Текст книги "Ярослав Галан"

Автор книги: Владимир Беляев

Соавторы: Анатолий Елкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Путешествие в Италию, если не считать самых скупых штрихов, разбросанных по статьям и очеркам писателя, по существу, «белое пятно» на карте биографии Галана. Новые разыскания позволяют если не прояснить в подробностях контуры карты, то, во всяком случае, «проявить» ее составные.

Прежде всего устанавливается ранее даже не упоминающееся в галановедении существенное обстоятельство: на протяжении 1922/23 учебного года Галан учился в Высшей торговой школе в Триесте. И только после этого перешел в Венский университет изучать славянскую филологию. Об этом с очевидностью свидетельствует «Автобиография» писателя из Волынского областного архива. Теперь становится понятным, почему именно в 1923 году Галан осуществил свою мечту побывать в Италии: такое путешествие из Триеста не требовало ни солидных сбережений, ни долгого времени.

«Земля обетованная», как рекомендовали Италию красочные путеводители, оказалась совершенно несхожей с той страной, которую описывали умилительные проспекты.

После подъема революционного движения в Италии 1919–1920 годов промышленные магнаты и помещики перешли к политике открытого террора. Для проведения этой политики в жизнь в 1919 году возникает боевая террористическая организация Муссолини. Предотвратить приход фашизма к власти трудящимся Италии не удалось. В октябре 1922 года здесь устанавливается фашистская диктатура Муссолини. «Я получил новую возможность, – пишет Галан, – заглянуть в лицо фашизма, на этот раз уж в стадии его осуществления».

Вначале Галан осматривал Италию. Первая его открытка оттуда помечена 11 мая 1923 года. Изображает она Большой канал Венеции. Этому письму предшествует открытка с пометкой: «Триест. 10.V.1923». Судя но всему, адресована она другу по Перемышлю. «Приятель! – сообщает Галан. – Пишу тебе снова среди широкой Адриатики, где тихий шум моря возле порогов Мирамаре (итальянское название – „Дивное море“ – замка на Средиземном море под Триестом. – В.Б., А.Е.) соединяется с чудным запахом расцветающей сирени. Сегодня ночью выезжаю в Венецию, откуда, возможно, тебе напишу…»

Уже в открытке от 11 мая 1923 года Галан сообщает другу: «Венеция оригинальна… Пиши в Вену, потому что скоро возвращаюсь». Значит, с Высшей торговой школой в Триесте было уже все покончено. Путь Галана лежал в Вену.

Сравнив даты всех зарубежных писем Галана, нетрудно установить, что, вероятно, для путешествия в Италию всегда использовались каникулы: май 1923 года, май 1924 года.

Подробности о втором путешествии Галана находим в воспоминаниях О. Аксера: «Во время каникул Галан решил отправиться путешествовать в Италию. Польское посольство… выдало ему заграничный паспорт и выездную визу. Галан взял рюкзак, буханку хлеба, кусок сыра и, доехав до итальянской границы поездом, дальше пошел по Италии пешком. Чтобы заработать себе на пропитание, он работал как батрак у богатых хозяев».

Третья одиссея Галана падает на март – апрель 1925 года. Две открытки, от 27 и 28 марта, отправлены им из Венеции, последующая – от 4 апреля – из Палермо. Ярослав волнуется за здоровье матери, сообщает ей и товарищу адрес: «Пишите по адресу: „Я. Галан. Палермо. Италия. До востребования“. Прошу написать немедленно».

В сообщении из Палермо приведены уже и некоторые впечатления: «Тут – полная весна. Все деревья зазеленели. Как у вас?.. Был сегодня сам на Монте-Пеллегрино – высокая гора, – видна с нее Сардиния. Этот вид на Капри – что-то замечательное!..»

Ярослав многое знал об этой стране, но увиденное ошеломило его.

