Текст книги "Белая Бестия (СИ)"

Автор книги: Владимир Положенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Ну как, поучаствовали? Скажите спасибо, Петр Николаевич, что я вас не пристрелила из вашего же «Люгера». Надо же было повести себя таким кретиническим образом!

– Каким образом?

– Идиотским.

– А-а. Спасибо. Анна…

Петр обнял Белоглазову. Дав себя поцеловать, она опять отстранилась.

– Одинцова зовут Вячеславом? – спросила она, поправляя растрепанные ротмистром волосы.

– Да. Вячеслав Юрьевич.

– А когда и где вы с ним познакомились?

– В Болгарии, в 1922 году. Он тоже работал в комитете. Но уехал во Францию на полгода раньше меня. А потом я встретил Одинцова уже здесь, у Юденича. Вы его знаете?

– Замечали за ним что-нибудь необычное?

– Вы меня озадачиваете, Анна Владимировна. Да нет. Разве что он всегда неплохо жил, в отличие от остальных офицеров-эмигрантов. Снимал в Софии хорошую квартиру, модно одевался, ходил по ресторанам. Пару раз приглашал меня.

– И вы не спрашивали, на какие средства он шикует?

– Это не принято в нашей среде. Сразу видно, что вы жили в затворничестве. На чужбине каждый выживает и спасается от проблем как может. Общевоинский Союз на днях будет создан, нет сомнений. Но он не решит ни одной задачи, которая прописана в его программе. А уж спасти Родину от большевиков… Единственное что мы можем, это не дать красным агентам перерезать себя здесь как баранов. Вот почему я согласился помочь РСОР. По какой причине вы заинтересовались Одинцовым?

– В свою очередь, ротмистр, хочу задать вам встречный вопрос. Тебе, Петя, ничего не говорят буквы в записке, оставленной нам под лампой – «В.О»?

– Ты хочешь сказать, что записку написал Одинцов, а потом он же и закидал нас бутылками с керосином?

– Ну так вот слушай внимательно, когда и каким образом я познакомилась с твоим приятелем.

Анна рассказывала подробно, в ярких деталях как она оказалась в Днепровской православно-монархической республике. О генерале Грудилине, его бывших клевретах – есауле Наяденцеве и капитане Ростопчине. Махновском кладе под камнем на берегу залива и поручике Одинцове, который набивался ей в мужья, а потом сбежал с Грудилиным, узнав, что Махно со дня на день придет за своим кладом на Днепр.

– Бриллианты в консервных банках? – покачал головой ротмистр. – Оригинально. Но о генерале Грудилине я ничего не слышал. Странно.

– Не исключено, что твой Вячеслав Юрьевич Одинцов просто пристрелил своего хозяина Грудастого, как его за глаза называли соратники.

– Ты же говоришь, что банки с драгоценностями они переправляли на французский транспорт «Рион» в Николаеве. Капитан корабля наверняка имел выгодное дело с Грудилиным, а не с его помощником Одинцовым. Без генерала Слава не мог бы ни на что рассчитывать.

– Возможно. Только куда же делся генерал? В вашем комитете наверняка имеются досье на всех высших чинов императорской армии, оказавшихся в эмиграции.

– Конечно, и не только высших чинов. На всех, кто оказался в поле зрения комитета. Досье есть и на тебя. Частично составлял его я. Не волнуйся, в нем только героические страницы твоей биографии. О Грудилине – ничего. О нем может знать Юденич. Так, говоришь, в консервной банке, которую оставил тебе Одинцов, был кукиш?

Бекасов вдруг залился громким смехом, который эхом отозвался где-то в горах. Анна закрыла ему рот рукой, а он начал ее страстно целовать. На этот раз она не отстранилась.

Проснулись под вечер, когда костерок погас. На прутике висела, превратившаяся в уголек тушка голубя. Заметно похолодало, поднялся ветер. Перебрались в пещерку, но разводить огня не стали. В приближающейся ночи его было бы видно издалека. Вопрос – «что делать?» висел как туман, появившийся из-за склона горы.

– До Граса около 12 километров, – сказала Анна. – Если взойдет Луна, дойдем за пару часов, но…

– Нужно сначала заглянуть к месье Фурнье, проверить его «Вежливого кабана».

