом мимо нас транспорт "Океан". Бог мой, какой это гигант в сравнении с крошкой "Изумрудом". Буксирные пароходики, ведущие его, надрываются, пыхтят вовсю[15]15
  Учебное судно «Океан». Построено в Германии на верфи «Ховальдтсверке» в Киле в 1901-1903 гг. Водоизмещение 11 675 т, длина между перпендикулярами 143,7 м, ширина 17,4 м, осадка 7,6 м, скорость 18 уз, экипаж 250 чел. Принимало участие в походе 2-й Тихоокеанской эскадры до Танжера в качестве транспорта. Под наименованием «Комсомолец» (переименован 15 октября 1922 г.) эксплуатировалось до 1961 г.


[Закрыть]. В море очень свежо. Могут и отставить поход. Нет – пришел буксир и за нами, развернул в ковше, вывел в аванпорт.

Уже на ходу к борту пристал на шлюпке Жорж Д. и передал пакет. Развернул – подарок – спасательный пояс. Спасибо милому Д.

В аванпорте выстроились готовые к походу "Олег", два вспомогательных крейсера "Рион" и "Днепр" (бывшие пароходы Добровольного флота[16]16
  Добровольный флот – одна из крупнейших судоходных компаний России последней четверти XIX – первой четверти XX века. Основан в 1878 г. по инициативе Императорского общества содействия русскому торговому мореходству. Комплектовался быстроходными товаро-пассажирскими судами, которые в мирное время использовались на коммерческих рейсах, а в военное могли вооружаться и вводиться в состав военно-морского флота в качестве вспомогательных крейсеров. Пароходы Добровольного флота закупались на средства, собранные по подписке, и традиционно получали названия российских городов, в зависимости от величины ич взносов. При этом компания получала государственную субсидию и выполняла ряд важных правительственных заказов, как правило, на дальневосточных линиях. В годы Русско-японской войны значительная часть Добровольного флота была мобилизована и использовалась в военных целях.


[Закрыть] «Смоленск» и «Петербург»), «Океан» и пять миноносцев[17]17
  «Громкий», «Грозный», «Пронзительный», «Прозорливый» и «Резвый».


[Закрыть].

Кругом свинцовое небо; море ревет, через гранитные глыбы мола высоко хлещут валы. Знатно трепанет сегодня. Уходим! Уходим! Сообщение с берегом приказано прекратить. Приехал командир порта контр-адмирал Ирецкой, простился, пожелал счастливого плавания. Уходим! Настроение у всех самое радостное. Быстро бегут последние минуты. Торопливой рукой набрасываются прощальные строки.

Маршрут наш держится в секрете. Отсылать письма надо в Главный морской штаб. Их будут пересылать не по почте, а с особыми курьерами; можно быть уверенным, что не пропадут и дойдут по назначению быстро и заблаговременно.

Над головой на верхней палубе послышался дружный топот ног – это поднимают паровой катер. О борт бьется портовая шлюпка.

– Примите письмо! Скорее! Ловите его!

– Без марки?

– Ничего – дома доплатят.

Стройный "Олег" уже прошел ворота. Вот из его левого борта сверкнул огонь, вырвалось, развернулось облачко дыма – начался прощальный салют. Бум! Бум! Раздается равномерно то с правого, то с левого борта "Олега".

"Всех наверх! С якоря сниматься!" – залились дудками боцмана.

"В машине! Малый ход вперед! Шары на малый ход!"

"Прибавить пять оборотов!" Дзинь – дзинь!.. Дзинь – дзинь – дзинь!.. трещит рукоятка машинного телеграфа.

Все на своих местах; свободные высыпали наверх, снимают фуражки, крестятся, бросая последние прощальные взоры на покидаемую родину. "О, Родина, чье сердце не дрожит, тебя благословляя"...

Прошли ворота. Вот первый вал с седыми закудрявившимися гребешками ударил крейсер, качнул его, обдав всю палубу фонтаном брызг, затем второй, третий...

Без единого слова жадными глазами мы впиваемся в удаляющийся от нас берег, с которого из береговых батарей уже гремит ответный салют. Крейсер стремительно бросается с боку на бок, зарываясь в воду по самые борта.

