Текст книги "История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х – начало 1990-х годов: хрестоматия"

Автор книги: Владимир Перхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Официально коллективизация проведена «на все сто процентов» и считается вчерне законченной. Фактически вне колхозов остались очень значительные крестьянские массы, которые частью ликвидировали всякое собственное хозяйство, частью еще удерживаются на единоличных позициях. Закон, разрешающий колхозам в экстренных случаях пользоваться наемной силой, создал еще один парадокс колхозной жизни. Мужику безмерно выгоднее работать в качестве «наемной силы», чем в качестве полноправного члена колхоза. Наемная сила получает свой заработок на руки и знать ничего не знает. Колхозник же иногда кое-что получит, а иногда и не получит ничего. Поэтому Иван выходит из Голодаевского колхоза и работает наемным батраком в Разуваевском колхозе. Степан из Разуваевского точно таким же образом действует в Голодаевском.

Образовался весьма значительный слой каких-то бездомных и безземельных крестьян, которые так вот и околачиваются по колхозам, совхозам, МТС, и Бог их знает, где еще. При мне в Каракольский совхоз – это к востоку от озера Иссык-Куль в Средней Азии, в совсем уж безвылазной дыре – прибыло пять семейств белорусских крестьян Витебской губернии. Просились на работу. На работу их приняли. Как они попали сюда, я так и не узнал, но до Караколы они косили сено где-то на Памире, а до Памира чего-то околачивались в окрестностях Барнаула… «Юрьев день» паспортизации несколько прикрепил эти массы к каким-то определенным местам, но в основном эта кочевка все-таки продолжается…

Сегодняшнее положение в России вообще, и в русской деревне, в частности, я бы формулировал так: советская власть провела еще одну разорительную, но победоносную кампанию. Политические цели, поставленные перед коллективизацией, более или менее достигнуты. «Остатки капитализма» выкорчеваны. Лозунг «ликвидации кулака, как класса на базе сплошной коллективизации деревни», более или менее проведен в жизнь. Сейчас власть закрепляется на завоеванных позициях, несколько подравнивает фронт, оттягивая слишком далеко выдвинутые участки и подтягивая отставшие. С одной стороны легализуются приусадебные огороды и с другой вводятся расстрелы для малолетних. В городах идет этакая лакировка поверхности социалистического общества: нужно показать Европе, что и мы, дескать, не сапогом сморкаемся. При некотором желании во всем этом можно видеть эволюцию. При наличии очень необузданной фантазии можно увидеть даже и национальное перерождение. Но основные факты остаются бесспорными и очевидными: ни одной «командной высоты» – ни идеологической, ни политической, ни экономической власть не уступила. Если и идет «эволюция», то это – эволюция к коммунизму, а не наоборот. Чем она кончится, этого никому знать не дано. Пророчество – профессия достаточно легкомысленная. Нужно обладать весьма основательным запасом оптимизма, чтобы исключить возможность дальнейшего этапа этой эволюции: перерастания российской катастрофы в мировую. Нынешнее положение мира не блещет ни устойчивостью, ни разумностью. В мире тлеет слишком много очагов безумия, и всякий такой очаг Москва будет раздувать по мере сил своих.

О статье А.Ф. Керенского («Голос России». 1936. 18 августа)

«Голос России» (София, 1936–1938) – «Еженедельная общественно-национальная газета», «Орган Русского общетрудового союза в Болгарии». Девиз газеты: «Только о России». Основана И.Л. Солоневичем. Распространялась в 52 странах. Среди авторов были Б.А. Суворин и В.В. Шульгин. Газета весьма критически относилась к различным политическим течениям Русского зарубежья. Б.Л. Солоневич писал, что это издание – рупор «не эмиграции, а подсоветской России» (Солоневич Б. Без компромиссов // Голос России. 1937. 26 января. С. 7).

Полемика Солоневича с А.Ф. Керенским и принципами Февральской революции наполняет тексты как «Нового времени», так и советских газет. Указав на «монархизм» редактора «Голоса России», Керенский, возможно, подсказал ему тот путь размышлений, который спустя годы приведет Солоневича к теории «народной монархии».