В рабочей траттории на его вопрос о том, как смотрит на все происходящее в стране оппозиция, ему популярно объяснили:

– О какой оппозиции может идти речь?! Вы знаете, что такое для нас двадцать пятый год? Так вот – знайте: это роспуск всех партий, закрытие всех оппозиционных газет, арест депутатов-коммунистов, учреждение Особого трибунала…

– А это еще что такое – Особый трибунал?

– Нечто вроде судилища великих инквизиторов по изничтожению ереси. За любое слово против Муссолини, я уже не говорю о коммунистах, – либо решетка, либо пуля…

– А как смотрит на это ваш римский папа?.. Собеседник иронически улыбнулся.

– Святой отец занят более высокими материями. Муссолини ему не мешает. Скорее наоборот…

Галан выругал себя за этот нелепый вопрос. И сам мог бы догадаться, видя на улицах бесчисленные банки и конторы, где «во славу Христову» свершались баснословные операции. Общее впечатление Ярослава оформится позднее в строках, сотканных из уничтожающей иронии: круг деятельности «банков Ватикана настолько обширен, что даже для беглого описания не хватило бы всех перьев из крыла архангела Гавриила, какие только есть в распоряжении святой конгрегации по сбору реликвий».

Пройдут немыслимо жестокие годы: подполье, тюрьмы, битва с фашизмом, Нюрнберг, но острота впечатлений от этой первой встречи лицом к лицу с фашизмом никогда не пройдет. В 1948 году в предисловии к сборнику «Их лица» Галан с сарказмом вспомнит о неподражаемых прелестях фашистской «демократии»: «Почтовый пароход Неаполь – Палермо причалил к молу столицы Сицилии как раз в день выборов в первый фашистский „парламент“. Я увидел ту же картину, что и в Неаполе, Риме, Флоренции и Венеции: сверху резали глаза пестрые флаги, с оград, заборов и столбов – плакаты с голыми субъектами, которые должны были изображать древних римлян. Особенно бросалось здесь в глаза одно: невиданное до сих пор множество полиции всех калибров – городской, военной, „национальной“. Даже живописные карабинеры прохаживались не по двое, как это было спокон веков, а целыми толпами. Казалось, что все Палермо ко дню выборов оделось в полицейские мундиры.

В маленьком отелике на Кварто Канти также не было от них покоя. Едва успел я умыться, как комнату наполнили военные, полицейские. Тучный человек в штатском попросил у меня паспорт. Увидя в нем слово „Полонь“ (Польша), человек поднял вверх залихватски закрученные усы цвета сапожной смолы.

– Ваш паспорт подделан. В нем вместо „Болонья“ стоит какая-то „Полонья“.

Я, неизвестно в который уже раз в этой стране, начал лекцию о том, что, кроме итальянского города Болонья, есть еще в Европе страна, которая называется Польша, но не успел закончить, как внизу, почти под самыми окнами, раздалось несколько револьверных выстрелов. Мой брюнет присел на корточки, побледнел и гаркнул что-то наподобие команды. Через секунду вся шайка с брюнетом в арьергарде метнулась вниз по лестнице на улицу».

Галан собственными глазами увидел, что «свободные» фашистские выборы в Италии ничем, по существу, не отличаются от выборов в панской Польше. Тот же жесточайший политический террор, шовинистическая истерия сопутствовали наступлению фашизма и в Италии, и в Польше, и в Вене…

Вспоминая рассказы Галана о его путешествиях по Италии, Мария Кроткова-Галан свидетельствует:

– Прежде всего его поразили контрасты этой страны. Он рассказывал, что особняки и магазины на центральных улицах Рима, Виа Корсо, Виа Национале, Виа Витторио Венето, способны поразить самое пресыщенное воображение. Но Ярослав что-то не видел рядом с ними людей с окраин. А чтобы посмотреть эти окраины, не нужно было ехать за тридевять земель. Задворки Лодзи или Кракова – та же, ничем не отличающаяся от итальянской, унылая картина. Люди ютились даже в пещерах и склепах окрестных холмов.

– А как насчет монастыря Санта-Мария делле Грацие и «Тайной вечери», о которых Галан говорил Козлашоку и где мечтал побывать? – спрашиваем Марию Александровну.