На правом траверсе на подветренной стороне у каждого из судов под защитой от волны идут миноносцы – сердце трепещет, когда глядишь на эти утлые хрупкие суденышки.

Бог мой, как же их валяет! Весь киль обнажается, того и гляди – вот-вот судно перевернется килем вверх. Что значит качка "Изумруда" в сравнении с этой! Право, там герои какие -то, фокусники, акробаты. Потом, вглядываясь в "Олег", "Океан", "Рион", "Днепр", в особенности в "Океан", которые идут словно вкопанные, почти не дрогнув, буравя острыми носами воду, мы убеждаемся, что в сравнении с этими судами жалкая щепочка "Изумруд" играет такую же точно роль, как и миноносцы – в сравнении с нами. Несмотря на ветер и холод эта ночь проведена наверху. Внизу, благодаря не совсем еще наладившемуся паровому отоплению дышать нечем.

Много еще разных невзгод нас ожидает, ну да авось с помощью Божьей все перетерпим.

Вот я снова на переломе своей жизни. К чему он приведет, чем кончится почем знать. Уныния, впрочем, нет ни малейшего. Прежние неизвестность и неопределенность положения томили гораздо больше.

4 ноября. Все заняты писанием на крошечных бумажках: с нами взято для практики тридцать почтовых голубей. В 150 милях от порта Императора Александра III мы должны их выпустить. Письма написаны, свернуты, заложены в гусиное перо, залеплены воском, подвязаны к хвостовым перьям.

Голуби совсем ручные, не боятся. Открыли корзинку, гладим их руками не летят, оглядываются по сторонам, точно ориентируются, а лететь все не хотят – вдруг сразу сорвались целой стаей, взвились высоко, высоко и взяли верно обратный курс.

Экие умницы – ну, конечно, уж эти-то в целости донесут наши весточки, лишь бы заведующий ими не поленился их послать. К своему письму я даже семикопеечную марку приложил.

Ночью прошли Борнгольм, Аркону, далее (по некоему недоразумению из-за головного "Олега") стали на якоря, потом снова двинулись. К рассвету подошли к берегам Дании. Сильный туман прояснило. Оказалось – стоим близехонько к берегу, "Днепр" даже устопорился на мель. Отряд обошла датская миноноска, командир ее приветствовал нас.

Приняли лоцманов. Местечко на берегу носит название что-то вроде Феммернберга.

Поминутно находит туман. Сигнал за сигналом: то "приготовиться к походу", то "отставить".

Наконец двинулись. "Днепр" сошел благополучно своими средствами. Прошли три шага вперед. Снова слышно: "Стоп, машина! Отдать якорь". Густой молочной пеленой стал туман. Вести дальше лоцман не берется. Здесь на каждом шагу узкости, острова, камни.

5 ноября. Снялись. Силуэты судов едва видны в тумане. Ежеминутно налезаем друг на друга. Чуть отошли – потеряли из виду передний корабль.

С нами отбился "Океан" и три миноносца. Беспроволочный телеграф почему-то не принимает депешу "Отдать якорь". Прояснило. Прибавили ход и нагнали головной отряд.

Снова туман. Ночевка на якорях. Ветер в одну сторону, теченье в другую. Стоим по течению, "лагом" (боком к волне) – треплет. Каждые пять минут бьют "рынду" (колокол, предупреждающий встречные суда).

В девять часов вечера затрещал пронзительный тревожный звонок ("все наверх!") – выскочили, сломя голову. Ошибка – не та кнопка. Огни потушены, электрический прожектор тщетно старается осветить мглу. В снопе света клубами дымится туман. До Скагена 22 часа ходу. Уголь и воду уже экономим. Перешли на консервы.

6 ноября. Лазарет переполнен. Много специальных глазных больных: низкие трубы крейсера сильно дымят, заносят углем; раскаленные мелкие частицы пристают к роговице, вызывая ожоги.

Офицеры от бессонных ночных вахт сильно переутомились, а команда повеселела – в лазарете из соседнего четвертого отделения доносятся звуки гармоники и песни. Поют на судах свой репертуар, как я всегда замечал, больше хохлы – музыкальный народ.

Я занялся отчетностью – накопилось ее – тьма. Надо писать, благо сегодня не качает.

