Текст книги "Жесткая Мужская Проза (СИ)"

Автор книги: Владимир Середа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

И при этом мы, только судорожно дышали, бешенное сердцебиение, и её тихие стоны. Ни какого движения, ни её, ни у меня.

А потом она как-то незаметно оказалась у меня подмышкой и тихонько дышала. Вырубилась окончательно? Я пытался понять, как это у неё получается? У нас с ней не было ни каких механических движений. Обычно, у меня, до сих пор, всё происходило традиционно, подёргались механически, получили, чего хотели и по домам...

Ощутил влагу на животе, прошёлся рукой и глянул. кровь. Вытер своими семейными и обтёр руку о них же.

Вот и конец тебе Тоха, дальше свадебное платье, фата, свадебный букетик, тортик... Я погладил её, ощутил твёрдый, камушек её соска, прихватил его. Она испустила стон и прогнулась. Так тебе и надо – соблазнительница. Ещё и ещё... И тут всё началось с начала, мягкие волны и... Дышала тяжело...

Когда в фильмах показывают бешенную страсть и такой же темперамент героев, сотрясающих стены и ломающие кровати... То мне кажется это не только дикостью, а натуральным зверством! Как, на это избиение, соглашаются женщины? Мазохистки?

А то что происходило между нами можно уподобить возникновению канала связи между двумя суперкомпьютерами. Когда начинается обмен информацией, и поток чувственной информации от каждой клетки, друг друга, ещё не распознанный непонятный, сметает всякое соображение своей мощью. Причём информация эта содержит в себе множество сигналов, подобно тому, как ТВ сигнал несёт в себе сигнал цветности, синхроимпульсы, звук. То, в обмене между нами оглушающее количество каналов... Я лежал потрясённый, в шоке. Это не секс, а что-то непостижимое...

Лента в магнитофоне давно кончилась и теперь бобина быстро вертелась, и только шелестел кончик ленты.

– Катя. Катя, – пытался я осторожно вытянуть её из какой-то бездны, куда у неё получалось прятаться: – Катерина, возвращайся.

Крутнула недовольно головой, и чуть шелохнулись губы– Не хочу. – но ни звука... Догадался только по губам.

– А мама с папой, глаза выплакали, свою доцю ждут. А она понимаешь...– подначивал, я её, поглаживая. Она только досадливо кривила свои губки:

– Ещё минутку.– тянула жалобно.

– Да хоть и до утра. Только ж твои родаки меня возненавидят.

Она слабо оттолкнула меня рукой, мол, не мешай.

– Ты сон смотришь?

– Я облачко. Плыву себе во вселенной, а ты мешаешь.

Наконец, открыла глаза.

– Облачко, а может скорее тучка, ты дождливая. Надо бы привести в порядок последствия твоего дождика. – начал я ей намекать на некоторые обстоятельства.

Она решительно откинула одеяло, наклонилась, откинула и мои семейные, которыми я попытался защитить пододеяльник, рассматривая последствия у меня на животе. Прикоснулась пальцем и посмотрела на меня.

– И на простыне? – спросила испуганно. Я приподнялся, заглянул.

– Есть чуток.

Она опять упала мне под руку.

– Я заберу, постираю.

– Нет уж тайное похищение чужого имущества. Статья восьмидесятая, пункт третий, приговор: пожизненное заключение в моих объятьях. – импровизировал я грозно, стараясь напугать.

– Согласна. – пискнула.

– Катя. Облачко, давай вставать.– выклянчивал я.

– А сколько времени?

Я поднёс часы к свету:

– Почти десять.

Она откинула одеяло и встала голенькая, наклонилась и начала выискивать своё кружевное бельё. Это было невыносимо, и я похлопал её по такой соблазнительной попе.

– Антон. – пискнула, разворачиваясь со своими кружевными в руках.

У меня сил не оставалось смотреть на неё, ещё секунду и всё начну по новой... Что избежать соблазна, нашёл в себе силы отвернуться, выдернул простынь с красным пятном, обтёр себе низ живота, количество пятен увеличилось:

– Наш флаг! – произнёс торжественно, расправив её.

– Отдай, – ухватила она простынь. Перетяжки с полуодетой дивицей быстро закончились моей полной победой, и я выскочил из комнаты. Там кто-то что-то прошипел, но на такие происки слабаков, я внимания обращать не стал. В ванной налил в таз холодной воды и замочил простынь.

