Текст книги "Белая Бестия (СИ)"

Автор книги: Владимир Положенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Часть II. Особое задание ротмистра Бекасова

Ветер носил по станице Манычской клубы пыли и обрывки газет. Бросал в воды распаренного от раннего лета Дона, напечатанные в них новости о занятии Ростова 1-ым экспедиционным немецким корпусом и установлении в Киеве режима гетмана Скоропадского.

Жутко гудел этот ветер окаянной нежитью в печной трубе хаты, где размещался штаб генерала Деникина. Глиняную трубу утром пробило осколком снаряда, выпущенного с пригорка по станице отрядом большевиков. Откуда он взялся, непонятно. Разведка генерала Маркова, который теперь командовал 1-ой пехотной дивизией Добровольческой армии, накануне докладывала, что сорокинцы находятся по линии станция Торговая – станицы Егорлыкская-Тихорецкая, а это почти на 80 верст южнее Манычской. Конники Эрдели мигом нагнали большевиков. Их отряд состоял из двадцати человек. У них оказалась короткоствольная пушка, из которой они и обстреляли Манычскую. Драться не пришлось. Завидев всадников в черных бурках и низких серых шапках с белой лентой, большевики сразу подняли руки. Нескольких сходу зарубили, остальных погнали в станицу. Эрдели передал пленных марковцам, а те недолго думая, расстреляли их на берегу Дона.

«Как же так, Сергей Леонидович, – возмущался командующий армией Деникин, когда к нему по его приказу пригласили генерала Маркова. – Вы же прекрасно осведомлены о новой статье в Уголовное уложение по борьбе с самосудами. Созданы специальные комиссии, которые призваны нещадно наказывать за подобные проступки. Мы обязаны демонстрировать всему миру накануне нового, надеюсь, исторического похода, наш гуманизм и стремление к справедливости. А такие инциденты не прибавляют нам авторитета. Разве вы забыли слова из листовок, которые мы везде распространяем: Я доброволец – люблю даже тех, с кем сейчас воюю. Я, по приказу своего вождя, генерала Деникина, не расстреливаю, а беру в плен и придаю правосудию, которое страшно только для врагов народа-комиссаров, коммунистов».

Генерал Марков был как всегда в своей белой высокой, не пропорциональной голове, папахе, с аккуратно подстриженной бородкой. В глазах – не гаснущий героический, веселый блеск. Да он и был героем. Именно Марков в начале апреля спас у станицы Медведовской отступающую после неудачного штурма Екатеринодара Добровольческую армию от полного разгрома. В войсках его прозвали «Ангел-хранитель». И он этим очень гордился. Теперь в его дивизию вошли не только Первый Офицерский и Первый Кубанский стрелковый полки, но и инженерная рота саперов и батарея легкой артиллерии. Впрочем, после Первого, Ледяного, как принято теперь было говорить, похода стало ясно, что пушки нужно равномерно распределять по всем дивизиям, а не как раньше держать в одной. И теперь ими располагали полки Боровского, Дроздовского, Покровского и Эрдели.

Антон Иванович Деникин был близким другом Маркова, поэтому укоризненные слова командующего тот воспринимал спокойно.

«Извини, Антон, не доглядел за своими орлами», – ответил Марков, положив на стол с картами драгоценную папаху. Он редко носил положенную по уставу фуражку с белой тульей и черным околышем. К середине мая, стараниями генерала Алексеева, все бойцы Добровольческой армии оделись в форму в зависимости от принадлежности к дивизиям. У дроздовцев были малиново-белые фуражки и такие же малиновые погоны с черно-белым кантом. У алексеевцев преобладали бело-синие цвета. У всех на погонах начальная буква фамилии командира, а на левом рукаве – шевроны из цветов русского флага, углом вниз.