7 ноября. Весь день бежали хорошим 15-узловым ходом; узкий длинный "Изумруд" на волне извивается, как угорь.

Командир "Олега" Л. Ф. Добротворский, которому поручено командовать отрядом, не скупится на "фитили". "Пушки" (одиночный выстрел с подъемом позывных провинившегося судна означает выговор) так и сыплются. То и дело то одно, то другое судно посылается в наказание в хвост отряда.

Маленький "Изумруд" исправнее других. Нас сопровождают конвоиры датчане, поджидая и треплясь в море на маленьких миноносках и пароходиках. К вечеру замотало. Категату отдана должная дань. В половине второго ночи пришли в какую-то дыру. Тускло мигает вдали огонек маяка. "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя". Треплет мелкая крутая волна, которой мы предпочли бы океанскую зыбь. Говорят, мы ждем немецких угольщиков и здесь будем производить свою первую погрузку[18]18
  Снабжение 2-й Тихоокеанской эскадры углем обеспечивалось по контракту германской Гамбургско-Американской пароходной компанией (HAPAG).


[Закрыть].

Глава VI.

Скаген

8 ноября. Это Скаген. Берега еле видны. По правилам нейтралитета подходить ближе, вступать в трехмильную береговую полосу мы не имеем права. Чуть ближе трех миль – уходи тотчас же или разоружайся. Мы, ведь, теперь всесветные бездомники и скитальцы.

Объявился немецкий пароход "Mimi", уже с неделю ожидавший где-то поблизости, отдал якорь неподалеку от нас.

Снова нашли туман и зыбь. Для погрузки угля день пропал. К вечеру стало стихать. "Изумруд" подошел к транспорту "Океан", долго заводил перлиня, стараясь как можно осторожнее стянуться борт о борт. Стянулись. Всю ночь грузили уголь – все – и санитары в том числе. В лазарете работа: то и дело приходят раненые – с помятыми пальцами, оторванными фалангами и т.п.

9 ноября. Под утро сразу засвежело, развело волну. Погрузку прекратили и едва успели отойти. Все-таки легонько стукнулись, помяли себе фальшборт. А тут уже заревело вовсю. Стоявший на бакштове второй номер вельбот не успели поднять: его оторвало и унесло. Хорошо еще, что дневальных на нем не было. В случае какой-нибудь аварии нам придется туго. В порту Императора Александра III мы только что сдали на транспорт "Иртыш" два паровых катера, мешавших углу обстрела двух 120-мм орудий. Теперь и спасательного вельбота лишились. Два миноносца не выдержали и по случаю каких-то поломок пошли к Фридрихсхафену.

Мы продолжаем тоскливо выворачиваться на одном и том же месте. В большом количестве это вещь нестерпимая. Нельзя ни дела делать, ни спать. От души завидую своим коллегам на соседних судах. Трудно вообще не плававшему человеку представить себе всю неприглядность судовой обстановки: сидим мы, конечно, уже исключительно на консервах, а выбор их, благодаря неопытности молодого мичмана, заведующего кают-компанейским столом, оказался из рук вон плохим. Названия разных фрикассе казались очень соблазнительными, а на деле вышла форменная отрава. Мы их из-за границы выписали, таможне уплатили большую пошлину, а теперь и плачемся – все за борт валим, завидуя командной пище.

Судовая вода – мутная, с большим осадком кирпично-красного цвета, с привкусом машинного масла, а последние дни даже соленая: опреснители уже испортились; нельзя ни чай, ни кофе пить. Многие расхворались от соленой водицы. Я усиленно опресняю воду в более исправном лазаретном дистилляторе, даю больным и изредка угощаю кают-компанию, как большим лакомством.

Недостатки сказываются решительно на каждом шагу. В командном помещении и в ревизорской каюте волна выбила несколько иллюминаторов вместе с рамами: три офицерских каюты полны воды, которую поминутно выносят ведрами.

После погрузки на судне невозможная грязь. Мелкая угольная пыль забралась во все шкафы. Стирать белье приходится на палубе. Бывшие франты превратились в чернорабочих с заскорузлыми руками, но все еще упорно щеголяют белоснежными воротничками.