– Да, насколько он вежлив.

– Одинцов в паре с трактирщиком?

– Не исключено. Вячеслав, как ты говоришь, имел доступ к досье белоэмигрантов. Там наверняка есть их адреса. Так?

– В основном краткая справка – участие в Первой мировой, Добровольческом движении, время и место эмиграции. Но в некоторых личных делах, да, указаны их адреса, а также адреса родных и знакомых. Например, в твоей карточке значатся: Ирина Давальчевская – Милан, Софья Лозовская-Франция, Екатерина Дрейер – Берлин.

– Катенька, дочь генерала Дрейра. Мы вместе с ней на Тверской заставе от большевиков отстреливались. Нас тогда анархисты предали. С ними было заключено перемирие, а они нам в спину с Моховой ударили. Екатерину гранатой контузило. В университетском подвале я ее сутки в чувство приводила. Потом из Москвы через Белый город уходили.

– Кстати, Софья Лозовская, насколько я помню, живет в Грасе. Вы ведь к ней собираетесь, а не на Ave Victoria,7, как указано в записке.

– У вас великолепная память, ротмистр. Сначала в «Вежливый кабан».

* * *

Как всегда в горах, начало стремительно темнеть. Спускались до верхней дороги почти на ощупь. Опять помогла Луна. Она взошла в полной своей простоватой красоте и залила окрестности Ле Руре театральным светом.

Таверна находилась не очень далеко от дома Лафаров, поэтому проходя мимо, смогли рассмотреть не только остов, напрочь сгоревшего здания, но и каркас «Renault».

– Хорошая была машинка, – сказал Бекасов. – Жаль.

– Скажите спасибо, что нас не постигла её участь. Мне скажите.

– Спасибо, Анна Владимировна. Я ценю вашу привычку всегда ходить на дело с гранатами. То любовника своего спасать, то к Махно в гости. А теперь вон…

Анна прижала палец ко рту. Они подходили к «Вежливому кабану», в котором ярко горел свет и было, видимо, многолюдно. Возле входа и с заднего фасада стояло несколько авто и одна американская мотоколяска «Harley».

– Целый день в кустах, как ежики, – проворчал Бекасов, когда спрятались в зарослях ежевики с торца таверны. Отсюда хорошо было видно кто входит в «Кабана» и кто выходит.

– Скорее уж, кабаны. – ухмыльнулась Анна, отдирая от ноги колючку.

– Смешно, но не очень. Если нас подпалил Одинцов, то для чего он оставил на записке свои инициалы? Он кретин?

– Это вас нужно спросить, вы с ним по кабакам таскались.

– Знаете что, пока вы тут…

– Тихо. Узнаете?

Из таверны вышел невысокий человек, на кавалерийских кривоватых ногах. На ходу он надевал мотоциклетный шлем.

– Он? – Анна подпихнула в плечо Бекасова.

– Похож.

– Что значит «похож»? Вы не можете выражаться точнее, ротмистр?

– Не скандальте, Анна Владимировна, всех ежей с кабанами распугаете. Он, Одинцов, теперь точно вижу. Ногу правую слегка подволакивает. Говорит, собака красноармейская покусала? Чуть причиндалы не оттяпала.

Анна прикрыла ладонью рот, но сдавленный смех всё же вырвался. Одинцов замер, огляделся, но потом завел мотоциклет, толкая под горку, скрылся в клубах дыма и тьмы ночи.

– Напрасно смеетесь, – сказал громко Бекасов, после того как Одинцов уехал. – В 20-м красные часто использовали натасканных псов, прежде чем пойти в атаку. Где они только их брали в таком количестве? Сами были псами, такие же к ним липли. А Одинцов ведь должен быть в Париже.

– Кто его туда послал, Юденич?

– Разумеется. Узнал, что в Париж приехал Деникин, отправил к нему Вячеслава. Он считает, что у Антона Ивановича много денег и он как честный человек, должен выделить некоторую часть на нужды РСОР. Только зачем Деникину раскошеливаться, когда известно, что со дня на день в Белграде будет создан РОВС? К тому же Антон Иванович не раз заявлял, что политикой больше не занимается. А в Париже теперь полно других попрошаек: генералы Скоблин, Миллер, Трошин. А уж полковниками и прочими офицерами – вообще пруд пруди. Днем и ночью трутся на Пляс Пигаль, льют слезы по потерянной родине.