Вдруг под ухом:

– Ты ранен?

Мама стояла за спиной, вглядываясь в моё тело, отыскивая раны. Вода в тазу порозовела, и она это привычно истолковала. Я скорчил ей угрожающую физиономию, кивнув подбородком в сторону комнаты, и прошипел:

– Не моя.

У неё глаза полезли на лоб:

– Антон, не дай бог обидишь!

Я начал мягко выталкивать её из ванной:

– Ты меня не так воспитала, что бы обижать слабых и... – хотел добавить и убогих, но сама мысль об убогости Катьки-облачка, показалась настолько дикой...

Мама тихонечко прокралась мимо комнаты, повернувшись на пороге гостиной, погрозила мне кулаком. Отец, сидел в кресле, повернулся и недоумённо поглядел поверх газеты.

Я в своих запятнанных семейных зашёл в комнату, она уже включила свет одетая, наводила красоту, заглядывая в маленькое зеркальце.

– У тебя всё класс?

– Нет ни класс. – сказала озабоченно, продолжая смотреть в зеркало. А я начал натягивать джинсы:

– Катерина, не пугай. – решил и сам перейти в нападение, которое гораздо лучше обороны.

– Простынь моя.– заявила решительно:– Завтра принесу замену.

Я нагло кивнул на небольшое пятно на матрасе:

– А матрас – мой! – перекривил я её.

– И мой. – прижалась.

Я уже натянул свитер, собирался выходить. Она испуганно:

– Они меня увидят? Надо попрощаться?

– Как хочешь.

– Ни как не хочу, Мне стыдно. Подай сапоги.

– Да, ладно, я их сейчас отгоню.

Вышел в гостинную, где отец, сидя в кресле, читал газету, поглядывая в телевизор, ему коридор хорошо просматривался, по этой причине его надо было куда-то отправить. Но я поступил круче, задёрнул дверную занавеску и закрыл дверь. Ох уж эти девичьи прихоти:

– Выходи.

Быстро выскочила уже в сапогах, а я уже держал на готове её шубку. Она прямо влетела в рукава. Но разве от мамы что-то или кто-то ускользнёт:

– Катенька, вы уже уходите?

– Да, да, торопится она, ей ещё уроки делать, домашнее задание...– усиленно я начал оправдывать её. И старательно отгораживал её от мамы.

– До свидания.– пискнула, выскакивая из квартиры, уворачиваясь от маминого пытливого взгляда. Я прихватил куртку и за ней. В дверях, повернулся и состроил маме гримасу, пытаясь донести до мамы неуместность её выхода. Она погрозила кулаком. Ну, это мы проходили.

Не буду описывать сюси-пуси, как мы спускались по лестнице, как она прыгала ко мне с высоты ступенек, всяких там поцелуйчиков и зажималок-обнималок...

Когда подошли к её подъезду, я остановился, рассчитывая, что на этом проводы закончились. Но, ни тут то было, она потянула меня в подъезд. Когда зашли в квартиру, к дверям уже выскочили и папан и маман:

– Катерина, ты где была? – строго прикрикнула маман: – Мы с отцом совсем извелись.

– У бабушки.– чирикнула.

– Не правда, мы звонили. – взгляд маман был строг и пылал праведным гневом:– Ты ушла от неё около семи, а сейчас... Знаешь сколько времени?

– А мы у Антона его записи слушали. – и глазом не моргнула. Актриса. Подвергся и я внимательному осмотру. Смотрю, успокоились, я вежливо поздоровался с маман и поручкался с папан. Знали б они какие и как, мы "записи слушали"?

– Ты ужинать будешь? -строго посмотрела маман:– А вы Антон?

– Спасибо, я дома поел.– хотел уже откланяться. Но хитрая дивица, тут же заявила:

– Мы у него его записи послушали, а теперь я познакомлю его с моими. – безо всякого смущения заявила, затягивая меня в свою комнату. И мне сразу захотелось слушать записи, так же, как мы их слушали в моей коечке. Она быстро разделась, оставшись в белье, и упорхнула в ванную. Если бы хоть на секунду задержалась, то не скоро бы туда попала.