– Он был там. И говорил, что его поразило, как угрожающе ветшает это великое творение. «Вечеря» выполнена в особой технике, с применением и масла и темперы. Но восхищение росписью было столь велико, что даже после Великой Отечественной войны Галан думал в одной из работ вернуться к ее описанию. Вот посмотрите…

Мария Александровна берет с полки томик бессмертного Вазари:

– Здесь пометки Галана.

Находим отчеркнутые строки: «Ему (речь идет о приоре монастыря, торопившего Леонардо с окончанием работы. – В.Б., А.Е.) казалось странным видеть, что Леонардо целую половину дня стоит погруженный в размышление. Он хотел, чтобы художник не выпускал кисти из рук…»

Мария Александровна берет одну из открыток.

– Вот он пишет, что живет он отлично и что на судьбу жаловаться ему не приходится. Это – явно строки утешения: успокаивал родных. А мне не раз рассказывал, что для того, чтобы попасть в театр «Ла Скала», он с громадным трудом собрал деньги. Всячески экономил деньги, подрабатывал… Кстати, итальянскую музыку он знал в совершенстве. Буквально по небольшой музыкальной фразе мог определить и произведение и композитора.

Во Флоренции, этой «колыбели Возрождения», родине Данте, Челлини, Боккаччо, Донателло, Верроккьо, в Венеции, «жемчужине Средиземноморья», с изумительным собранием картин Рафаэля, Тинторетто, Тициана, Беллини, Веронезе, в Неаполе с «шумным зрелищем его бурлящей, бьющей через край жизни» не покидало Галана восхищение созданиями человеческого гения, творениями умного и талантливого народа. В годы, когда юноша становится известным писателем, он обращается к итальянскому искусству, черпая здесь высокие примеры и образы, помогающие ему в борьбе с тайным и явным фашизмом. Позднее, в годы Великой Отечественной войны, Галан не раз упоминал в своей радиопублицистике имена итальянских мастеров.

Примечательны слова, из открытки, отправленной Галаном из Палермо 4 апреля 1925 года: «Был сегодня сам на Монте-Пеллегрино – высокая гора, – видна с нее Сардиния… Этот вид на Капри – что-то замечательное!»

Галан был потрясен не только волшебством моря, побережья и бессмертных творений мастеров. Врезалось в его память на всю жизнь и иное – несгибаемость народа. Через много лет он напишет строки, исполненные восхищения перед мужеством итальянских коммунистов: «Отойдя от виадука шагов на сто, я обернулся… В глаза мне бросилось что-то другое, чего гвардия Муссолини не заметила. Во всю ширину виадука пылали на солнце большие красные буквы боевого лозунга итальянского подполья того времени: „Вива Ленин! Абассо Муссолини!“ („Да здравствует Ленин! Долой Муссолини!“) Для людей, которые писали эти слова, умерший Ленин был всегда живым и учил их быть бесстрашными в неравной борьбе. Над Италией не погасло еще солнце…»

В его автобиографии все это занимает всего несколько строчек текста: «В 1926 году, после того как бойкот высших учебных заведений Польши украинской молодежью был прекращен, решил продолжать свое образование в Краковском университете… В том же году вступил в ряды Коммунистической партии Польши и стал заместителем председателя прогрессивной организации студентов Краковского университета „Жизнь“».

Товарищи по подполью добавят: «…и одним из организаторов такой же группы в Галиции – „Пролом“». А видный революционер-подпольщик Западной Украины Богдан Дудыкевич отметит, что имя Галана к этому времени уже широко известно в Галиции как руководству партии, так и «среди прогрессивного студенчества». Соратник Ярослава по «Жизни» выдающийся деятель народной Польши Зигмунд Млинарский считает нужным оговорить и следующее, с его точки зрения немаловажное, обстоятельство: Галан тогда «в отличие от некоторых был свободен от всяких националистических предрассудков». В необычайно сложной обстановке Галиции и Польши тех лет это значило очень многое…

Краковский адрес Галана был: Площадь Лясота, 3.

