Текст книги "История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х – начало 1990-х годов: хрестоматия"

Автор книги: Владимир Перхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

__________________________________

Тут можно поставить вопрос. Повинен ли в происшедшем срыве «либерального курса» сам Сталин, «как человек совершенно лишенный творческого воображения», который «никак не может выйти из рамок своего собственного прошлого» (Брингольф)? Или это самое проклятое страшное прошлое наложило на Сталина такое клеймо отвращения и ненависти, что задача смягчить режим и примирить власть со страной оказалась выше его сил. Может быть, Сталин отдался в руки Ежова только потому, что убедился, что новую политику могут вести только новые люди и что руками старой власти он не совладает с духом свободы, если только хоть на йоту ослабит сковывающие его узы.

Я не берусь отвечать здесь на эти вопросы. Да не так уж и существенно сейчас, какие личные настроения и интересы, вожделения или страхи заставили Сталина взорвать свою собственную конституцию и предстать перед мировым общественным мнением в качестве невиданного еще в летописи международных скандалов политического, как бы это помягче сказать, фокусника, и престидижитатора.

Впрочем, мне все-таки кажется, что Сталин разыграл свой конституционный трагический фарс для самого себя неожиданно. Уж очень этот выборный фокус-покус был сделан наспех, неумело и неловко.

Вспомним немножко ход событий. 1-го марта 1936 года Сталин по собственному почину, когда никто его за язык не тянул, сочинил перед американским журналистом Рой Говардом целую поэму демократического конституционного блаженства, которое через несколько месяцев наступит в СССР. «В вашем вопросе, – говорил Сталин американцу, – сквозит мысль, что социалистическое общество отрицает свободу. Это неверно. Это общество мы построили не для ущемления личной свободы, а для того, чтобы человеческая личность чувствовала себя действительно свободной. Мы построили его ради действительной личной свободы, свободы без кавычек».

Американец растроган. Он уже поверил в мирное сосуществование двух великих демократий – американской и… советской. Только его, привыкшего к старым демократическим порядкам, смущает однопартийная система. И он задает Сталину сейчас очень злободневно звучащий вопрос. – В какой же мере новая избирательная система «может изменить положение в СССР, поскольку на выборах по-прежнему будет выступать только одна партия?» – Сталин и тут не растерялся: – «Вас смущает, что на этих выборах будет выступать только одна партия? Вы не видите, какая может быть в этих условиях избирательная борьба? Очевидно, избирательные списки на выборах будет выставлять не только коммунистическая пария, но и всевозможные общественные беспартийные организации. А таких у нас сотни».

И дальше уже Сталин прямо засветился весь демократическим энтузиазмом.

«Почему выборы будто тайные? А потому, что мы хотим дать советским людям полную свободу голосовать за тех, кого они хотят избрать, кому они доверяют обеспечение своих интересов… Вам кажется, что не будет избирательной борьбы? Но она будет, и я предвижу весьма оживленную избирательную борьбу. У нас немало учреждений, которые работают плохо. Построил ты или не построил хорошую школу? Улучшил ли ты жилищные условия? Не бюрократ ли ты? и т. д. Таковы будут критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. Да, избирательная борьба будет оживленной… Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти»[8]8
  И. Сталин: Беседа с г-ном Рой Говардом. Партиздат ЦК ВКП. Март,
  1937.


[Закрыть].

Хлесткая демократическая беседа с иностранным журналистом еще ни к чему кремлевских владык не обязывает. Но ведь эта беседа, особо изданная, усиленно распространялась в десятках тысяч экземпляров вплоть до самых выборов по всему СССР. Но ведь десятки тысяч особых инструкторов из юных «энтузиастов конституции» были пущены по всем колхозам и фабрикам, по всем учебным заведениям и канцеляриям, по всем частным квартирам и деревенским избам. Все они усиленно истолковывали населению новые права, доказывали преимущества сталинских избирательных порядков и над бывшими российскими и над… американскими. Давая издевательски-ироническое описание сталинских выборов, корреспондент «Дейли Телеграф» думает, что эта слишком цинично поставленная комедия может обмануть «только темных русских мужиков». Английский журналист, видимо, не знает, что русские крестьяне испокон веку привыкли выбирать у себя на мирских сходах, участвовали несколько десятилетий в земских выборах, выбирали с великим прилежанием своих, действительно излюбленных, людей в первую и вторую Государственные Думы; пытались проводить, а иногда и проводили, своих людей в последующие «столыпинские» Думы, в 1917 году много раз совсем свободно выбирали себе и земских гласных и депутатов в крестьянские Советы и в Учредительное Собрание.

