Текст книги "Колумбы российских древностей"

Автор книги: Владимир Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

В конце 1822 – начале 1823 г. Григорович получил разрешение на осмотр гражданских и церковных архивов в окрестностях Могилева и Гомеля. Формально обследование, проводившееся на средства Румянцева, имело цель сбор документов для дополнения широко известной в то время работы Амвросия «История российской иерархии». Но уже первые находки Григоровича расширили первоначальный замысел: дали толчок сбору источников для подготовки публикации по истории Белоруссии. В архиерейском и магистратском архивах Могилева, библиотеках Мстиславского и Оршанского монастырей и других хранилищах Григорович описал и скопировал несколько десятков актов XVII–XVIII вв., ставших ядром будущего издания «Белорусского архива». Вскоре эти материалы были дополнены копиями грамот Виленского кафедрального собора, присланными Лобойко. Он же представил Румянцеву преподавателя Виленского университета ксендза Сосновского, имевшего доступ ко всем церковным архивам Вильно и окрестностей. Сосновский передал Григоровичу копии по крайней мере четырех грамот. В дальнейшем через него и Лобойко члены кружка получили вначале описание, а затем выписки из трех неизданных и считавшихся утраченными томов сочинения М. Догеля о польской дипломатической истории [82]82
  Переписка Н. П. Румянцева, с. 171, 238; Переписка Евгения с Н. П. Румянцевым, вып. 1, с. 40; Переписка И. И. Григоровича, с. 39–46, ЦГАДА, ф. 17, д. 61 доп., л. 43–43 об.; ГБЛ, ф. 255, карт. 15, л. 5; карт. 18, д. 34, л. 7.


[Закрыть].

В июле 1824 г. Григорович побывал в архивах Мстиславля. Он сообщил, что хранившиеся здесь по слухам древние документы едва ли не XII в. не разобраны и гниют в «кулях». Правда, по распоряжению генерал-губернатора князя Хованского предполагалось описание этих хранилищ; но когда Румянцев попытался узнать об условиях получения копий с их реестров, выяснилось, что к описанию еще не приступили. Тогда Румянцев предложил Хованскому на свои средства провести такую работу, предварительно перевезя мстиславские архивы в Могилев. В конце концов в феврале 1825 г. в Мстиславль на средства Румянцева были направлены переводчик могилевского главного суда Н. Горатынский с двумя писцами, снабженные всем необходимым для работы: квартирой, питанием, бумагой, калькой. В инструкции, составленной для них Румянцевым, предлагалось «кратко, но обстоятельно» описать документы, указав в реестрах их содержание, время, место, язык, материал, почерк.

Румянцев связывал большие надежды с Мстиславскими архивами. Однако уже первое донесение Горатынского должно было их поколебать. В нем сообщалось о печальном состоянии документов архивов, «погнивших и объеденных крысами… коих настоящего количества» никто не знал. К тому же из собранных Горатынским сведений стало известно, что наиболее древние материалы, хранившиеся в Мстиславском замке, перед 1662 г. были вывезены в Смоленскую крепость, где и погибли в 1812 г. За несколько месяцев работы Горатынским было описано всего лишь около 80 документов XVII–XVIII вв., с половины которых тогда же изготовили копии. В мае 1825 г. дальнейшее описание по распоряжению Румянцева прекратили, поскольку стало ясно, что «слух, в Белоруссии находящийся о нахождении в Мстиславском поветовом архиве древних грамот и актов… оказался несправедливым» [83]83
  Арсеньев В.Предшественники Витебской ученой архивной комиссии: Из деятельности графа Н. П. Румянцева по исследованию Витебской старины. Из дел архива Витебского губернского правления. Витебск, 1910; ЦГАДА, ф. 17, д. 21; ГБЛ, ф. 255, карт. 18, д. 34.


[Закрыть].

Но и после этой неудачи кружок не терял надежд на новые открытия в районе Мстиславля, где Горатынский по распоряжению Румянцева приступил к осмотру библиотек и архивов иезуитских кляшторов и униатских церквей. Ему удалось установить, что часть их документов (около девяти тысяч) находилась в архиве Мстиславской Казенной палаты, а другая, наиболее древняя (Поезоитского, Пустынского, Онуфриевского, Белышческого кляшторов), пропала в 1662 г., а также «в недавнее время» раскуплена старообрядцами [84]84
  ЦГАДА, ф. 17, д. 44 доп., л. 1–2, 5, 86.


