Текст книги "Н.С. Хрущев"

Автор книги: Владимир Шевелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 14
Приказ: «Цель поразить!»

Президент Эйзенхауэр предложил Хрущеву:

–  Зачем нам втягивать свои народы в дорогостоящее соревнование? Давайте лучше посоревнуемся друг с другом, ну например, в беге.

Хрущев согласился. На следующий день советские газеты сообщили: «Хрущев занял второе место, Эйзенхауэр – предпоследнее».

Из народного творчества

В 1960 году имена Хрущева и Эйзенхауэра действительно были у всех на слуху. Мир внимательно следил за сближением двух супердержав. 19 января было официально объявлено, что в июне состоится визит американского президента в Советский Союз. Хрущев заявил, что ему будет оказан «чрезвычайный» прием.

Советский лидер все больше входил во вкус, занимаясь внешнеполитической деятельностью. Подчас происходило это в ущерб внутренним делам. Да и на международной арене Хрущев допускал немало просчетов. Выезжая за границу, он брал с собой многочисленную свиту – помощников и советников, переводчиков и стенографисток, экспертов и телохранителей. Однако почти никогда не прислушивался к советам и рекомендациям компетентных людей. Он хотел все решать сам.

Потом, на октябрьском пленуме ЦК в 1964 году, Хрущеву придется услышать немало горьких, но справедливых упреков. Зачем надо было сооружать громадный стадион на сто тысяч мест в Джакарте, отель в столице Бирмы городе Рангуне, исследовательский атомный центр в африканском государстве Гане или спортивный комплекс в Мали? За десять лет правления Хрущева в различных странах Советский Союз соорудил около шести тысяч предприятий, но все затраты пропали даром, а из многих государств нас попросту выдворили. Впрочем, вину за это должны по праву принять на себя и его соратники, которые угодливо соглашались с Хрущевым и превозносили любое его решение.

Между тем, в стране развернулась активная подготовка к приему американского президента и сопровождающих его лиц. Правительственная комиссия побывала в Хабаровске и Иркутске, которые в ходе визита собирался посетить Эйзенхауэр. Под Москвой соорудили поле для гольфа на 18 лунок. Для американцев, щедро одаривших Хрущева и его спутников в сентябре 1959 года, готовились ответные подарки. В частности, специально для Эйзенхауэра методом ручной сборки сделали «Москвич-407». Шла активная подготовка к встрече в верхах, чтобы продолжить обсуждение проблем, начатое на встрече в Женеве в 1955 году. Намечена она, была на середину мая в Париже.

Хрущев все более убеждал себя, что потепление отношений с известным врагом – Соединенными Штатами Америки – это конец «холодной войны». С Америкой надо не враждовать, а сотрудничать. А огромная армия и накопленные горы оружия тяжелым бременем повисли на плечах экономики. Надо сокращать военные расходы. Так, постепенно вызревала идея о сокращении армии на 1 миллион 200 тысяч человек. При обсуждении этого вопроса на Президиуме ЦК партии выступил начальник Генштаба маршал Соколовский, заявивший, что сокращение обескровит вооруженные силы. Министр обороны маршал Малиновский Хрущева поддержал, хотя и весьма сдержанно. В результате Президиум одобрил предложение Хрущева. В январе 1960 года после доклада Хрущева Верховный Совет принял Закон о сокращении Вооруженных Сил на одну треть.

Но 1 мая 1960 года положило конец «разрядке». Именно в этот день советская ракета впервые сбила американский самолет-разведчик У-2, пилотируемый Гарри Фрэнсисом Пауэрсом и совершивший девятичасовой полет из Пакистана в Норвегию над территорией Советского Союза.

Подобные полеты американцы совершали уже в течение нескольких лет, откровенно издеваясь над беспомощностью советской противовоздушной обороны. Высота в двадцать километров была недостижимой и для зениток, и для истребителей. А ракеты «земля – воздух» поступили на вооружение советских войск ПВО только в начале 1960 года.

В 1959 году Эйзенхауэр распорядился прекратить разведывательные полеты над территорией СССР, несмотря на недовольство ЦРУ и Пентагона. Президент сказал, что когда в мае он прибудет в Париж на встречу в верхах, у него должна быть честная репутация: «Если один из этих самолетов будет сбит в то время, когда мы ведем особо доверительные переговоры, его выставят в Москве на всеобщее обозрение, и это подорвет мои позиции». Эйзенхауэр как в воду глядел.

