Текст книги "Пикинг"

Автор книги: Владимир Сафронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Слушай, у вас в каких-то мессенджерах аккаунты есть? – спросила Татьяна, просто чтоб сменить тему. Лебедева, кажется, вообще не поняла вопроса.

– Я ж говорила, что я в компьютере не очень, а Боря нарочно светиться нигде не хочет. Он по телефону только звонит. И еще эсэмэски может.

«Ну, хорошо, что хоть эсэмэски может – значит, еще не все потеряно» – мрачно пошутила про себя Татьяна.

Тем временем мужчины остались в комнате один на один. Лебедев сосредоточенно молчал. Илья боялся, что сейчас он заведет разговор о политике, и тогда конфликт практически неминуем. Было несложно догадаться, что в этом вопросе их взгляды окажутся резко противоположными. Горский решил в качестве упреждения развить нейтральную дачную тему. Рассказал, что в этом году они собрались, наконец, сделать водопровод, но столкнулись с массой непредвиденных сложностей. Буся оживился и активно подхватил.

– Да, водопровод, сантехника – это конкретный геморрой. Я тоже затрахался с этим делом. И ведь не узбеков нанимаю, а наших, и совсем не за копейки, а все равно хрен знает что! То насосы не те поставят – на третьем этаже в душе нормально не помыться. То биде какую-то левую привезли – Ирка жопу ошпарила, я там чуть не поубивал всех. А в бассейне третий год не могут автоподогрев отрегулировать – никаких нервов уже не хватает. Меня на работе знаешь, как ушатывает? Сидишь, как на электрическом стуле, да еще под прицелом! Мне ведь ничего сверхъестественного не нужно. Просто приехать на дачу и расслабиться нормально: попариться – поплавать, попариться – поплавать, ну, шашлычка там, туда-сюда… – он помахал вилкой влево-вправо.

Илья сочувственно покивал головой, безусловно соглашаясь, что без качественного биде, бассейна с подогревом и сопутствующих «туда-сюда» на даче жить решительно невозможно. Разволновавшийся от воспоминаний о проблемах Лебедев прикладывался к спиртному вдвое чаще. Подходил к концу уже принесенный им литр «Абсолюта». Илья поражался, как в человека влезает столько водки и при этом не убивает. Он поддерживал Бусю через два раза на третий, причем чисто символически, но тот и не настаивал на компании.

Лебедев, наконец, встал из-за стола. Илья подумал, что он желает более подробно осмотреть квартиру, но тот грузной поступью направился в туалет. Вернулись в комнату они уже вдвоем с Ириной. Илья возился с ноутбуком, настраивая показ фотографий на экране телевизора. Он слышал, как Борис негромко пробормотал, обращаясь к жене:

– У них в сортире теснота такая… Я там даже, кажется, своротил что-то.

Тут Татьяна внесла блюдо с горячими ароматными ребрышками, его появление на столе было встречено Бусей аплодисментами. Илья включил слайд-шоу. Начали с Италии, они с Татьяной наперебой комментировали сменяющиеся кадры. Лебедевы вдохновенно чавкали, иногда поднимая глаза от тарелок. Приговорив «Абсолют», Буся взялся за виски. Илья даже пожалел, что потратился на «Честь Викинга», наблюдая, как гость хлещет элитный напиток, словно портвейн, игнорируя лед и порыгивая. Хватило бы и какого-нибудь купажа.

Ребрышки кончились к моменту, когда показ дошел до Рима, то есть примерно на половине. Ирина вылакала остатки бургундского «Альбер Бишо» и тихо отрубилась, сидя на диване – Горские даже не сразу обратили на это внимание. Буся тоже клевал носом. Вдруг очнулся, обнаружил спящую жену и тут же заторопился уходить. Татьяна опешила:

– Да куда ж вы так торопитесь? Время совсем детское. И мы вам еще Гонконг не показали…

Борис молча тряхнул супругу, грубо поднял с дивана и буквально вытолкал в прихожую. Татьяна растерянно залепетала:

– А как же чай, пирожки? Я специально для вас пекла. А еще мороженое…

Лебедев лишь брезгливо поморщился, накидывая Ирине на плечи ее плащ. Илья схватил Бориса за рукав.