«Красные концентрируются у Тихорецкой, Торговой, Белой Глины и Екатеринодара. Немцы подошли к берегу Еи, – говорил Марков. – Может, прав атаман Краснов, и нужно наступать на Царицын, там оружие и боеприпасы». «Мы сейчас обсуждаем иную темы, Сергей Леонидович, – поморщился Деникин. Всех подчиненных офицеров он называл по имени-отчеству, несмотря на личные отношения и симпатии. Его же только Марков позволял себе называть по имени и на «ты». – Наша обязанность неукоснительно соблюдать все законы и уложения, которые сами же пишем. Иначе грош нам цена».

«Да пойми, дружище, ну как мои люди могут начать вдруг гуманно относиться к большевикам, когда каждый день находят пленных добровольцев со вспоротыми животами и отрезанными ушами. И мирных казаков, которые не хотят отдавать комиссарам хлеб даром, красные режут, как скот. Мы платим крестьянам за пуд по 15 рублей, а большевики просто их грабят. В прошлую субботу за Пухляковской откопали пятнадцать казаков, шедших к нам записываться в добровольцы. Их большевики зарыли в землю живьем. Половину удалось, слава богу, спасти, мы вовремя подоспели. Ну и как мне остановить своих бойцов?»

«Мы не должны уподобляться этим двуногим зверям, господин генерал, как вы не понимаете! – разнервничался Деникин. – Считаю нужным указать вам на необходимость тщательного соблюдения указаний командования Добровольческой армии. Извольте исполнять».

«Слушаюсь, ваше высокопревосходительство».

В штабе, где шла беседа, повисла тишина. Оба генерала переваривали слова друг друга. И вдруг оба рассмеялись официальному тону, на который перешел их разговор.

«Я разберусь, Антон, с офицерами, – сказал наконец Марков. – Что там положено по Уложению? Несколько месяцев тюрьмы или штраф. Вот и оштрафую их… рублей на 200. Всех. Думаю, больше расстрелянные большевики не стоят. Кстати, среди них было несколько инородцев-китайцев и азиатцев. Обычное теперь дело в рядах большевиков. Трубу вон в штабе пробили. Ишь, ветер завывает. А могли бы бомбу прямо в окно тебе положить, как в свое время Корнилову. Ты нам, Антон, дорог не менее Лавра Георгиевича. Без тебя и армии не будет».

«Не люблю лести, Сергей Леонидович, знаешь ведь. Наше великое дело держится не на личности, а на святой идее свободы».

И вдруг где-то рядом заиграл «Интернационал». Советский гимн врывался в комнату хаты и, казалось, наполнял все её углы ядовитыми миазмами. Генералы переглянулись, выглянули в окно.

У сарая соседнего куреня на кривоногом столе стоял патефон. Его ручку накручивал солдат в потертой шинели, в старых, ещё царских погонах. Видно, из свежего пополнения. Рядом топтались, дымили союзническими сигаретами и махоркой марковцы с дроздовцами, гоготали. К толпе подошли алексеевцы – подпоручик и прапорщик. Тоже рассмеялись.

«Гениальный все же композитор, этот Пьер Дегейтер, – сказал Деникин. – И слова хорошие. Знал бы поэт Коц какому варварству они послужат. Все революции начинаются с благих намерений, а заканчиваются апокалипсисом».

«Сейчас разгоню весельчаков», – сказал Марков.

«Зачем? – остановил его командующий. – Пусть слушают. Мы боремся не с культурой, а с идеей».

«Культура и несет идею».

«Только свободные духом люди могут осмысленно и до конца бороться за свободу. Это есть наш последний и решительный бой… Разве и не про нас? А победит не тот кто сильнее, а тот кто мудрее, человечнее, добрее».

«Ах, Антон, ты жуткий идеалист». «То же самое мне говорит и моя жена Ксения Васильевна. За это и люблю вас, друзья мои».

Интернационал закончился. Солдат поставил другую пластинку. Теперь по улицам станицы, вместе с ветром понеслось «Боже, царя храни!» Кто-то из бойцов опять заржал, другие начали подпевать, креститься. Одни еле заметно, иные открыто, размашисто.

Часы генерала Деникина сообщили изящной мелодией Шуберта о полдне. В штаб командующего вошел генерал Романовский. За ним только что прибывшие в станицу атаман Краснов и кубанский атаман Филимонов. Затем порог комнаты переступили руководитель армии Алексеев, генерал Богаевский и полковник Дроздовский.