Однако шеф ЦРУ Ален Даллес сумел настоять на возобновлении полетов У-2, упирая на то, что следует проследить за размещением ракетных установок на Северном Урале и в районе Белого моря. А если русские умудрятся сбить самолет, то никаких улик в их руках не будет. Президент дал согласие. Первый после длительного перерыва полет состоялся 9 апреля 1960 года, когда самолет У-2 вылетел с американской базы в Пешаваре и взял курс на Семипалатинск. Советское военное руководство приказало поднять в воздух самые современные истребители-перехватчики Т-3, позднее названные С-9. Вооруженные четырьмя управляемыми ракетами, эти самолеты способны были подняться на высоту до двадцати километров. Однако из-за отсутствия в районе Семипалатинска запасного аэродрома самолеты так и не взлетели. Оказался небоеспособным и зенитный комплекс С-75, самое совершенное на то время оружие, способное поражать цель на высоте до двадцати пяти километров. Ракеты находились не на позициях, а в хранилищах на расстоянии в сто километров от полигона. В итоге У-2, выполнив свою миссию, благополучно вернулся на базу.

Со стороны Москвы протестов не последовало. Хрущев молчал, видимо, не желая говорить народу о низкой боевой готовности армии. Даллес обратился к Эйзенхауэру с просьбой разрешить новый полет. Шефа ЦРУ особенно интересовал новый советский ракетный объект в районе Плисецка в Архангельской области, где находились межконтинентальные ракеты. Исходя из этого и было составлено задание для Пауэрса. Позднее американцы признавали, что каждый полет У-2 давал им ценную информацию о развертывании и состоянии ракетно-ядерных сил СССР.

Противостояние США и СССР довлело над всей планетой. Два мировых гиганта и существующие в их орбитах страны-сателлиты определяли основные тенденции международных отношений. А самое главное – это противостояние воспроизводило атмосферу взаимного страха. США опасались неожиданного нападения со стороны Советского Союза, а тот, в свою очередь, боялся удара со стороны американцев. Ни та, ни другая страна не жалели средств на вооружение и разведку. Обоюдная настороженность и подозрительность всегда отличали советско-американские отношения, даже в годы «потепления» и «разрядки».

Свой полет Пауэрс начал ранним утром 1 мая 1960 года. Как только самолет пересек афганскую границу, он был замечен и взят под контроль службой противовоздушной обороны. Вскоре выяснилось, что нарушитель границы держит курс на полигон Тюра-Там в Казахстане, главный космический ракетодром в Советском Союзе. Позднее он получит наименование Байконур, а в служебных переговорах его называли зона «Т». Через несколько минут сообщение дошло уже до министра обороны.

Маршал Малиновский, оценив всю опасность ситуации, разбудил Хрущева.

– Где он теперь? – спросил Хрущев.

– Цель на подходе к зоне «Т».

– Что-о-о? – закричал тот. – Да как вы допустили такое?! Сбить! Сбить любой ценой!

После звонка Малиновского ложиться уже не было смысла. На часах было шесть утра. Надо было ехать на первомайские торжества: парад, демонстрация. Злость на американцев не проходила, он все больше и больше накручивал себя, проклиная Эйзенхауэра, Даллеса и этот чертов самолет. Между тем распоряжение «самого» спускалось от министра обороны вниз. Напряжение и тревога все больше нарастали. Пауэрс уже миновал Тюра-Там и держал курс на Урал. Советские ракеты молчали.

Стремясь выполнить «приказ партии», командующий авиацией ПВО генерал Евгений Савицкий приказал капитану Ментюкову, перегонявшему суперсовременный С-9 в Белоруссию, поднять самолет в воздух и уничтожить нарушителя. Поскольку на С-9 не было вооружения, Савицкий приказал Ментюкову идти на таран. Летчик ответил:

– К тарану готов. Единственная просьба – не забыть семью и мать.

Однако жизнь Ментюкову спасло чье-то очередное разгильдяйство: локаторщики не сумели вывести его точно на цель. И только когда Пауэрс почти миновал Свердловск, его поразила одна из ракет дивизиона полковника Воронова. Однако в результате продолжающейся неразберихи был по ошибке сбит и наш истребитель-перехватчик Ми Г-19, пилот которого Сергей Сафронов погиб.

А Пауэрс остался жив. Он сумел выбраться из разваливающегося на куски самолета и спустился на парашюте с огромной высоты. Позднее Пауэрса обменяли на советского разведчика Рудольфа Абеля. А пока что он был доставлен в Москву и допрашивался в КГБ. И Вашингтон и Москва хранили молчание! Хрущев предвкушал, как он макнет американцев «мордой в грязь». Те были уверены, что летчик погиб. Правды же пока что не знали даже члены Президиума ЦК КПСС.