Сегодня не я один – многие "травят канат" или "ездят в Ригу" – ну, не обидно ли это, стоя на якоре? Встречаясь, мы бросаем друг на друга иронические взоры и спрашиваем: "Что? Дошел ли ты до грунта и хорошо ли тебе там?" (разговор водолазов по телефону, их обычная первая фраза при спуске).

Должен констатировать грустный факт: в лазарете снова три тифозных. Неужто каждый день будет приносить мне новых?

Собравшись к шести часам за столом в кают-компании, неунывающие россияне не жалуются, а знай только подтрунивают друг над другом. Есть у нас большой комик – младший инженер-механик N., молодой технолог, новичок во флоте, призванный отбывать воинскую повинность; он под тужуркой носит шнур, на шнуре револьвер, компас, перочинный нож и еще какие-то предметы. Сегодня им подан командиру рапорт, в котором он просит возвращения суммы, издержанной им на приобретение револьвера для принятия "активного участия в бою". Тот, кто знает его невозможную близорукость, может себе представить, до чего комично звучала эта фраза в рапорте.

Каждый вечер в ожидании минной атаки, прислуга разводится по орудиям, все ложатся спать, не раздеваясь и не зная, где проснутся. От веселого нашего житья судовой фельдшер в шесть часов вечера хватил изрядную дозу морфия, стонет, катается в судорогах. Я ничего не пойму. Наконец, слышу, бормочет: "Дайте умереть спокойно... морфий!" Пошла тут работа: и кофе, и коньяк, и эфир под кожу, горчичники, растирание тела. А тот уже погрузился в глубокий сон, разбудить не можем, зрачки сузились, пульс упал; решил впрыснуть атропин. А море как нарочно разгулялось, штормуем, никак не удается на качке отвесить лекарство, хоть плачь! Атропин – сильный яд, нужна большая точность. Наконец справился. После впрыскивания сразу стало лучше.

Откуда фельдшер мог достать яд? Все сильно действующие средства у меня под замком. На другой день все разъяснилось: по указанию фельдшера я достал из его шкатулки порядочный запас морфия, взятого из железнодорожной аптеки, где он служил раньше.

Глава VII.

Фридрихсхафен

10 ноября. Не выдержали и мы – отошли от больших судов миль на 16, придержались ближе к Фридрихсхафену. Туман, рассеявшийся на несколько мгновений, открыл нам небольшой городок. Стало стихать.

К нам лихо, без шума, точно паровой катер, с одного раза пристал "Mimi"; качаемся вместе с ним, борт о борт, с заведенными кранцами, продолжаем погрузку. Нечаянно утопили десять мешков угля. С "Mimi" удалось раздобыть свежей провизии, за бешеные деньги, конечно.

Прибывший из Фридрихсхафена консул сообщил, что датчане просят нас честью уйти от них, что уже возник конфликт между державами, посланники обмениваются нотами. Франция и Испания будто бы совсем отказываются нас принимать. Не с целью ли ускорить наш уход консул прибавил, что на днях рыбаки неподалеку от Скагена видели субмарину (подводную лодку). По его словам из Дании выслано много японских шпионов[19]19
  Японская агентура в европейских странах усиленно нагнетала слухи о готовящихся диверсиях, нападениях на 2-ю Тихоокеанскую эскадру миноносцев и подводных лодок по всему маршруту ее следования. Эти слухи, дополнительно усиливавшиеся развернутой российской агентурной сетью, старательно отрабатывавшей свое содержание, держали командование эскадры и экипажи кораблей в постоянном нервном напряжении (что прекрасно прослеживается в записях автора), в значительной степени и спровоцировали Гулльский инцидент.


[Закрыть].

К вечеру подошла датская миноноска. Командир ее передал в рупор просьбу уйти от нейтральных берегов. Мы продолжаем с азартом грузить уголь.

Подошел вторично: "Я имею приказание после третьего предупреждения арестовать вас".

Ничего не поделаешь – приходится уходить, не доприняв угля и вовсе не приняв пресной воды. Будем питать котлы полусоленой водицей собственного изготовления.