Я не принадлежу к числу тех русских людей, которые склонны взваливать на А.Ф. Керенского ответственность за февральскую и за октябрьскую революцию. Выше лба уши не растут. Не нужно забывать, что на все ответственные посты февраля А.Ф. Керенский попал – никак не вследствие своих личных качеств, а только и исключительно вследствие того, что для буржуазных партий он был более или менее буржуазным политическим деятелем, а для социалистических – более или менее социалистическим. Микроскопическая эта партия, «трудовая партия»³⁴, сидела как раз между двумя стульями – между буржуазными партиями и социалистическими. И Керенский был тем, что называется «гнилым компромиссом» – совершенно бессильным и затрепанным человеком, у которого от власти голова закружилась, а от революции «в зобу дыхание сперло». Российская революция богата трагическими фигурами. И только фигура А.Ф. Керенского вносит тут некий элемент оперетки.

В констатации прискорбного этого факта не следует искать «личных мотивов или личной полемики». Это – факт и больше ничего. И по поводу статьи Керенского – надо бы только печально пожать плечами. Вот пример: «А как же быть теперь русским людям, которые не хотят каяться в том, что февраль 1917 года дал стране хоть на миг свободу, а крестьянам раз и навсегда землю (подчеркнуто мною. – А.К.)».

Вот вам утверждение «политического деятеля, бывшего главы революционного правительства» и «сознательного русского патриота». Не будем спорить о том, что февраль 1917 года никакой свободы не дал – а дал только кабак и больше решительно ничего. Но как А.Ф. может сейчас, в 1936 году, утверждать, что февраль «раз и навсегда дал крестьянам землю». А где же эта земля теперь? В колхозах? В совхозах? В неудобоусвояемых тундрах Сибири, в приусадебных участках? В тайге Беломорско-Балтийского канала?

Февраль вообще никакой земли крестьянам не дал. И тут большевики не без некоторого основания говорят, что октябрьская революция выросла из того, что временное правительство аграрного закона не приняло. А октябрь – отобрал и ту землю³⁵, которая была и до февраля. А вот «политический деятель» ничуть не краснея, на всю эмиграцию говорит, что благодаря февралю, крестьяне раз навсегда обеспечены землей.

Другое утверждение: «Как известно, революции не делаются, они в неведомый никому момент рождаются в низах народных, возникают неожиданно для всех и в особенности для профессиональных революционеров».

Итак, не делаются, а рождаются. Ежели не делаются, так что же, собственно, делали все эти профессиональные революционеры – вроде Троцкого, Ленина и Сталина, и полупрофессиональные, вроде Милюкова и Керенского? Все эти милостивые государи всю свою жизнь только и делали, что готовили революцию, а когда она пришла и залила страну кровью – то эти же милостивые государи утверждают: «революция не делается, а рождается». Совершенно то же утверждал и Троцкий, – а он-то уж всю свою жизнь ухлопал в подготовку революции.

А.Ф. Керенский пишет: «рабоче-крестьянская Россия в революции не кается». В том-то и заключается вся суть вопроса, что кается. Сидючи в лагере или что еще хуже – колхозе – покаешься и в том, в чем и виноват не был. И если по словам проф. В.В. Чернавина³⁶, русский мужик мечтает «о войне все равно с кем» – то неужели же так трудно понять, что основания каяться у него есть.

И, наконец, еще одно – А.Ф. Керенский пишет, касаясь моего монархизма:

«Удивительно, что такая ветхость оказалась совместима с таким будничным расцветом жизненных сил, с такой способностью зорко видеть».

Ваши, Александр Федорович, установки гораздо более ветхи, чем мои: за года революции вы ничему не научились, я кое-чему подучился: отсюда и «зоркость глаза». Идея монархизма может быть и ветхая – такая же ветхая, как идея собственности, Родины, Семьи, как идея Бога.

Все, решительно все, что только можно было сделать в разрушении в революции, в отрицании этих «ветхих идей», уже сделано. Теперь возвращается ветер на круги своя. Теперь ветхость идеи – за Вами. А будущее – это мы. Ваша революция дошла до предела. Дальше ей идти некуда. Еще некоторое время пооколачивается в кровавом нынешнем тупике – и рухнет в то, что Вы называете реакцией.