– Как – то вы нелестно о своих бывших товарищах, с которыми вместе проливали кровь.

– А я и о себе такого же нелестного мнения. Все мы, дворяне-белоручки, угробили великую русскую империю.

– И я?

– Анна Владимировна, – задохнулся ротмистр. – Анна… я о тебе, я о вас только…

– Ладно, Петр Николаевич, после выясним личные отношения. Пора.

Они выбрались из кустов, подошли к задней двери таверны, откуда, обычно, загружают продукты, выносят мусор.

Дверь, над которой горела яркая как Луна лампочка, оказалась незапертой. Вошли в темный предбанник, чем-то громыхнули. Далее находилась еще одна дверь, а за ней крутая винтовая лестница.

Поднялись. В узкой комнатке сидел месье Фурнье в синей рубахе с засученными рукавами, передвигал костяшки счетов, записывал что-то в книжицу.

Бекасов кашлянул. Жан оторвался от записей, глаза его округлились, а щеки провисли и посерели, словно от внезапной болезни. Он пытался что-то сказать, но только беззвучно зашевелил губами. Наконец, поднялся, замахал руками, как будто увидел приведений:

– Вы живы! Слава Создателю. А уж мы думали…

– Кто это «мы», месье Фурнье? – хмуро задал вопрос Бекасов и сделал несколько шагов к Жану. Тот достал из кармана белоснежного фартука носовой платок, высморкался.

– Дом Лафаров-то сгорел, а вас ищут всё полицейские и жандармы Франции.

– Для чего же нас искать, если мы сгорели? – спросила Анна. – Вы знаете, кто поджег дом?

– Нет, клянусь. – Фурнье приложил руки к груди.

– Одинцов? – Бекасов навис коршуном над таверньером, готовым выклевать ему глаза. – Или ты нам сейчас все выкладываешь, пудинг сметанный. Или я запру тебя в кладовке и сожгу вместе с твоим вонючим трактиром. Как вы нас с Одинцовым.

– Я здесь ни при чем! – взмолился Жан. – Я даже не знал, что Одинцов собирается делать.

«Дружить» с РСОР Фурнье начал в 1921 году. В его таверне нередко гуляли русские офицеры и в один прекрасный для него день они предложили ему оказывать им небольшие услуги – подбирать недорогое жилье для вновь прибывших эмигрантов, помогать оформлять вид на жительство и подобную бытовую мелочь. Для Жана это было несложно, так как у него имелись приятельские отношения с чиновниками, полицейскими, руководителями окрестных городков и коммун. Однажды к нему заглянул Вячеслав Одинцов. Быстро нашли общий язык, так как поручик щедро платил за ужины, делал крупные ставки в «вист». Как-то за карточный стол, вопреки своим правилам – никогда не играть с клиентами – подсел Фурнье. И проиграл Одинцову крупную сумму. В пору было продавать свою таверну. Поручик согласился простить долг, если Жан будет поставлять ему информацию о гуляющих в «Вежливом кабане» русских офицерах – чем занимаются, где живут. Клиенты это не скрывали от «добрейшего месье Жана». Так Фурнье стал агентом РСОР.

– Так это ты, жирный кабан, давал Одинцову наводки на офицеров, которых потом убивали террористы? – не сдержался Бекасов.

– Я не знал, клянусь, думал, что адреса нужны Одинцову, чтобы оказывать им материальную помощь.

– Не лгите, – возразила Анна. – Вы не могли так лестно подумать о человеке, который обобрал вас до нитки в карты и посадил на крючок. Он вам, наверняка, еще доплачивал из своего кармана, помимо того, что вы официально получали от РСОР.

– Да, – обреченно кивнул лысой головой таверньер.

– Кого вы сдали Одинцову в последний раз?

Таверньер рассказал о «респектабельном, седом мужчине с орлиным носом, в дорогом пальто с белой тросточкой», который явился якобы от Юденича. Он видел его впервые, фамилии не знает, а мужчина и не представился. Только назвал пароль. Одинцов вроде как поджидал его и велел ему сообщить, что с «Красной Ривьерой» ищет контакт коминтерновская организация «Немезида». Седой назначил встречу с представителем «Немезиды» в следующий четверг, с 11 до 12 дня в Грасе. В кафе «Веселый Жюан», что рядом с парфюмерным домом Молинар.

