Текст книги "Гибель «Демократии»"

Автор книги: Владимир Руга

Соавторы: Андрей Кокорев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

–Итак, Петр, вопреки здравому смыслу ты ввязался в новую авантюру, – в голосе Вельяминова слышалось явное осуждение. – Рану хоть толком залечил? Больно вид у тебя не курортный – осунулся, глаза запали: Или вместо лечения амуры крутил до полного истощения?

Шувалов слушал ворчание старика с легкой улыбкой. За Иваном Леонтьевичем водилась привычка ворчать по всякому поводу. Особенно от него доставалось современным порядкам. Иногда Петр пытался с ним спорить, указывая на положительные результаты демократических преобразований. Однако Вельяминов оставался непоколебим, словно горный утес. По его твердому убеждению, недостатки прошедшей эпохи никак нельзя сравнивать с безобразиями, порожденными новым строем.

И все же, несмотря на некоторое расхождение во взглядах, отставной надворный советник относился к молодому офицеру по-отечески. Поручик также тянулся к Ивану Леонтьевичу, видя в нем наставника и старшего товарища. Петр надеялся на поддержку со стороны ветерана политического сыска. Оставалось только уговорить его поработать на благо тех, кого Вельяминов на дух не переносит – нынешних властителей России.

– Чего греха таить, не обошлось без амуров, – сказал Петр, как бы винясь. – Но все они отошли в сторону, когда пришлось впрячься в расследование гибели линкора.

– Куда же они там, в Севастополе, глядели?! – в сердцах воскликнул Вельяминов. – В мирное время в своей гавани потерять такой огромный корабль. Он же наверняка огромных денег стоил!..

– Немногим более двадцати миллионов рублей золотом, – обронил поручик. – Не считая подорванного престижа страны. Вот и надо все досконально выяснить, чтобы впредь не повторилось. Предстоит подробно расспросить одного из фигурантов, который находится в Москве…

– Ты мне еще по второму кругу расскажи, – с явной иронией отозвался Иван Леонтьевич, – про турок, про монархиста убиенного, про министра своего, под которым кресло зашаталось… Он тебе хоть обещал награду какую-нибудь – там, орденок или чин высокий вне очереди? Не сулил по простоте душевной сразу в генералы произвести, когда отведешь от него беду?

– Нет, – отрицательно покачал головой Шувалов. – Да и какие могут быть награды, если я официально нахожусь вне службы. Министр имеет право награждать исключительно за исполнение служебного долга.

– Перестань, Петр, рассуждать подобно неразумному младенцу, – махнул рукой старик. – Испокон веков на Руси чинами жаловали согласно благоволению начальства. Покойный государь император каждую пятницу производил в генералы. Думаешь, все они по заслугам щеголяли в штанах с лампасами и шинелях с красными отворотами? Как бы не так! Когда в войну потребовались полководцы, хватились – а под рукой одни «пятничные» генералы, которые хороши лишь на паркете Зимнего дворца. И нынешние недалеко ушли: как откроешь «Русский инвалид», обязательно на указ наткнешься – генерал на генерале. Откуда у людей столько заслуг перед Отечеством? Загадка!..

Он выудил из портсигара папиросу, закурил, с прежним насмешливым выражением лица посмотрел на поручика сквозь дымовую завесу.

– Одно мне неясно – почему ты прямо не попросишь о помощи, а ходишь вокруг да около? – неожиданно спросил ветеран охранки.

Петр наклонился вперед, положил руки на стол и сказал:

– А здесь и гадать нечего. Да, без вашей поддержки мне придется гораздо труднее, но это не значит, что я могу напрямую взывать к вам. Вдруг в первом порыве вы согласитесь, а потом будете жалеть. Если дело уж слишком не по душе, то лучше за него не браться. Вы свободны в своем выборе, и я не вправе влиять на него.