Я думаю, никто так больно не пережил новый, жесточайший сталинский обман и никто так не озлобился на него за это, как «русский темный мужик».

Но сейчас я пишу не о настроениях населения, а о конституционных намерениях власти. Конечно, от большевиков всего можно ждать, но трудно, все-таки, предположить, что Сталин сознательно сам себе вредитель (бессознательно он, несомненно, является таковым).

Трудно, почти невозможно нормальному человеку допустить мысль, что многотысячная пропаганда «новых политических прав» населения и избирательных возможностей велась с нарочитой целью впоследствии доказать, что никаких таких прав и возможностей не имеется, что при диктатуре всякая конституция есть только грубый обман и сплошное надувательство. Очевидно, сводки агентурных наблюдений за избирателями убедили Кремль, что в порядке действительно свободных выборов (даже в строгих рамках новой конституции, т. е. с избирательной борьбой только вокруг однопартийных и выставленных находящимися под правительственным контролем организациями кандидатов) не только невозможна никакая демонстрация единения власти с народом и партии с беспартийными, но и немыслимо провести в Верховный Совет достаточное количество своих верных людей.

Разрешить, как то категорически обещал Сталин, «оживленную избирательную борьбу», допустить даже вычеркивание казенных кандидатов – значило для диктатуры, как признал это и корреспондент «Temps» – «пуститься в опасный путь» в обстановке нынешнего «внутреннего и внешнего кризиса».

____________________________________

Так «конституционная» карта Сталина была бита жизнью. Он хотел дать населению «хлыст» выборов, чтобы очистить свою администрацию от совершенно разложившихся и слишком ненавистных населению чиновников, но сам, со всем своим кремлевским аппаратом, оказался под хлыстом народной ненависти.

Иного выхода не было. В начале Октября, на секретном заседании Пленума ЦК Большевистской Партии, было решено устроить комедию выборов, т. е. провести на места депутатов в Верховный Совет особо отобранных и без лести преданных Сталину высших бюрократов, администраторов, чекистов и т. д.

Сделано все это было в порядке секретных циркуляров, – легко и просто. Тут централизированная машина террора и всяческого принуждения еще раз оказалась на высоте. Сначала, вопреки конституции, запретили партийным комитетам выставлять на местах своих партийных кандидатов. Партия должна, мол, идти в ногу с беспартийным населением и отнюдь на выборах от него не отрываться. Беспартийным организациям (кооперативам, профсоюзам и т. д.) тоже воспретили выставлять своих кандидатов.

Выдвигать излюбленных людей стали беспартийные собрания в колхозах, на фабриках и т. д. Тут мимоходом отменили и тайну выборов.

Окончательные кандидаты в члены Верховного Совета от окружных беспартийных собраний всюду утверждались по старому советскому классическому способу: открытым поднятием рук и в присутствии всего местного чекистского начальства. На классический вопрос, кто против – ни одна рука не подымалась. Единодушие было удивительное.

Всю избирательную кампанию в округах проводили «особо доверенные» от избирательных окружных собраний, в действительности это были особо доверенные сталинские чиновники, все время находящиеся еще кроме того под строжайшим надзором местных комитетчиков и ежовцев.

После того, как в каждом избирательном округе был назначен один кандидат, осталось доделать сущие пустяки: заранее обезвредить вычеркивателей и обеспечить массовое участие в выборах советских обывателей, у которых к выборам, естественно, иссяк всякий интерес.