[Закрыть].

Разыскания документов в районе Полоцка возглавил смотритель уездных училищ Дорошкевич, бывший в 1820–1822 гг. членом комиссии по разбору местных иезуитских архивов. В 1823 г. он сообщил Румянцеву, что в полоцких городском и поветовом архивах «находится много от 400 лет разных грамот и любопытных бумаг». В марте 1824 г. Дорошкевич вместе с писарем Сыщанко и чиновником Голодковским приступили к осмотру архива полоцкой греко-униатской духовной консистории. Здесь работа по описанию и копированию материалов продолжалась до сентября 1824 г.

В октябре 1824 г. Дорошкевич получил распоряжение Румянцева «наведаться», «не хранятся ли какие древние документы или древние вещи в монастырях друйских и дисенских, равно в греко-российских, как и в католических и перешедших к унии». В январе 1825 г. туда из Полоцка был направлен Сыщанко. Проделав путь по маршруту Полоцк – Дриза – Друя – Форштадт – Полоцк, он осмотрел архивы друйской ратуши, монастыря ксендзов-бернардинцев, друйской Богоявленской церкви, а также несколько фамильных архивов (маршалка Мирского в Каменополье, Волосовского в Белиоцах и др.), в которых скопировал несколько документов. После возвращения в Полоцк Сыщанко отправился к почетному смотрителю училищ Полоцкого повета Щиту, чтобы «пересмотреть запечатанный у него архив и притом, ежели подлинно правда, что в нем находится старинный план того пути, которым Витовт шел в Россию», снять с него копию. Наконец, в апреле 1825 г. Сыщанко предпринял третью двухнедельную поездку для осмотра архивов Лепельского повета [85]85
  Там же, д. 48 доп., л. 3–3 об., 6, 14, 50–55, 73, 80–81, 114; ГБЛ, ф. 255, карт. 18, д. 34, л. 31–31 об.


[Закрыть].

Еще в июне 1824 г. членам кружка стало известно от Дорошкевича о «древних времен документах» местных магдебургских городских и земских судов, перевезенных во время последней русско-польской войны в Смоленск, Витебск и Великие Луки. Тогда Румянцев не решился организовать разыскания (всего за месяц до этого закончились неудачей поиски в мстиславских архивах), ибо, по его признанию, «уже не раз обманут был подобными разглашениями, которые при посылке от меня на место, оказывались несправедливыми». Однако результаты обследований Дорошкевича и Сыщанко поколебали его скептицизм. Получив разрешение на осмотр архивов Витебской губернии, Дорошкевич и Сыщанко в августе 1825 г. побывали в витебских магистратском и поветовом архивах, где обнаружили и скопировали дело об убийстве епископа Иосафата Кунцевича 1623 г… жестокими мерами насаждавшего церковную унию в Белоруссии, и другие столь же интересные документы.

От приора местного доминиканского монастыря ксендза Бугена Дорошкевич узнал о хранящемся в местечке Доречино Гродненской губернии огромном архиве князей Сапег с документами «от 900-го года по рождении Христа на латинском, греческом, немецком, славянском и польском языках». Из-за последовавшей вскоре смерти Румянцева дело дальше сбора более подробных сведений об этом архиве не пошло. Однако не исключено, что в августе 1825 г. члены кружка смогли получить от библиотекаря владельцев архива четыре грамоты великого князя Свидригайло, копии документов псковского посольства 1450 г. к польскому королю и копии мирных договоров Пскова, Новгорода и других городов с Польшей [86]86
  ЦГАДА, ф 17, д. 48 доп., л. 8–8 об., 9, 26–26 об., 27, 33; д. 61 доп., л. 70–70 об.


[Закрыть].

Около 1824 г. Румянцев получил согласие волынского епископа Стефана организовать обследование хранилищ его епархии. Впоследствии от него были получены и несколько копий исторических документов. Вместе с тем Стефан сообщал, что, «хотя в архивах здешних, большей частью от православия отобранных монастырей, и имеются самые важные древние памятники, но как в числе оных многие служат в пользу благочестивого духовенства, то и стараются… всячески скрывать их пред православными» [87]87
  Там же, ф. 18, д. 17 доп., л. 5–5 об.