С миноноски кричат в рупор: "Запрещается передавать какую бы то ни было почту". На это командир "Mimi" замечает презрительно: "Pst, c'est pour les enfants" {Бросьте, мы же не дети (фр.).}, и берет всю нашу корреспонденцию. Фельдшер поправляется. Вечером выслушиваю его чистосердечное раскаяние.

Глава VIII.

Немецкое море

11 ноября. Немецкое море после недавнего шторма встретило нас большой зыбью. Ночь проведена без сна на верхнем мостике. Почти все офицеры собрались здесь. Мостик делает громадные размахи; боковые его крылья, того и гляди, уйдут в воду. Мы крепко ухватились руками и ногами за стойки и поручни. Со стороны, пожалуй, довольно забавно глядеть на эти эквилибристические телодвижения, да делать-то их вовсе не забавно – и скучно, и устаешь скоро. Нос судна весь уходит в воду. На баке не пройти. Брызги обдают с головы до ног; везде скользко, мокро; держаться надо крепко, а то упадешь и расшибешься, да и вылететь за борт вовсе не так мудрено. Чтобы пройти благополучно по палубе, по которой свободно с борта на борт гуляет вода, надо крепко держаться и по временам виснуть на леере (канате), протянутом вдоль всего судна. Нет-нет и какая-нибудь плохо принайтовленная вещь сорвется с места и ну гулять по палубе – береги тогда свои ноги.

Все же наверху лучше, чем в душной, темной и холодной железной клетке-каюте, где чувствуешь себя точно в могиле. Ведь электричество по-прежнему не действует, несмотря на все старания энергичного минного офицера лейтенанта М. Е. Заозерского. Беспроволочный телеграф и прочая сигнализация замолкли. Отопления тоже нет – очень берегут воду и пар.

В лазарете к тифозным прибавился один рожистый.

Как хорошо было бы, думаю я, если бы не было сейчас никакой войны, да не гнали бы нас в шею, а позволили заходить в порта, прятаться от непогоды, во благовремении иметь и водицу и провизию свежую, да больных, тяжелых и заразных, не таскать с собой, а списывать на берег.

12 ноября. Зыбь улеглась. На рассвете проходим место печальной памяти Гулльского инцидента. Масса паровых и парусных рыбачьих шхун, выползших на рыбную ловлю; некоторые из них пренахально лезут под нос, не признавая никаких свистков. На сей раз миновали их благополучно, без всякого инцидента.

Как и следовало ожидать, уже обнаружился недостаток в пресной воде. На предстоящий восьмисуточный переход до Танжера угля достаточно. Но если станем усиленно опреснять воду, угля не хватит. Сигналим "Олегу" о нашем горе. Возникает вопрос, куда лучше зайти, чтобы принять с "Океана" воду, в Гавр или Дувр? Французы или англичане? Снова нарушение нейтралитета и т.п. Какая скука! После долгих колебаний решаем, что враги – англичане, пожалуй, будут снисходительнее к нам, чем друзья и союзники – французы. Идем в Дувр.

Глава IX.

Дувр

13 ноября. К вечеру в тумане отдали якорь близ Дувра – по ошибке ближе, в 2 1/2 милях расстояния. Торопимся начать погрузку, а тут туман. Когда чуть-чуть прояснится, видны огни Дуврской набережной, масса судов.

Здесь страшное движение. Решено переменить место, идет выхаживание якорного каната. Электричество вдруг гаснет, гаснут отличительные огни, все судно мгновенно погружается в абсолютный мрак. Пока зажигают масляные фонари, справа на траверзе показывается красный огонь, затем и зеленый какое-то судно держит курс прямо на нас. Ближе, ближе... Несколько очень скверных мгновений... пароход должен сию минуту разрезать наш "Изумруд". В это время успели зажечь масляные фонари, а одновременно стало разгораться слабым светом и электричество. Судно положило руля и прошло под самой кормой.

Это был большой океанский пароход, весь освещенный огнями сверху донизу, переполненный пассажирами, смотревшими на нас с борта.

Вот как мы живем и какими ощущениями ежедневно пробавляемся.

14 ноября. Мы стоим уже на бакштове у "Океана" и по длинному шлангу-брандспойту качаем воду. Проработали всю ночь, приняли 160 тонн, осталось 30, а командир "Олега" уже нас торопит, поднимает сигнал: "Командиру "Изумруда" выговор за медленное исполнение приказаний". С целью экономии в угле и воде "Океан" берет нас на буксир.