– Судя по описанию, это подполковник Тужилин, бывший сыскарь, – сказал Бекасов. – Я встречался с ним как-то в Крыму в начале 1920-го. Неделю назад Юденич собирался вызвать его из Мантоны, где живет Юрий Михайлович. Они с генералом бывшие приятели по фронту. Вы, Анна Владимировна, настолько спутали всем карты, что Васнецову потребовалась помощь бывшего сотрудника тайной полиции. Значит, «Немезида». Явно фикция. Хм. Но ни Юденич, ни Одинцов ничего мне о ней не говорили. Экспромт поручика?

– Крылатая богиня возмездия, оригинально. Вероятно, Одинцов решил ликвидировать теперь Тужилина. Нужно его остановить или…

– Помочь ему, – закончил фразу Бекасов.

– Вы, Петр Николаевич, радуете меня своей проницательностью, с языка срываете мои мысли. Приятно иметь с вами дело.

– А уж мне как приятно, Анна Владимировна. Ну что ж, здесь мы почти все дела закончили. Осталось только сварить этого жирного борова в котле и подать посетителям в виде буженины. Зачем нам такой агент, который ничего не знает и не понимает?

– Не надо, – скуксился Фурнье. – У меня жена больная и дочка глухая.

– Дочке повезло, что она избавлена по жизни слушать твои лживые речи. Если о нашем разговоре узнает Одинцов или кто-то еще, я тебя даже варить не буду. Просто настрогаю на бефстроганов и скормлю голубям. К чему это я? Ах, да мы так и не попробовали жареную горную птичку. Быстро собери в сумку еды: мяса побольше, сыру самого вонючего и бутылку вина. Да, зелени не забудь.

– А деньги?

– Какие тебе еще деньги?

– Не мне. Те, что передал мне, ну… Тужилин, 10 тысяч франков. Возвращать?

Бекасов потер лоб, взглянул вопросительно на Анну.

– Видимо, Тужилин передал месье Жану франки от Юденича, значит у генерала на трактирщика имеются свои планы, – сказала она Бекасову, как будто Фурнье рядом не было. – Не станем ему генералу мешать.

– Верно, – кивнул ротмистр. – Деньги забрать всегда успеем и с процентами. Ну, что встал?

Кабатчик побежал выполнять приказание.

– Не врёт? – кивнула ему вслед Белоглазова.

– Думаю, нет. Ему слишком дороги жизнь, трактир и материальная поддержка РСОР. Кто ему Одинцов, чтобы его выгораживать? Мне не дают покоя инициалы «В.О». Для чего Одинцов, если, конечно, это он, их оставил? И что вообще задумал Слава? Я не верю, что он способен стать террористом. Нет, друзья, с вами определенно не соскучишься.

– Возможно, он оставил эти буковки лично для меня. Однажды он преподнёс мне фигу в консервной банке, решил повторить, но в другой форме.

В комнату, кряхтя, вполз Фурнье с большим холщовым мешком, доверху наполненным продуктами. Сверху артиллерийским стволом торчало бутылочное горлышко. Бекасов сказал, что такую ношу не потянет и лошадь, поэтому нужен мотор.

Жан опять скуксился.

– Только до утра. Машину оставим в Грасе на центральной площади, – пообещал Петр. – Договоритесь с клиентами.

С полминуты Фурнье сопел как паровоз, потом поднял большой палец, скатился по винтовой лестнице. Через некоторое время вернулся с ключом.

– Синий «Ford» с одной разбитой фарой и помятой правой дверью. На ней цифра «15». Мотор месье Базена из Граса. Он винодел, ездит вечно пьяным. И теперь уже лыка не вяжет. Будет у меня ночевать. Пожалуйста, оставьте машину у фонтана на центральной площади.

После последней фразы Жан опять изобразил жалостливое лицо. Бекасов пообещал ему денежную премию от РСОР, похлопал по плечу и еще раз пригрозил страшными карами в случае разглашения сегодняшнего разговора.

Анна задержалась на лестнице.

– Кстати, если Одинцов объявится до четверга, скажите ему, что полиция все же обнаружила на пожарище останки двух человек. Но тщательно это почему-то скрывает.