[Закрыть].

Одновременно со Стефаном в районе Полтавы «разведывал в здешних во всех монастырях, нет ли русских на пергамене писанных рукописей, какого времени, содержания и прочего», чиновник В. М. Москаленко. Первоначально его разыскания не были обнадеживающими, но затем он узнал о существовании в местечке Решетиловке у наследников помещика В. С. Попова огромной библиотеки. Осмотрев ее, Москаленко сообщил Румянцеву, что здесь «есть древние книги и рукописи на пергамене в числе 20 тысяч разных книг, из коих некоторые достались ему от светлейшего князя Потемкина» [88]88
  Там же, ф. 11, д. 33. л. 23–23 об.


[Закрыть].

Нанятые Румянцевым служащий канцелярии полтавского губернатора Д. В. Блаватский и несколько писцов в апреле 1825 г. по договоренности с владельцами библиотеки приступили к ее разбору и описанию. К концу 1825 г. они описали 93 рукописи.

Параллельно с описанием библиотеки Попова Блаватский от имени Румянцева вел переговоры с местным духовным начальством о приобретении рукописей из полтавских церковных хранилищ [89]89
  Там же, д. 114 л. 148; ф. 17, д. 33 доп., л. 31–31 об.; ГБЛ, ф. 255, карт. 15, д. 6.


[Закрыть].

По самым приблизительным подсчетам, члены кружка осмотрели свыше 130 государственных, церковных (включая монастырские), частных архивов, библиотек, коллекций. Впервые в истории русской исторической науки было проведено столь широкое обследование хранилищ страны, имевшее четко выраженные научные задачи и изобиловавшее рядом замечательных открытий письменных памятников. Несколько тысяч копий документов поступили в собрание Румянцева, в Московский архив Коллегии иностранных дел, были включены в исследования и публикации членов кружка.

В собрании Румянцева, хранящемся ныне в Отделе рукописей библиотеки имени В. И. Ленина в Москве, еще большее место по сравнению с копиями документов занимают оригинальные рукописи. В основном это рукописные книги XII–XVIII вв. Они оказались здесь в результате иного вида археографической деятельности кружка – изъятия памятников из непосредственной «среды» их бытования.

В конце XVIII – начале XIX в. в кругу обычного чтения рукописная книга постепенно вытесняется печатной, одновременно становясь предметом коллекционирования и объектом научного изучения. В это время коллекционирование оригинальных рукописей получает в России широкое распространение, особенно в среде высокопоставленных чиновников, аристократов и ученых. Наиболее крупными из таких коллекций стали собрания А. И. Мусина-Пушкина, Ф. А. Толстого, Ф. Г. Баузе.

Известна самая ранняя из сохранившихся описей библиотеки Румянцева (возможно, только ее русско-славянской части), относящаяся к 1814 г. Согласно ей, все книги графа распределялись по четырем шкафам по следующим разделам: русская история (77 названий), путешествия, иностранная история, законы (122 названия), хозяйственная, военная, религиозная литература, книги по навигации (125 названий), художественная литература (74 названия). Отражая в общем гуманитарные интересы владельца библиотеки, этот каталог интересен кратким перечислением 33 «рукописных предметов или манускриптов». Такое количество рукописей было обычным для библиотеки сановника тех лет. У многих представителей знати их было даже гораздо больше. Сколько-нибудь целенаправленным сбором оригинальных рукописей граф в это время еще не занимался.

Начало комплектования ими собрания относится к 1815–1816 гг., а наиболее интенсивное пополнение приходится на последние пять лет деятельности кружка. В приобретении оригинальных рукописей отчетливо прослеживаются постепенно расширявшиеся интересы и самого Румянцева и его сотрудников. От случайных покупок «раритетов» (пергаменных рукописей, рукописей, оригинальных по своему содержанию, художественным особенностям, с приписками или владельческими записями исторических лиц) члены кружка со временем перешли к систематическому разысканию и приобретению более разнообразного круга рукописных памятников. Сам граф, сохраняя всегда особое и вполне понятное для коллекционера и библиофила пристрастие к «раритетам» и постоянно ориентируя своих сотрудников на разыскания прежде всего их, пришел к такому, без сомнения, более верному пониманию в тех условиях коллекционирования в первую очередь под влиянием Калайдовича и Малиновского. С 1822 г. граф целиком положился на своих компетентных сотрудников в приобретении рукописей, по крайней мере, в Москве, разрешив Малиновскому и Калайдовичу покупать их на сумму до 200 рублей без его предварительного согласия. Для комплектования собрания это имело огромное значение.