– Погоди, мы сейчас такси вам вызовем…

– Да какое такси…

Лебедев раздраженно стряхнул руку Ильи, достал из барсетки «Верту». Такой телефон Илья видел пару раз в девяностые, тогда он был визитной карточкой бандита не низшего пошиба, а сейчас выглядел просто любопытным анахронизмом. Буся ткнул кнопку, рявкнул коротко:

– Витюня, запрягай, мы выходим.

Буся выволок бессловесную и сильно шатающуюся Ирину на лестничную площадку, не оборачиваясь махнул Горским рукой, и гости ввалились в лифт. Илья выглянул с балкона: у парадной стоял черный «Порше Кайен» с включенными фарами, водитель галантно усаживал Лебедевых на заднее сиденье. Через минуту машина бесшумно тронулась и скрылась за углом. Илья вернулся в комнату. Жена ссутулившись сидела на краешке дивана и молча смотрела в пол. Он присел рядом, обнял.

– Ты знаешь, кто-то разбил в туалете нашего панду, который бумагу держал, – тихо сказала Татьяна. – Жалко, память о Гонконге.

– Ничего, склеим. Надо только все осколки собрать. И бисер.

Гитара плачет

По радио транслируют то,

Что унижает человеческий ум.

Этот низкий потолок

Страшнее чумы и проказы.

БГ, «Слова растамана»

Косте Муховскому стукнуло тридцать семь, когда ему ни с того ни с его явилась муза поэзии. Никто из знакомых, конечно, гражданку Эвтерпу вблизи Муховского не наблюдал – даже мельком или краем глаза. Но Костя полагал открывшийся ему дар высокого стихосложения очевиднейшим фактом. О знаменательном событии были сложены такие, в частности, строки:

Знать, такое мое начертание –

Дня без строчки теперь не прожить.

Среди белого дня будто обухом

По башке меня вдарила жизнь.

Слово «вдарила» мне представлялось ключевым и на редкость уместным. Я даже подумывал, что это не фигуральное выражение, и встреча с музой в облике какого-нибудь гопника в подворотне вполне могла иметь место. А кто знает, на какие сюрпризы способен мозг человека после травмы?

Мы с Костей познакомились давно, через его двоюродного брата, с которым я учился в институте. Так получилось, что отношения с сокурсником как-то сошли на нет, а с Костей мы продолжали регулярно общаться. Семья Муховских всегда отличалась гостеприимством, ее центром и основной несущей единицей была веселая обаятельная Костина жена Эллочка, умевшая и вкусно накормить, и развеселить. На Новый год в их квартире собиралось иногда человек по двадцать. Элла с незапамятных пор трудилась нормировщицей на нефтепродуктовой базе, куда ее продвинули каким-то загадочным образом «по комсомольской линии», хотя по образованию она была библиотекарем. Муховский, сколько я помню, всю жизнь работал в какой-то невнятной конторе, связанной с сантехникой.

Элла была единственным человеком, сразу и безоговорочно уверовавшим в поэтический талант мужа. Она всегда, по крайней мере на словах, ставила супруга на пьедестал семейных ценностей – в соответствии с умнейшей еврейской тактикой. С одной стороны, такое отношение к мужу могло быть образцом для подражания. А с другой стороны, все-таки, как говорится, надо края видеть, ибо Костя отчетливо развратился. Так обожаемый кот от пресыщения благами и ласками начинает дурковать и гадить в тапки хозяину. Но Эллочка отчетливо видела только края бензина и солярки в цистернах, и эти края смещались в разные стороны от риски в зависимости от множества загадочных факторов. Когда графоманская болезнь через пару месяцев достигла кризисного состояния, Костя объявил жене, что увольняется с работы, потому что иметь дело с низким и земным недостойно человека, призванного свыше «глаголом жечь». В нескудном семейном бюджете зарплатой Кости можно было легко пренебречь как бесконечно малой величиной, и Муховский уверенно шагнул в ряды «профессиональных творцов».