Только 4 мая на пленуме ЦК Хрущев заявил:

– Товарищи! Гвоздем завтрашней сессии Верховного Совета станет вопрос об американском шпионском самолете, который мы сбили на Урале. Я проинформирую депутатов, что Соединенные Штаты послали самолет вглубь территории СССР, и объявлю, что наши доблестные ракетчики сбили нарушителя. Но я не буду говорить им, что летчик остался жив и сидит у нас на Лубянке. Пусть это будет нашей тайной. А потом мы преподнесем американцам сюрприз.

Члены пленума оценили замысел Первого и встретили его слова аплодисментами. На следующий день в Кремле открылась сессия Верховного Совета. После двухчасового доклада о положении в стране Хрущев приступил к главному. Потрясенные депутаты слушали обличения в подлости и вероломстве правящих кругов и военщины США. Американцы послали самолет-шпион вглубь Советского Союза в священный для каждого советского человека день – 1 мая. Правительство приказало сбить самолет! Это задание было выполнено – самолет уничтожен! Зал встретил эти слова бурными аплодисментами.

– Этот случай, – продолжал свои обличенья Хрущев, – лишний раз показывает, чего стоят все заверения американцев об их желании жить в мире и бороться за ослабление международной напряженности! Это все слова, но теперь мы видим, каковы их дела, а это значит, нам надо быть бдительными и готовыми в любой момент отразить любую атаку любого агрессора. Мы никому не дадим хозяйничать в собственном доме. Никому и никогда!

А 7 мая, подводя итоги работы сессии, Хрущев заявил:

– Летчик жив и здоров, а обломки самолета находятся у нас.

В зале раздался одобрительный смех, потом последовали аплодисменты. Хрущев сказал, что летчик Фрэнсис Гарри Пауэрс сознался в шпионских целях своего полета и что программа подобных полетов утверждена президентом США. Это был серьезный удар по престижу Эйзенхауэра. Между тем дата парижской встречи на высшем уровне все приближалась.

11 мая по распоряжению Хрущева останки американского самолета и шпионское снаряжение летчика были выставлены в парке Горького. Остряки назвали это «второй выставкой достижений американского народного хозяйства». Первая состоялась в Сокольниках год назад.

И все же неизбежно возникает вопрос: чем была вызвана столь жесткая и воинственная позиция Хрущева в отношении США? Ведь шпионажем Советский Союз «увлекался», наверное, еще более азартно, чем американцы. Быть может, он опасался, что приезд президента Эйзенхауэра в нашу страну вызовет рост симпатий к американскому образу жизни? Вряд ли, ведь все зависело от того, как этот визит будет подавать печать.

Известный дипломат и аналитик Олег Гриневский, в свое время работавший в ближайшем окружении Первого, полагает, что весной 1960 года Хрущев впервые столкнулся с сильной оппозицией уже в своей «команде». Вот он и пытался показать, что не идет на поводу у империалистов, а борется с ними. Сюда же стоит добавить и фактор не всегда рационального, непредсказуемого поведения Хрущева.

Встал вопрос: ехать ли Хрущеву в Париж на встречу в верхах? Малиновский и Козлов считали, что делать этого не следует. Сам Хрущев на сей счет имел иное мнение, которое он высказал на заседании Президиума ЦК 12 мая:

– Я разделяю ваше возмущение провокационными выходками американцев. Но в политике нельзя давать волю чувствам. Если мы не поедем в Париж, весь мир скажет; что встречу в верхах и начавшуюся разрядку сорвал Советский Союз. Мы должны действовать хитрее и с дальним прицелом. В Париж приехать надо, но заседаний не начинать, пока американцы не принесут извинений и не заявят, что больше не будут посылать Шпионские самолеты в наши пределы.

В субботу 14 мая Хрущев прилетел в Париж. 16 мая в Елисейском дворце состоялась предварительная встреча лидеров четырех держав: Хрущева, Эйзенхауэра, де Голля и Макмиллана. Однако длилась она недолго. Хрущев потребовал от президента США извиниться за инцидент с У-2. Тот отказался. Де Голль предложил перенести встречу на следующий день. Однако из-за неуступчивости Хрущева собраться вместе так и не удалось. Макмиллан записал в своем дневнике: «Так закончилась, даже не начавшись, конференция на высшем уровне».