Подробности уже не интересны, мы "слушали записи", потом засыпали, потом опять "слушали записи", репертуар был неизменным, но потрясающим каждую клеточку организма.

Но и её кровать, не чета моей коечке, полуторный шедевр кроватного искусства, со всякими, как там их, балясинами и прочим наворотами, такое произведение искусства уже койкой не назовёшь. Рядом стояла высокая импортная дека, по-моему. Так что музыка мурлыкала всю ночь. А уж, что там маман и папан думали, догадаться было не трудно. Пошла единственная доця в разнос. И попробуй останови...

Насилу упросил, что бы в начале четвёртого выпустила. Выскочил на улицу, глянул на окна их квартиры, горит окно на кухне. Видно начался разбор полётов, жалко мне её стало, но так сама виновата. Сразу бы отпустила...

Ну а дальше, как в таких случаях, Витёк называет это – показать чудо любви. Встречались почти каждый день, уже больше двух недель, кроме дней когда я был в карауле. По выработанной традиции усиленно "слушали записи", то у меня, но чаще у неё. Я как-то даже испугался, что, наверное, её метода "слушать записи" постепенно, со временем, сойдёт на нет, и придём к традиционным методам.

– Как это у тебя получается? – спросил как-то, раздувая её кудряшки.

– Что, получается?– насторожено взглянула на меня из-под моей руки.

– Ну вот то, как мы с тобой "записи слушаем"?

Опять уткнулась мне в плечо:

– Не знаю, как-то... Я не соображаю, оно само начинается...

Больше на эту тему разговоров не было, но с каждым разом она эту методу совершенствовала и обогащала. От чего я только обмирал и... Какие тут могут быть комментарии, как говорится "ноу комент"! Так что у нас, как бы, медовый месяц образовался.

И всё бы нормально продолжалось, сессия закончилась, матанализ сдал, как обычно, повышенная стипендия была обеспечена. Началась сессия у неё, но она меня заверила, что у них сессия чистая формальность, их до одури гоняли в течении семестра, так что она её сдавала более чем успешно, – а по другому, мамина и папина доця, не могла и не умела. Сплошное совершенство.

Но, обязательно какая-то кака и случится. Было очередное дежурство, ни чего не обычного, три выезда на горящие мусорники. Погасили на какой-то стройке горящий вагончик-бытовку. Опасались, что сторож там лежит. Эти орлы обогревательные козлы поставят, докрасна раскалят, и спать пьяными заваливаются.

Поэтому мы с Козаком, прежде всего рванули искать вход. Около входа меня поразила картина, стекло в окне расплавилось светилось багровым светом, и, мягкое как тесто, упало на оконную решетку, и в каждом квадрате которой выдувалось парусом, вид – загляденье. Козаченко топором сбил замок, сразу ясно стало, что там ни кого нет. Сторож, на своё счастье, вышел, на минутку, супца, грамм двести, выпить, да задержался.

Но мы, на всякий случай, проскочили в помещение. Козак орудовал стволом, а я за ним подтягивал рукав. За пару минут всё было кончено. Но тут, под тяжестью вылитой "калеками", как называет их Карандаш, частично провалился верх, но нас не задело, мы уже выскочили, чуток только облило. Козак, на всякий случай, обматерил "калек", поливавших крышу. Потом начали надёжно проливать, что бы с гарантией очага возгорания не осталось.

Вдруг кто заорал:

– Осторожно высоковольтная линия.

Над бытовкой и в правду проходили провода высоковольтной линии. Дело очень опасное, пока обходишь очаг возгорания, подтягиваешь рукав, ствол может выписывать при этом самые различные траектории, куда угодно посылая струю воды. Не дай бог, на провода, даже самому злостному врагу такой судьбы не пожелаешь...

Я как-то, сдуру, влетел, правда, к счастью, не на высокое напряжение. Гасили в каком-то гастрономе в подвале холодильник. Ох, и чего в нём только не было... И я, не думая, струю со ствола прямо на пламя в холодильнике.

Судорога! И я сижу опираясь о стену, вроде в нокауте. Тогда Галаган меня вытащил. А всего-то попал на распред щит триста восемьдесят вольт. Неопытный ещё был, только поступи на службу. Теперь приезжаем на объект, первый вопрос – электрику вырубили?