Избирательные записки с вычеркнутым именем единственного кандидата заранее были объявлены действительными, ибо всякие чернильные или карандашные помарки на печатном бюллетене были признаны случайными погрешностями «неграмотных избирателей». Массовое же участие в унизительной комедии выборов без выборов обеспечивалось объявлением всех уклонившихся «заведомыми врагами народа» и просмотром паспортов всех явившихся.

______________________

Внешне, официально, Сталин победил, сокрушительно победил. Он полный хозяин в своем собственном парламенте, в своей собственной личной партии, в своем собственном полицейском и военном аппарате.

Но что стоит такая всесокрушающая победа, купленная ценой издевательства над своей собственной, только что объявленной конституцией и нового, слишком откровенного обмана населения?

Она ничего не стоит, ибо эта внешняя победа является по существу поражением диктатуры и поражением на самом опасном для нее сейчас участке. Махнув рукой на примирение с народом и на либеральный курс, Кремль хотел воспользоваться игрой в выборы и в «демократический парламент» для укрепления своего авторитета в среде западной демократии и для устрашения заграничных «фашистских империалистов», подготовляющих совместными силами нападение на СССР.

Достиг Кремль как раз противоположного. Несомненно, никакие «вредители» и «агенты Гестапо» не могли бы нанести положению Сталина на Западе более жестокого удара, чем он сам нанес себе.

До декабрьских выборов расположенные к сталинской диктатуре по тем или иным соображениям западные круги старались объяснить и оправдать садические казни и расправы Сталина жестокой государственной необходимостью. Сталин-де, поддерживаемый огромным большинством советского населения, реформирует государство, понемногу освобождая его из плена ленино-троцких изуверских формул, возвращается на пути демократии. Защитники же старых большевистских порядков стараются сорвать сталинские реформы, не останавливаясь в этом злом деле ни перед какими кознями и преступлениями. Суровые расправы неизбежны, ибо на карту поставлено и внутреннее благополучие, и внешняя безопасность, боеспособность СССР.

После декабрьских выборов всем стало слишком ясно, что никакого огромного большинства, никакого вообще большинства населения за Сталиным не стоит. Всем стало ясно, что настроение Власти и интересы населения СССР совершенно несовместимы и что именно уничтожение свободных выборов есть главнейшее доказательство острого и все нарастающего внутреннего кризиса.

Особо рьяные, уже немногие защитники на Западе сталинской диктатуры, хватаются, как за соломинку, за внешнюю опасность, которая грозит России. Нельзя сейчас заниматься никакими внутренними реформами, ибо всякое ослабление власти сейчас в СССР, всякая внутренняя заминка, всегда возможная при коренной реформе системы управления, может приблизить сроки войны, толкнуть врагов России, – а они же враги и западных демократий, – на какую-нибудь опасную для всей Европы авантюру.

Собственно говоря, после отказа от плана реформ, на котором настаивали именно во имя обороны России уничтоженные генералы и многочисленные в армии их единомышленники, вся игра в выборы и вся последующая политика Сталина стремятся доказать внешнему миру, что «за силой Красной армии стоит несокрушимая сила сплоченной вокруг государства страны».

Когда-то китайцы, дабы устрашить врагов, несли впереди войск целый лес страшных, но бумажных чудовищ. Вероятно, и в те блаженные времена таких чудовищ никто не пугался. И теперь запугивать кого бы то ни было призраками несуществующего единения просто нелепо. Шапками, да еще подбрасываемыми вверх по приказу ГПУ в честь «обожаемого» Сталина, никого не запугаешь.

По существу, задача, которую ставит себе Кремль во имя собственного самосохранения, совершенно правильна и неотложна: техническую силу российской армии нужно опереть на несокрушимую мощь внутреннего патриотического единства. Однако, как еще раз и в последний раз доказал трагический фарс с «самой демократической конституцией из существующих в мире», такое единство в условиях террористической диктатуры недостижимо.