– Хорошо. – Таверньер низко поклонился.

По дороге в Грас свернули в лес. В свете единственной фары отыскали идиллическую полянку. И там, расположившись под высоким дубом, ели кулинарные шедевры из «Вежливого кабана», запивали выдержанным Каберне Совиньон.

* * *

Грас встретил Анну и Петра слепым, туманным рассветом. Сразу въезжать в старинный городок не стали. Подождали, когда взойдет солнце, а потом въехали в него с севера по неширокой, сыпучей дороге. Мотор оставили, где просил трактирщик – на центральной площади у фонтана. Рядом находился парфюмерный дом Молинар а вниз по улице – кафе «Веселый Жюан». Хотелось есть, но в уже открывшуюся таверну не пошли, хотя Анну так и подмывало увидеть место, где Одинцов назначил встречу Тужилину с «Немезидой».

По крутым улочкам добрались до дома, где жила подруга Анны Софья Лозовская. Она оказалась у себя и очень обрадовалась Белоглазовой, бросилась обниматься. А потом всплеснула руками:

– Тебя же ищут! Все! Я читала в газетах.

– Потому к тебе и пришла. Поможешь временно у тебя укрыться?

– Конечно, только…

– Кто там, Софушка? – раздался из комнаты несколько раздраженный мужской голос.

– Муж болеет, – пояснила с горечью Софья. – Чахотка. Подхватил еще на Северо-западном фронте и с тех пор мучается. Мы здесь, в Грасе с ним познакомились. В аптеке, представляешь? Добрый, честный, очень порядочный человек.

– Не сомневаюсь. Я все поняла, Софья. Пойду.

Бекасов ждал на улице и с самого начала был против визита к Лозовской. «Сколько воды утекло. К тому же люди в эмиграции становятся совершенно другими, – говорил он. – Лучше снимем номер в маленьком горном отеле». Но Белоглазова очень хотела увидеть свою «кадетку», хотя и понимала, что Петр прав. Здесь, на чужой земле, люди заново пускают корни и многих через некоторое время просто не узнать. Однако она верила, что Софья осталась прежней – доброй, веселой, отзывчивой девчонкой. И теперь Анну больно резанули ее объяснения про больного мужа.

Она приобняла подругу, повернулась к двери. Сзади раздался еще один мужской голос, на этот раз твердый, без всякого раздражения.

– Так быстро уходите? Это просто невежливо, госпожа Белоглазова. А как же чашечка чая за воспоминаниями с подругой о московских боях с большевиками?

Обернувшись, Анна увидела за спиной Софьи высокого мужчину с орлиным носом. Одет он был в черный костюм, ослепительно белую сорочку, туго утянутую под овальным воротником, зеленым галстуком в мелкую, еле заметную голубую полоску. Под галстучным узлом красовалась золотая булавка в виде изломанной стрелы с белым прозрачным камушком на месте наконечника.

Самый шик по последней французской моде, – ухмыльнулась Анна. – И что это за франт? И тут же вспомнила описание Тужилина. Неужто, подполковник, но как он сюда попал? Ах, да, бывший сыскарь, понятно. Просмотрел ее досье.

– Имею удовольствие лицезреть самого господина Тужилина? – не без ехидства спросила Анна.

– Приятно беседовать с умной женщиной.

– Софья, зачем этот спектакль?

За Лозовскую ответил Юрий Михайлович:

– Не сердитесь на подругу, Анна Владимировна, это я упросил госпожу Лозовскую не говорить сразу, что я здесь. Хотел встретить вас, как бы неожиданно. Мало ли… Никак не могу отказаться от своих профессиональных привычек. Да теперь и не время от них отказываться. Что же господин Бекасов, внизу? Софья Аркадьевна, вы позволите пригласить в дом господина ротмистра?