Я не собираюсь проповедовать монархизма: сейчас не до того. Но я позволю себе привести такое соображение:

Русский мужик, вымирающий от голода и жаждущий войны с кем бы то ни было, чтобы получить винтовки, этот мужик знает про страшное беспримерное в истории убийство царской семьи. Каким путем он это знает – это уже его тайна, народной молвы и народной легенды. И над разоренными, опустошенными, вымирающими русскими деревнями встает призрак Царя-Мученика, всей мученической царской семьи, и вот именно этот призрак и бродит сейчас по российским полям – не призраки Милюкова, Керенского и учредиловки. Скажу честно: весьма идеализированный призрак. Но ходит именно он. Именно за ним мужик-то и пойдет. Не за Керенским и не за Солоневичем.

* * *

Тайна же всей этой полемики заключается в том, что для Керенских всех масштабов революция была их первой любовью. Потом чуть-чуть постарев, эта любовь оказалась пьяной сифилитической Бабой Ягой. Но оп revient toujours a ses premiers amours³⁷.

Г.П. ФЕДОТОВ

«Путь», орган русской религиозной мысли. Изд. религиозно-философской Академии в Париже («Современные записки». 1937. № 65)

Отзыв Г.П. Федотова о журнале «Путь» – еще один образец медиакритики в Русском зарубежье. Своеобразие, принципы и тип издания охарактеризованы точно. Реплика о «мнимо-свободной эмиграции» вполне справедлива. Понятие «русский духовный мир», кажется, не устарело до сих пор.

№ 58, последний вышедший номер «Пути», ни в каком смысле не является юбилейным. Десятилетие свое журнал отметил в 1935 году. Нет никаких, как будто бы, внешних оснований для чествований. Однако, «Современные записки» так редко имели случай касаться деятельности своего почтенного собрата, а его заслуги перед русской культурой так велики, что лучше поздно, чем никогда. Платим в этих строках наш старый и общий долг.

«Путь» читают очень многие, но пишут о нем очень мало. Религиозные темы у нас все еще считаются слишком «специальными», хотя огромное большинство эмиграции устройством новых храмов и приходов подчеркивает свою связанность с Церковью. Те популярные церковные листки, которые откликаются на «Путь», не могут обсуждать поднимаемые им проблемы на должной высоте. Говорить о них по существу можно только в самом «Пути». И он остается в одиночестве, для него скорее печальном, чем блестящем.

А между тем думается, что, когда настанет время подводить итоги тому, что было продумано и создано в эмиграции, что она принесла в дар России, журналу «Путь» (и тесно связанному с ним издательству YMCA-Press) будет отведено в этих итогах одно из самых почетных мест. «Путь» обслуживает тот участок культурного фронта, который начисто обнажен в СССР. Если религия там не умерла, то религиозная мысль лишена всяких средств своего выражения. Как часть национальной культуры, она просто не существует.

Эта единственность «Пути» как русского религиозно-философского журнала, обязывает редактора к большим жертвам. Н.А. Бердяев не может вести его как орган одного, своего, направления. Он морально обязан давать на его страницах приют всем религиозным изгнанникам, как бы далека и чужда для него ни была их позиция. Отсюда неизбежная эклектичность «Пути» – та широта, которая отчасти придает ему характер «Архива» (в немецком литературном смысле: «Архив русской религиозной мысли»). Отсюда и упреки некоторых любителей литературной остроты в том, что «Путь» скучен. В прямом смысле этот упрек не верен. В каждом номере «Пути» найдется достаточно острых – иногда слишком острых – статей и отзывов. Но всегда имеется и пресноватый солидный «материал», – который имеет свою научную ценность, который должен быть напечатан, и которому негде найти места, кроме «Пути».

О широте «Пути» свидетельствует хотя бы тот факт, что он не объявляет себя ни православным, ни даже христианским журналом. В нем пишут и инославные, католики и протестанты, пишут иногда и евреи и антропософы или внеконфессиональные мыслители (Л. Шестов). Однако, подавляющее число статей принадлежит православным. Остальные авторы являются скорее гостями «Пути». Если таков бесспорный факт, то объяснений ему следует искать не в пристрастии, хотя бы и вполне законном, редактора, но в объективном состоянии русской культуры. Русская религиозная мысль, в большинстве своем внеконфессиональная в начале века, уже ко времени мировой войны вливалась в церковное православное русло, хотя и сохраняла различную окраску, в зависимости от своих истоков. «Путь» отражает все эти течения, в достаточной широте: от о. Булгакова до Бердяева, постоянных участников журнала. Хотя эти два имени исторической судьбой постоянно связываются в общественном мнении, но они выражают полюсы религиозной мысли, не одной русской. В послевоенном «Пути» религиозно-философские, в разном смысле радикальные течения, связанные с прошлым интеллигенции, соединились с более консервативными и чисто богословскими работами, которые раньше находили себе место на страницах ныне не существующих академических богословских журналов. К сожалению, специальные научно-богословские работы, по весьма понятным причинам, не могут рассчитывать на гостеприимство «Пути», и этот пробел в нашей зарубежной литературе остается незаполненным.