В последние годы деятельности кружка Румянцев обратил внимание и на целые, уже сложившиеся коллекции современников. В 1819 г. через Сальватори и Берха он пытался приобрести в г. Кургане библиотеку, оставшуюся после смерти местного лекаря, где находились и рукописи, а в 1823 г. при посредничестве Востокова – большую коллекцию петербургского собирателя А. И. Сулакадзева. Граф заинтересовался коллекциями украинского историка Г. А. Полетики, историка Китая Н. Я. Бичурина. Длительные переговоры вел он через Калайдовича с владельцем, пожалуй, самой крупной в России коллекции рукописных книг, графом Ф. А. Толстым. Для приобретения коллекции Румянцев был готов пожертвовать одной из своих подмосковных дач. Можно только сожалеть, что эти, как и многие другие, попытки приобретения оказались незавершенными в связи со смертью Румянцева: по иронии судьбы коллекции А. И. Сулакадзева, Г. А. Полетики, М. Н. Мясникова, частично Ф. А. Толстого в дальнейшем распылились, а многие рукописи из них погибли.

Уже одно из первых поступлений в собрание Румянцева оказалось уникальным. В 1815 г. через И. И. Нестеровича он получил согласие А. Ф. Якубовича, владельца и первого издателя замечательного памятника русского фольклора Сборника Кирши Данилова, на его приобретение и повторное издание. В сентябре 1816 г. рукопись Сборника, очевидно, вместе с еще четырьмя другими была передана писателем А. П. Степановым Калайдовичу, который и занялся его подготовкой к печати [90]90
  ГПБ, ф. 328, д. 18, л. 56–56 об.; д. 19, л. 19–19 об.; д. 444, л. 1–2.


[Закрыть].

Москва, Гомель, Ржев-Владимиров, Зарайск, Макарьевская ярмарка оказались в 10-х – 20-х годах XIX в. основными центрами поступления в коллекцию Румянцева оригинальных рукописей. В это время основная масса рукописных книг находилась в среде низшего и среднего слоев русского общества. Вместе с тем к ним повысился интерес как к предмету собирания у высшего привилегированного класса. Рукописные книги наряду со старопечатными стали ценным товаром, выгодная продажа которого приносила немалую прибыль. На новую рыночную конъюнктуру живо отреагировало прежде всего купечество, оказавшись основным поставщиком рукописных книг, своеобразным посредником – скупщиком между собирателями и широким слоем владельцев. Строев замечал, что «с тех пор, как вельможи и частные любители древностей стали покупать рукописи, монеты и прочее, ценность сих вещей весьма возвысилась, и московские торговцы, приобретая их часто из третьих и более рук, помышляют о барыше неимоверном» [91]91
  Барсуков Н.Указ. соч., с. 73.


[Закрыть]. В Москве, например, рукопись продавалась по цене, иногда значительно превышающей ту, за которую она приобреталась где-нибудь в провинции.

Разница в ценах на рукописные и старопечатные книги в центрах собирательства и провинции отразила стихийное регулирование удовлетворения потребностей в чтении. Читатели на периферии, если бы там существовали, например, московские цены на рукописные книги, равные иногда целому состоянию (Румянцев иногда платил за рукопись до 1000 рублей, а однажды за Кормчую, принадлежавшую патриарху Никону, отпустил на волю сына своего крестьянина – владельца ее), были бы просто не в состоянии их покупать. Эта разница в ценах приводила к появлению предприимчивых купцов-перекупщиков, о которых писал Строев, стимулировала их собственные полупрофессиональные археографические разыскания. Не случайно многие тогдашние купеческие коллекции (К. И. Аверина, Д. В. Пискарева, И. И. Царского, А. С. Шульгина и других) постоянно меняли свой состав; имевшиеся в них рукописи являлись выгодным способом помещения капитала. Большая часть таких купцов-коллекционеров преследовала цель максимального получения прибыли от перепродажи собранных ими памятников.