18 мая во второй половине дня Хрущев дал пресс-конференцию, на которую собрались более двух тысяч корреспондентов. Он зачитал заранее подготовленное заявление. В зале раздалось недружественное гудение, выкрики с мест. Хрущев отложил в сторону текст:

– Хочу сразу ответить тем, кто здесь «укает». Меня информировали, что подручные канцлера Аденауэра прислали сюда своих агентов из числа фашистов, недобитых нами под Сталинградом. Они тоже шли в Советский Союз с «уканьем». А мы так им «укнули», что сразу на три метра в землю вогнали. Так что вы «укайте», да оглядывайтесь.

Лицо Хрущева налилось кровью, глаза сверкали, он почти впал в истерику.

– Я являюсь представителем великого советского народа, который совершил Великую Октябрьскую социалистическую революцию под руководством Ленина, народа, который с успехом строит коммунистическое общество, идет вперед к коммунизму. И когда вы на меня «укаете», то только бодрости придаете мне в моей классовой борьбе.

Срыв парижской встречи стал переломным рубежом, ознаменовавшим крушение разрядки и новое обострение «холодной» войны. А Хрущев готовился к очередному «сражению с империалистами». Он решил сам поехать на XV сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

Теплоход «Балтика», на котором разместилась советская делегация, отплыл из Балтийска 9 сентября 1960 года. Все десять дней плавания шла активная работа над текстом речи Хрущева в ООН. По замыслу Громыко и международного отдела ЦК, в основу ее было положено предложение к ООН принять Декларацию о полной и окончательной ликвидации колониализма. Хрущев, энергичный и неуемный, постоянно выдвигал новые идеи. Каждое утро после совещания с Громыко, Подгорным, Мазуровым, Аджубеем, Сатюковым он вызывал машинисток и диктовал им новые фрагменты своей речи. Затем эти диктовки переводились на нормальный русский язык. При этом, как вспоминает О. Гриневский, на «Балтике» буквально шла охота за острым словцом, ярким изречением, пословицами и поговорками, до которых Хрущев был так охоч.

– ООН должна отражать трехполюсность мира, – диктовал «вождь». – Поэтому необходимо избрать трех генеральных секретарей вместо одного от каждой группы стран: социалистических, капиталистических и развивающихся.

Другой его идеей стало предложение перенести штаб-квартиру ООН из США в одну из европейских стран: Швейцарию, Австрию или Советский Союз.

19 сентября теплоход прибыл в гавань Нью-Йорка. Встречи не было, от властей – никого. Вдобавок ко всему профсоюз докеров в знак протеста против приезда Хрущева в США отказался принимать советскую делегацию. В советских газетах все это подавалось иначе: «У причала с раннего утра собрались многочисленные встречающие. Развеваются государственные флаги СССР, Украины, Белоруссии, Венгрии, Румынии. На трапе появляется Н. С. Хрущев. Бурные аплодисменты…»

Эта сессия Генеральной Ассамблеи ООН вошла в историю как одна из самых представительных и, вместе с тем, одна из самых конфронтационных. Последнее обстоятельство во многом объяснялось поведением неуступчивого и шумливого «коммуниста номер один».

О. Гриневский, хорошо разбирающийся в закулисных играх в ООН и ее нравах, свидетельствует:

«К острой политической борьбе ООН была не готова. Сессии Генеральной Ассамблеи давно стали рутинными. Даже ежегодные выступления советского министра иностранных дел лишь на какой-то момент могли всколыхнуть сонное болото пустых ооновских дискуссий, направленных в конечном счете на то, чтобы принять очередную составленную из многочисленных компромиссов и потому мало значащую резолюцию, о которой вскоре забудут. Пока на сессии присутствовали министры, зал еще бывал относительно заполненным – тут действовала взаимная солидарность дипломатов: не придешь слушать чужого министра и на выступление твоего тоже никто не придет. Что, естественно, своему министру вряд ли понравится. Но когда министры разъезжались и начинали работать комитеты, залы бывали не то, что полупусты, а просто пусты. Ведь дела делались не там, где произносились речи, а за кулисами, в многочисленных барах, где за обязательным мартини находились компромиссы, которые потом и утверждались Генеральной Ассамблеей».