Н.А. БЕРДЯЕВ

Кризис интеллекта и миссия интеллигенции («Новый град». 1938. № 13)

«Новый град» (Париж, 1931–1939) – «Философский, религиозный и культурный обзор». Вышло 14 книг. Н.А. Бердяев опубликовал в журнале девять работ. Статья «Кризис интеллекта и миссия интеллигенции» показывает, что философский анализ проблем современности может быть актуален не только в момент его осуществления. Вопросы свободного духа и «господства масс», о «вторжении масс» в культуру, о «косвенном насилии», которому интеллектуалы подвергаются «через деньги» (гонорары, премии, гранты), обсуждаются и в наше время.

Положение в мире интеллекта и его представителей, интеллигенции[9]9
  Слово интеллигенция я здесь употребляю скорее в западном смысле intellectuals, чем в специфически русском смысле.


[Закрыть], делается все более и более тяжелым и угрожающим. Независимость мысли, свобода духовного творчества отрицаются могущественными движениями нашей эпохи. Современные поколения и их вожди не признают руководящего значения интеллекта и мысли. В этом век наш радикально отличается от века XIX и XVIII. Представители мысли, творцы духовной культуры должны выполнять заказы жизненного процесса, служить социальным интересам и воле к могуществу. Ставится вопрос о судьбе не интеллекта только, но и духа. Я не хочу сейчас вкладывать специально религиозный смысл в слово дух. Дух есть свобода, творческая активность, смысл, интеллект, ценность, качество и независимость, прежде всего независимость от внешнего мира, природного и социального. Духовное начало в человеке означает определяемость изнутри в отличие от того состава человеческой природы, который определяется извне. Как существо духовное человек есть существо активное, творческое, свободное. Духовная жизнь принципиально отличается от жизни общественной, она не детерминирована социальной средой, она имеет другие источники, она изнутри черпает свои духовные силы. Это соответствует евангельскому различению царства Божьего от царства Кесаря. Дух вкоренен в царстве Божьем, в этом его свобода, общество же, претендующее повелевать духом и требующее от него поклонения, есть царство Кесаря. Это есть вечный дуализм, который вполне преодолен может быть лишь конечным преображением мира. Этот дуализм и защищает свободу духа, свободу мысли, свободу творчества. Он противостоит всякому конформизму. Диктатура над духом невозможна, она означает удушение и истребление духа. Сейчас происходит восстание против духа, против качества духа, свободы духа со стороны воли к жизни, воли к могуществу, воли к организации, и это восстание сопровождается идеализацией инстинктов и интересов, которые поставлены выше ценностей.