Последним вошел, оглядел всех внимательным, колючим взглядом начальник контрразведки Деникина полковник Васнецов. Сел в углу, закинул ногу на ногу, достал золотой портсигар, вынул папиросу, обстучал об палец, но прикуривать не стал. Полковник занял эту должность после возвращения добровольцев из Первого похода. До него контрразведки, как таковой, в армии не было. Грамотно создать ее могли только бывшие служащие Департамента полиции или Жандармского управления. Именно они составляли костяк контрразведывательных отделений Императорских армий. Однако генерал Деникин считал, что в контрразведке Добровольческой армии, борющейся за свободу России, не могут служить офицеры, запятнавшие себя политическим сыском. По его мнению такие люди будут создавать в армии нездоровую обстановку. А потому отказывал даже заслуженным сыскарям. Например, бывшему начальнику Петроградского охранного отделения Глобачеву и бывшему руководителю Особого отдела, директору Департамента полиции МВД Климовичу. Однако контрразведка армии была необходима. В первое время «особыми» функциями занимался сам руководитель армии Алексеев. Так в январе 1918 года он отправил с разведывательным заданием в Петроград опытного следователя, статского советника Орлова. Где он теперь, никому не было известно. И в конце концов контрразведывательный отдел был создан. Ее возглавил полковник Павел Николаевич Васнецов, служивший в свое время при штабе генерала Алексеева. Крепкий, коренастый офицер с якорной бородкой на большом, совиным лице. Круглыми, всегда широко раскрытыми зелеными глазами и крючковатым носом. Такое ощущение, что он всегда высматривал добычу. Высокий лоб, выпуклые надбровные дуги говорили о пытливом уме, а большие, заостренные уши о решительности и даже беспощадности. Ему нравилась его роль «тайного министра» и он с удовольствием ее исполнял. В свой контрразведывательный отдел он отобрал двадцать человек. Полковник тщательно скрывал от Деникина, что некоторые из них служили в полиции, правда обычными городовыми или письмоводителями в конторах. Остальные были бывшими штабными, как и он. Например, ротмистр Петр Ильич Бекасов, в свое время приставленный от дивизии Маркова к атаманше Белоглазовой – Белой бестии, как ее звали добровольцы. После происшествия в станице Канеловской, где она пыталась спасти своего сожителя штабс-капитана Половникова, оказавшегося агентом красных, Анна Владимировна слегла с сильными головными болями. И вроде как даже повредилась рассудком. Командовать отдельной партизанской бригадой Романовский хотел было поручить Бекасову, но начальник контрразведки, узнав как он храбро действовал в тылу большевиков, забрал его к себе. Служба начинала работать довольно топорно. Следили за всеми подряд, даже высшими офицерами. Они это нередко замечали, высказывали свои претензии Деникину. Но командующий только разводил руками – «Ничего не поделаешь, у них служба такая». Однажды генерал Богаевский узнал, что за ним подсматривают агенты Васнецова, когда он уединяется с дамами. Богаевский поймал сотрудника разведки Пяткина и здорово побил. На следующее утро командира 1-ой бригады вызвал к себе полковник Васнецов.

– Не много ли себе позволяете, Павел Николаевич? – вальяжно развалился на стуле напротив Васнецова Богаевский. – Я генерал-лейтенант, а вы всего полковник.

Васнецов, казалось, долго подбирал слова, расхаживая возле генерала, потом резко остановился, приблизил к нему свое совиное лицо:

– Дама, с которой вы вчера изволили быть, жена поручика Сотникова, геройски погибшего несколько дней назад. Моральный облик сей женщины меня интересует мало, но думаю офицерское собрание заинтересует облик ваш, генерал, когда станет известно, что вы вопреки всяким приличиям заняли место мужа, чье тело еще не успело остыть.