В Косте будто открылся какой-то кран, из которого на окружающих ежедневно и зачастую принудительно выливались щедрые порции творений. Знакомые вежливо слушали и одобрительно кивали, некоторые даже хвалили. В этом-то и состояла главная ошибка. Нет, чтобы сразу в глаза сказать без сантиментов: «Брось-ка ты, Костян, это тухлое дело. Порядочные поэты в твоем возрасте уже отошли в мир иной. Может, лучше начнешь что-нибудь коллекционировать или лобзиком выпиливать?» Но прямодушных смельчаков не нашлось. Я, к своему стыду, тоже не рискнул выступить с критикой, и Костя очень быстро полностью уверовал в собственную гениальность. При встрече с любым знакомым он без предисловий вставал в позу Маяковского с Триумфальной площади и, уставившись горящими глазами поверх головы собеседника, начинал с напором декламировать что-то вроде:

Дорога моя кривая

Шла по ухабам рая.

В сердце моем было грустно,

А на душе так пусто!

Потом выдерживал паузу и значительно смотрел на слушателя. Несмотря на сложности с визуализацией «ухабов рая», полагалось восторгаться, что все с готовностью делали. В шутку, конечно, потому что было очевидно: эта блажь скоро пройдет. Но не тут-то было. Вдохновленный одобрительной реакцией, Костя продолжал:

Но сердце вновь поет

Любви куплетами,

И я безмерно рад

Событью этому!

Самым излюбленным творением Муховского, которое он исполнял при каждом удобном и неудобном случае, было вот это. Я приведу его полностью.

Гитара плачет,

Камин дымится,

А нам покой

Лишь только снится.

Ведем с тобою

Мы жизнь шальную.

Пускай все туго –

Я не тоскую!

О смысле текста среди почитателей таланта возникали споры. Дымящийся камин и плачущая гитара, конечно, нагнетали романтизм, хотя исправному камину дымить и не положено. Правда, вкупе с упоминанием о шальной жизни все скорее указывало на романтику преступного мира. Насчет трактовки слова «туго» тоже были разногласия. Сам Муховский употреблял его в разговоре в значении «круто», то есть герой произведения, получается, тосковал от того, что все слишком в шоколаде. Вернее, мог бы тосковать, но отчего-то не тосковал, что было вполне логичным. Так или иначе, этот стих стал своеобразным Костиным гимном. Мы с некоторыми приятелями Муховского стали за глаза называть его «Гитара плачет». Или «Гитара-плачет».

Дело было на пороге Миллениума. В тот период мы все в той или иной мере фанатели от шедевров Queen, Red Hot Chili Peppers или «ДДТ» с «Алисой», но Костя в этом замечен не был. Музыка его не то чтобы совсем не интересовала, но гораздо больше внимания он уделял футболу, рыбалке и возне с бежевой «девяткой», находившейся в состоянии полураспада. Когда Костя заявил, что желает жечь сердца окружающих не просто глаголом, а под собственный гитарный аккомпанемент, удивлена была даже Эллочка, но буквально на другой день у Кости появился не самый дешевый акустический «Fender». Счастливый Муховский тут же записался на экспресс-курсы игры на гитаре. Одновременно выяснилось, что Костя не умеет не только играть, но и петь. Эллочка героически вызвалась исправить и эту досадную несправедливость и организовала мужу частные уроки вокала у одного довольно известного эстрадного исполнителя. Это, видимо, стоило подороже, чем гитара вместе с курсами: когда я в очередной раз заглянул к Муховским, настроение Эллы было не таким беззаботно-восторженным, как обычно, и на закуску к принесенной мной поллитровке была подана не копченая осетрина, а обычная семга с малосольными огурчиками.

Муховский немедленно принудил меня приобщиться к своим новейшим шедеврам. Гитарных аккордов он пока выучил только три или четыре, но и их хватало за глаза. Первым делом на музыку были, разумеется, положены строки о плачущей гитаре – получился весьма убедительный шансон. Как всякий начинающий бард, Костя основной упор делал на любовную лирику. Он вдохновенно бил по струнам, тряс своими кудряшками и завывал:

Ну почему, ну почему –

Ты мне ответь, я все пойму.