Может казаться, что «Путь» недостаточно внимателен к консервативным направлениям русского богословия. Сам Н.А. Бердяев, в юбилейном (к десятилетию) № 49 «Пути», говоря о широте своего журнала, сделал оговорку: «Исключены были представители явно обскурантских, враждебных мысли и творчеству направлений, которые имеют за собой сочувствующую часть эмигрантской массы». В действительности, ограничение это едва ли имеет реальное значение. Как бы ни были распространены обскурантские настроения, они почти неспособны у нас принимать форму мысли и, следовательно, претендовать на место в культуре. Они скорее отрицают культуру, философию, богословие – и потому не имеют никакого общего языка с «Путем».

До сих пор мы говорили о «Пути» – архиве. Но есть и другой «Путь» – боевой орган редактора. Их соединение под одной обложкой – дело печальной необходимости. Оно разрушает литературный стиль журнала, но с этим приходится мириться. Как орган Н.А. Бердяева, «Путь» не столько служит пропаганде его личной философии, сколько страстной борьбе за свободу мысли. Он защищает то, что в наши дни наиболее угрожаемо и беззащитно во всех странах, и даже в мнимо-свободной эмиграции. Когда где-нибудь (в пределах русского духовного миpa, конечно) совершается покушение, теоретическое или практическое, на свободу мысли, Н.А. Бердяев разит беспощадно, давая полную волю своему темпераменту борца. Тут забываются все самоограничения, налагаемые на себя редактором. Философ, не богослов, в такие минуты Н.А. Бердяев способен наговорить вещей, которые, в глазах иных, ставят его вне Церкви. Но и здесь он выполняет необходимую церковную работу. Таковы его памятные выступления по поводу осуждения о. Сергия Булгакова московским митрополитом³⁸. Соединяя бойца и объективного редактора в одном лице, Н.А. Бердяев вынужден предоставлять страницы «Пути» для полемики против него самого, приводя в отчаяние всякого любителя классификаций, который еще не потерял надежды дать его журналу формальное определение. Но эта внутренняя полемика на страницах «Пути», показатель повышенной температуры в церковной среде эмиграции, сообщает журналу настоящую актуальность. В нем явственно бьется пульс жизни. «Путь» не только архив, но и поле битвы идей.

А.Ф. КЕРЕНСКИЙ

После выборов без выборов («Русские записки». 1938. № 3)

«Русские записки» (Париж; Шанхай, 1937–1939) – общественно-политический и литературный журнал. Было выпущено 20 книг. На его страницах печатались кадеты и эсеры, признававшие лидерство П.Н. Милюкова.

Александр Федорович Керенский (1881–1970) – юрист, публицист, политический деятель, редактор. Журналистскую деятельность начал во время первой русской революции. В 1920-е годы активно печатался в эсеровской газете «Дни», был ее редактором в 1927–1932 гг. Редактировал журнал «Новая Россия» (1936–1940). Стремился к объективности политического анализа: отвергал тезис о «"запуганности" населения» в Советской России, утверждал способность русского крестьянства к самостоятельному политическому выбору.

Чудо давно совершилось.

12-го декабря прошлого года неисчислимые миллионы советских избирателей единодушно и единогласно прокричали избирательное «Ура!» единому, единственному вождю и водителю, магу и волшебнику, величайшему фокуснику, «гениальному» Сталину.

Воистину небывалым еще в истории всех диктатур и самодержавий, «самым демократическим» выборам народного представительства 12-го декабря была поставлена двойная цель: еще раз доказать демократическому Западу, что в СССР имеется налицо самое совершенное народовластие и, главное, до бесчувствия запугать весь мировой фашизм наличием небывалого, сверхъестественного единения власти с народами СССР.

