Текст книги "Ярослав Галан"

Автор книги: Владимир Беляев

Соавторы: Анатолий Елкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Так и Ганс Франк выдавал себя за ценителя музыки и «верного слугу искусства». Франк умел даже музицировать, чем немало гордились его родные и приближенные. И Галан показывает, во что в действительности выливается «любовь» к искусству «великого музыканта третьего рейха»: «Пальцы Франка мягко ложатся на клавиши… Из-под них взлетает грациозно, а потом печально и лирически… „Баллада“ Шопена, того самого Фредерика Шопена, памятник которому в Варшаве был вдребезги разбит по распоряжению того же Франка». Идейный замысел писателя получает в этом отрывке яркое и вместе с тем необыкновенно глубокое выражение. Смысловая контрастность понятий, заключенных в словах «мягко» и «вдребезги», «взлетает» и «разбит», дополняет в контексте рисунок образа нацистского варвара. Его «культура» сразу осмысляется лишь как внешняя маска образованного убийцы и палача, врага всякой культуры. Галан проводит в этом отрывке важную мысль: подлинная культура связана с созиданием, с жизнью.

В «сверхчеловеках», сидящих на скамье подсудимых, подчеркивает Галан, нет ничего исключительного. Жадность, трусость, продажность и стяжательство фанатиков гитлеровского рейха порождены режимом, той социально-политической средой, в которой к руководству государством смогли прийти люди, лишенные совести и чести, люди с моралью животных и «повадками мелких уголовных воришек и ярмарочных шутов».

Всех этих рыцарей «длинного ножа» объединяет одно – ненасытная жажда обогащения. Страсть к наживе соединила в одной шайке бесноватого фюрера и «скромного мюнхенского адвоката» Риббентропа, «фанатика национал-социализма» Ганса Франка и «далекого от высоких материй» коменданта Освенцима.

«Задача человечества – сделать выводы. И эти выводы будут уничтожающими для строя, который породил такую гниль, – писал Галан. – А это самое главное, и именно в этом состоит историческое значение Нюрнбергского процесса».

Писатель подчеркивает, что на скамью подсудимых, кроме фашистских заправил, должны быть посажены люди, благодаря которым фашизм стал реальностью, люди, чьим детищем была нацистская партия. Раскрывая смысл показаний богатого кельнского банкира Шредера, Галан указывает на связь немецких миллионеров с реакционными кругами Запада. «Сквозь туман его слов, – пишет Галан, – мы хорошо видим, как над колыбелью нацистской Германии чутко склонились акулы не только немецкого капитала… Не случайно в последнюю минуту представитель английского обвинения решил не зачитывать показания Шредера…» Советского писателя интересует уже не судьба подсудимых – она ясна, – его глубоко тревожит тот факт, что некоторые агрессивно настроенные круги Америки и Европы вопреки воле своих народов занялись «регенерацией фашизма во всех его видах, со всеми его „атрибутами“».

В перерывах между судебными заседаниями Ярослав Галан с опасностью для жизни совершает поездки в осиные гнезда националистов, бывших власовцев. Он собирает там материал для новых памфлетов, рискуя каждую минуту получить вражескую пулю в спину.

Используя впечатления, полученные во время поездок в западные зоны оккупации Германии, Галан пишет рассказ «Миссис Маккарди теряет веру» – о тех, кто, прикрываясь маской благотворительности, оказывает прямую поддержку недобитым гитлеровским убийцам. Миссис Маккарди говорит о предателях: «Для меня… они прежде всего люди, люди, которые страдают. А притом не забудьте… что война уже кончилась». Ее «логика, – замечает Галан, – достойна ее этических принципов».