Сказав это, Шувалов откинулся назад. В тот момент он впервые пожалел, что не курит. Чтобы справиться с волнением, сейчас ему не хватало набора каких-то простых действий. Тогда он встал, прошелся по комнате, задержался у раскрытого окна, наблюдая, как возле соседской собаки возятся щенки. Услышав за спиной выразительное покашливание, вернулся на место. Вельяминов, убедившись, что поручик готов его выслушать со всей серьезностью, заговорил:

– Ладно. Петр, откровенность за откровенность. Я вовсе не горю желанием таскать каштаны из огня людям, призвавшим тебя на помощь. Меня давно не убеждают пламенные речи о благе страны – слишком много пришлось услышать их из уст борцов с самодержавием. Бывало, слушаешь такого оратора и видишь, что не нужды народа его болезного заботят, а попросту свербит бес властолюбия. Когда царя скинули, пришли такие одержимые в Думу да в министерства, принялись словесные кружева плести, а в стране как не было райского житья, так и нет. Впрочем, бог им судья, о другом хочу сказать…

«Откажется, – с горечью подумал Шувалов, – вон как время тянет, не решается прямо ответить». Словно нарочно томя неизвестностью, Иван Леонтьевич плеснул в стакан заварки, долил воды из остывшего самовара, сделал несколько глотков.

– И все-таки, я решил выступить с тобой заодно. Погоди благодарить, прежде выслушай мои соображения! Во-первых, скучно сидеть как сыч. Я вон даже с твоей легкой руки разбор архива продолжил. Расставляю потихоньку по годам и делопроизводствам, да разве это занятие для старой ищейки? Настоящий розыск – совсем другой коленкор! Во-вторых, есть у меня в этом деле свой личный интерес. Раз господа капиталисты готовы отмерить денет, сколько душа пожелает, то почему бы мне не сорвать куш. Они меня задвинули в дальний угол, так пусть теперь раскошелятся ветерану охранного отделения на тихую старость.

На лице Вельяминова появилось прежнее выражение лукавства.

– В-третьих, – сказал он с улыбкой, – меня бы совесть совсем загрызла, откажи я тебе в таком деле. А посему давай уберем следы пиршества и досконально обговорим наши действия.

За обсуждением плана предстоящей oпeрадии они просидели почти четыре часа. Исходя из наставлений Жохова и сведений, полученных от Гучкова, Петр наметил к разработке три объекта: «москвичей», газету «Коммерческий вестник», внезапно воспылавшую интересом к флотским делам, и, наконец, анархистов во главе с Железняком. Каждое из этих направлений требовало своего подхода.

Так, господин Калитников и его соратники практически были на виду. Шувалов располагал их адресами и номерами телефонов, был осведомлен о местах, где они обычно сходились – чаще всего в дорогих загородных ресторанах и редко – в Купеческом клубе на Малой Дмитровке. Но вовсе недостаточно было проследить за этими встречами и даже узнать, о чем на них говорится. Требовалось неопровержимо доказать причастность «москвичей» к взрыву, добыв убийственные улики в виде документов. Таким образом, предстояло обзавестись в стане врага внутренним информатором, который помог бы это сделать.

С «независимой общественно-политической газетой «Коммерческий вестник»», на первый взгляд, все обстояло проще. Со дня взрыва на ее страницах с завидной регулярностью стали появляться критические статьи в адрес морского министра. Из номера в номер их тон становился все резче. Поверить щелкоперам, так все зло в России происходило от адмирала Бахирева. Напрашивался естественный вывод: кто-то нанял издателя газеты и поручил ему, фигурально говоря, утопить главу морского министерства в бочке типографской краски. Оставалось выявить заказчика этой акции, а там по цепочке выйти на других участников заговора.

Много возни предстояло с анархистами, заслуженно носившими эпитет «подпольные». В отличие от легальных последователей учения Прудона и Бакунина, люди, именовавшие себя анархистами подполья, пытались с оружием в руках противостоять «государственному угнетению». Апостол русского анархизма легендарный князь Кропоткин тихо доживал свой век в захолустном Дмитрове. А тем временем молодые борцы за свободу человеческой личности клялись его именем, отправляясь взрывать отделение милиции или совершать экспроприации. Таким образом, разбойное нападение на банк или казначейство превращалось в революционное выступление, призванное пробудить народ от спячки и поднять его на борьбу за истинную волю. В свою очередь государство в лице сотрудников КОБа и судейских всячески стремилось излечить анархистов-подпольщиков от опасных заблуждений. Метод применялся от противного – максимальное ограничение их свободы.