Перебрались они из Вены в Польшу вместе с Отто Аксером и теперь снимали комнату на вилле, приобретенной по случаю их хозяйкой после смерти одного почтенного нотариуса.

Вначале они были рады, что устроились тихо и нехлопотно, но уже через день-другой выяснилось, что попали в осиное гнездо.

Живущие по соседству корпоранты из Горной академии оказались боевиками польских националистических групп.

Галан не устраивал их по трем причинам: во-первых, он был украинцем; во-вторых, по слухам, дошедшим до них, коммунистом; а в-третьих, не был антисемитом. Последнее обстоятельство переполнило чашу терпения воинственных корпорантов: они как раз, успешно проведя несколько погромов, усердно занимались подготовкой «широкой акции».

Встретив главаря корпорантов на улице, Галан остановил его и спокойно заявил:

– Акции не будет. Отменяется… А если попробуете – будете иметь дело вот с ними. – Ярослав кивнул в сторону ближайшего угла.

Вожак обернулся – и побледнел. Там стояла довольно большая группа рабочих и студентов. Некоторые из них, заметив, что корпорант смотрит в их сторону, небрежно вынули из карманов пистолеты и, повертев их в руках, снова спрятали.

– Они, – Галан кивнул на свою боевую группу, – между прочим, тоже умеют стрелять. И совсем неплохо…

Корпорант грубо выругался.

– А это ты уже совсем зря, – усмехнулся Ярослав. – Евреем я никогда не был… Но и фашистом тоже.

– Ничего. Я не знаю, кем ты был и кем не был, но мы все это тебе припомним… И очень скоро…

– Боюсь, что обожжетесь. – Галан пожал плечами. – Впрочем, если хотите – попробуйте…

Когда корпорант испарился, рабочие-боевики подошли к Галану.

– Ну как?

– Высокие договаривающиеся стороны к общему мнению не пришли…

Но, кажется, он испугался. Во всяком случае, наша демонстрация со стороны выглядела весьма внушительно…

Вечером пришел с этюдов Отто: он увлекался живописью.

– Перекусить бы чего-нибудь, – тоскливо бросил он, еще не переступив порог.

Галан кивнул на стол. На тарелке лежали несколько кусков черного хлеба и зеленые перья лука.

– Вот все, граф, что я могу предложить вам в моем скромном жилище… Розовое бургундское, к сожалению, дворецкий не успел распечатать… Так что, граф, не взыщите!..

Краков для них ничем не отличался от Вены. Та же жизнь впроголодь. И шутка, когда становится невмоготу.

«Вот окончим университет, тогда…» – Он часто вспоминает эти слова Отто. Вот уже шесть месяцев Галан с дипломом магистра философии в кармане ходит безработным. Без денег, без связей, без малейшего просвета в будущем…

И вдруг – как неожиданный подарок судьбы – предложение из частной украинской гимназии в Луцке.

– Только преподавать будете польский язык, – предупредил скучающий холеный инспектор. – И чтобы никакой политики. Никакой… – повторил он нараспев, словно наслаждаясь шелестящим тембром собственного голоса.

«Среди болот, вдоль Стыра расселся город. Старый, потрепанный, дома в нем как курятники, а в них обыватели захудалые, водкой пропитанные… Через город мимо магистрата и полиции гнилушка течет, не течет – застыла в тоске безмолвной, в смраде чадном, отравленном».

Таким встретил его Луцк, «город воеводский», где, как он писал друзьям во Львов, ему за один год довелось повидать столько омерзительного и смешного в мерзости, столько ничтожных, подлых и пришибленных душ, столько панского и лакейского хамства, что бороться с ними нужно не словами – железом. Вы узнаете их, мещан, «повсюду, – писал Галан, – узнаете всегда; они снуют между вами в сюртуках, рясах, сутанах, узнаете по глазам, так как в глазах у них и мир клопиный, и гордость лакейская, и страх беспредельный перед бурей дней грядущих».