В общем, сейчас управились с бытовкой благополучно. В части все завалились спать, а я студент. На службу явлюсь по будням, с института, в три часа пополудни, а в выходные в восемь, как все порядочные пожарные. Поэтому и отдуваться за эту льготу должен. Вот и сейчас, принял пост на фасаде. Кто его знает, зачем этот пост нужен? Но не наше это дело определять, что нужно, а что нет. Получил приказ и исполняй.

Не успел и прикемарить, опёршись о стену, как заревела сирена – на выезд, тревога! Сирена у нас хорошая децибел на сто двадцать, мёртвого поднимет. Все к своим боёвкам, натянули и в боевое отделении, сидим, ждём пока Карандаш путёвки получит и разведданные, если что-то есть.

Выскакивает, шоферам путёвки в зубы, и к нам на первый ход, около водителя на своё законное.

– Чего там? – раздражённо спрашивает Козаченко: – Опять мусорник?

– Не, задымление.– отмахнулся Карандашёв, что озабоченно листая.

– А дымосос? – заинтересовался Козак. Карандаш пожал плечами, мол не наше дело пришлют, хорошо, а нет, так будем нюхать.

Так что, хрен, редьки не слаще, это сейчас будет тот же мусорник, но в каком-нибудь вонючем подвале. На меня напала зевота, не могу остановиться, челюсть выворачивае.

Мчимся с сиреной по ночному городу, пустые улицы, редкие окна светятся в тёмных домах. Впереди на дороге, только жёлтые пятна света уличных фонарей. Вспомнилось, как Витёк, давным давно, хотел освоить гитару и разучивал "мои ночные друзья фонари", под её бринканье. Но скоро бросил и гитару и пение тоже.

С визгом сирены и рёвом моторов, подлетаем к какой-то многоэтажке. Остановиться не успели, а Карандаш командует Козаку, он у нас командир отделения:

– Фонари в зубы и ищите вход. Пошёл.

Нам второй раз повторять не надо, из рундука под сидением боевого отделения, достаём аккумуляторные фонари, и на периметр. Со всех дырок подвала валит густой чёрный и ужасно смердючий дым. Сразу, по клубам дыма, находим забранное решёткой окошко в подвал.

– Тоха, кусачки!

Я бегом к машине, достал здоровенные кусачки, ими мы и решётки и замки перекусываем. Сразу же выкусаю решётку, довольно быстро управился. Отгибаем, её остатки в строну.

Вот это дуру Козак и вклепал, ведь команда была, только найти вход. А он, как говорят, по молодости лет и от избытка старания... Чёрт, а ведь это я по молодости... Он же и слова не сказал, а меня черти толкнули... Ну это уж потом я сообразил, а тогда ведь Козак остановить должен был, он же командовал.

Лезу туда первым, за мной Галаган. Подсвечиваю ему. Затем, с трудом, протискивается Козак. Ни каких комментариев по поводу его габаритов, воняет так, что и дышать не хочется, да и дым глаза выедает.

Сидим в каком-то задымлённом закутке, ограждённом фундаментными блоками. В каждой стене по узкой щели между блоками.

– Дымосос где.– орёт Козак в рацию. Не слышим, что ему ответили.

– Тоха, ты,– показывает на щель в левой стене.– Васёк.

Ему показывает на щель в правой стене. Но я уже проталкиваюсь, мешает широкая боёвка, пояс с топором, главное оружие рядового топорника. Обследую такое же помещение, ни кого. Нахожу, сквозь дым, следующую щель, протискиваюсь сквозь её. Кашель начинает разрывать лёгкие, дым разъедает глаза, пластиковое забрало ни хрена не помогает, да оно не на эти условия делалось. Надо было включаться в ИП (изолирующий противогаз). Да куда там в нём по этим щелям лазить, тут и без него с трудом лезу. Прошёл ещё два или три таких же ограждённых фундаментными блоками, помещений, иду в направлении дыма.

Дышать невозможно, лёгкие как ножом режет. Припадаю к самой земле, что бы глотнуть воздуха посвежее, но утыкаюсь в чьи-то ноги. Вижу гору тлеющего зловонного тряпья. Ору захлёбываясь кашлем:

– Нашёл! И жмурика! – слышу невдалеке кто-то прокашливает, как и я, задыхаясь дымом.