Генерал раскрыл рот, но при виде страшных круглых глаз прямо перед собой, не решился ничего ответить. А полковник продолжал:

– 1-го января 1915-го года ваш 4-ый Мариупольский гусарский полк попал в засаду. Вы не стали прорываться из окружения австрийцев, а отдали приказ сложить оружие и сдаться. И только подоспевшие войска Брусилова спасли вас от позора. Вы хотите чтобы об этом стало широко известно?

– Нет, но я…, – сглотнул и подавился собственными словами генерал. Хотел спросить откуда это известно Васнецову, но понял, что контрразведчик не даром ест свой хлеб. Встал, поклонился и вышел.

А вскоре Богаевский упросил Деникина отпустить его к атаману Краснову в Донское войско, чтобы якобы «присматривать за своенравным и слишком независимым генералом». Командующий согласился. Но подробности «тяжелой беседы» полковника Васнецова с Богаевским каким-то образом стали известны в армии. И имидж контрразведчика в их глазах резко повысился. С ним теперь наперегонки спешили поздороваться не только обычные офицеры, но и штабные генералы.

– Ба, да здесь концерт, как в Царском селе, – весело сказал полковник Дроздовский. – «Будь нам заступником, верным сопутником…». Славно!

Дроздовский никогда не скрывал своих монархических взглядов, открыто говорил что состоит в тайной монархической организации. Подозревали, что и начальник штаба Романовский не чужд монархическим идеям. Однако он от этого постоянно открещивался и говорил, что сторонник исключительно демократических ценностей. Особенно задевал его по этому поводу генерал Марков. Вот и на этот раз он не удержался, увидев Романовского:

– Прямо, как по вашему заказу, Иван Павлович, – подмигнул он начальнику штаба.

Романовский хотел было что-то колкое ответить, но его опередил генерал Алексеев:

– Не вижу причин для насмешек, господа.

Все знали, что и руководитель армии в последнее время лоялен к монархизму и вроде бы даже создал монархический клуб, о котором открыто говорит Дроздовский. Это не нравилось командующему Деникину, потому что политические разногласия вносили идеологический раскол в ряды добровольцев. Ведь большинство офицеров оставалось верным идеям Февраля и Учредительного собрания, как он сам. И издевка Маркова, как понял Деникин, была адресована не столько Романовскому, сколько Алексееву. Михаил Васильевич в последнее время сильно сдал, плохо себя чувствовал. Стал по виду совсем старичком. Низеньким, согбенным, с еще больше заострившимся носом, со впалыми, печальными глазами.

Атаман Краснов начал сходу:

– Еще раз предлагаю совместное наступление добровольцев и моих донцов на Царицын. Он станет базой для дальнейшего продвижения на Среднее Поволжье.

Краснов, после долгих уговоров, все же решил присоединиться ко Второму походу добровольцев, действовать с ними сообща. Немалую роль в этом сыграл Алексеев, который через союзников сумел повлиять на своенравного атамана и фактически принудить его к совместному выступлению. Однако Петр Николаевич постоянно пытался демонстрировать свою независимость, гнуть личную линию.

– Нам, господа, возможно придется положиться на некоторую помощь Четвертого союза, – сказал он.

– Что? – К Краснову вплотную подошел генерал Богаевский. – Я вас правильно понял, вы предлагаете нам пойти на сделку с Германией?

– Правильно поняли, Африкан Петрович, – кивнул атаман. – Только не на сделку, а на временное соглашение. Мы не атакуем их, они нас. Более того германцы, несмотря на мир с большевиками, ударят по ним под Ростовом и придержат за уздцы украинских националистов, банды которых уже гуляют по всей Кубани.

– Это неприемлемо, Петр Николаевич, – тихо сказал Алексеев. – Никогда и ни при каких обстоятельствах Добровольческая армия не пойдет на сговор с заклятым врагом. Это даже не стоит и обсуждать. Мы собрались для того, чтобы утвердить план Второго похода, главной целью которого является взятия Екатеринодара. Доложите, Антон Иванович.

Краснов развел руками, изобразил на лице обиду, сел у окна напротив Васнецова, приготовился слушать командующего.