Через десять дней после напечатания очерка «Акушеры Третьей империи» Галан публикует статью «Гнездо разбойников», в которой разоблачает махинации марионеточного польского правительства, помогающего некоторым милитаристским организациям создавать резервную армию фашизма. «Нельзя равнодушно наблюдать положение…, – пишет Галан, – когда под вуалью лицемерной декларации о демократии согреваются и размножаются недобитые гитлеровские остатки…»

Галан опирается на огромный фактический материал, приводя цифры, свидетельства, рассказывая о собственных впечатлениях. Фактическая аргументация всегда предшествует выводам писателя. Характерна в этом отношении и корреспонденция «Сломать шлагбаумы». В Баден-Бадене, знаменитом европейском курорте, нашли себе прибежище представители самой черной французской реакции – лакеи Петеиа, сподвижники Лаваля, агенты гестапо, убийцы из эсэсовских отрядов. Администрация Баден-Бадена насчитывает «всего» тысячу триста офицеров, в том числе «только» восемьсот человек в чине полковника. Эти «гитлеровцы во французских мундирах сегодня открыто носят свои ордена, и ни одна рука в оккупационной зоне не поднимется, чтобы дать им крепкую пощечину». «Почему это происходит? – спрашивает писатель. – Может быть, легкомыслие? Может быть, это следствие недоразумения? Нет, только последовательность, последовательность заправил международной реакции». Народы требовали мира. Но, кроме разумных людей, предпочитающих переговоры «холодной войне», были и такие политики, которые, бряцая оружием, мечтали о создании новой армии для агрессии против лагеря мира и демократии…

Фашизм разбит, подчеркивает Галан, но он получил «возможность регенерации».

«А эту возможность он будет иметь до тех пор, пока… в Мюнхене и Гамбурге убийцы из банд Гиммлера будут жить на правах почетных воспитанников, а на улицах Баден-Бадена будут спесиво ходить типы с петеновскими орденами предательства.

Это предательство – непрерывное, вездесущее – сегодня загородилось от гнева многострадальных народов тысячами разноцветных шлагбаумов». «Сломать шлагбаумы!» – призывает писатель, привлечь к суду народов гитлеровских убийц и их покровителей.

Борис Полевой в своих дневниках о Нюрнбергском процессе рассказывает о примечательной и важной беседе с Галаном:

«Мы часто бродим с ним… по парку Фабера, обсуждая виденное, слышанное, и я всегда поражаюсь его дальновидности. Признаюсь, сначала фултоновское выступление Черчилля я воспринял как досадное, но не слишком важное событие: просто старый честолюбец, оказавшийся вне премьерского кресла, соскучившись по газетной шумихе, всегда бурлившей вокруг него, и решив напомнить о себе, выступил с речью, обильно сдобренной антисоветчиной.

– Вы ошибаетесь, – возразил Галан, когда я поделился с ним своими мыслями, – Черчилль отнюдь не экстравагантный старик, падкий на рекламу. После смерти Рузвельта – это виднейший лидер западного мира. Он все точно и заранее рассчитал – и университетскую трибуну в Америке, и время, когда напуганный своими неудачами в Восточной Европе Запад ищет себе лидера и сигналов к действию. Это выступление получило широкий резонанс. Протрубила труба магистра ордена империалистических крестоносцев. И все отряды черных рыцарей, явные и тайные, пришли в движение.

И он оказался прав, Ярослав Галан. Это мы увидели уже в Трибунале по поведению подсудимых. Познакомившись благодаря своим адвокатам с речью сэра Уинстона, они сразу воспрянули духом. То, на что надеялся в последние дни войны, сидя в своем бункере, Гитлер, то, о чем он мечтал перед тем, как пустить себе пулю в лоб, кажется теперь свершившимся: Черчилль скликает силы для похода на Советы, недавние союзники готовы передраться между собой. А когда собаки грызутся, кошка может спокойно влезть на забор и занять там безопасную позицию.

– Ну, а на процессе это не может отразиться? Как вы полагаете, будет он доведен до конца?