– Где вы? – орёт Карандаш не вдалике: – Вход здесь поблизости. Лезьте на голос.

Ко мне кто-то подползает. Худой, значить Васёк Галаган. Тянем с ним за ноги жмурика. Впрочем, может он ещё и не жмурик, зря я его так, может откачают.

Среди пожарных ходит анекдот: "Пожар в морге, приезжает расчёт, очаг возгорания ликвидируют, пострадавших вытаскивают, искусственное дыхание, подключают кислород. Начкар докладывает дежурному по городу: шестеро пострадавших, всех откачали!" Так может, и этого бедолагу откачают.

Пока мы подтаскиваем его к щели, оттуда уже Козак заливает, через её и нас, и тлеющее невдалеке немалую кучу какого-то барахла. Вода чуток освежила, но смрад невероятный, не передаваемый. Что там горит? Помню на занятиях рассказывали, что перья при горении, а особенно тлении выделяют какой-то цианид. А разная синтетика что-то ещё хуже. Надеюсь нет там не перьев ни пластика.

Подаём пострадавшего ногами в перёд, ну и тяжёлый, сил нет, ноги ватно подгибаются. Там уже Карандаш в ИП, помогает вытащить.

Вылезли на свежий воздух, откашливаем утробно до боли в лёгких. А потом меня сотрясает рвота. В желудке ни чего нет, на дежурстве, я пощусь, беру на сутки литр кефира и городскую булку. Всё это уже давно съедено и переварено. Но рвотные судороги выворачивают желудок наизнанку, жёлчь обжигает горло и наполняет рот такой горечью, что желудок заходится ещё сильнее, в судорогах, меня сгибает пополам. Мельком вижу, что и Козак с Васьком строгают по круче меня.

– Воды! – хриплю. Подходит Карандаш:

– Нельзя вам воды.– наклоняясь, говорит:– Отравление угаром. Рвота ещё сильнее будет. Ох, и получит Козак, какого хрена полезли без команды. – злится.

Да я и сам знаю, вода только рвоту усилит:

– Прополоскать– тычу пальцем в направлении рта. Карандаш дёт флягу. Но легче не становится.

– Снимайте боёвки, – командует нам: – Скорая едет, заберёт вас в госпиталь.

Невдалеке, ревёт вентиляторами дымососка, откачивая дым, добралась, наконец.

Кружится и болит голова, снял пояс с боевым своим топором, снял и бросил боёвку и сел, опершись о какие-то кусты, чёрт его знает, что за растения, главное есть опора для спины.

В скорой усадили нас рядком на носилки, спросили не пили ли спиртосодержащего и всунули кислородные маски, сделали какие-то уколы в бедро, прямо сквозь ткань. Чуток, полегчало.

Вдруг, опять мой желудок возмутился и выдал такой рвотный фортель, что я чуть не ковырнулся с носилок.

– Тоха, гад! Прекрати!– орёт Козак, но не успевает закончить угрозу, как закатывается в таких же мучениях. Отреагировал на мою провокацию, а вот Васёк, сидит спокойно, не реагирует, привалив к стенке скорой и даже, по-моему, глаза закрыл. К счастью, вскоре, эти рвотные рефлексы прекратили своё издевательство над нами.

Не нравится мне в больницах ранние подъёмы, уже в шесть катит медсестра свой прицеп:

– Просыпайтесь, быстренько. Продседуры!

– А то что мы только около четырёх легли, так не считается– высказываю хрипло своё возмущение.

– Ни чего, до обхода выспитесь.– спокойно отвечает: – На это дело у вас ещё весь день впереди.

Мы все под лежим капельницами. Она подходит к Ваську, он поворачивается набок, она делает ему пару уколов в задницу. Переходит в Козаку, тот эту продседуру пропустить спокойно не может, повернувшись, заявляет:

– Вы только попробуйте на моём приборе настройки сбить.

Занятая ампулами, сестричка спрашивает недоумённо:

– Какой прибор?

Козак за словом не лезет, заявляет со всей серьёзностью:

– Задница – это главный прибор пожарного. Он им все неприятности чувствует. И если она утратит чувствительность, тут ему и хана.

Медсестра тоже не промах:

– Так это вы утратили чувствительность своих приборов, раз сюда попали.