Из комнаты с бархатными занавесками на двери, вышел улыбающийся мужчина в домашнем халате и с газетой в руках. В правый его глаз был вставлен золотой монокль с кожаным шнурком. Он поклонился:

– Позвольте представиться: подполковник Гольц Отто Августович. Немец по фамилии, русский по духу. Мои предки обосновались на московском Кукуе во времена Петра Великого. Под Варшавой в 1916 я попал в плен к бывшим соотечественникам, так они меня чуть на веревки не порезали, только разведчики генерала Маркова спасли. Царство небесное Сергею Леонидовичу, настоящий был русский офицер. Я вот часто думал, почему же мы, образованные, с чистыми помыслами люди, проиграли в битве лапотному мужику? И знаете, к какому выводу я пришел? Потому что мы не понимали своей конечной цели. А мужик понимал – освободиться от нас, кровопивцев. Вообще от всего освободиться. И от себя в том числе, начать новую жизнь с нуля. А мы ему мешали.

– Отто, – одернула мужа Софья, – перестань. Сейчас это ни к чему. Люди устали с дороги, хотят кушать. Извини, Анюта, за черствый прием. Не могла устоять под напором господина Тужилина.

Пригласили в комнаты топтавшегося внизу Бекасова. Все вместе ели французский луковый суп и пили чай с русскими пирогами. Начинку для них делала сама Софья – покупала на рынке лучшую говядину и яйца, делала фарш, добавляя в него лук и чеснок. О деле не говорили. Отто Августович рассказывал о своих военных приключениях, а затем неожиданно перешел на «провальную политику главы Третьей республики Гастона Думерга на международной арене». В конце своей речи Гольц сильно закашлялся, и Софья увела мужа в спальню. Как поняла Анна, чахотка была у него настоящей.

– Ну, вот и пришло время поговорить о важном, – сказал Тужилин. – Пройдемте на веранду. Там у хозяев замечательный маленький садик с видом на горы.

Сентябрь 1924, юг Франции, Прованс, Грас.

День выдался пасмурным. С гор наползли серые, клокастые облака, затянули как мокрой ватой Грас. Кафе «Веселый Жюан» находилось на узкой улочке, петляющей с нижней городской дороги до парфюмерного дома. Здесь же было много сувенирных лавочек, поэтому по улице всегда бродили толпы людей, оседая на уличной веранде «Жюана». Как, впрочем, и в других открытых тавернах по соседству.

В одной из них, под веселым названием «Толстый транжира», за столиком с газетой в руках сидел Петр Бекасов. Его было не узнать. Ему приклеили рыжую норвежскую бородку и теперь он походил на моряка, каким-то ветром занесенным в предгорный городок.

Ротмистр пил кофе из маленькой чашечки, попыхивал тонкой кубинской сигарой. Большая коричневая фетровая шляпа была надвинута глаза, прятавшиеся под синими, словно у слепого, очками. Иногда он их снимал и поглядывал на веранду «Веселого Жюана». Затем переводил взгляд на наручные часы.

Без пяти минут 11 на веранду «Жюана» вошел Юрий Михайлович Тужилин. Он как всегда был строго одет. Подполковник снял белые лайковые печатки, бросил их на столик. Велел официанту принести кофе со сливками, шоколадный круассан и рюмку орехового ликера. Ровно в одиннадцать он достал из кармана жилета золотой хронометр, откинул крышку. Долго всматривался в циферблат, словно не мог разобрать который час.

Стрелки приближались к половине 12-го, но никто к столику Тужилина не подходил. Неужели обманул трактирщик Фурнье? – думал Юрий Михайлович. – Но чутье сыщика подсказывало ему, что Жан сказал правду. Другое дело – не было ли это розыгрышем Одинцова, якобы представлявшего какую-то «Немезиду»? Существует ли она вообще?

Мимо Бекасова скорым шагом прошла мусульманка в сером хиджабе. «Идет от угла обувного магазина «Монблан», – бросила она на ходу Бекасову, – приготовься». Это была Анна. На нижней улице поджидала Одинцова Софья, которой точно описали его внешность. Поручик, конечно, мог ее изменить, как теперь Бекасов или прислать вместо себя другого человека. Тогда ротмистр должен был действовать по обстоятельствам. Но Тужилин не ошибся, высказав предположение, что Одинцов сам задумал пьесу и сам же будет исполнять главную роль. «Нам повезло, что мы с ним никогда не встречались».

Бекасов обернулся и боковым зрением увидел, что по Rue Amiral de Grasse действительно спокойно идет поручик Одинцов. Он не надел для конспирации даже очков.