– Как вам сказать, – задумчиво ответил Галан, склонив большую лобастую голову. – Пока, как видите, еще не отразилось, а в дальнейшем… Кто знает? Вы заметили, как переменила тактику защита? Раньше она старалась скомпрометировать свидетелей обвинения, как это было с Паулюсом, опровергнуть показания, документы, а теперь старается тянуть, только тянуть, любыми средствами тянуть возможно дольше. Вот Штаммер, например, одолел суд просьбами продлить каникулы до трех недель. А этот вызов десятков свидетелей, живущих в разных странах, на котором настаивает адвокат Риббентропа!»

Уловки адвокатов не спасли подсудимых от заслуженного возмездия, но Галан остро почувствовал начало того, что вскоре все человечество назовет «холодной войной».

В 1946–1947 годах писатель работает над пьесой «Под золотым орлом». В одном из его писем говорится: «В 1946 году я решил вернуться к самому любимому мной роду творчества – к драматургии. Основанием для моей пьесы послужили материалы, собранные мной во время моего пребывания в Нюрнберге». Тема пьесы – судьба наших «перемещенцев» в западных зонах оккупации Германии. В дневниковой записи от 10 января 1948 года есть следующие слова о драме «Под золотым орлом»: «Это мой родной ребенок, часть моего „я“».

В драме «Под золотым орлом» скрещиваются две фабульные линии: борьба советских людей за возвращение на Родину протекает параллельно с борьбой, которую ведет честная американская журналистка Норма против реакционной военщины и милитаристски настроенных кругов США. Двуплановость сюжетно-композиционного построения пьесы обусловлена природой конфликтов, лежащих в ее основе. Наряду с главным, определяющим движение пьесы конфликтом между советскими гражданами и националистами и фашистами в драме существует конфликт, в основе которого лежат противоречия между представителями капиталистического лагеря.

Характерный вообще для Галана-драматурга динамически развивающийся сюжет составляют в пьесе «Под золотым орлом» события, происходящие в одном из лагерей «перемещенных лиц» в Западной Германии. Среди узников развертывается движение за возвращение на Родину, которое возглавляет бывший советский моряк Андрей Макаров. Ему стараются помешать всеми силами. Согласно провокационному плану «перемещенные лица» должны в будущем составить резервную армию агрессора. Один из героев пьесы – комендант города майор Петерсон – говорит: «Мы заинтересованы в том, чтобы перемещенные остались в наших руках. Каждый лишний день их пребывания под нашими крышами – это новый козырь в наших руках. А потом придет день, когда все они осознают, что им уже нет возврата. Тогда эта многотысячная армия людей, людей без рода, без племени, будет делать то, что мы им прикажем… И если провидение ниспошлет нам новую войну, мы бросим эту армию против врага… Это будет атомная бомба номер два!..»

Вначале Петерсон и его подручные через своих наймитов – националистов Белина и Цуповича пытаются запугать Макарова, угрожая ему, если он не откажется от своего плана, жестокой расправой. Воспитанные на звериных законах Петерсон и его приспешники не могут поверить в существование людей, живущих по другим законам. «…Долголетняя полицейская практика научила меня, – говорит Петерсон, – что единственный закон, которому без протеста подчиняются все люди без исключения, – это биологический закон. Во имя спасения собственной жизни человек способен на все. Только надо, чтобы он каждым своим нервом почувствовал леденящее дыхание смерти. Вот тогда он откажется от любых принципов, дайте ему только возможность и время найти принципы, которые оправдали бы его капитуляцию». Петерсону и в голову не приходит простая мысль о том, что, кроме морали торгашей и ренегатов, существует еще на свете мораль честных людей.

«Биологический закон» петерсонов терпит крах в применении к первому же советскому человеку. Подвергаясь травле, испытывая постоянную тревогу за судьбу любимой Девушки, Анны Робчук, которую преследует Белин, в обстановке террора и провокаций Макаров продолжает бороться: он сплачивает вокруг себя верных друзей – Дуду, Мальцева и других, составляет список желающих вернуться на Родину и, рискуя жизнью, решает лично доставить его в советскую миссию. Верною дочерью своего народа показывает себя и Анна. Узнав, что в лагере идут обыски, она до отъезда Андрея берется сохранить список. Высокое самосознание долга перед Родиной ведет советских людей в жизни, руководит их поступками в самые тяжелые дни испытаний.