Но Козака так просто не смутить:

– А тут, с другой стороны, есть ручка регулятора, ею чувствительность регулируется. Может подкрутите, подрегулируете?

Мы с Галаганом, чуть с коек на падаем от смеха. Всё это говорится на таком серьёзе, если шуток не понимаешь, так и поверишь. Медсестра тоже смеётся:

– Я тебе так подкручу, без крутилки останешься.

Тащит свою тележку ко мне, настала моя очередь, в точный прибор уколы делать, настройки сбивать.

А Козак, кряхтя, поднимается и, таща стойку с капельницей, выходит в коридор, в дверях:

– Позвоню, что бы Карандаш гражданку завёз.

Вот это мысль, а я всё гадаю, как нам домой босыми в хэбешке добираться.

Потом иду я, таким же макарём, обзваниваю Витька, на кафедру, выпрашиваю пару дней отдыха. Все идут на встречу Сергей Анатольевич даёт два дня отгулов. С Витьком договаривается, что он родителям выдаст версию, о том, что меня отправили на пару дней на срочные сборы.

У Витька случаи бывали покруче моих. Я-то в госпитале впервые, так, по пустяку. А он за год дважды. В первый раз, гасили они санаторий, для тех, что умом подвинутые, трёх этажный деревянный корпус, ещё дореволюционной постройки.

Он, с напарником, выбрасывали неходячих в окно, с третьего, на специально натянутое полотнище. По лестнице было уже невозможно идти, горел первый и второй этажи. Выкинули всех, напарник выпрыгнул благополучно, а этот идиот решил ещё пробежаться по этажу, окончательно проверить, не забыли ли чего.

Получил по полной, – летел до первого, сквозь выгоревшие перекрытия, а за ним летели и все балки перекрытий. Травмы, ожоги, короче, почти месяц в госпитале.

Ему тогда чертовски повезло, не оставили его там ребята, хоть из-за него ещё двое попали в госпиталь. Пока его, вытаскивали из-под горящих балок перекрытия.

А через пару месяцев, горела нефтебаза, и этот дурак опять нарвался, видишь ли, он думал, что успеет проскочить и пролить огромную цистерну, хранилище ГСМ. Взрыв! Получил прямо в морду. И опять повезло, после взрыва, обошёлся ожогами и реанимацией. А запросто мог остаться обгоревшей головешкой, как кое-кто там так и остался.

Не случайно ещё с малолетки у него погоняло – Бешеный. Особенно он разошёлся в последний год перед армией. Когда я уже год служил.

К летнему кинотеатру как не придёт мама с подругой, не чаще раза в месяц на самые слезоточивые фильмы. То только поражается, глядя на то, что он вытворяет.

А на площадку у летнего у нас в посёлке, собирались все порядочные девушки, по терминологии Катиной маман. А для Витька это было место постоянных разборок, тут он вылавливал всех своих должников и отоваривал по закуткам, или, если все уже получили то, что они, по его мнению заслужили, то кагалой пёрли в частный сектор, где частники, в тихаря, продавали домашнее вино, и там дегустировали. А мама рассказывала, мотался он среди собравшегося изысканного общества, как чертяка, не успеваешь за ним уследить.

В летний приходили задолго до начала фильма. Вечерние сумерки, аромат всевозможных цветов, вокруг был частный сектор, и в палисадниках чего только не благоухало. Изысканное общество совершало променанд... Дивицы наряжались, как на первый бал, да и не только дивицы, семейные пары, так же выходили блистать лучшими нарядами.

Только он с парой друзей, не буду их называть их имена, устраивали, среди этого благолепия бешенные разборки. Мотался в расхристанной рубашке и дранных брюках.

Он не признавал ни каких авторитетов, бил всех подряд, не задумываясь, пёр на нож. И все сидельцы, тянувшие не один год на зоне, получали от Витька при малейшей попытке что-то ему доказать, потом все они крутили головами, удивлялись силе его кулака.

В общем, я, в сравнении с ним, невинный ребёнок, и если бы не он, просидел бы я тихонько за книжечками-прочётными, это мамино словцо, обозначало художественную литературу. Но Витёк, не мог пройти мимо такого пай-мальчика. По его мнению, моё поведение портило ему авторитет, вот и приобщил меня ко всем этим разборкам. Единственно о чём жалею, что сагитировал его поступить подрабатывать на пожарку. С его бешенным характером...