Среди этих купцов-собирателей были и подлинные энтузиасты и знатоки. География их разысканий и результаты нередко оказывались значительными. Зарайский купец Аверин регулярно ездил на Макарьевскую ярмарку, где торговля древностями была особенно оживленной. В 1820 г. здесь старых книг, рукописей и вещей было продано на 475 тысяч рублей – пять процентов суммы, вырученной от продажи мехов. Московские коллекционеры, и прежде всего Н. П. Румянцев, всегда с нетерпением ожидали приезда из Ростова, Молдавии и других мест купца Пискарева. В 1823 г. Румянцев даже предупреждал Малиновского «стеречь его возвращения, дабы он не успел кому-либо сказать или продать» привезенные рукописи. Тот же Пискарев после одной из таких поездок в 1820 г. предложил Румянцеву 20 рукописей и старопечатных книг на сумму около 3 тысяч рублей.

Поступления оригинальных рукописей из купеческих собраний и составили наиболее значительную часть коллекции Румянцева. Среди них – приобретения от A. С. Шульгина, К. И. Аверина, С. Д. Крупенникова, B. М. Пискарева, Д. И. Грачева, И. П. Денисова, C. Ф. Карташова, Н. А. Мильгунова и других. Часто по поручению Румянцева Калайдович и Малиновский заглядывали в книжную лавку И. Ф. Ферапонтова, находившуюся на Спасском мосту в Московском Кремле и являвшуюся вместе с ее владельцем, известным букинистом, одной из достопримечательностей города. Нередко московский дом Румянцева посещала «книжная торговка» Иванова, у которой покупались рукописи из «больших связок».

Интерес к рукописной книге как предмету собирания, особенно в Москве, не только повышал на них цены, но нередко приводил к острой конкуренции среди коллекционеров. Тот же Пискарев ловко пользовался этим, поочередно предлагая памятники то Толстому, то Румянцеву. Чтобы заинтересовать продавцов, Румянцев часто приобретал «неважные», по его убеждению, рукописи.

В последние годы своей деятельности члены кружка все чаще стали прибегать к самостоятельным разысканиям оригинальных рукописей в провинции. Сам граф не раз бывал на Макарьевской и Роменской ярмарках, скупал рукописи во время своих путешествий по стране. Весьма результативной оказалась, например, поездка Румянцева вместе с Калайдовичем летом 1822 г. в Микулино городище и Ржев-Владимиров. За два дня у местных жителей им удалось приобрести 8 рукописных книг XV–XVIII вв.: хронограф, летопись, интересные жития святых и т. д. В 1825 г. Калайдович, посетив старообрядческие центры Подмосковья, купил для Румянцева 13 рукописей, среди которых было несколько пергаменных [92]92
  ЦГАДА, ф. 17, д. 50 доп., л. 201–201 об.


[Закрыть].

Фактически везде, где сотрудники Румянцева вели архивные разыскания, они старались покупать и рукописные книги. К этому был привлечен широкий круг лиц в Вильно (К. Незабитаускас), Нежине (Я. И. Говоров, И. С. Орлай), Олонце, Архангельске, Устюге, Вологде (Я. И. Говоров), Тобольске (А. М. Тургенев), Одессе (С. Могилевский, П. Н. Пизани), Николаеве (В. Румянцев), Старице (С. П. Соковнин), Полтаве и Переяславле (Я. И. Благодаров). «Моя страсть к приобретению древних книг, – писал в 1823 г. Румянцев Лобойко, – понудила меня посылать даже в Браилов на Дунай». Отсюда ему был доставлен пергаменный Октоих [93]93
  ГБЛ, ф. 255, карт. 14, д. 19, л. 13–13 об. Рукопись см.: там же, ф. 256, д. 287–288.


[Закрыть]. Во Владимире Волынском граф с помощью своих сотрудников «гонялся» за списком Кормчей, как оказалось, сгоревшим в 1821–1822 гг. в Островской консистории. На Украине по поручению Румянцева разыскивали выкопанный из земли горшок с древними восточными текстами. По совету Калайдовича Румянцев всерьез подумывал об организации поездки в Галицию, Молдавию и Болгарию с целью приобретения рукописных и старопечатных книг.