На фронте Андрей Макаров чувствовал рядом локоть товарища; поднимаясь в атаку, он знал, что за его спиной могучий советский тыл. И вот теперь, вдали от Родины, небольшая горстка советских людей объявила войну могущественной полицейской машине Петерсона. Трудна борьба – борьба в чужой стране, борьба в одиночку, борьба, где только чистая человеческая совесть приказывает людям «стоять насмерть». «От Белина и Петерсона мы, может, и удрали бы, но вряд ли нам удастся убежать от собственной совести… Войны уже нет… – говорит Макаров, – а я и сегодня считаю себя краснофлотцем и без приказа знаю, что тут именно надо стоять насмерть».

Чем же в то время, когда Макаров и его друзья боролись за возвращение на Родину, занимались люди без чести и совести, громко именовавшие себя «общественными деятелями» и «спасителями Украины»? Белин спекулирует. Цупович продает угнанных в рабство советских граждан плантаторам Бразилии.

Образ Цуповича является как бы логическим завершением пути Помикевича из комедии «99 %». Цупович – это тот же Помикевич, но уже в пятидесятых годах двадцатого столетия.

Когда-то Цупович учился в университете, и это наложило известный отпечаток на его речь. При случае он цитирует Шекспира и Шиллера, умеет к месту вставить изречение Цезаря или Катулла, любит пофилософствовать о «психологии толпы» и «неумолимых законах победившей демократии Запада». Линия Цуповича служит в пьесе – воплощению одной из основных идей всего творчества Галана – подлинная культура связана с созиданием, с жизнью. Культура не набор высокопарных фраз и цитат, которыми прикрывают внутреннее ничтожество, «культура» Цуповича – это «культура» образованных убийц, возводивших такие «памятники цивилизации», как Майданек и Освенцим. Цупович более опасен, чем опустившиеся на «дно» люди типа Белина, ибо они выступают под маской, ибо свои грязные дела они прикрывают демагогической болтовней о «долге перед родиной». В лице Цуповича Галан высмеивает идеологов украинского национализма, изображающих из себя политических деятелей и представляющих в действительности заурядных платных агентов иностранной охранки. Галан показывает стяжателя и разоблачает «философа», срывает маску с «политика». Цупович предлагает Петерсону украденные жемчуга.

«Петерсон. Две тысячи франков, больше не дам.

Цупович. О сэр, вы жестоки! Три тысячи франков – последняя цена…

Петерсон. Две тысячи двести… и пятьдесят…

Цупович. Вы преувеличиваете, сэр! Не забудьте, что я оставил дома жену и двух малюток; кроме того, у меня есть также долг перед родиной. Должен же я заработать сто франков.

Петерсон. Что? У вас тоже есть родина? Странно… Ну, две тысячи четыреста…

Цупович. Благо республики – высший закон. Для Украины я на все готов!»

Отвратительное лицо националистов до конца обнажается в тот момент, когда петерсоны, отчаявшись запугать Макарова, решают оклеветать его и лишить тем самым влияния на товарищей. Здесь действие пьесы достигает наибольшего напряжения. Выполняя волю хозяев, Белин убивает Анну, крадет ее вещи. Часть из них подбрасывают Макарову, которого обвиняют в убийстве. Макарову грозит смерть и, по словам Петерсона, бесчестье. Только ценой предательства может он спасти свою жизнь.