Поскольку революционеры всячески противились усилиям государственных служащих, одни только розыски этих людей, живущих по законам конспирации, требовали немалых усилий. А вхождение в контакт с ними могло быть просто смертельно опасным делом. Впрочем, по мнению Петра, с которым согласился и Вельяминов, положение не выглядело безнадежным. Если анархисты устроили взрыв, действуя в союзе с «москвичами», то затем между ними явно пробежала черная кошка. Слова раненого матроса «нас обманули», адресованные Железняку, могут стать прологом выигрышной комбинации.

«Военный совет» подходил к концу, когда в дверь позвонили. Иван Леонтьевич подхватил трость и похромал в сени. Вскоре он вернулся в сопровождении того самого молодого человека, которого Петр видел на лестнице ресторана «Прага». Переступив порог, незваный гость произнес:

– Прошу прощения, господа, за внезапное вторжение. Разрешите представиться, Юрий Константинович Малютин. До недавнего времени состоял на службе у господина Гучкова. Прибыл к вам по его поручению.

При встрече в ресторане Шувалов, занятый мыслями о предстоящей встрече, особо не разглядывал «секретаря-привратника». Отметил по ходу, что тот ниже его ростом примерно на полголовы, но шире в плечах. Прекрасно сшитый костюм подчеркивал хорошее сложение Юрия – поджарую фигуру без малейших признаков лишнего веса – и отличную офицерскую выправку. В чертах лица Малютина не было ни утонченности записного красавца, ни следов грубой работы Создателя – по первому впечатлению обычный средний интеллигент.

– Проходите, пожалуйста, и присаживайтесь к столу, – предложил Иван Леонтьевич на правах хозяина дома. – Так вам будет удобнее изложить суть своего поручения.

– Благодарю вас, – склонил Малютин голову в изящном полупоклоне. Сев на стул, он сообщил: – Час назад Николай Иванович на глазах всей прислуги шумно, со скандалом уволил меня за мнимый проступок. Предварительно мы договорились, что, освободившись от своих обязанностей, я приму участие в вашем расследовании. Поэтому, господа, можете полностью мною располагать.

Нахмурившись, Вельяминов метнул в сторону Петра выразительный взгляд. Поручик без труда расшифровал мысленную тираду старшего товарища: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Это называется – никаких расписок, никаких отчетов. Финансовый туз спохватился, что вручил большие деньги неведомо кому, и немедленно прислал ревизора. Теперь побегаем на коротком поводке!»

– Да, удружил господин Гучков, кто бы мог подумать, – со значением протянул старик. – Ну, ничего не попишешь… Как говорится, жить в соседах – быть в беседах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

– Полагаю, ваше увольнение призвано сыграть роль дымовой завесы, – сделал вывод Шувалов. – На глазах у окружающих вы расстались с хозяином в контрах, следовательно, он к вам не имеет никакого отношения. Если, не дай бог, мы попадемся, то окажемся единственными виновниками скандала. Не так ли, Юрий Константинович?

– Преклоняюсь перед вашей проницательностью, – ответил Малютин, пряча усмешку. – Согласитесь, прием избитый, но по-прежнему действенный.

– Скажите, молодой человек, – вмешался Иван Леонтьевич, – вы, случаем, не из тех ли Малютиных, что владеют Раменской мануфактурой?

– И да, и нет. Я бастард, – промолвил Юрий на этот раз с некоторым вызовом. – Вы спросите, почему тогда ношу отцовскую фамилию?.. Благодаря матери, которая продала последнее и за взятку выправила мне соответствующую метрику. Надеялась, что однажды папаша все-таки признает меня законным отпрыском.

– Часом, не по линии Николая Павловича происходите? – спросил Вельяминов. – Больно вы на него похожи.