Далеко не всегда такие поиски оказывались успешными. Лица, которым граф поручал разыскания, нередко проводили их без особого энтузиазма, пользовались непроверенными слухами и т. д. Очень характерно в этом смысле признание Румянцева своему бывшему подчиненному по министерству иностранных дел Пизани, имевшему от графа поручение скупать рукописные книги в Одессе. «Получив на днях доказательства, что в Одессе выходцы из Молдавии и даже греки, покинувшие Царьград, продают рукописи, – писал он, – признаюсь я, что много опечалился, увидя, что мои неоднократные о том домогательства у разных особ не были уважены и продажами таковыми я не воспользовался, как того желал» [94]94
  ЦГАДА, ф. 11, д. 84 доп., л. 117.


[Закрыть]. Сам Пизани более ответственно отнесся к поручению графа: через него Румянцев приобрел, по крайней мере, две древние рукописи.

Рис. Реестр рукописных книг, приобретенных во Ржеве-Владимирове во время путешествия К. Ф. Калайдовича и Н. П. Румянцева (1822 г.)

Еще одним источником пополнения коллекции кружка рукописными книгами стали монастырские, церковные и даже государственные хранилища. Румянцев запрещал своим сотрудникам прибегать к способу, практиковавшемуся его современником-коллекционером Мусиным-Пушкиным, – изъятию памятников неофициальным путем, даже тогда, когда предоставлялись такие возможности. Граф придерживался в этом смысле твердых этических норм. Кроме того, случай с Мусиным-Пушкиным, которого незадолго до этого Синод обвинил в незаконном присвоении монастырских рукописей, был еще свеж в памяти современников. Вот почему, например, догадываясь о нелегальном приобретении Строевым из Иосифо-Волоколамского монастыря Судебника 1497 г., он отказался принять его в качестве дара в свое собрание, как предлагал тот, а Калестинову за подобное предложение даже сделал через Берха строгое внушение.

Поступления оригинальных рукописей из таких хранилищ происходили официальным путем через местное гражданское и духовное начальство за денежные и другие виды пожертвований. Таким способом были приобретены рукописи из московского Покровского монастыря, монастыря близ местечка Вербилово под Полтавой, Старицкого, Слуцкого монастырей, из Полтавской духовной семинарии, витебской Благовещенской церкви и др. [95]95
  Среди рукописей, приобретенных из этих хранилищ см.: ГБЛ, ф. 256, д. 277, 365, 434.


[Закрыть]

Около полутысячи оригинальных рукописей составляли собрание Румянцева. Трудно представить, какая судьба ожидала все эти памятники, но совершенно ясно, что для многих из них она не была бы счастливой. К этому же следует добавить и еще одно важное обстоятельство: сам подбор оригинальных рукописей в собрании оказался очень удачным. Коллекция представляет собой гармоничное сочетание исторических, лингвистических, литературных, художественных памятников русской и славянской книжности XII–XVIII вв., многие из которых оказались в древнейших из сохранившихся списков. В подобном подборе рукописных книг решающую роль сыграли Востоков, Григорович, Калайдович, Строев, Малиновский и другие сотрудники Румянцева, не только разыскивавшие и покупавшие их, но и дававшие им всестороннюю научную оценку.

Уже в петровское время в России происходил перелом в отношении к вещественным памятникам прошлого: осуществлялись первые археологические раскопки, появлялись собрания древних предметов, монет, предпринимались их регистрация и описание [96]96
  Разгон А. М.Охрана исторических памятников в России: XVIII – первая половина XIX в. – В кн.: Очерки истории музейного дела в СССР. М., 1971, вып. 7, с. 292–308.


[Закрыть]. Историки XVIII в. не раз использовали археологические памятники для подтверждения своих исторических заключений, но прошло еще немало времени, прежде чем все такие материалы были признаны полноправными историческими источниками, по отношению к которым стали применяться специальные методы изучения. Историко-источниковедческое и даже искусствоведческое отношение к вещественным памятникам пробивало себе дорогу сквозь понимание их исключительно как драгоценностей, редкостей, имевших немалую денежную стоимость. Золотые вещи, находимые в Сибири, классические древности недавно присоединенного Причерноморья долгое время заслоняли древнерусские археологические и вещественные источники.