Пламенный советский патриотизм противостоит в пьесе духовной нищете и маразму. «Биолога» Петерсона ставят в тупик гневные слова русского моряка Макарова: «Мне легче будет умереть, чем с позором жить!» Петерсон растерян. Живем только раз, поэтому ради сохранения жизни можно пойти на любую подлость – вот его мораль. Макаров предпочитает смерть предательству: «Именно потому, что у нас только одна-единственная жизнь, ее надо прожить по-человечески».

Мы уже говорили о двуплановости сюжетно-композиционной структуры драмы. Но эта двуплановость не разрушает единства, целостности произведения, потому что оно объединено единым идейно-тематическим центром – образом Макарова. Его сюжетная линия является стержневой в пьесе, его борьба – основа конфликта, движущего сюжет. Политические позиции персонажей проясняются в драме прежде всего по их отношению к Макарову.

В его образе Галан отобразил то главное, что составляет характер советского человека: патриотизм, стойкость, мужество. Индивидуальное в Макарове только сильнее подчеркивает типичность образа советского человека. Галан показывает, что истоки героизма Макарова не только в его личных особенностях, но и в тех общих законах советской жизни, которые формируют характер советского человека. Макаровым руководит чувство любви и преданности своему народу, чувство ответственности перед Родиной. «Вы думаете, я иду на смерть, как на свадьбу?.. – говорит он американской журналистке Норме. – Поймите! Я ненавижу смерть, но я еще больше ненавижу жизнь, какой они хотят меня осчастливить. Если бы я испугался их… они бы не сказали: „Макаров – изменник“; они бы сказали: „Советский моряк Макаров – изменник“. А мне никто не давал права покрывать позором мой народ».

Смерть Макарова не остановила его друзей. Они доводят до конца начатое им дело. В свете этого становится понятным первоначальное название драмы – «Недопетая песня», а также и та роль, которую играют в сюжетно-композиционной структуре пьесы музыкальное сопровождение и непосредственно связанные с ним разговоры и реплики персонажей. Через всю драму лейтмотивом проходит песня Шуберта, исполняемая музыкальным ящиком в трактире фрау Мильх. С песней связан эпизод, имеющий очень важное значение в драме. Испорченный музыкальный ящик всегда обрывает песню на полуслове и, по словам хозяйки, «только изредка дотягивает… до конца».

«Андрей. А жаль! Хорошая песня. Мне еще ни разу не удалось дослушать ее до конца.

Белин. И вряд ли удастся…

Андрей. Как это понимать?

Цупович. Не дву-смыс-ленно, насколько я знаю своего друга.

Пауза. Андрей медленно достает из кармана куртки… кинжал.

Андрей (показывая кинжал Велину).Неплохая сталь…

Фрау Мильх (со страхом).Господин! Перестаньте размахивать ножом в моем заведении. Я и без того боюсь?..

Цупович. Ха-ха!.. (Андрею. – В.В., А.Е.)А вы? Не боитесь?

Андрей. Мы – нет!..»

Второй смысловой подтекст этого разговора очевиден. Собеседники прекрасно понимают, что речь идет не о песне, а о деле Андрея. Реплика Цуповича: «Не боитесь?» – воспринимается в контексте как прямая угроза расправиться с Макаровым. Большой общественный смысл приобретает здесь и ответ моряка. «Мы – нет!..» «Неплохая сталь», – говорит Андрей. И зритель чувствует, что речь здесь идет о мужестве советских людей, об их преданности Родине. «Мы» – это советские люди, сплоченные братской солидарностью. «Если я не допою песни, ее допоют другие» – таково значение слов Макарова. Эта важная идея реализуется не только самим развитием действия, но и музыкальным оформлением его. Именно оно вносит тот последний аккорд, который придает страстно-оптимистическое звучание финалу драмы:

«Дуда опускает монету в музыкальный ящик.

Зазвучала знакомая нам песня…

„Жил советский моряк, один из многих, и его гордое сердце даже в неволе тянулось к песням, в которых много любви и веры в то, что правда и тут, в царстве петерсонов, должна победить! И она победит, Андрей Макаров!“

Свет постепенно гаснет. Песня, поддерживаемая аккордами органа, звучит все громче и шире и, как бы подтверждая слова Дуды, заполняет собой все».