Глава X.

Английский канал

Вошли в Ла-Манш. Скоро выйдем и в Атлантику, где нас уже поджидает здоровенный штормяга от норд-веста. Вот он ревет, завывает в снастях, а простора ему в канале нет, разгуляться негде.

В Атлантическом океане нашему крейсеру предстоит самый трудный экзамен. Постройка-то наша известная, заклепки уже теперь вываливаются. Поглядим, какова наша остойчивость; сравнительно с "Новиком" у нас в верхней части судна нагромождено две лишних мачты, три лишних минных аппарата, два больших орудия, мелкие скорострелки.

Да! Вот еще сюрприз: на нашем правом винте оказалась намотанной рыбачья сеть; заметили ее слишком поздно. Так и идем.

Пишу, а электричество снова погасло, оставив меня с неоконченной фразой и пером в руке.

В голове рождается мысль: а что, если вся наша готовность такова? Не придется ли нам, злополучным аргонавтам, бросить свои мечты, застрять в каком-нибудь чужом порту и доканчивать свою постройку, свои испытания? Не ждет ли нас колоссальный крах и скандал где-нибудь по дороге?

Крутом тьма. Зги не видно. Слышно как ревет-стонет машина.

Каждое утро я, входя в кают-компанию, приветствую товарищей: "Здравствуйте, Панове! Что, есть ли еще порох в пороховницах? Не иступились ли сабли, не погнулись ли казаки?" "Нет, нет", – отвечают мне, смеясь.

15 ноября. Идем под южным берегом Англии на буксире у "Океана". Тихо, не качает, то есть качает, да очень мало, что с нашим суденышком редко бывает. И писать можно – не трясет: машина, ведь, не работает.

Здесь, в канале часто находит туман. При большом движении это грозит столкновением. Поминутно слышно: дзинь – дзинь – стоп машина и завывание сирен. У громадного "Океана" высокий фальцет, а у крошки "Изумруда" густой мощный бас; казалось, следовало бы наоборот.

Огромные океанские пароходы то и дело выныривают навстречу из тумана. Трехмачтовый парусный барк скользнул в трех саженях по правому борту.

Пока Господь нас милует и грехи наши терпит.

Меня позвал командир: вижу, сидит на диване в уголке, сгорбился.

– Что с Вами?

– Что-то не по себе, руки и ноги точно не мои, спины не чувствую.

Устал наш богатырь, переутомился: разные инциденты, неисправность судна, вечные поломки, бессонные ходовые ночи, ответственность за все извели и его наконец.

Уговариваю его немного отдохнуть:

– Все это пустяки, пройдет. Серьезного ничего нет. Завтра вы встрепенетесь и будете как ни в чем не бывало. До Бискайки успеете вполне отдохнуть.

Глава XI.

Испания

Отогреваемся южным солнышком в прелестном уголке Испании, отдыхаем от Бискайки. Ух! Ну да и трепануло же нас! С овчинку небо показалось...

Зашли сюда только на денек, вопреки всяким расписаниям. Греемся и уголь грузим.

Что за солнышко! Что за небо! После туманов, заунывных свистков сирены, оглушающей рынды – какой покой! Здесь прямо рай земной. Бог с ней, с войной! Завтра опишу переход поподробнее, а сегодня уж лучше отдохну.

Глава XII.

Бухта Понтевердо

Первую половину Бискайки мы прошли по-хорошему, на второй нас захватил здоровенный шторм от норд-оста, клавший боком на 35°.

Плаваю я не первый год, видал, можно сказать, разные виды, но жутко было чувствовать себя на такой ненадежной крохотной скорлупе, шириною посредине не более четырех сажен; видеть эти горы и пропасти, разверзавшиеся перед нами. Вылететь за борт не представляло ни малейшего труда. На всем крейсере не было ни единого уголка, где можно было бы чувствовать себя в безопасности. Стулья, тяжелые столы, ящики срывались с места, шкафы растворялись, из них с грохотом вылетали разные предметы, которые, того и гляди, могли проломить голову.