Любовь, в который уже раз,

Приходит к нам всего на час.

Текст творения показался мне несколько двусмысленным. Это что еще за любовь на час, да еще и в который раз? Я покосился на Эллу, которая, разумеется, тоже была в числе слушателей. Она безмятежно улыбалась и качала в такт головой. Следующим номером программы шла уж совсем фривольная песенка, где были такие слова:

Отдохнув душой и телом,

Время быстро пролетело.

Тебя вкусил

С избытком сил.

Особенно впечатлял экспрессивный припев:

Пу-у-упсик!

Целую твой пу-у-упик!

Внезапно исполнитель сорвался в другую тональность и со слезами в голосе взвыл на весь дом:

Не стоит, и не надо,

Ее я забыл.

Не стоит, и не надо –

Я пьяный был.

От переизбытка эмоций Костя даже запутался в своих трех с половиной аккордах. Я задумался, правильно ли он ставит ударение в слове «сто́ит», и как радикально может измениться восприятие произведения, если спеть «стои́т». Я опять покосился на Костину супругу. «Он так много страдал в жизни!» – шепнула мне Элла, чуть ли не роняя слезу. Ответственная за Костин вокал звезда эстрады, похоже, недорабатывала. А может, у Муховского дело со слухом и голосом обстояло совсем плохо. Дальше в репертуаре шла баллада о дарах природы.

Как дар природы на восходе

Я пил прохладную росу.

А на закате я старался

Поймать бодрящую грозу.

«Хорошо, что не поймал, а то не распевать бы тебе сейчас тут песенки», – отметил я и для приличия похлопал. Потом мы перешли к употреблению дара природы в пол-литровой фасовке. Элла удалилась на кухню. После третьей Костя внезапно помрачнел, сделал отрешенное лицо и каким-то загробным голосом возвестил:

Словно обухом по спине

Эта жизнь легла на плечи мне.

Запиваю водкою горечь слез,

И не радует красота берез.

То ли песни петь,

То ль рыдать навзрыд…

А могильный крест

Все к себе манит.

В последних словах звучала такая неподдельная боль и тоска, что я даже подумал: может он и вправду потерял недавно кого-то из близких? И дался ему этот обух! Не поймешь, позитивное у него действие или все-таки нет – я вспомнил Костино дебютное стихотворение, в котором тот же обух изображался орудием, побудившим автора к творческому озарению. Видимо, последние строчки родились только что, потому что Костя схватил блокнотик и стал лихорадочно черкать.

Когда горечь слез была успешно запита стопкой «Пятизвездной», Муховский принялся делиться творческими планами. Выяснилось, что он натворил уже столько произведений, что далее утаивать их от широких масс просто преступно. И попросил меня посодействовать в издании книги стихов. Я сразу в категорической форме заявил, что такое издание возможно только за счет средств автора, но Костя вполне ожидаемо не моргнул и глазом. От меня требовалось всего ничего: отредактировать сотню текстов, сверстать их в макет, нанять художника для изготовления обложки и отнести это все в типографию, которая сделает книжку быстро, качественно и дешево.

Не знаю, почему, но я проявил слабость и не смог послать Костю к какому-то другому «знающему человеку». Ну вот умел он найти подход к людям. Он делал страдальческое лицо, упоминал о высоких принципах дружбы (хотя я, откровенно говоря, Муховского другом никогда не считал), обещал «щедро оплатить услуги» (что было бы мне весьма кстати). И вдобавок упомянуть мое имя на титульном листе, как редактора или консультанта. «Только не это!» – вскричал я и тут же согласился, чтоб только поскорее отделаться от «почетной миссии».