Демонстрация «демократического единства» всей страны вокруг Сталина, естественно, продолжается и после выборов, но сейчас в Кремле не может быть уже никаких сомнений: авторы и постановщики трагического фарса – «Совершенная Свобода в стране террора» – грубо и даже глупо переиграли.

Переиграли грубо потому, что перешли меру в издевательствах над избирательными правами обывателей. И тем раскрыли глаза самым наивным из честных, конечно, западных поклонников советских демократических достижений.

Переиграли глупо, потому что доказали «даровому фашизму» крайнюю степень недоверия диктатора к настроениям подавляющего большинства населения.

Ибо только сталинская паника перед общественным мнением народов СССР заставила его взорвать свою собственную конституцию, фактически отменить выборы и на место выборных от населения представителей посадить на депутатское кресло Верховного Совета своих собственных чиновников, для приличия только несколько прослоенных особо проверенными, без лести преданными начальству интеллигентами и по преимуществу стахановского образца рабочими и крестьянами.

Произведенные 12-го декабря прошлого года, в порядке чекистского принуждения «единогласные выборы без выборов» явились, с одной стороны, доказательством не превзойденного никакой еще диктатурой механического, технического совершенства сталинской машины террора, а с другой стороны, доказали всему миру, в порядке совершенно бесспорном, крайнюю неспособность советской диктатуры к каким бы то ни было действиям, требующим действительного единства народа с властью и внутренней организованности и мощи страны.

______________________________

Мне кажется несомненным, что декабрьскими выборами без выборов закончился некий весьма определенный период в процессе вырождения октябрьской революции. Этот период, начавшийся приблизительно в 31-м и 32-м годах, был переходным временем от ленинской конструкции диктатуры к построению сталинскому, от диктатуры комитетско-партийного типа к самовластию неограниченно-личному.

Совершенно правильно еще накануне самих выборов московский корреспондент французского официоза «Temps», Г. Берлан, склонный проникаться кремлевскими настроениями человек, – писал, что после принятых по изничтожению всякой оппозиции мер выборы явятся широчайшим плебисцитом в пользу Сталина. «Генеральный Секретарь Парии будет выбран всей страной целиком в лице каждого из депутатов, ибо все без исключения кандидаты являются сугубо испытанными сталинцами».

Теперь уже никто не оспаривает фашистско-целостного (тоталитарного) характера сталинской диктатуры. А между тем, еще года полтора тому назад, когда перерождение большевистской диктатуры было уже в полном ходу, не только европейская, но и русская эмигрантская демократическая печать оспаривали мое утверждение в «Новой России», что Сталин пошел «от Ленина к Муссолини».

Я отнюдь не хочу скрывать моей тогдашней оценки этой своеобразной эволюции внутри замкнутого круга диктатуры. К этой эволюции я относился положительно. Из чего, как и следовало ожидать, некое неизбежное последствие: в глазах многих добрых демократов я стал подозрителен по фашизму. Однако, я и сейчас, после российского опыта последних двух лет, остаюсь на той же своей точке зрения: спуск на тормозах «классово-пролетарской» диктатуры в порядке превращения ее в диктатуру «национально-фашистскую» мог бы стать в борьбе страны за преодоление вообще всякой диктатуры положительным этапом.

И вот почему. Вспомним, когда началось время сталинских «либеральных реформ», заключившихся знаменитой беседой кремлевского диктатора с американским журналистом Рой Говардом 1 марта 1936 г., во время которой и было объявлено высочайшее пожалование советскому населению «самой демократической конституции из всех существующих в мире». Начались эти «реформы» вслед за разгромом принудительно коллективизированной деревни и вслед за полным уничтожением миллионов хозяйственных крестьян, вслед за жесточайшим голодом на Украине, на Северном Кавказе, на Волге и т. д. А насколько эти опустошения среди крестьянства были велики, свидетельствует хотя бы «необъяснимое» исчезновение десятков миллионов советских жителей, что и заставило Кремль объявить небывшей, в начале прошлого года, произведенную всероссийскую перепись населения.

Внутренний разгром хозяйства и погром населения вызвали, в свою очередь, очевидное падение обороноспособности и необходимости, в меру роста международного влияния способнейших ленинских выучеников, срочно искать помощи в Лиге Наций и у западных демократий.