О том, насколько характерно и правдиво все изображенное Галаном, говорит то обстоятельство, что многое из материала, составившего сюжет драмы, взято писателем из самой жизни.

«Ну, мальчики, кого вы за последние сутки облапошили?.. Обокрали?.. Пристукнули?.. Ваше счастье, что осенью вагон шоколада был разворован не в моем районе», – говорит Боб Лобер Белину и Цуповичу. Приведенный здесь факт действительно имел место в жизни. В корреспонденции «Остров чудес» Галан писал о «подвигах» националистов, окопавшихся в Мюнхене:

«Президент полиции тоже не хочет разговаривать на эту тему.

Третьего дня в Пасинге, под Мюнхеном, „ди-пи“ („перемещенные лица“. – В.Б., А.Е.) в одну ночь растащили целый вагон (десять тонн!) юнровского шоколада. Обыск не дал никаких результатов».

Галан рассказывал, как свидетельствует М. А. Кроткова-Галан в своих воспоминаниях, что «аналогичные данные писатель получил от редактора местной газеты»: националисты «в течение одной ночи умудрились разворовать целый вагон американского шоколада, да еще по пути устроить несколько грабежей».

По дороге в Нюрнберг Ярослав Александрович, не подозревая того, что проезжает недалеко от лагеря «перемещенцев», остановился, так как в этот момент что-то случилось с машиной. Пока шофер возился около машины, к нему подошел невысокий худой человек. Он поспешно начал объяснять, что ему необходимо узнать адрес советской миссии, чтобы добиться отправки его и товарищей на Родину, чему всячески препятствуют оккупационные власти.

Финал приведенной здесь истории раскрывается Галаном в корреспонденции «Протекторы измены».

Юноша Василий Б. из Куликова Львовской области «попросил разрешения оставить у меня велосипед, – пишет Галан, – потому что „они догадаются, куда я езжу, и сломают мне машину“. Он ушел. Напрасно я прождал его все следующее утро, напрасно ждал неделю, вторую, четвертую… Велосипед несчастного Василия из Куликова пришлось сдать… как имущество человека, пропавшего без вести…» Несомненно, что эти наблюдения положены в основу рассказа Цуповича в пьесе: «Один из них отважился даже составить список желающих вернуться домой. Как-то утречком он выехал на велосипеде в Мюнхен, чтобы передать список большевистской репат-риационной комиссии. Через два часа на автостраде были найдены бренные останки неосторожного велосипедиста и раздавленный колесами неизвестного „студебеккера“ велосипед…»

Подобные примеры использования в драме «Под золотым орлом» конкретных жизненных наблюдений можно умножить.

Тема стремления к большому человеческому счастью и гордой человеческой любви проходит через всю пьесу. Она тесно переплетается с идейно-политической проблематикой драмы, входит в нее, дополняет ее и в еще более ярком свете позволяет передать конфликты произведения. «Любовь, мой милый, никогда не заменит мировоззрения», – бросает лейтенанту Бентли майор Петерсон. Эта фраза дает ключ к раскрытию философской проблематики пьесы, к раскрытию в ней темы любви и счастья.

«Любовь никогда не заменит мировоззрения». Бентли кажется, что его «чистая» любовь к Норме – это последняя надежда, без которой он «потерял бы остатки веры и себя». Но, как и все высокие слова Бентли, его фразы о любви – ложь, необходимая ему для поддержания веры в свою порядочность. Как только Бентли приходится выбирать менаду продвижением по служебной лестнице, то есть между счастьем в его понимании, подленьким счастьем карьериста и мещанина, и между чистой любовью Нормы, первое побеждает второе. Бентли не способен на большую любовь, ибо в его моральных кодексах все измеряется чековой книжкой – счастье, любовь, честь.