Книжка называлась «Мой путь», и по стихам, расположенным Костей в хронологической последовательности, действительно можно было отследить некую миграцию авторского духа. Поначалу, разумеется, была исключительно любовная лирика – однообразно корявая и пошловатая. Затем появился отчетливый трагизм и пессиместически-фаталистские настроения. Потом Муховский стал понемногу затрагивать общие гуманитарные вопросы и наконец углубился в своих творениях в религиозно-философскую тематику. Грубо говоря, в тридцать семь лет он прошел за несколько месяцев путь, который средний поэт мог пройти примерно с пятнадцати до тридцати пяти. Правда, качество материала практически не эволюционировало.

Не чуждался Муховский и гражданской тематики. В его тетрадке попадались стихи о войне, о Ленинграде и даже о блокаде. Последнее меня особенно коробило, я пытался объяснить Косте, что если про поцелуи в пупик еще можно писать, как вздумается, то на такие темы надо высказываться или выверенно во всех отношениях или никак. Муховский тут же заподозрил меня в измене.

– Тебе, что, эти стихи не нравятся? – прошипел он, заглядывая мне в глаза. – Да ты знаешь, что это, может быть, лучшее, что я написал. Это ж святая тема!

Мне приходилось оставлять все, как есть и радоваться, что в книге не будет никакого упоминания моей фамилии. Костя милостиво разрешил «кое-что подправлять», но я решительно не знал, что можно «подправить» в его текстах. Положа руку на сердце, я бы как редактор отбраковал вообще сто процентов материала. Но Костя не разрешал изымать из подборки ни одного произведения, и я ограничился тем, что исправлял многочисленные грамматические и синтаксические ошибки и подверстывал все достаточно тупо, в указанном Костей порядке. Муховский был счастлив.

Работа над макетом заняла у меня почти неделю. Обложку сделал мой друг Никита, профессиональный художник-авангардист. Гитара-плачет, как и обещал, щедро вознаградил меня и автора обложки. Мне причиталось аж десять бесценных экземпляров книги, а Никите – пять. Негодовать было бессмысленно: мы сами виноваты, что заранее не оговорили финансовые условия, а для Кости такая награда и вправду дорогого стоила, он буквально как от сердца отрывал каждый экземпляр из тиража в двести штук. Но мы оторвались на втором томе «Моего пути», который последовал за первым фантастически быстро. Косте, а точнее Элле, это стоило уже реальных денег. Впрочем, не выходящих за рамки средних городских расценок.

Месяца три мы с Муховским не виделись. Затем он внезапно позвонил и сказал, что едет ко мне, я даже не успел ничего спросить. Костя ввалился сияющий, как новогодняя елка. Он, оказывается, уже довольно давно вел работу по созданию аудиодиска со своими песнями. Все происходило в частной питерской студии и до поры до времени держалось от всех в секрете (кроме Эллы, как спонсора, конечно). И вот наконец готов был мастер-диск, который теперь предстояло тиражировать, но не хватало малого: обложки. Мне была уготована честь разработать дизайн на компьютере, причем немедленно. Я сразу понял, что отказаться не получится.

Мастер-диск Муховский привез с собой. Его дебютный альбом назывался скромно: «My Way. The Best of Mukhovsky». Костя пояснил, что у него есть виды на международное признание. Содержание диска шокировало – как подбором текстов, так и общим художественным уровнем подачи. Даже опытный мастер сведения не смог до конца сгладить ужасное впечатление от безбожно фальшивящего Костиного голоса. Выбор наставника по вокалу все-таки был опрометчивым. Я нашел в себе силы прослушать все от начала до конца и еще бо́льшие силы – одобрительно кивать и в нужных местах поднимать вверх большой палец: Костя бдительно следил за моей реакцией.

Оказалось, на диске присутствуют и незнакомые мне доселе произведения. Основным музыкальным аккомпанементом являлась компьютерная фонограмма с душераздирающим «тыц-тыц». Костин рьяный гитарный бой присутствовал лишь на паре треков, причем был гуманно задвинут звукооператором на задний план. Вначале Костя мило картавил под три аккорда про уже знакомый пупик у пупсика, причем припев исполнялся в сопровождении повизгивающего женского бэк-вокала. Это была уже практически классика. Потом закономерно шли страдания про любовь на час, в музыкальном отношении сильно напоминавшие одну песню Раймонда Паулуса. Третий трек повествовал о непрерывном и мучительном творческом процессе. Причем процесс протекал, видимо, где-то в тропиках:

Когда просыпаюсь,

Солнце нещадно палит,

А мозг неустанно

По-прежнему что-то творит.