– Вы знали моего деда? – удивился гость.

– Я, видите ли, давно в Москве живу, – уклонился от прямого ответа старый сыщик. – Дедушка ваш все больше по заграницам разъезжал, но вести о нем доходили регулярно. Помнится, в конце семидесятых он прославился тем, что за год издержал без малого миллион четыреста тысяч рублей. По тем временам фантастическая сумма. Если мне не изменяет память, родственники хлопотали перед генерал-губернатором об установлении опеки по причине расточительного образа жизни. Правда, при ближайшем рассмотрении вопроса сами оказались не без греха.

– Вот-вот, швырять деньги на удовольствия они все умели, – обронил Малютин и замкнулся в себе.

В комнате повисло молчание. Вельяминов извлек папиросу из портсигара, протянул его потомку фабрикантов. Тот, поблагодарив кивком, взял себе одну, и они закурили. Петр, не желая сидеть без дела, принялся заново просматривать набросок плана предстоящей операции. Появление доверенного сотрудника Гучкова спутало поручику все карты. Безотлагательно следовало определить, на какое место в уже намеченной расстановке сил может претендовать этот совсем не известный ему человек.

– Отдаю должное вашей деликатности, господа, – произнес, наконец, Юрий. – Другие давно бы истерзали меня вопросами о моем происхождении. Конечно, в силу того, что мы должны вместе заняться довольно щекотливым делом, вы имеете право знать обо мне все.

– Хорошо, что вам не надо объяснять эту простую истину, – с облегчением сказал Шувалов. – Но нас в первую очередь интересуют не ваши семейные тайны, а степень пригодности к оперативной работе. Если, конечно, вы понимаете, о чем идет речь. К примеру, приходилось ли вам скрытно вести наружное наблюдение за объектом в городских условиях? Или заниматься вербовкой негласных сотрудников? На мгновение на лице Малютина появилось выражение растерянности, но ему удалось немедленно взять себя в руки. Он еще больше выпрямился и ответил с достоинством:

– Не скрою, мне не доводилось заниматься упомянутыми вещами. Однако думаю, это не является непреодолимым препятствием к моему участию в деле. Предлагаю поступить следующим образом: я расскажу о себе, а вы решите, каким образом можно использовать мой опыт.

– Да, это разумное предложение, – согласился Шувалов, обменявшись взглядами с Иваном Леонтьевичем. – Итак, мы вас слушаем.

Отправив в пепельницу недокуренную папиросу, Юрий начал рассказывать:

– Трюк с фамилией удался лишь отчасти. На семейном совете родственники отца решили не доводить дело до публичного скандала. В качестве отступного мать обеспечили более-менее приличным приданым и выдали замуж за мелкого чиновника. Со мной же поступили иным образом: сначала отдали на воспитание в чужую семью, а когда пришло время, определили в кадетский корпус. Не знаю, чем это было вызвано. Вероятно, подумали, если есть прославленный генерал-фельдмаршал Милютин, почему бы не быть Малютину. А может, понадеялись, что сгину на военной службе. Как бы там ни было, осенью четырнадцатого года меня в числе прочих досрочно выпустили из Александровского училища и отправили на Северо-Западный фронт.

– Так мы с вами вроде однокашников? – удивился Петр. – Только я из офицеров военного времени. Всего несколько месяцев провел в стенах этого прославленного училища.

Малютин ответил рассеянной улыбкой и продолжил:

– Как видите, ростом я не особо вышел, поэтому, будучи юнкером, попал в третью роту. Прозвище у нас было «блохи». Своим рослым товарищам мы стремились утереть носы в гимнастическом зале, выделывая на снарядах самые рискованные штуки, какие только могли прийти в голову бесшабашным юношам. Кроме того, я много сил отдавал фехтованию. Но особые способности открылись у меня к стрельбе. В обращении с револьвером и винтовкой я достиг такого совершенства, что на равных соревновался с преподавателем огневой подготовки. Высокие баллы по всем остальным предметам давали мне возможность оказаться в числе счастливчиков, кто сам определял место будущей службы. Я рассчитывал на вакансию в Гвардейской Стрелковой бригаде, а если повезет – в Стрелковом полку Императорской фамилии, где служили самые меткие стрелки армии. Вместо этого попал в Выборгский полк двадцать второй дивизии. Смешно, но до войны он носил имя самого германского императора Вильгельма Второго.