По палубе волною ходила вода. Время от времени мы черпали всем бортом; вельбот, висевший высоко на талях, весь уходил в воду. Казалось, этак нас и вовсе зальет. Каюты ревизора, двух механиков по обыкновению были полны воды, но выбирать ее уже было нельзя, поэтому вода стояла и в проходе. Особенно тоскливо приходилось на грозных девятых валах.

Первый экзамен остойчивости был выдержан, однако, с честью. Крейсер, не имевший боковых килей, делал большие стремительные размахи, но перевертываться не желал. Совсем Ванька-встанька.

В "свободное от занятий" время (какие уж там занятия!) я устраивался наверху в задней штурманской рубке – на диване. Под спину валик, ногами в опрокинутый стол, стул упирается в ящик, ящик в переборку. Благодаря таким приспособлениям, можно было не ерзать с места на место, читать и даже полудремать, вспоминая иное – тихое, мирное и безмятежное житье.

Когда прошли Бискайку и за мысом Финистерре скрылись от норд-оста, стало значительно тише.

Днем неподалеку от нас вынырнул кит, пустил столб воды. Мы уверяли вахтенного начальника, что он ошибся, что это-то и была подводная лодка и ее перископ, а не струя воды.

У нас опять скандал – уголь на исходе.

Засигналили...

17 ноября. Звездной ночью заметили на горизонте силуэт судна, идущего без огней встречным курсом, открыли прожектор – миноносец. "Олег" и "Изумруд" держали его в луче, он сейчас же повернул, открыл гакабортный (кормовой) огонь и давай уходить полным ходом. Командир говорит, что у французских военных судов принято ходить ночью без огней.

18 ноября. В час дня длинной бухтой, минуя ряд высоких гористых островов, покрытых внизу свежей зеленью, а вверху снегом, мы вошли в бухту Понтевердо.

В трех милях белеется городишко.

Наша мать-кормилица "Океан" стал посреди, а "Олег" и "Изумруд", точно детеныши, ошвартовались по бокам. В сравнении с "Океаном" даже "Олег" кажется крошкой.

На скорлупках-челноках окружили нас мальчуганы-испанцы, с громадными черными глазищами и длинными густыми ресницами. От берега отвалила шлюпка с офицерами. Ну, думаем, идут нас выставлять.

На борт взошли capitano del porto {Капитан порта (исп.)}, таможенный офицер и с ними театрально одетый альгвазиль {Судейский или полицейский чин в Испании (Ред.).} – жандарм с преогромными усищами. Мы хорошо угостили офицеров шампанским, и инцидент был исчерпан. Испанцы решили телеграфировать своему правительству, что у нас серьезные повреждения в машине и т.п. Впервые получили газеты – местные, конечно. О войне много, но толком ничего не разберешь. В Артуре горит угольный склад. Ох, уж этот Артур! Мы избегаем и говорить о нем. Веселое житье! Шли – качало. Пришли тут-то бы и отдохнуть – нет, грузи уголь. Снова превратились в арапов, офицеров не узнать, а команду и подавно. А затем – мойся соленой водой пресной не дают.

Ужасно бесит специальная особенность нашего судна – валкость. На рейде тихо, а его валяет градусов на 15, совсем пьяное судно. Остальные суда стоят как вкопанные.

По отвесному штормтрапу взобрался я на борт гиганта "Океана" – палуба здесь, хоть целый полк разводи. Узнал, что Н. здесь старшим врачом. Грустны бывают наши врачебные свидания. И это почти всегда. Встретятся офицеры: живо обед, выпивка, разливанное море до поздних часов. Доктора же или не пьют, или и пить-то толком не умеют, а большей частью уединятся где-нибудь в уголке и делятся впечатлениями, от которых только тяжелее на душе становится. От того-то, будучи часто очень дружны, врачи редко ездят друг к другу. Н. сидит злой, как черт, ругает на чем свет стоит всех и вся. Человек он семейный, а вот уже четыре года этаким манером болтается. С "Николая" его сразу перевели на "Океан". По старой дружбе Н. снабдил меня кое-какими медикаментами и подарил носилки собственного изобретения. Обедал я на "Океане" за столом с чистой скатертью и чистыми салфетками – очень хорошо!