Деникин подтвердил, что наступление решено начать в середине июня. Северный Кавказ теперь важнее Поволжья. Первый удар будет нанесен по станции Торговой, через которую проходит железнодорожное сообщение Кавказа с Центральной Россией. Затем армия повернет на Тихорецкую и после захвата нескольких станиц, уже двинется на Екатеринодар. Тактика будет иной, нежели раньше – атаки редкими цепями, каждый взвод выполняет свою отдельную задачу. Управляемый, атакующий хаос. Мелкие укусы с разных сторон, а потом сокрушительный удар железным кулаком из нескольких офицерских полков.

– Теперь конкретно по взятию Торговой. Вам слово, господин Романовский.

Начальник штаба велел ординарцу повесить на стену несколько карт, взял в руку карандаш.

– Вот, господа, извольте видеть. В районе Азов – Кущевка-Сосыка находится армия Сорокина в 40 тысяч штыков при 90 орудиях и 2 бронепоездах. Командующий Калнин почему-то оказался в контрах с Москвой и практически ничем не руководит. Всем заправляет его помощник Сорокин. Итак, у железнодорожной линии Торговая-Тихорецкая порядка 30 тысяч красных из Железной пехотной бригады Жлобы и конной бригады Думенко. Общее число большевистских войск на Кубани не менее 100 тысяч человек. У нас, как вы знаете, 9 тысяч штыков и 21 орудие. Еще одну пушку, захваченную сегодня, чинят. Все наши полки будут сведены в дивизии. 1-ая генерала Маркова, 2-ая генерала Боровского, 3-ая полковника Дроздовского, 1-ая конная генерала Эрдели. Кубанская казачья бригада генерала Покровского и, разумеется, Донская армия атамана Краснова.

– Я уж думал про меня забыли, – ухмыльнулся атаман. – Как вы, господа, усиленно стараетесь не замечать созданного мною независимого государства – Всевеликого войска Донского.

Начальник штаба Романовский поморщился, как от зубной боли:

– Мы безусловно рассчитываем на вас, Петр Николаевич, если ваши отношения с Германией не зайдут слишком далеко.

– Что?! – подскочил со стула Краснов, опрокинув его на пол. – Я поддерживаю с немцами исключительно торговые отношения. И было бы глупо поступать иначе, когда в России нет ни правительства, ни порядка. Главная задача – выжить любой ценой. История нас рассудит. А немцам скоро все равно конец, союзники принудят их к капитуляции. К тому же у них тоже назревает революция. Так с издыхающей овцы, господа, сами знаете что…

– Я не хотел вас задеть, Петр Николаевич, – сказал с несвойственной учтивостью генерал Романовский. – Лишь намерен предупредить. Главное, чтоб о ваших контактах с германцами не узнали союзники, конфуз для всех нас может выйти очень неприятный. Будем выглядеть очень бледно. Позвольте продолжить?

Деникин кивнул.

– Итак, господа, тактика обманных маневров, предложенная командующим генералом Деникиным. Вы о ней уже знаете. Первой с юга начнет наступление на Торговую дивизия Боровского. Редкими цепями. Как только враг откроет огонь, левый фланг прекратит атаку, заляжет. Её продолжит правый фланг, привлекая к себе максимальное внимание. Поддержат орудия Богаевского. С востока выдвинется генерал Эрдели. Его конники на станцию врываться не станут, только пройдут по краю. То есть, Эрдели и Боровский оттянут на себя основные силы большевиков. И тогда с запада со всей сокрушительной силой ударит полковник Дроздовский. Красным не останется ничего другого, как спасаться бегством на север. Здесь, у полустанка Шаблиевка, их встретит генерал Марков и окончательно добьет картечью и ружейным огнем. Донцы атамана Краснова блокируют дорогу от Тихорецкой к Торговой, по которой большевики могут попытаться перебросить подкрепление. Если такового не будет, нанесет упредительный удар по северу станицы. Потом отойдет к захваченной уже нами станции Торговой.

Краснов поднялся, поправил фуражку, оббил синие галифе нагайкой.

– А уж это мне предоставьте самому решать как действовать при атаке на станицу, господа.