Когда до столика Тужилина ему оставалось метров 20, Бекасов положил на стол газету, быстрым шагом пересек улицу, приблизился к подполковнику. Громко, чтобы слышали окружающие, выкрикнул: «Привет от «Красной Ривьеры»! Смерть белым провокаторам!»

После этих слов, он поднял «Браунинг» и сделал 3 выстрела в Тужилина. Тот, словно мешок с картошкой повалился под столик, стянув на себя с него белую скатерть с букетиком лаванды.

Поднялся жуткий дамский визг, мужчины повскакивали с мест, но ничего не предпринимали. А Бекасов, перепрыгнув через барьер, отделявший веранду от внутренней части кафе, ворвался внутрь. Угрожая пистолетом, проскочил мимо застывших в ужасе поваров, пробежал через кухню и вскочил через нее на параллельную улицу.

Поручик Одинцов, наблюдавший всю эту неожиданную картину, осторожно приблизился к лежащему на мокрой брусчатке Тужилину, пригляделся. Затем, ухмыльнувшись, произнес лишь одно слово: «Дураки». Нагнулся к подполковнику, приподнял его голову одной рукой за затылок, другой проверил пульс на шее. Тихо, в самое ухо Юрия Михайловича, прошептал: «Передайте сладкой парочке, чтобы пришли по известному им адресу. Артисты». И уже крикнул толпе:

– Еще одна жертва агентов большевиков! Цивилизованный мир должен объединиться!

Толпа заохала, стала быстро расходиться. Вскоре прибежали жандармы, протиснулась по узкой улице карета скорой помощи.

Слова Одинцова неприятно поразили Тужилина, но спектакля он решил не отменять. Кажется, что-то начало вырисовываться.

* * *

– Вы всё так же прекрасны, госпожа Белоглазова. Мое предложение руки и сердца остается в силе.

Поручик Одинцов, глядевший на Анну мартовским котом, подправил пальцем маленькие, торчащие в разные стороны усики. Налил в чашку крепкой чайной заварки, добавил кипятка, пододвинул Белоглазовой. Она положила в чашку кусочек желтого рафинада, подняла на Одинцова глаза.

– Один раз вы уже подсунули мне фигу, поручик, пытаетесь проделать это снова?

– Не пойму о чем речь, Анна Владимировна.

– В консервной банке под камушком, где были спрятаны драгоценности Махно, я нашла записку с нарисованным кукишем. До сих пор храню. Ответ за мной.

Одинцов приложил руки к груди:

– Что вы, дорогая госпожа Белоглазова, это не моя придумка. Это всё Грудастый. Его идея. Полезет, мол, Батька за своим награбленным золотом, а там дуля. Ха-ха, смешно.

Никто из сидевших за столом даже не улыбнулся. Бекасов сосредоточенно курил папиросу, стряхивая пепел в пустую малахитовую чернильницу, Тужилин пил очередную чашку чая, потел, но туго затянутого зеленого галстука не ослаблял.

После «покушения» в «Веселом Жуане» его отвезли в больницу, но, не обнаружив ни одной царапины, врачи его отпустили. Осматривавший Тужилина профессор сказал, что в обморок он упал, вероятно, от стресса, а пули, должно быть, прошли мимо. В больницу заглянул полицейский дознаватель, и врач ему объяснил тоже самое. Однако полицейский сказал, что при осмотре места происшествия следов от пуль не найдено, что очень странно. «Вы что же хотите сказать, что я стрелял сам в себя? – задал ему вопрос Юрий Михайлович. На что дознаватель только развел руками – все живы здоровы и ладно, от этих русских можно ждать чего угодно. Тужилин рассказал Анне и Петру, что шепнул ему Одинцов. Долго по этому поводу не размышляли – поручик ищет встречи, иначе он не стал бы так мудрить.

Тем же вечером отправились на Ave Victoria,7, в маленький беленый домик с одним окошком на краю обрывистого холма, но с большим участком, заросшим виноградом. Там их уже ждал Одинцов с горячим медным самоваром на столе. Одет он был по-русски – в холщовую рубаху с косым воротником и широкие казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а потому напоминал полового в трактире.

Первым заговорил Тужилин:

– Как вы узнали, что я появлюсь в Ле Руре и загляну к таверньеру? Вас же не было в Ницце, когда меня вызвал Юденич. И вообще вы должны быть в Париже.