Вместе с переменой внешней политики начались и внутренние реформы – бытовой нэп. Всем приказано было жить веселей, мужикам разрешили иметь клочок земли, «индивидуальных» коров, свиней и кур (до собственной лошади не дотянули). На заводах и в колхозах стали производить орденоносцев-стахановцев, стали создавать новое сословье трудовой знати, для бесправной служилой интеллигенции открылся, как будто, путь к власти в порядке беспартийных большевиков.

Потом начался пересмотр школьных программ, откуда стали искоренять «левые загибы»; восстановление дисциплины. Занялись укреплением семьи, пересмотрели программу комсомола, смягчили религиозные преследования, «возродили» казачество, и, наконец, объявили демократическую конституционную реформу.

Все это свидетельствовало, что за внешними бытовыми послаблениями населению скрывается какой-то общий план, новая генеральная линия. Казалось, что вместе с ростом личного самовластья Сталина созревает в Кремле какая-то новая государственная идеология.

Именно для этой идеологии понадобилось «бесклассовое общество», новое общество, которое должно было лечь в основание «всенародного государства трудящихся».

Выдвигая беспартийных большевиков и «знатных людей» на одну линию с партийной аристократией, Сталин хотел создать новый правящий слой, чуждый старой классовой идеологии довоенных большевиков, творцов Октября. Это было понятно, т. к. часто для новой знати, выходившей в люди из самых низов, пролетарское звание не звучало прельстительным титулом. Звание «трудящийся» ничего им не напоминало о прошлом, а главное ставило знак равенства между всеми участниками «социалистического строительства».

Смягчить остроту междуклассовой борьбы и расширить базу диктатуры можно было в порядке Муссолини: провозглашением солидарности и сотрудничества классов находящихся на службе «государства-нации». Такой путь, однако, Сталину был заказан: он ведь получил в наследство классовую идеологию, в самом существе своем неприемлющую классового сотрудничества. Вот почему Сталину, для того, чтобы выйти из заколдованного круга пролетарской диктатуры, непримиримой с идеей всенародного государства, пришлось прибегнуть к героическому средству: объявить все классы больше не существующими.

Идея «бесклассового государства трудящихся» давала возможность Сталину и стоявшим тогда за его спиной красным маршалам порвать с идеологически и принципиально неразрывным с идеей пролетарской диктатуры пораженчеством.

«Защита рубежей СССР» становится, как и встарь в России, священным долгом всех без исключения граждан. В новой конституции, наравне с уничтожением классово-иерархической системы управления (Советы), уничтожается также и классово-пролетарская армия.

«Защита отечества есть священный долг каждого гражданина СССР» (Ст. 133). Ибо, дает, по словам «Правды», классическое определение Сталин: – «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющаяся в общности культуры».

________________________________

Таким образом, внутренней разгром государства в порядке «левацких загибов» первой пятилетки и тщетный, явно уже безнадежный расчет на скорый приход мировой пролетарской революции, заставили как будто Сталина и его ближайших советчиков порвать с «пролетарской» антинациональной, противогосударственной, ленино-троцкой октябрьской идеологией (отсюда изничтожение всех большевиков-октябристов).

На место этой опровергнутой жизнью конструкции диктатуры нужно было создать нечто новое. Совершенно естественно, что этим новым для Кремля оказалась идея диктатуры, опирающейся не на классовую исключительность, а на всенародное или «бесклассовое единство».

Мне уже не раз приходилось писать и говорить о том, что диктатура, построенная на классовой основе (так же как и на расовой), является диктатурой, в конце концов разрушающей государство, ибо она противоречит самой его природе, содействуя разложению его «устойчивой общности» и ослабляя крепость его социальных связей. Именно только с точки зрения прочности государственного единства и способности его к самозащите диктатура, опирающаяся на идею всенародного государства, на идею внеклассового или, правильнее, надклассового единства нации, является для самого бытия государства менее вредной и менее разрушительной.

Если правильно весьма популярное сейчас в демократической Европе изречение: «диктатура – всегда война», то это правильное определение совершенно по разному проявляется в природе «классовой» и «национальной» диктатур.

Национальное государство под водительством национального диктатора бонапартистского типа несет угрозу своим соседям. Государство классовой диктатуры разжигает военные аппетиты своих соседей, ибо живет непрестанной, внутренней гражданской войной, которая ослабляет, делает почти невозможной внешнюю оборону государства. Эту совсем простенькую истину отлично на трудном опыте восстановления боеспособности красной армии поняли лучшие красные генералы, и до поры до времени понимал сам Сталин. В разгар «либеральных реформ», подготовлявших «самую демократическую конституцию», «Правда» и «Известия» не раз повторяли, что внешнее сопротивление СССР внешнему врагу будет тем действительнее, чем «выше будут боевые качества вооруженных сил и крепче тыл».