Предатель Белин также говорит о своей «высокой любви» к Анне Робчук. Но его чувство – это чувство труса, эгоиста, стяжателя. «Любовь к тебе научила меня по-настоящему любить деньги», – говорит Белин Анне. Слово «деньги», поставленное рядом со светлым и большим словом «любовь», точно квалифицирует характер чувств Белина. В понимании Белина одно невозможно без другого, как немыслимо и счастье без денег. Счастье белиных – это домик, «немного золота и брильянтов», запачканных человеческой кровью.

На фоне этих подлых, грязных мыслишек, представляющих собой карикатуру на подлинно человеческие представления о счастье, ярко сверкает светлая мечта о счастье Андрея Макарова и его друзей, мечта, за которую они готовы идти в бой и умирать, мечта настоящего человека.

Андрей Макаров может быть счастлив только в общей борьбе со своим народом. Судьба Родины неотделима от его личной судьбы. «…Из нашего счастья здесь ничего не выйдет, – говорит Андрей Анне. – Для него необходимы воздух наших лесов и полей, песни наших людей, иначе это счастье так и завянет, не успев расцвести. Там мы оставили нашу молодость и только там найдем ее снова, только там, где Москва, где, на что ни взглянешь, все твое…»

Андрей Макаров не представляет личного счастья вне счастья своего народа. Он рискует жизнью не только для того, чтобы освободить любимую девушку из рук новоявленных гестаповцев, но прежде всего во имя счастья пятисот узников лагеря, счастье и мечты которых – счастье и мечты Макарова.

В драме «Под золотым орлом» Галан создал замечательные образы советских людей, полные духовной красоты и высокого благородства. «Хоть я и тяжко болен… – говорит в пьесе Дуда, – но душа моя здорова, как никогда раньше, хотя она и видела бездну подлости, но видела и вершины благородства, имя которому – советский человек».

Моральная красота советских людей противопоставлена в пьесе духовному убожеству петерсонов и бентли.

Образ у Галана всегда отличается психологической конкретностью рисунка, всегда общее выражается в индивидуальном, свойственном характеру только данного героя. Петерсон и Бентли – носители одной идеологии. Но мировоззрение каждого из них проявляется в совершенно различных формах. Внешне – это две резко отличающиеся друг от друга натуры. Внутренне опустошенный, движимый в жизни мечтой о служебной карьере Бентли рядится в тогу «романтика». Бентли уверяет окружающих, а иногда и себя, что он «ненавидит пакости», что он, лейтенант Бентли, – «Гамлет», «романтик», «человек цивилизации». Бентли, делая подлости, не хочет сам себе сознаться в этом.

Сущность «гамлетизма» Бентли раскрывает его собственные слова: «Я не хочу быть свидетелем еще одного преступления, тем более что у меня нет никакой возможности предупредить его». Подобный «гамлетизм» – это «та красивенькая беседка эстетики» (Горький), в которой скрывается буржуазный индивидуалист, оправдывающий себя в своих глазах за соучастие в том, что с точки зрения общечеловеческой морали «некрасиво». «Нежной, романтичной душе» Бентли нужны оправдания. И вот вытаскивается очередная маска – «гамлетизм». Он не имеет ничего общего с трагедией юноши из известной трагедии Шекспира. Это не муки большой человеческой души, страдания чистого и честного человека, который видит подлости жизни и не находит способов борьбы с ними. «Гамлетизм» Бентли – маска мещанина, оправдывающего свою капитулянтскую политику перед злом жизни, это принцип «свободной» (то есть буржуазной) морали. «Границы между добром и злом нет. Все зависит от того, как на это смотрит свободная личность. Всегда найдется принцип, чтобы оправдать свое поведение». Бентли говорит: «Граница между добром и злом давно уже исчезла в природе, если вообще она когда-нибудь существовала». – «Неужели ты, в лучшем случае, только Гамлет?» – спрашивает его Норма. «Сегодня это единственная роль, – отвечает Бентли, – которая дает человеку возможность стать свидетелем не только начала конца, но, пожалуй, и самого конца!» «Быть свидетелем» – это значит, разумеется, быть участником битвы и попутно наживаться на ней. К этому сводится болтовня Бентли о «высокой натуре» и «светлой» душе человека.