– В Париже я был, – ответил поручик, приглашая жестом всех сесть за стол. – Оттуда телефонировал Николаю Николаевичу по делу, которое он мне поручил. Он и сообщил, что вызвал вас из Мантоны. Не трудно было догадаться для чего и куда вы направитесь первым делом, раз в Ле Руре должны были приехать госпожа Белоглазова с «похищенным» из тюрьмы Антиба господином Бекасовым. Хочу сразу расставить все точки на «и» господа. Да, я агент красных.

– Что?! – поднялся из-за стола ротмистр. Но его усадила на место Анна, внимательно слушавшая поручика.

– Да, агент, – подтвердил Одинцов. – Вернее, член красной организации «Немезида». Мне удалось в нее внедриться с помощью игральных карт, через «вист» если точнее. Ободрал одного заезжего в Ниццу студентика из Высшего института механики Парижа. Как всегда решил поиметь от этого выгоду. Познакомился с ним, предложив скостить долг, и выяснилось, что он член какой-то коминтерновской молодежной организации. Сейчас такие общества модны во Франции. Вот я и решил, с позволения Николая Николаевича, разумеется, в нее внедриться. В расчете на то, чтобы через эту «детскую» организацию потом выйти на настоящую, серьезную.

– Ну, и как, вошел, Слава? – спросил Бекасов.

Вопрос Одинцов пропустил мимо ушей. Он видел, что Бекасов верит ему, но сердится на него. Возможно, ревнует к Анне.

– Об этом мы условились с генералом никому не говорить, в том числе даже полковнику Васнецову, – продолжал поручик.

– И мне, разумеется, – ухмыльнулся ротмистр.

– И тебе, Петя, уж извини. Я поставлял через трактирщика Жюля «Немезиде» фамилии и адреса вновь прибывших во Францию офицеров. Чтобы вырасти в глазах руководителей организации. Но это глупости, потому что список фамилий русских эмигрантов есть в каждой мэрии или управы коммуны. К тому же я передавал не точные адреса и фамилии. Словом, делал вид, что выполняю поручения «Немезиды». Со мной регулярно встречается ее представитель, передает мелкие задания. Однако это все ерунда, к терактам «Немезида» не имеет отношения. А вот месье Жюль всё же, думаю, каким-то образом связан с настоящими террористами.

– Двойной агент? – спросил Тужилин. – Почему бы и нет. Очень может быть, он произвел на меня неприятное впечатление. Не пойму только, поручик, для чего вы назначили мне встречу в «Жюане»?

– Хотел сообщить вам то, что сказал сейчас, а потом… пристрелить. Так же, не по-настоящему. Чтобы в газетах появилось сообщение об очередной жертве красного террора в Провансе. Тем самым, я надеялся подняться по служебной лестницы в «Немезиде» на верхние ступени. А вы спутали мне все карты. Но не напрасно. Те же газеты завтра сообщат о покушении на русского полковника в Грасе и о том, что убийца выкрикивал перед тем, как открыть огонь из пистолета: «Привет от «Красной Ривьеры»! Смерть белым провокаторам!» Хорошо придумано. Ну, а заголовок наверняка будет такой, каким озвучил его я: «Еще одна жертва агентов большевиков! Цивилизованный мир должен объединиться!»

Молчавшая Анна, наконец, заговорила:

– Вы хотели спалить нас с ротмистром в доме Лафаров тоже для того, чтобы упрочить позиции в «Немезиде»?

– Да, но я не желал вас убивать. Я был уверен, что вы благополучно выберетесь из дома, после того как я его подожгу. Со мной был соглядатай из «Немезиды» и я не мог поступить по-другому. Накануне вечером я облазил жилище Лафаров и убедился, что люк в подпол приоткрыт, в самом подвале на дверях не заперт висячий замок. Не знаю, почему получилось иначе. Возможно, вы его просто плохо проверили. Словом, я предложил «Немезиде» расправиться с Белой бестией и беглым ротмистром – двойными агентами – и Кремля, и белых генералов. Они согласились, даже выдали мне на эту операцию 500 франков. Завтра из газет они узнают, что Бестия – главарь «Красной Ривьеры», все еще жива и продолжает мстить своим бывшим соратникам по Белому движению.