И вдруг роем посыпавшиеся в конце XVIII – начале XIX в. находки. Да какие! Мусин-Пушкин приобретает древнерусскую монету – сребреник князя Ярослава, найденный среди церковных привесок на иконе в Киеве; в коллекцию собирателя Буше попадает еще одна древнерусская монета – златник Владимира, затем становятся известны другие экземпляры этих монет. Проносится слух о находке в крепостных стенах Серпухова «кожаных денег», глухие сведения о существовании которых в Древней Руси были известны из письменных источников. Под Черниговом выкапывают великолепно изготовленный золотой амулет с русской надписью, а в районе Рязани – целый клад золотых вещей. Открываются курганы, камни с надписями, кресты, фундаменты древних строений. Предприимчивые торговцы привозят на ярмарки из разных мест целые мешки монет – русских, татарских, византийских.

Попытки осмысления этих находок все чаще давали возможность объяснять многие неясные вопросы древнерусской истории. «Появление черниговской золотой вещи, – писал Калайдович, – произвело сильное влияние на умы наших археологов. Знак благоприятный! Любовь к исследованиям сего рода, столь давно знакомая просвещенным иностранцам, и благородна и похвальна! На усилия наших почтенных ученых мы смотрим с должным уважением и из самих ошибок извлекаем соответствующую пользу» [97]97
  ГПБ, ф. 328, д. 100, л. 4.


[Закрыть].

В начале XIX в. польский историк З. Я. Доленга-Ходаковский, живший в России, призывая к изучению дохристианской истории славян, заявил о необходимости расширения традиционного круга памятников за счет археологического материала, данных топонимики, фольклора, языка и других источников. «Сбережем, – писал он в 1818 г., – случайные, но довольно нередкие открытия, какие делаются в земле, – эти разные небольшие статуэтки, изображения, металлические орудия, посуду, горшки с пеплом. Сосчитаем и точно измерим все большие могилы… Охраним от уничтожения надписи, начертанные на подземных скалах… Снимем планы с местностей пользующихся давней известностью. Узнаем все названия, какие деревенский люд или его лекарки в разных краях дают растениям, соберем сколько возможно песни и старые гербы. Опишем главнейшие обряды» [98]98
  Цит. по кн.: Пыпин А. Н.История русской этнографии. СПб., 1891, т. III, с. 76.


[Закрыть].

Фейерверк планов и энтузиазм, с которыми выступил Доленга-Ходаковский, встретили горячую поддержку в рядах сотрудников Румянцева. Предложенная им программа археологических, этнографических и фольклорных разысканий в ходе специальной экспедиции, серьезно заинтересовала и графа, но «в возбуждении охоты канцлера», как выразился Евгений Болховитинов, на финансирование ее осуществления Доленга-Ходаковский не преуспел. Причиной этого явилось, скорее всего, недоверие Румянцева не к замыслу польского археолога, а к авторитету его исполнителя, несправедливо считавшегося многими современниками смешным чудаком. К тому же, после того как Доленга-Ходаковский на средства, выделенные русским правительством, все-таки приступил к осуществлению своего плана, выяснилось, что, например, Калайдович и Кеппен, мнениями которых граф дорожил, не согласны с некоторыми гипотезами польского ученого.

Речь шла об отношении к так называемым городищам – остаткам древних укрепленных поселений или городов. Доленга-Ходаковский считал эти археологические памятники, повсеместно встречающиеся в России и других странах, местами славянского языческого культа. По его мнению, составив карту городищ, можно было установить территорию расселения славян в дохристианское время. Взгляды Доленги-Ходаковского получили широкую известность в России и вызвали большой интерес к городищам. Регистрацией, описанием и даже раскопками их занялись и члены кружка: Калайдович – в Подмосковье, Рязанской и Владимирской губерниях, Кеппен – во время своего путешествия по славянским странам, а Румянцев через Арцыбашева и местную администрацию – в Казанской, Смоленской, Гомельской, Витебской и других губерниях. В результате к 1822 г. кружок имел в своем распоряжении сведения о нескольких десятках этих памятников. Обобщил эти данные в своей книге о рязанских древностях Калайдович [99]99
  Калайдович К.Письма к Алексею Федоровичу Малиновскому об археологических исследованиях в Рязанской губернии, с рисунками найденных там в 1822 году древностей. М, 1823.


[Закрыть].

Возражая Доленге-Ходаковскому, Калайдович отмечал, что установить какую-либо закономерность в характере городищ трудно: они разной величины, вида, древности. Оспорил он и назначение городищ, видя в них прежде всего места древних поселений, а не языческого культа. Гипотеза Доленги-Ходаковского при всей своей оригинальности не находит обоснования археологическими данными – таким был основной вывод книги Калайдовича.