Галан заставляет героев «высказывать» свои взгляды и сразу же ставит их перед необходимостью действия. «Я не мастер мокрой погоды», – заявляет Петерсону Бентли. Развитие образа Бентли непосредственно связывается Галаном со стержневой линией пьесы – линией Макарова. Это закономерно. Арест Макарова явился тем переломным этапом в пьесе, тем пробным камнем, на котором должно было в действии проявиться мировоззрение героев. «Честь и честность» Бентли не выдерживают ни одного испытания жизнью. Процесс Макарова определил место Бентли в борьбе за мир и заставил его сбросить маску. «Граница между добром и злом»… «Видишь ли, Эдвин, для тебя эта граница никогда не существовала… Чтоб сохранить остатки своего достоинства, ты… изобрел принцип для оправдания своей капитуляции перед злом… Единственная перемена, происшедшая с тобой за эти несколько лет, была та, что у хищника выросли когти!» – говорит ему Норма. Уже во втором действии драмы есть эпизод, вполне раскрывающий идеологию лейтенанта. Петерсон говорит ему о Норме: «Если такая надышится красными доктринами, то начнет карьеру с того, что свяжется с первым попавшимся… негром и…»

«Бентли (вскочив с кровати).Моя Норма – и негр? Вы с ума сошли, майор, или (схватив Петерсона за грудь)… забыли, что за такое оскорбление иногда расплачиваются кровью».

В этом эпизоде – весь Бентли, стопроцентный расист.

Если бы Бентли действительно был Гамлетом, он никогда бы не мог рассчитывать на сочувствие Петерсона. Между тем их взаимоотношения, в сущности, базируются на отличном понимании друг друга. Петерсон хорошо понимает характер своего подчиненного. «Не смотрите на нее (Европу. – В.Б., А.Е.) сквозь очки лейтенанта Бентли, мисс, – говорит он Норме. – У вас будет двоиться в глазах». В этих словах майора очень глубоко охарактеризована натура «романтика». Иронический смысл фразы Петерсона очевиден: Бентли – человек с двойной душой, двойной бухгалтерией, не нужно доверять его словам. Эта мысль ощутима в реплике Петерсона. «Вы… не мешаете мне, – констатирует он поведение Бентли. – Дальше слов вы не идете!»

Отношение Петерсона к Бентли лучше всяких слов говорит о мировоззрении последнего: он союзник майора, а не враг его.

Ломка сложившегося годами мировоззрения – трудный и длительный процесс.

«Дома нам говорили совсем другое», – вспоминает журналистка Норма, приехав в Европу. Норма могла бы пойти по пути продажных журналистов, где ее ждали блестящая карьера и богатство. Но она выбрала другую дорогу, и не только потому, что знает, «где начинается компетенция всякого порядочного человека», – она понимает, что петерсоны и бентли – враги не только России, но и американского народа.

Галан всегда выступал противником сглаживания и затушевывания социальных конфликтов. Он ненавидел надуманные, далекие от реальной жизни произведения с так называемыми «счастливыми» концовками, бутафорскими героями и стремлениями. О таких «пьесах» он писал в «Дневнике», что «это не только паршивая конфетка, но и отравленная, потому что вызывает у зрителя глубокое отвращение к идее, которой она должна была служить». В представлении Галана идейность неразрывно связана с правдивостью, с реализмом в отображении явлений действительности. С сарказмом говорил он там же о ремесленнической стряпне и скоростных кинофальшивках, о «святой посредственности», которая «не имеет права на сценическую жизнь». Она «наподобие безвредной американской жевательной резинки… подслащенной сахарином».