Во все времена существовал в мире конфликт между качеством и количеством, между созерцанием и действием. Но конфликт этот достиг небывалой остроты в нашу эпоху. Чем это объясняется? Мы вступаем в эпоху активного вторжения и господства масс в историю. Такие эпохи уже бывали. Такова была эпоха цезаризма. Аристократизм греко-римской культуры был опрокинут. Господство масс обыкновенно создает диктатуры, выдвигает своих вождей, дает преобладание солдатчине, которая и ставила римских и византийских императоров. При этом обычно создается связанный социальный строй. Так было в эпоху Диоклетиана. Вся сложность нашей эпохи и вся трудность оценок в ней со стороны интеллигенции в том, что экономические требования масс совершенно справедливы и оправданны. Справедливы и оправданны также требования масс, чтобы цивилизация принадлежала и им. В отношении к этим задачам недопустимо равнодушие со стороны мыслителя, писателя, артиста. Социальная справедливость есть духовное начало. Но в первые стадии процесса вторжения масс неотразимо понижается принцип качества, опрокидывается аристократизм культуры, происходит посягательство на свободу творчества. Интеллект аристократичен, требует качества возвышения к совершенству. Свобода аристократична в противоположность распространенному мнению. Массы мало дорожат свободой. Вторжение масс со своими требованиями происходит в момент ослабления и падения древних религиозных верований, умаления духовности в мире. Массам, не приобщенным к благам и ценностям культуры, трудна культура в благородном смысле слова и сравнительно легка техника. Было замечено, что варвар и человек культурный одинаково могут пользоваться телефоном и военными орудиями истребления. Технические результаты науки нужны для организации жизни, для реализации воли к могуществу. Массы плохо понимают тот интеллектуальный иерархизм, в силу которого самое низшее в технических результатах знания зависит от самого высшего в бескорыстном знании. Побеждает принцип количества. До мировой войны мир был относительно устойчив, общества напоминали твердые тела. Против этого старого мира, в котором было много несправедливости и неправды, восставали, стремились к революции, но все же на нем базировались и им питались. Сейчас мир пришел в жидкое состояние, в обществах нет больше твердых тел, всякое органическое единство нарушено, и жизнь в этом мире становится все более и более трудной и необеспеченной. Массы молодежи требуют, во что бы то ни стало, быстрой организации обществ, единства хотя бы принудительного, чтобы не погибнуть в окончательной анархии. Современные диктатуры, деспотические тоталитарные режимы лишь обратная сторона анархического состояния мира. Так всегда бывает. Единство миросозерцания, которого требуют тоталитарные диктаториальные режимы, рождается не изнутри, не из единства глубоких верований, оно предписывается сверху и извне, декретируется государственной властью. При этом свобода мысли, свобода творчества совершенно отрицается. Интеллектуальное созерцание, бескорыстное знание и творчество представляется помехой для организации жизни, для достижения единства. Восстание силы жизни, нарастание воли к силе совсем не есть в нашу эпоху выражение творческого избытка жизни, оно есть порождение несчастья, порождение слабости. Вкус современной молодежи к насилию есть выражение духовной слабости. Акт насилия есть жест слабости. Сравнение нашей эпохи с средневековьем очень неблагоприятно для нее. Тогда было реальное единство, созданное глубокими верованиями, теперь его нет, его создают диктаторы ad Ьос. Поэтому свободы мысли в средние века было больше, чем в современных тоталитарных режимах. Вспомним, сколько было в средние века философских, богословских, мистических школ. Тогда существовал аристократизм интеллекта.

В эпоху глубоких социальных переустройств, когда старые общества рушатся, а новые еще не созданы, духовные ценности отступают на второй план и их творцы утесняются. Человек есть ущербное существо, которое с трудом вмещает полноту и живет реакциями. Революция психологически есть также реакция, она сопровождается сужением сознания, вытеснением многих творческих стремлений и ценностей. То, что в иерархии ценностей стоит выше всего, может казаться ненужным и даже вредным. Могут потребовать подчинения ценностей высшего порядка ценностям низшего порядка.

От духа могут потребовать, чтобы он был слугой материальных интересов и потребностей. Движения социально революционные могут оказаться духовно реакционными. Монизм в понимании исторического процесса не выдерживает критики. Никакие процессы не могут обойтись без услуг интеллекта. Но интеллект может быть обращен в простое средство для организующегося витального процесса. Дух рассматривается как эпифеномен. На этой почве происходит острый конфликт подлинного призвания служителей духа с требованиями, им предъявленными. Но вопрос о том, кто виноват, сложнее, чем обыкновенно думают. Есть вина, лежащая на культурной элите. Русская культурная элита виновата в катастрофе русской духовной культуры. Есть ужасный эгоизм культурной элиты, ее изоляция, ее презрение к жизненным нуждам человеческих масс. Индивидуализм intellectuels, который нарастал с эпохи Ренессанса, совсем не всегда означал защиту духовной независимости и свободы творчества. Он означал также нравственный и социальный индифферентизм, отсутствие сознания своей миссии. Идея служения высшей цели преображения жизни померкла в сознании творцов духовной культуры. Ошибочно противополагать свободу служению. Великие писатели и артисты имели это сознание служения. Подлинные intellectuels – представители духа, то есть свободы, смысла, ценности, качества, а не государства, не социального класса и социальных интересов. Представитель духа, творец духовной культуры имеет профетическую миссию. Профетизм существует не только в религиозной жизни. Древнееврейские пророки – прототипы профетизма, но он существует и в философии, в литературе, в искусстве, в социальной жизни. Этот профетический элемент был у Данте, Микель Анджело, Бетховена, Карлейля, Ницше, Ибсена, Кирке-гарда, Л. Толстого, Достоевского. Человек профетического типа слушает не голос, идущий извне, не голос общества и народа, а исключительно внутренний голос, голос Божий. Но он обращен к судьбе народа, общества, человечества. Пророк одинок, он находится в конфликте с коллективом, религиозным или социальным, он побивается камнями, он считается «врагом народа», но он социален, он говорит слово правды народу, обществу, он прозревает судьбы человечества. Быть может, более всего мы нуждаемся в пробуждении профетического духа. Это дух свободы и независимости, несогласия ни на какой конформизм и вместе с тем сознание служения сверхличной цели. Представитель духа не согласен определяться обществом и государством, он определяется изнутри.