Книга К. Ф. Калайдовича, вышедшая в тяжелый для Доленги-Ходаковского период жизни (правительство только что прекратило финансирование его грандиозного плана археологического и этнографического обследования России), вызвала возражения со стороны польского исследователя. Лишь намного позже его гипотеза нашла частичное подтверждение.

Замысел Доленги-Ходаковского предусматривал первоочередное изучение в археологическом и этнографическом отношениях территории славянских народов. Планы же членов кружка носили более широкий характер. Их интересовали наряду со славянскими древностями и традиционно изучавшиеся еще с XVIII в. античные и сибирские древности. Обращали они внимание и на археологические памятники азиатских народов, вошедших в состав Российской империи.

Болховитинов и Берлинский стали участниками первых раскопок фундамента по всей площади киевской Десятинной церкви, в результате которых были обнаружены остатки древних фресок. Описание раскопок здесь, а также в Вышегородской и Ирининской церквах вместе с рисунками найденных предметов посылались Румянцеву [100]100
  Семейкин Н.Указ. соч., с. 217: Переписка Евгения с Н. П. Румянцевым, вып. 3, с. 107, 118–119.


[Закрыть].

Раскопки в Новгороде-Северском, осуществленные Лобойко, привели к открытию камней с записями о построении в 1086 г. Николаевской церкви и в XII в. – церкви Спасского монастыря. Лобойко после переезда в Вильно провел обследование так называемых рыцарских могил, встречающихся в Самогитии. Анализируя находимые в них предметы, он поставил вопрос о сходстве самогитских захоронений с захоронениями, встречающимися в скандинавских странах и относящимися к дописьменным временам [101]101
  ЦГАДА, ф. 17, д. 61 доп., л. 12, 33–34.


[Закрыть].

Причерноморье – «неисчерпаемое дно самых редких древностей», по выражению Румянцева, также стало одним из районов археологических разысканий кружка. Раскопки местных курганов возглавил здесь директор керченской таможни П. Дюбрюкс. Энтузиаст-археолог, он вел их вначале на свои средства, а затем, как утверждают его биографы, получал на это от Румянцева по тысяче рублей в год. Выдающееся значение приобрели разыскания Дюбрюкса на горе Митридат, где были найдены остатки древних захоронений. Для того чтобы продолжить раскопки в этом районе, Румянцев предложил генерал-губернатору Новороссии и Бессарабии графу А. Ф. Ланжерону продать ему часть побережья у горы Митридата и Золотой горы [102]102
  Об археологических изысканиях и открытиях в Южной России, предшествующих учреждению Одесского общества истории и древностей. – Записки Одесского общества истории и древностей, 1874, т. 14, с. 36; Древности Боспора Киммерийского, хранящиеся в императорском Эрмитаже. СПб., 1854, с. LXXXVIII.


[Закрыть].

Сам Румянцев не раз с помощью местной администрации и краеведов производил раскопки курганов и осмотр древних памятников в районе Кавказских Минеральных вод. Это были одни из первых археологических обследований Кавказа.

Еще в XVIII в. историк П. И. Рычков, обратив внимание на древние укрепления в районе Чердыни и в верховьях реки Камы, соотнес их с остатками сказочной страны Биармии, известной из скандинавских саг и русских преданий. С тех пор одни исследователи полагали, что Биармия – это Пермь Великая, а другие связывали расположение этой страны с берегами Белого моря. В 1818–1820 гг. по просьбе Румянцева в районе Чердыни и в верховьях Камы провел разыскания Берх. Их результаты серьезно подорвали гипотезу Рычкова и его последователей. С помощью местных жителей Берх раскопал Урольское, Искорское и Чердынское городища, обнаружив лишь остатки плавильного производства. Здесь же он разыскал крест, поставленный учениками деятеля русской православной церкви и автора алфавита для языка коми Стефана Пермского, и приобрел для графа несколько старинных предметов. По просьбе Румянцева Берх не раз собирал местных жителей, которые исполняли для него старинные песни, рассказывали предания и сказки. Он внимательно сравнивал все услышанное от них с записями Кирши Данилова, специально присланными Румянцевым [103]103
  Берх В.Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей. СПб., 1821.


[Закрыть].