Рассказчик и слушатели улыбнулись. Действительно, до 1 августа (по европейскому летосчислению) 1914 года несколько полков вооруженных сил России носили имена членов германской и австрийской императорских фамилий. Кроме того, кайзер Вильгельм был шефом лейб-гвардии Петроградского полка, а над гвардейцами Кексгольмского шефствовал австрийский монарх. Так что на полковых праздниках русские офицеры должны были поднимать тосты и кричать «ура» в честь будущих врагов. Впрочем, царь Николай II также выступал в роли высочайшего покровителя нескольких воинских частей армии «кузена Вилли», а также войск Франца-Иосифа. Когда разразилась война, он первым делом приказал удалить из своего гардероба и сжечь вражеские мундиры.

– Не буду подробно останавливаться на своей фронтовой одиссее, – снова заговорил Юрий. – Просто я хочу сказать, что воевал все четыре года, не считая небольших перерывов на пребывание в лазаретах. За это время пришлось научиться таким вещам, в сравнении с которыми ваша оперативная работа может показаться детской игрой в казаки-разбойники. Думаю, не каждому сыщику довелось бродить в окружении и пробраться незамеченным через многочисленные вражеские патрули. Или уговорить взбунтовавшихся солдат не просто остаться на позициях, а пойти в наступление. Я уже молчу о выработанном умении реагировать на врага раньше, чем он успевает напасть.

Внешне Малютин сохранял спокойствие, но Петр чувствовал, что внутри у бывшего фронтовика все кипит. Чтобы немного разрядить обстановку, поручик предложил:

– А не сделать ли нам, господа, небольшой перерыв? Лично я давно томим жаждой, а у хозяина дома, как мне известно, на леднике хранится запас калинкинского пива. Позвольте мне отлучиться на минуту за этим прекрасным напитком. Или, может быть, Юрий Константинович предпочтет что-нибудь покрепче?

– Вы зря всполошились, Петр Андреевич, – криво усмехнувшись, ответил Малютин. – Первое, чему я научился по возвращении к мирной жизни, это держать в узде свои эмоции. Поверьте на слово – истерик не будет, хотя вы правильно углядели, что воспоминания о пережитом вызывают во мне определенное волнение. Впрочем, пить действительно хочется, и я с удовольствием осушил бы бутылочку-другую пивка. Если, конечно, мы не разорим хозяина.

После того, как на столе выстроились шесть высоких бутылок темно-зеленого стекла и каждый из мужчин с наслаждением утолил первую жажду, Юрий продолжил рассказ:

– В боевых условиях я еще больше развил свои навыки обращения с оружием, научился одинаково хорошо стрелять с обеих рук. После первых же боев выяснилось, что ходить в атаку с обнаженной саблей крайне неудобно. Офицеры поопытнее оставляли в блиндаже холодное оружие, а в бой шли, держа в одной руке револьвер, а в другой стек – подгонять нерадивых солдат. Я, кроме того, брал с собой маузер, доставшийся мне в качестве трофея. С двумя шпалерами мне удавалось выходить победителем из любой рукопашной. Солдаты видели это и старались держаться поближе, тем самым надежно защищая меня с флангов. Собственно говоря, благодаря умению метко стрелять и не теряться в критической ситуации я оказался на службе у господина Гучкова.

– Интересно, каким же это образом? – спросил Вельяминов. Подавая другим пример, он снова наполнил стакан пенным напитком.