А теперь вопрос: так кто везучий, он, который провалялся по госпиталям и реанимациям два полных месяца, или я, вот только на пару дней и попал? Но он, нахально утверждает, что из нас двоих, он самый везунчик, мол, ну и что, что госпиталь, зато, из такой безнадёги вылез. Дай-то Бог, я согласен, спорить с ним не буду, себе дороже. Молю Бога, что бы ему и дальше везло и всем нашим коллегам в боёвках.

Но вернусь к госпиталю. Начался обход врач, подойдёт седенький дядечка к коечке, просмотрит анализы крови, и приходит к выводу, что угарный газ, не очень много крови нам попортил, чему мы рады и канючим на выписку.

Предлагает полежать до завтра, а там, видно будет.

Приезжает Карандаш, заносит три мешка с нашей гражданкой и забирает гимнастёрки, сапоги с нас сняли, ещё, когда сажали в скорую. Карандаш желает скорейшего, потому, что без нас ему в карауле скучно.

На завтра выписали, дали пару дней отдыха. И я рву когти на электричку в четырнадцать сорок. Выскакиваю на платформу, уже за пару минут до прихода электрички. Топаю вперёд, смотрю, краля стоит особняком, модняцкая шикарная в голубенькой шубке, прямо всё из себя гордая, недоступная, неприступная, носик в сторону отворотила.

Ну, думаю, я ей сейчас устрою проверочку на испуг, что бы бдительность не теряла, периметр контролировала. Подхожу и голосом погрубее и страшнее, рычу:

– А ну дамочка, дай шубку примерять.

Повернулась, в глазах ужас, но узнала мгновенно, прижалась, радостная:

–Антоша, ты, где был, я вчера вечером у метро ждала, потом домой заходила.

Хотел ответить про сборы, но раскашлялся, выплёвывая чёрные сгустки. Начали лёгкие очищаться. У неё в глазах ужас. Чувствую, эта краля гордая недоступная, сейчас в обморок грохнется. Надо меры принимать. Подхватил, и в вагон остановившейся электрички.

– Это, это с тобой случилось? На пожаре? – в глазах дикий ужас. А мне этого и надо.

Ну, тут уж я, конечно, такое ей наплёл о наших приключениях в задымлённом подвале. И про огонь и дым, про спасение бомжа, только в моей редакции это уже была прекрасная дивица, которая зацеловала, своих спасителей.... В общем, слушала с ужасом в глазах. Уже подходили к дому, когда я рассказал о госпитале и самом чувствительном приборе пожарного, и рычажке для его настройки. Но у неё, ни этот прибор, ни сам рычажок, не вызвал ни какого интереса. Бесчувственная...

– Антоша, увольняйся, пожалуйста. Я тебя прошу. Не дай Бог с тобой что случится.

Конечно, мне её внимание лестно, для этого и плёл я, налегая на жалость, но, по-моему, не совсем удачно вышло. Вместо жалостливого участия, вызвал у неё только дикий страх, слёзы и панику. А вот этого я как раз меньше всего хотел:

– Катя-облачко, это всё побрехеньки. Всё было просто и безопасно.

Но у неё из глаз градом котились слёзы. Довёл таки, до слёз, раздосадовал.

– Я ведь медик, я знаю, что такое отравление угарным газом.– глюпала носом прижавшись ко мне.

– Пошли лучше ко мне "записи слушать". – предложил.

Она не сопротивлялась:

– А тебе можно? Тебе плохо не станет?

– Ты что, врач специально подчеркнул крайнюю необходимость такого лечения. – заливал я соловушкой, упирая на крайнюю необходимость.

Коечка моя встретила нас очень приветливо:

– Ты пообедать не хочешь? – спрашиваю я.

– Нет.

А у меня, госпитальные харчи, только аппетит пробудили. Навалил, на тарелку, какой-то каши из кастрюли на плите.

Потом "наслушавшись записей", лежали, спросил:

– Как сессия?

– Сегодня сдала экзамен по....– похвасталась, назвав, такой замысловатый предмет, что мне никогда не запомнить.

– Не сомневаюсь в оценке, что получила.

– Даже и не сомневайся, получила, то, что всегда.– ответила с горячностью.