Дальше шел трагический хэви-метал про пресловутый обух и могильный крест, а вслед за ними – ипохондрическая баллада в стиле раннего Байрона:

Я исковеркан жизнью той,

До бесконечности пустой.

Мои потухшие глаза

Устала посещать слеза.

Следующее творение отражало, по-видимому, период гедонизма, но с проблесками гностицизма. По форме это был как бы романс.

За горизонт звезда скатилась,

И я налил стакан вина.

Есть в этом мире божья милость,

А остальному грош цена.

Вслед за этой песней шел странный трек, по музыке напоминавший комсомольский марш, но слова, казалось, почерпнуты из религиозно-философского трактата:

Что наша жизнь? Теченье дней.

Не ожидаешь ты заката.

Лишь испытаешь счастье в ней –

Как все исчезнет без возврата.

В нескольких следующих произведениях под аккомпанемент «тыц-тыц» звучали сетования на неправильное устройство мира и высказывались разнообразные глубокие мысли типа:

Уродство лица

Несомненно противно,

Уродство души –

Вдвойне негативно.

Судя по следующему произведению, Костя испытал некое просветление и укрепился в вере в Творца. Музычка здесь, однако, была достаточно игривая:

Передумал я немало,

Но понять одно лишь смог:

Чтобы солнце завтра встало,

Должен быть на свете Бог.

Дальше Муховский под бой барабанов гласом пророка стращал народ карами небесными за разврат и богоотступничество:

Природа отомстит нам всем

За то, что Бога мы не чтим.

Забыты заповеди все,

Возмездья час неотвратим!

Естественно, заключительным треком шел суперхит про плачущую гитару. Причем последние строчки (о том, как все туго) в лучших традициях попсы повторялись при участии бэк-вокала раз двадцать. Удивительно, но все звучало как-то знакомо и даже, я бы сказал, гармонично. Услышь я такое из радиоточки, и в голову бы не пришло, что автор-исполнитель всего полгода назад свернул со стези сантехника. Впрочем, из радиоточки и на всех частотах автомагнитолы только подобное в основном и звучало. Страшно подумать, у скольких «звезд» родственники трудились в нефтегазовой отрасли.

Дизайн обложки родился у меня как-то сам собой, и на макет ушло часа полтора. Все было сделано в присутствии ликующего Кости и выглядело вполне профессионально. Я ненавязчиво напомнил, что чем выше искусство, тем больше гонорар. Муховский на волне эйфории вынул из кармана пятидесятидолларовую бумажку и барским жестом положил мне на клавиатуру. В то время на такую сумму можно было прожить дней десять, и я воспринял эти деньги как микроскопическую капельку, отделившуюся от нефтегазовых богатств России и совершенно справедливо упавшую в мой карман. Костя забрал болванку с файлом и абсолютно счастливый умчался в полиграфический салон.

Для раскрутки диска Гитара-плачет запланировал сольный концерт. О деталях он пока не стал распространяться, пообещал лишь, что я получу приглашение в числе первых. Не прошло и двух недель, как Муховский сообщил, что мы с Никитой удостоены чести приобщиться к высокому искусству в арт-клубе «Уорхолл» в ближайшее воскресенье в шесть вечера. Такого клуба ни я, ни Никита не знали. Как и улицы, на которой тот находится. С помощью интернета выяснилось, что по указанному адресу, почти в пригороде, в противоположной от нас стороне города, расположен детский сад. Я позвонил Косте, и тот подтвердил: все верно, клуб соорудили в здании закрытого детского сада совсем недавно, и просил не опаздывать. «Скажете на входе, что вы по моему личному приглашению, по списку», – добавил он, как бы подчеркнув наш с Никитой особый статус высоких гостей.