На улице опять завели пластинку с «Боже царя храни».

Это почему-то сильно нервировало атамана. Он быстрым шагом пробрался между столом и сидевшими офицерами к окну, распахнул его, чуть не разбив стекла, закричал на солдата, крутившего граммофон:

– Пошел вон, дурень! Шомполами запорю! – И уже офицерам. – Ну и порядки у вас тут, господа офицеры, никакой дисциплины и уважения к командованию. Черт знает что.

С этими словами, атаман Краснов ни с кем не попрощавшись, вышел из штаба. За ним поспешил генерал Богаевский.

Вскоре откланялись и остальные. В штабе оставались командующий Деникин и полковник Васнецов.

– Что ж, Антон Иванович, перейдем к следующему, особо важному делу, – сказал начальник контрразведки, хлопнув себя по коленям, когда все удалились.

– Пожалуйста, Павел Николаевич.

Васнецов позвал адъютанта командующего, велел пригласить в штаб ротмистра Бекасова, который уже ждал за дверью. Тот вошел, лихо отдал честь, вытянулся во фрунт. Правда, от Васнецова не ускользнуло, что ротмистр слегка поморщился.

– Как ваше здоровье? – спросил полковник, медленно обходя Петра Ильича со всех сторон и внимательно рассматривая, будто коня на рынке.

– Благодарю, господин полковник. Я здоров.

Ребра у Бекасова еще побаливали после рейда по тылу красных. Тогда он получил пулю, которая по счастливому случаю застряла в металлической фляге с коньяком, но сломала два ребра. Медсестры сделали невероятное – залечили трещины какими-то мазями за неделю. Правда, все это время пришлось проваляться в госпитале. А когда вышел, узнал, что получил назначение в отдел контрразведки полковника Васнецова. Проводил допросы пленных, переписывал какие-то бумаги, касавшиеся биографии офицеров-добровольцев и уже потихоньку начал сходить с ума без живого дела.

Сегодня же Васнецов приказал ему быть у штаба ровно к полудню и ждать когда его позовут. Его якобы ждет особое поручение. Какое именно не сказал и с утра Петр Ильич томился ожиданием.

И вот теперь он стоял перед командующим армией Деникиным и своим шефом, который прекрасно знал о его выздоровлении, теме не менее задавал вопрос о самочувствии.

– Один из лучших моих сотрудников, – представил полковник Бекасова, не сводя с него тяжелого, буравящего взгляда. Наконец все же отвел глаза, прошел к столу, сел, закинув нога на ногу, вынул папиросу.

Деникин молчал. Он, конечно, уже знал для чего Васнецов пригласил в штаб ротмистра, но только в общих чертах. Васнецов даже перед командующим не раскрывал без необходимости всех своих планов.

– Господин ротмистр, вы ведь служили на Северо-Западном фронте в 12 армии генерала Чурина, потом Горбатовского? – задал вопрос начальник контрразведки.

– Так точно.

– Насколько мне известно, в июле 1915 года вы получили ранение и попали в госпиталь под Варшавой. С вами там же проходил лечение вахмистр Борис Макеевич Думенко.

– Да, это так, – кивнул Бекасов. – Одно время мы даже приятельствовали. Теперь он командует сводным крестьянским полком красных. Но я…

– Не беспокойтесь. Это ни коим образом не бросает на вас тень. У красных много наших бывших знакомых и друзей. Большевики их используют как военных специалистов, а потом выбросят на свалку. Однако не о заблудших офицерах теперь разговор. Это мы оставим священникам. Отряд Думенко сейчас квартирует в Торговой. А неподалеку, по неподтвержденным данным у разъезда Забытый, стоит под усиленной охраной некий состав. В нескольких его вагонах трехдюймовые снаряды с хлорпикрином, фосгеном и синильной кислотой. Кроме того, баллоны с хлором. Вы понимаете что это для нас значит?

– Понимаю, господин полковник.