А когда-то у этого края было славное прошлое.

В старинном Белзе сидел основатель города Сокаля русский князь Симеон, поведший свои полки под Грюнвальд громить немецких крестоносцев. Княжескими столицами были расположенные в округе Холм, Владимир-Волынский, Луцк и, наконец, лежащий на юге, на буграх Расточья на водоразделе Европы, седоглавый красавец Львов, основанный под Княжьей горой великим воином, дипломатом и собирателем червоннорусских земель князем Данилой Галицким для своего сына – князя Льва.

Но померкла на несколько веков в лихолетье новых нашествий, распрей и междоусобиц былая слава Червонной Руси. Спасенные некогда от монгольского ига храбрыми русинами и карпатороссами, польские короли поспешили набросить на эти земли свое ярмо, сделать их своими колониями. Потомки великих воинов становились попеременно то собственностью польской короны, то крепостными различных магнатов. В конце прошлого, XIX, века к богатым землям протянул свои руки из Львова польский граф Владимир Дзедугяицкий. Ему принадлежало около семисот моргов полей, лугов и огородов и почти две тысячи моргов леса.

Друзья во Львове впоследствии узнали о жизни Ярослава на Волыни из его очерка «В Луцке, городе воеводском»: «Возле полицейского участка стена к стене гимназия стоит. Дом небольшой, одноэтажный, а воздух в классах – один вздох на ученика (гимназия ведь украинская). Проедет по улице телега, налетит ветер, и облако пыли с шумом ворвется сквозь окно в класс… Школа – как молчаливый погост…»

Как жить? Как преподавать, чтобы не «поссориться с начальством» – панами из Волынской окружной школьной куратории, для которых он, Галан, – всего лишь подозрительная, симпатизирующая красным личность?

Нет, он, Галан, отбросит и сейчас же забудет все то, что ему вдалбливали в куратории, отправляя его «на учительство». Он объявит войну господствующей системе преподавания.

Педагогические взгляды Галана нашли отражение в статье «Так растут побеги», посвященной средним школам в панской Польше.

Галан смеется над схоластическим методом, требующим, чтобы ученик усваивал псевдонауку и мог пробубнить несколько молитв «и перечислить по порядку всех королей от первого до последнего». Он говорит о классовом неравенстве, которое искусственно и официально поддерживается в школе. Детей сортируют. В отдел «А» попадают дети буржуазии, духовенства и бюрократии. В отдел «Б» идут плебеи – дети крестьян, рабочих и мелких служащих. Галан, сам испытавший на себе все «прелести» иезуитского воспитания, не мог смириться с засильем церковников в школах. Галан требует сократить программы по греческому и латинскому языкам, которые в тридцатые годы в польских гимназиях стали средством отрыва учащихся от социальной жизни и общественных наук. В статье беспощадно осуждаются телесные наказания в школах, воспитание шовинизма и низкопоклонничества. «Поп одной львовской школы, – пишет Галан, – нашел новую систему воспитания… учеников поднимать за ухо до своей бороды. Эпитеты хам, свинья, стерва, каналья „сопровождают“ учеников до старшего класса».

Для любого учителя самое святое – любовь и память учеников. Она отражена на страницах, через много лет написанных теми, кого Ярослав Александрович выводил в жизнь. «Под руководством подпольного Волынского обкома партии, возглавляемого стойким большевиком тов. Бойком, которого позднее зверски замучила луцкая дефензива, – вспоминает бывший ученик Галана А. Гордовский, – Ярослав Галан проводил большую пропагандистскую работу не только среди учителей сельских школ, но и среди учеников. Часто Ярослав Александрович рассказывал нам о вольной и счастливой жизни советских людей, о величественных успехах государственного и культурного строительства в Советском Союзе».

Другой его ученик – И. Тишик – дополняет А. Гордовского: «Часто с группой надежных учеников наш учитель оставался в гимназии после уроков и рассказывал нам… о Советском Союзе». Галан использовал для бесед и то время, когда ученики «под видом экскурсии ходили в соседние села…».