Часа за два мы добрались до места на общественном транспорте – Костя предупредил, что предполагается обильный фуршет со спиртным. Это и вправду был детский сад, сильно облупленный снаружи, с разрушенным крыльцом и скромной табличкой «Арт-клуб УОРХОЛЛ». Прямо под табличкой была прилеплена яркая афиша: «Автор-исполнитель СЕНСЕЙ. Сольный концерт. Премьера в Санкт-Петербурге!» Я уже подумал было, что мы ошиблись-таки адресом, но тут же с изумлением разглядел, что с афиши нам мужественно улыбается Костя Муховский собственной персоной. «Забавно, – хмыкнул я. – Интересно, однако, при чем тут боевые искусства?»

Никаких билетов или приглашений на входе никто не спрашивал и списков не проверял. Мы свободно прошли по коридору и оказались в помещении, которое совсем недавно было, видимо, актовым залом детского сада. У входа в зал висела еще одна афиша с Сенсеем. Зал был маленьким, в пространство между невысокой сценой и барной стойкой втиснулось около десятка небольших столиков. Никакого особого убранства, указывающего на то, что мы не в студенческой кафешке, а в арт-таки клубе, не наблюдалось, кроме нескольких репродукций Уорхолла на стенах.

Зал был уже почти полон, желающих приобщиться к откровениям Сенсея оказалось на удивление много. Присмотревшись, я пришел к выводу, что аудитория состоит в основном из знакомых Муховских. Во всяком случае, многих из сидящих за столиками я уже встречал прежде в их квартире на разных праздниках. Негромко играло что-то типа Savage Garden. Никакого бесплатного фуршета пока не наблюдалось, видимо, Костя-Сенсей планировал порадовать поклонников после концерта – по крайней мере тех, кто досидит до конца действа. Мы с Никитой взяли пива за стойкой и заняли свободный столик у стены. Через два столика от нас сидела Элла в вечернем платье в компании подружек. Мы помахали друг другу. Пора было бы уже начинать, но, как говорится, ничто не предвещало. Я немного поразмыслил, подошел к стойке и спросил у бармена, как найти Костю, то есть Сенсея.

Муховский обнаружился в крохотной кабинке сразу за сценой, видимо, бывшей кладовке детсадовской кухни, преобразованной в гримерную. На Косте был ослепительно-белый пиджак, черная шелковая рубашка с красным шейным платком, черные блестящие брюки и лакированные туфли на изрядных каблуках. В этом наряде он больше ассоциировался с латиноамериканским мафиози, чем с бардом.

– Ты чего так вырядился-то? – без сантиментов спросил я. – Или фламенко будешь исполнять? И что это за Сенсей еще?

Костя заметно нервничал и беспрерывно оглядывал себя в заляпанном зеркале с подсветкой.

– Там уже все забито? – ответил он вопросом на вопрос. И добавил: – Видел, на барной стойке мои диски в продажу выставлены? Не обратил внимания, хорошо покупают? Если можешь, немного постой там рядом, поспособствуй… Ты ж в курсе, а многие не знают, что за вещь. Объясни людям, надо, чтоб брали побольше. Ну и книги там тоже, а то магазины чего-то не принимают ни в какую. Про Сенсея потом объясню, это сценический псевдоним. А то Муховский как-то… – он сделал брезгливое движение пальцами.

Я внутренне ухмыльнулся и обещал «поспособствовать». После чего Костя довольно грубо выставил меня из каморки, сославшись на то, что ему надо «духовно собраться». Я немного успокоился и вернулся в зал. Мы с Никитой успели выпить еще по пиву, а концерт так и не начинался. Я подумал, что это может быть намеренно, для усиления интриги. Известно, что многие «звезды» специально затягивают начало своих выступлений, чтобы дополнительно подогреть интерес публики. Хотя за серьезными музыкантами такого вроде не замечено. Но прошло уже более получаса после объявленного времени, а Муховский так и не появлялся на сцене. В публике начался ропот, переросший в шум со свистом. «Костя, выходи!» – орали хором уже не вполне трезвые голоса. Приглашенные беспрерывно спрашивали что-то у Эллы, и наконец она сама отправилась за кулисы. Вернулась она очень быстро, и мне показалось, что она вот-вот расплачется.