Нужно решительно различать социальное призвание от социального заказа, выражения, употребляемого в советской России. Intelleotuel, мыслитель, писатель, артист имеет социальное призвание, он не может оставаться равнодушным к тому, что происходит в социальном мире. Все социальное глубоко связано, положительно или отрицательно, с духовным и отображает совершающееся в духовной действительности. Но Intelleotuels ни в коем случае не должны исполнять социального заказа, это было бы отречением от свободы духа. Социальное призвание идет изнутри, оно свободно, социальный же заказ идет извне, он означает принуждение. Правда, в искусствах пластических артисты всегда получали заказы от князей мира сего сделать тот или иной портрет, статую, украсить дворец. Но искусство их оставалось свободно, так как мало зависело от сюжета. Сейчас положение более трудно и для представителей пластических искусств, посягательства на них идут дальше. Но положение писателей всегда было иное. Писатели, по крайней мере более значительные писатели, имеют несчастье дорожить теми или иными идеями и верованиями. И это делает конфликты неизбежными. Intelleotuels принуждены бороться за свою свободу. Тоталитарное государство двояко действует на творцов духовной культуры. Оно или подкупает Intelleotuels, сулит им все блага, требует от них послушного исполнения социальных заказов, или преследует их и делает их мучениками. Ставится вечный вопрос о конформизме. Одни идут на конформизм: приспосабливаются, соглашаются на отказ от свободы мысли и творчества, другие от конформизма отказываются и попадают в очень тяжелое положение. Трудность вопроса в том, что независимость интеллекта, свобода духа не могут и не должны быть защищаемы через сохранение социальной несправедливости. В режиме либеральном Intelleotuels более свободны, они не подвергались прямому насилию (косвенному насилию через деньги они подвергаются), они могли лавировать, но режим этот был социально несправедливым, он связан с капитализмом, с господством классов богатых, обладающих всеми материальными орудиями. Несправедливость эта связана не с самими принципами свободы, а с недостатком свободы, с тем, что свобода была лживой, существовала не для всех, а лишь для немногих. Связать интеллектуальную и духовную свободу с защитой социальной несправедливости было бы роковой ошибкой. Это как раз и вызывает подозрительное отношение к интеллигенции со стороны социальных движений нашей эпохи, особенно со стороны марксистов. Если эти подозрения и обвинения часто бывают чудовищно несправедливы, иногда сознательно лживы, то повод для них все-таки существует, его дает эгоизм, изоляция, социальное равнодушие части культурной элиты, и даже значительной части. Между тем как борьба за свободу и антиконформизм Intelleotuels, творцов духовной культуры, должны быть связаны не с социальным равнодушием и потаканием социальной несправедливости, а со свободно выполняемым социальным призванием. Люди духа и интеллекта должны сознавать свою независимость и свободу, свою определяемость изнутри, но и свою социальную миссию, свою призванность служить делу справедливости путем своей мысли и творчества. Будущее человечества зависит от того, будут ли соединены в мире движение духовное и движение социальное, будет ли связано создание более справедливых и более человеческих обществ с защитой духовных ценностей, с духовной свободой, с достоинством человека как духовного существа. Самый интеллект не может быть защищен, если он взят отвлеченно и противопоставлен целостной жизни как разум исключительно теоретический, он может быть защищен исключительно как органическая часть целостной жизни, или часть творящего духа.