Во всяком случае, безработица луцким полицейским детективам явно не грозила.

Галан мечтает встретиться с Горьким, который в это время жил на Капри. Он знает, что осенью 1928 года после поездки по Советскому Союзу Горький возвратился в Сорренто, и специально приурочивает поездку в Италию к зиме 1928–1929 годов. Своим попутчиком Галан избрал товарища еще по совместной учебе в Венском университете, преподавателя Луцкой гимназии Б. Кобылянского.

Желание познакомиться с Горьким было так велико, что Галан решился на путешествие, почти не имея на это средств. «Он рассказывал, – вспоминает М. А. Кроткова-Галан, – что в последнее путешествие (в Италию. – В.Б., А.Е.) он пустился с такой минимальной суммой денег, что не имел возможности платить за гостиницу и ночевал на улице. А обратно ехал двое суток, не имея даже куска хлеба».

«С 20 декабря 1928 года по 15 января 1929 года писатель Я. Галан был в Италии, – вспоминает Б. Кобылянский. – Цель путешествия – посещение Горького на острове Капри. Мне известно это как его товарищу по совместной учебе в Венском университете, а также по совместной работе в Луцкой гимназии. Отсюда (г. Луцк) мы отправились (20/XII 1928 г.) в Италию».

Подтверждение свидетельства Кобылянского находим в письмах М. А. Кротковой-Галан: «Галан особенно восхищался Капри». «Жив товарищ Галана (имеется в виду Б. Кобылянский. – В.Б., А.Е.), с которым он ездил в 1928 году в Италию. Они ездили с целью увидеть Горького. Галан ездил в зимние каникулы, которые тогда длились три недели, – они включали украинское и польское рождество».

Увидеться с Горьким Галану не удалось: Алексей Максимович на несколько дней выезжал с Капри, а Галан и Кобылянский не имели возможности задержаться в Италии более или менее продолжительное время, чтобы дождаться его.

Дела требовали возвращения в Луцк.

Атмосфера в Луцке и так была накалена до предела.

Во-первых, полицейские ищейки пронюхали, что Галан не только создал революционный кружок из учащейся молодежи, но наладил его постоянную связь со львовским подпольем.

Во-вторых, Галан поставил свою подпись под «Декларацией западноукраинских пролетарских писателей», опубликованной во Львове и вызвавшей взрыв ярости в Волынской окружной школьной куратории.

В-третьих, воеводе Юзефскому, фактическому хозяину сих благословенных богом мест, надоело выслушивать еженедельные рапорты господина полицейского, начинающиеся неизменными словами: «Как я уже вам докладывал в прошлый раз… Ярослав Галан снова…» (далее следовало, как правило, длительное перечисление преступных акций крамольного учителя).

В-четвертых…

Их было великое множество – «во-первых», «во-вторых» и «в-третьих»… Петр Козланюк писал, что достаточно было и одного такого «во-первых», чтобы «министерство просвещения уволило Галана с учительской должности».

Галан и сам чувствовал, что конец его «блистательной» педагогической карьеры близок.

Так оно и случилось, когда в один из дней ему в самой грубой форме приказали явиться «по начальству».

Его ни о чем не расспрашивали. Лишь коротко и официально уведомили:

– Вы уволены. Уволены из системы просвещения навсегда. Преподавать вам категорически воспрещается.

Так он получил «волчий билет».

Распрощавшись с друзьями в Луцке, он переезжает во Львов, где начинает сотрудничать в журналах «Нови шляхи» и «Викна».

После пребывания в Луцке Галан решил дать своим вконец истрепанным нервам хоть короткий отдых. По совету друга он поехал в карпатское село Нижний Березов, где по ничтожной цене договорился с одним из крестьян о постое.

Встав на другой день рано утром, Галан отправился к реке. Там он увидел вдруг худенькую девушку. Возвращаться домой он почему-то раздумал, и это обстоятельство, как мы увидим далее, имело в его жизни самые неожиданные последствия.