– Хм. Смею предположить, не совсем. Химические боеприпасы большевики, возможно, перебросили с заводов Москвы и Иваново-Вознесенска, которые начали работать перед самой войной. На германском фронте наши газобаллонные атаки оказались малоэффективными, а снаряды мы и вовсе не успели применить. Теперь эту отраву хотят использовать против нас большевики, но у Сорокина нет военных химиков. Как нам удалось узнать, комиссары послали запрос в Москву с просьбой прислать на Дон специалистов-химиков и теперь ждут их со дня на день. Так вот. Нам нужно их опередить. Теперь вы поняли, господин ротмистр, взаимосвязь между вашим знакомцем Думенко и химическими боеприпасами на разъезде Забытый?

– Нет, Павел Николаевич, – честно признался Бекасов, хотя изо всех сил пытался догадаться без подсказок к чему клонит полковник.

– Плохо, очень плохо, Петр Ильич. Как сотрудник контрразведки Добровольческой армии вы обязаны соображать быстро и бить мыслью сразу в десятку.

Васнецов скомкал папиросу, сунул в пепельницу, достал из портсигара другую, закурил, не спросив разрешения у командующего. Деникин по-прежнему не проронил ни слова.

– Вы ведь знаете как управлять паровозом? – спросил Васнецов.

– Мой отец был смотрителем железных дорог Саратовской губернии, – ответил с недоумением Бекасов. – С детства знаком с этой техникой.

– Замечательно. Сегодня же мы посадим вас тюрьму.

– За что же… ваше превосходительство? – заморгал глазами ротмистр и вопросительно взглянул на Антона Ивановича. Деникин отвел глаза, подошел к окну, стал давить на нем комара.

Полковник Васнецов сделал несколько глубоких затяжек, потом сказал, что в местном каземате ждут полевого суда полтора десятка солдат и комиссар из полка Бориса Думенко. К ним будет подсажен ротмистр Бекасов. По классическому жандармскому приему.

* * *

На словах «по жандармскому приему», Деникин поморщился, но опять же ничего не сказал. А полковник, закурив новую папиросу, продолжал:

– Вы совершите вместе с красноармейцами побег, доберетесь до Великокняжеской. Там под парами будет вас ждать паровоз. Машинисты сопротивления не окажут. Управлять паровозом будете сами. Доедите до Торговой. Встретившись с Думенко, скажите, что с 1916-го года служили на Турецком фронте в 13-ом подразделении химических войск. Он наверняка отправит вас на разъезд Забытый, где находится состав с отравой. Повторяю, у красных нет специалистов, вот вы им и окажетесь. Якобы случайно. Бежали из плена, а тут такая неожиданность. Ваша задача угнать состав обратно в сторону Торговой, которую к тому времени мы должны будем захватить захватим.

Бекасов хмыкнул, присел без разрешения, помотал головой, вздыбил отросшие в санчасти волосы.

– Ничего себе задачка, – сказал он. – А если не захватите? И какой я, к дьяволу, специалист по химическим боеприпасам?

– В полку Эрдели имеется один знаток этой темы, он вас просветит кое в чем. Много вам знать и не надо, так как красные вообще в этом ничего не смыслят.

– Так пусть этот знаток и угонит состав. Или хотя бы дайте мне его в подручные.

– Нельзя, Петр Ильич. Лишний человек может вызвать подозрение. А вы скажите Думенко, что пробирались с фронта домой в Саратовскую губернию, навоевались, надоело. Но вас под станицей Ольгинской задержали белые, принуждали к вступлению в Добровольческую армию. Вы отказались, за что вас побили, обещали расстрелять и бросили в тюрьму. Вы ведь не встречались с Думенко после выписки из госпиталя?

– Нет, но…

– Никаких «но», господин ротмистр. Командование поручает вам особо важное задание, от которого может зависеть судьба всего белого движения.

– Вы же сами сказали, господин полковник, что наше химическое оружие не решило на Германском фронте никаких задач, так почему же теперь нам стоит его опасаться?

– Потому что сейчас нас гораздо меньше, чем на той войне, Петр Ильич. На стороне большевиков, к сожалению, тьма, нас меньше 10 тысяч. Химическая атака красных, если она конечно состоится, может вызвать большую дезорганизацию в наших наступающих частях, а нам нужно действовать быстро и решительно. Если и теперь не возьмем Екатеринодара, от нас разбегутся даже лошади.