________________________________

Опыт всех войн показал, что в конечном счете степень высоты боевых сил всегда находится в прямой зависимости от степени крепости тыла, т. е. от степени общей хозяйственно-технической организованности страны и психологической сплоченности, единодушия населения.

Как же сделать этот «тыл крепче»? В нынешней суровой международной обстановке этот вопрос во весь свой рост не мог не встать перед правителями СССР, и стоит перед ними до сих пор неразрешенным с самого начала «либеральных реформ» Сталина. Относясь вначале положительно, по объясненным здесь мотивам, к откровенной фашизации Сталиным пережившей себя пролетарско-реакционной диктатуры, я еще летом 1936 г. весьма сомневался: не поздно ли Сталин начинает копировать Муссолини? Можно ли на совсем другой почве, в совсем других условиях повторить опыт весьма личный и потому в особенности неповторимый? Возможно ли обновить и усилить диктатуру, уже и так ненавистную населению, под прикрытием самых заманчивых «демократических» обещаний?

Однако полтора года тому назад Кремлевская загадка и заключалась в вопросе: играет ли только Сталин в конституцию и демократические лозунги, чтобы вывести на чистую воду всех своих бесчисленных «внутренних врагов», или он почувствовал в себе силу повернуть СССР на новые пути и в эти пути верит?

Были серьезные основания, все-таки, не до конца отчаиваться. Эти основания опирались на ощущение, если даже не всегда на точное знание, новой России, новых ее поколений. Вопреки представлению о «пассивности» и «запуганности» советского населения, распространенному даже в демократической эмиграции, в России нет внутреннего, духовного примирения с диктатурой, и воля к свободе не слабеет, а крепнет.

Из бесконечного ряда свидетельств – о главнейшем скажу ниже – приведу здесь одно, исходящее от коммуниста, совсем недавно ушедшего из рядов Коминтерна и жившего в Москве, – Вальтера Брингольфа (беру по Социалистическому Вестнику, № 22).

Этот недавний коминтернщик, излагая всю историю борьбы Сталина с правой и левой оппозицией, пишет: значительный хозяйственный подъем, имевший место за последние годы в Советской России и вовлекший миллионы людей в механизм современной крупной индустрии и техники, выдвинул довольно значительный слой способных и развитых рабочих и крестьян, у которых появилась потребность к свободе и самодеятельности.

Тут сделаю оговорку. Потребность к свободе никогда не угасала в народном сознании. Она сейчас только настойчивее проявляется.

И дальше Вальтер Брингольф в полной мере подтверждает все, что писалось в «Новой России» о трагедии «Красных Маршалов»:

«С другой стороны, в том же направлении расширения свободы и самодеятельности толкают Советскую Россию потребности армии и хозяйства. Армия нуждается в бесперебойной работе промышленности и сельского хозяйства, особенно ввиду наличности военной опасности, и именно в верхах красной армии зародилась идея о новой советской конституции, гарантирующей населению большую сумму свободы. Нет сомнения, что честное и умелое развитие этой идеи могло бы обозначать новую эпоху в истории Советской России. Но это должно было бы быть связано с отменой диктатуры и террора. А на это ни за что не могли согласиться Сталин и созданный им аппарат. Они оказались неспособными пойти по новому пути».

Я нарочно привел длинную выписку из статьи Брингольфа, чтобы показать эмигрантскому Фоме, ни в какое движение воды в России не верующему, насколько он в своем заматерелом безверии далек от действительности. Прочтя строки бывшего коммуниста, вернувшегося из Москвы, он поймет, что мы, эмигрантские оптимисты, имели кое-какую под собою почву, когда во время сталинских реформ, до срыва их в безумнейший террор и расстрел генералов, – ждали большого перелома в России и надеялись на мирный выход. Оказывается, «диктатура пролетариата», диктатура, по словам Ленина, «самая свирепая, самая острая, самая беспощадная война», совершенно неспособна вступить в мирные переговоры; она ведет войну с народом на уничтожение.