Я её после этого заявления, я опять очень крепко поздравил её, потом подумал и ещё очень крепко пожелал дальнейших успехов, в учёбе и личной жизни, решил их не разделять. Может зря? Лежим, отхекиваемся от поздравлений и пожеланий.

И вдруг, дверь открывается и на пороге собственной персоной Витёк. Как я не услыхал входной двери? Увидал нас и расцвёл в широкой ехидной ухмылке. Катя-облачко сразу с головой под одеяло. А он гад:

– Здравствуйте Катенька. Как ваше драгоценное? – сладенько так потянул с надрывом, скорчив, умильную рожу, даже попытался приоткрыть одеяло, но я на страже, получил змей по рукам.

А у меня терпение кончилось, начал подниматься:

– Пошёл от сюда. Не смущай девушку.

Но он, увидал нашу одежду, нагло попёр к стулу, на котором была она сложена. И, нахально, подцепил пальцем кружевные трусики, явно намериваясь их понюхать, как цветочек. Я уже встал, осторожно отобрал трусики и вытолкал его за дверь, натянул свои семейные.

– Кстати, это и моя комната. Покушаетесь на мою жилплощадь. – донесся его нахальный голос, из-за двери: – Катенька, полагаюсь только на вашу доброту и обострённое чувство справедливости.

Ни как не унимался Витёк, за дверью.

Катя выглянула из-под одеяла, насилу сдерживаясь от смеха:

– А он давно пришёл?

Этот вопрос и меня заинтересовал, по старой договорённости между нами, интимная жизнь каждого из нас была неприкосновенной. Я вышел к нему:

– Давно тут?

Он ухмыльнулся:

– Успокойся, только зашёл, шубку увидал, и так захотелось Катеньку смутить, аж слеза скупая мужская проскочила. Посмотреть на вас голубков захотелось.

Чего, чего, а нахальства ему не занимать.

– Завидуешь, змей. Ну что у тебя? Всё нормально? – он ведь с дежурства.

– Фигня. – отмахнулся: – Катя дай поносить, – заныл, канюча, это он, гад о трусиках: – Ну хоть примерять?

Вышла она уже одетая по форме, ответила со смехом:

– Обойдешься. Свои иметь надо.

– Угу, у меня семейные, носим с ним по очереди. – ткнул в меня пальцем:– А у тебя такая неземная красота, разве такие, ещё где-то есть? Позволь, ещё хоть разок глянуть, как они смотрятся, а то я не засну. – он продолжал заливать, в надежде смутить: -А то этот жлоб, пользуется, что старший, здоровый, меня совсем без трусов оставляет.

Она в долгу не осталась:

– А если покажу, вообще ни когда заснуть не сможешь.

Они остались подкалывать друг друга, а я пошёл одеваться.

С тех пор прошло уже две недели. А сейчас вот звонит, придёт, любоваться на мои боевые отметины. Слышу, хлопнула входная дверь. Я прикрыл физиономию раскрытой книгой, мол, заснул за чтением. Слышу:

– Антоша... – тихонечко так, уже стоит, склонившись надо мной. Поверила, что сплю?

Я медленно стягиваю книгу и слежу за её реакцией. Витёк вовремя подставил стул, на который она буквально упала, я тоже невольно дёрнулся подхватить. Ну у этого жлоба реакция оказалась покруче. Или заранее подготовил, ожидая такую реакцию дивицы. За мной долг. А вообще в следующий раз её заранее предупреждать надо будет, но, очень надеюсь, не будет уже такого следующего раза.

Я сел и взял её ладошки:

– Катя. Облачко. Это всё ещё я, – стараясь, что бы моё мычание было хоть немного членораздельным: – Только имидж сменил.

Но она явно сейчас была лишена чувства юмора.

– Ну, вы тут милуйтесь. А к органам политпросвящения. – это Витёк, так про телек.

– Ни кто не оторвёт члена, – выдержал едва заметную паузу: – профсоюза, от органов профсоюза!

Я скорчил гримасу, делая попытку ухмыльнуться.

– Это тебя те бандиты побили? – спросила испуганным шепотом. Я оскалился, видно испугалась, что бы "те бандиты" не услыхали.

– Не...– мычу: – с платформы упал пьяный.