Полковник издал какой-то гортанный звук, видимо, это был смех на невеселую шутку.

Бекасов попросил папиросу. Генерал Деникин сам поднес ему спичку.

– Задание, вижу, очень непростое, господин ротмистр, – сказал Антон Иванович. – Почти невыполнимое. Но мы сейчас все решаем практически нереальные задачи. От нашей решительности, самопожертвования зависит судьба России. Ну а если без громких слов… мы надеемся на вас, господин Бекасов. Вы, конечно, можете отказаться, даже подать рапорт об отставке, но… кто кроме вас? Думенко поверит только вам.

Выкурив папиросу и затушив ее в чайном блюдце, ротмистр решительно поднялся, оправил алексеевский китель:

– Я готов, господа, взять на себя это особое задание. Только… как я устрою побег из тюрьмы и каким образом доберусь до разъезда? До него отсюда добрых 90 верст.

Полковник Васнецов сказал, что детали операции сообщит ему позже. Надел черные лайковые перчатки, размял в них пальцы, а потом с размаху ударил ротмистра в лицо. Бекасов отлетел к стене, повалив на себя полку с посудой и коробками.

Генерал Деникин поднялся со стула, заморгал:

– Что вы, полковник!

Однако Васнецов поднял руку, успокаивая командующего. Помог подняться Бекасову, на правой щеке которого расплылся огромный синяк. Распухшая в момент бровь, нависла над глазом, из носа потекла кровь.

– Так-то оно лучше, – удовлетворенно кивнул контрразведчик. – Подпоручик!

В комнату влетел испуганный адъютант командующего Клейменов. Он услышал в штабе грохот. Васнецов схватил Бекасова за мундир, рванул. На пол посыпались пуговицы, туда же полетели погоны.

– Снимите с него алексеевскую форму, облачите в какое-нибудь тряпье. И в кутузку на Озерной улице.

Поручик застыл не зная, как реагировать на приказ полковника, перевел удивленные глаза на Деникина. Командующий вздохнул, обжал ладонью белую бородку, кивнул.

Ротмистр Бекасов стер с подбородка рукавом кровь. Недобро взглянул на Васнецова, заложил руки за спину, пошел к двери. На пороге обернулся:

– Не люблю когда меня бьют, – сплюнул он на пол.

* * *

В сыром подвале скобяной лавки, где располагалась тюрьма для пленных, Бекасов лежал с закрытыми глазами в дальнем, темном углу. Почти заснул. Вдруг кто-то пихнул его в колено. Перед ним на корточках сидел казак с длинным и красным, как морковь, лицом. «Морковь» была здорово расцарапана во многих местах. Этот овощ венчала пушная черная шевелюра. На нём были только штаны и обмотки. На шее со вздутыми венами, висел оловянный крест. Казак почесал голую грудь, поскреб всклоченную, давно не стриженную бороду в опилках.

– Что, товарищ, досталось? – участливо спросил он Бекасова, прислонившегося лбом к холодному, влажному камню стены.

По дороге в тюрьму, бойцы из охранной роты, по указанию полковника Васнецова, ему еще здорово наподдали. Для большей убедительности. Да так, что голова теперь гудела как вселенский колокол. А что с лицом, было страшно даже подумать. Изображать из себя мученика и не надо было.

– Кому достанется, у того всё потом станется, – хмуро пробубнил ротмистр.

– Терпи и мне вона как досталось. От кадетов доброго не дождешься. Еще до войны понял кто такое «ваше благородь», звери, не люди. Как что, так в зубы, а то и кнутом по хребту. Потому и к большевикам подался. Чтоб отомстить за все свои унижения. А теперь уж и не знаю, – вздохнул он.

– Чего ж ты не знаешь, Илья? – спросил казака большой, как сказочный великан солдат в рваной гимнастерке и кальсонах без завязок. Доброе, простое лицо с картофельным носом и назревшим прыщом на кончике.