– В силу чистой случайности, – пояснил Юрий, – Полгода назад, проходя мимо Московского коммерческого банка, мне довелось стать свидетелем вооруженного налета. Четверо бандитов в масках выскочили из дверей и, паля во все стороны, как сумасшедшие, бросились к поджидавшему их мотору. Когда пуля ударила в стену рядом с моей головой, я не выдержат и открыл ответный огонь. В результате бандиты остались лежать, а шофер сдался на милость победителя. Буквально следом подкатил на автомобиле Николай Иванович. Когда до него дошло, что было бы с ним, явись он на пять минут раньше, мне было немедленно-предложено стать при господине финансисте чем-то вроде рынды с револьвером вместо серебряного топорика.

– И вы ради этого оставили армию? – изумился Петр.

– Нет, господин поручик, – снова невесело усмехнулся Малютин, – тогда я был птицей вольной. В ту пору мне приходилось решать, что делать со своей свободой и как снискать хлеб насущный. Вы не поверите, но в день, когда случился налет, я направлялся к банку, чтобы провести предварительную разведку на предмет его ограбления. И снова меня ангел-хранитель отвел.

– Почему же вы, кадровый офицер, не остались на службе, если в отставке вам пришлось столь плохо? – продолжал недоумевать Шувалов.

– Это отдельная история, не имеющая отношения к нашему разговору, – поморщился бывший штабс-капитан. – Но поскольку беседа о моих профессиональных качествах плавно перетекла в застольный разговор по душам, извольте, я вам ее поведаю.

Он выпил пива и, вертя в руках пустой стакан, начал свою исповедь:

– В марте семнадцатого года солдаты избрали меня командиром батальона, а летом пришел приказ о моем производстве в подполковники. Вы помните, что это было за время. Фронт трещал по швам. Целые полки снимались с позиций, грузились в эшелоны вместе с орудиями и пулеметами. Безудержным потоком они двигались в тыл, грозя смести огнем всех, кто встанет на пути. Чтобы спасти положение, правительство ввело для нарушителей присяги смертную казнь. Случилось так, что военно-полицейская команда задержала на станции несколько нижних чинов из моего батальона. Их судили за дезертирство и приговорили к расстрелу перед строем. Я должен был привести приговор в исполнение, но отказался.

Взгляды офицеров скрестились, и Петр увидел в глазах Малютина горечь и страдание. Продолжая смотреть в упор, Юрий говорил охрипшим голосом:

– Приказ – дело святое, однако тех людей я не мог отправить на смерть. Они были из числа башкир, присланных с последним пополнением. Первое время по-русски совсем не говорили, так что пришлось каждую свободную минуту проводить с ними занятия по словесности. Зато оказались храбрыми, надежными в бою солдатами, лучше которых мне не доводилось встречать. И надо же случиться такому, какая-то сволочь – революционный агитатор – задурила им головы, сказав, что войне все равно скоро конец, поэтому можно ехать домой. На суде я пытался доказывать: одно дело – расстрелять труса или шпиона, мародера, наконец, но совсем другое – казнить за искреннее заблуждение. Мне сочувственно кивали, а потом, сославшись на требование комиссара Временного правительства жесткими мерами укрепить дисциплину, все же объявили расстрел. Тогда я сполна, без купюр высказал свое мнение о комиссарах, о Временном правительстве и о его главе – генерале Корнилове. После этого судили уже меня. Чтобы не провоцировать солдат на бунт, меня не расстреляли, а лишь разжаловали в рядовые и предложили поступить добровольцем в ударный батальон, где снова поднялся в чине, а после подписания мира в числе первых был изгнан из армии.

– Полагаю, Петр, сей добрый молодец подходит нам по всем статьям, – вынес вердикт Иван Леонтьевич, срывая пробку с новой бутылки. – Пусть он пока с тобой походит, присмотрится к делу, поднаберется ума-разума. К Голиафу загляните – вдруг господину штабс-капитану понравится не только из револьверчика палить. Штаб у нас будет здесь. А чтобы все было не хуже, чем у людей, допивайте, ребятки, пиво да отправляйтесь в Милютинский переулок на телефонную станцию. Скажите, пусть протянут сюда линию. Надеюсь, господин Гучков не взыщет строго, что истратим малую толику денег на благое дело.