Прошло еще двадцать минут. Зрители, казалось, поуспокоились и даже возможно, забыли, зачем они тут собрались. У стойки был ажиотаж, за всеми столами пиво, водка и шампанское лились рекой. В зале стоял оживленный гомон и смех, люди активно сдвигали столики. В этом не было ничего удивительного, потому что фактически все были друг с другом знакомы. Бар «Уорхолл» определенно делал сегодня выручку, близкую к новогодней. Время от времени раздавались выкрики, обращенные к Косте, но все реже и тише. Бармен сделал музыку погромче, субботнее питейное мероприятие проходило вполне достойно.

Но я все-таки чуял недоброе. Когда истек час ожидания, я попробовал подойти к Элле, но она была так плотно окружена людьми, что я сразу решил найти главную персону. Гримерка, однако, оказалась пуста. Я прошел чуть дальше по маленькому коридорчику за сценой и уперся в дверь, выходящую на улицу. За дверью было узкое крылечко в три ступеньки, на них сидел и курил какой-то мужичок в белом халате поверх тренировочного костюма – возможно, работник барной кухни.

– Муховского видел? Ну, Сенсея? – этим вопросом я сам себе показался оперативником из дешевого детектива.

– Уехал ваш артист. Уж полчаса как, на бежевой девятке. Вон тут стояла, прямо у крыльца.

Я мрачно усмехнулся и вернулся в зал. Там ничего не изменилось. Никита ждал меня с очередным пивом. Он даже не удивился моему сообщению, что кина не будет.

– Музыканты – мутный народ, – философски изрек он. – Впрочем, художники тоже не сахар. Однако тут мордобой может случиться, не стоило бы сильно задерживаться.

Вот уж чего мне как раз хотелось – это дать Муховскому в морду. Застал бы его в каморке – точно дал бы, не посмотрел, что сенсей. Мы молча допили пиво и удалились, на прощанье я сделал Элле ручкой, но она, кажется, не заметила.

Я твердо решил больше не общаться с Костей. Уже невыносимо было продолжать льстивое вранье и поддерживать в этом бездарном графомане иллюзию его гениальности. Я поклялся себе, что если еще раз вдруг придется встретиться с Муховским, я выскажу ему в лицо всю правду, чего стоит его «творчество» и куда ему надо пойти со своими амбициями.

Я совершенно не учел одно обстоятельство. Буквально через пару дней позвонила Элла и как ни в чем не бывало спросила, не забыл ли я, что у нее в субботу юбилей, и они меня ждут. Я был застигнут врасплох и не смог оперативно найти убедительный повод для отказа. Про инцидент в «Уорхолле» Элла ни обмолвилась ни словом, и я пока тоже решил вопросов не задавать. А вдруг и правда там произошел какой-то форс-мажор? Собственно, к жене Муховского у меня претензий не имелось, и с чего бы обижать милую добрую женщину? Не ее ж вина, что муж слетел с катушек. Попробуем это поправить. И про форс-мажор все-таки хотелось выяснить. В общем, я сказал, что приду.

На Эллочкино тридцатипятилетие народу собралось меньше, чем я ожидал. На первом же перекуре я не утерпел и отозвал Костю в сторонку. Он выглядел немного виноватым, но вместе с тем каким-то хитрым, как будто задумал очередную творческую акцию.

– Слушай, может объяснишь, что это за хрень была в «Уорхолле»?

Костя явно ждал вопроса, а может уже отвечал на него не раз.

– Это был имиджевый ход.

Я аж поперхнулся.

– Как это??

– А ты прикинь, как им всем запомнится тот концерт и мое имя! Это ж гениально! – Костя мерзко захихикал. У меня опять зачесались кулаки, но я сдержался. Как запомнится концерт, которого не было? Это почти коан про хлопок одной ладони.