23 сентября Хрущев выступил на пленарном заседании с докладом «Свободу и независимость всем колониальным народам. Решить проблему всеобщего разоружения», полным угроз и обвинений в адрес империалистов. Он даже потребовал снять генерального секретаря Дага Хаммаршельда как «слугу монополистического капитала США». После Хрущева с такой же агрессивной антиамериканской речью в течение четырех с половиной часов выступал кубинский лидер Фидель Кастро. Так был задан конфронтационный тон всей сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Свою речь Хрущев начал с пожелания благополучия и процветания молодым африканским государствам. Когда же он предложил предоставить независимость всем колониальным народам и странам, то аплодировали далеко не все.

– Это колонизаторы, – показал Хрущев рукой на тех, кто сидел без движения. – Им ли приветствовать свободолюбивые предложения?

А спустя несколько дней произошел инцидент, до сих пор вызывающий неоднозначную реакцию. Речь идет о «башмачной дипломатии» советского лидера, что стала притчей во языцех. Недаром сам Хрущев так много внимания уделяет ему в своих мемуарах, пытаясь объяснить обстоятельства и мотивы своего экстравагантного поступка.

В зале, где заседала Генеральная Ассамблея, прямо перед советскими представителями сидели испанцы. В то время отношения между СССР и франкистской Испанией были напряженными и, как признается Хрущев, руководитель испанской делегации действовал на него отталкивающе. Тем более, что перед отъездом в США Хрущев виделся с Долорес Ибаррури, которая попросила его: «Товарищ Хрущев, хорошо, если бы Вы в речи или реплике, выбрав момент, заклеймили позором режим Франко в Испании».

Хрущев вспоминает, что во время заседаний все вопросы обсуждались очень бурно. «Представители буржуазных стран» подавали реплики, стучали о свои пюпитры, шумели, если речь им не нравилась. Представители Советского Союза и других социалистических стран быстро переняли подобные формы протеста. Когда выступал представитель Филиппин, поддержавший политику США, Хрущев подал очередную реплику. Сам он так вспоминал об этом:

«Помню: я употребил выражение: «Мы еще вам покажем кузькину мать!» Имелся в виде «показ кузькиной матери» в вопросах экономики, культуры, социально-политического развития наших стран. Тот опешил. А спустя какое-то время снова взял слово: «Выступая здесь, господин Хрущев употребил выражение, которое мне перевели. Я перелистал много словарей, но так и не смог разобраться, что это значит?»

Как оказалось, ему перевели: «мать Кузьмы», поэтому филиппинец не мог понять, что же Хрущев имел в виду.

Затем в ходе обсуждения вопроса о колониях Хрущев, взяв слово для реплики, обрушился на режим Франко. В ответ последовала реплика испанца. Сразу же советская делегация и представители других социалистических стран стали шуметь и стучать. «Я решил поддать жару, – вспоминал Хрущев, – снял башмак и начал стучать по пюпитру, да так, чтобы было погромче. Это вызвало бурную реакцию у журналистов и фотографов».

В советской прессе об этом инциденте ничего, естественно, не сообщалось. Позднее его стали подавать как пример «классовой дипломатии». Алексей Аджубей, выступая на XXII съезде КПСС, очень красочно и остроумно описывал инцидент с башмаком и прочие «дипломатические» приемы своего могущественного тестя, вызывая смех и бурные аплодисменты делегатов съезда: – Может, это и шокировало дипломатических дам западного мира, но просто здорово было, когда товарищ Хрущев однажды, во время одной из провокационных речей, которую произносил западный дипломат, снял ботинок и начал стучать им по столу. Всем сразу стало ясно – мы решительно против, мы не хотим слушать такие речи! Причем Никита Сергеевич Хрущев ботинок положил таким образом (впереди нашей делегации сидела делегация фашистской Испании), что носок ботинка почти упирался в шею франкистского министра иностранных дел, но не полностью. В данном случае была проявлена дипломатическая гибкость.

Однако на Западе в открытую издевались над бездарной «башмачной дипломатией» Хрущева, его необузданностью, некомпетентностью и импульсивностью. И хотя эксцентричный поступок советского лидера не противоречил протоколу ООН, а Генеральный секретарь Хаммаршельд даже не сделал ему замечания, инцидент этот вписывался в общее русло хрущевской дипломатии. Звено цеплялось за звено, поступок за поступок, слово за слово – и формировался имидж «коммуниста номер один», возомнившего себя великим дипломатом. Историк Анатолий Пономарев пишет:

«Хрущев был непревзойденным мастером создания (буквально на ровном месте) кризисных ситуаций, выбираясь из которых, выдавал себя чуть ли не за спасителя рода человеческого. Натура увлекающаяся, упрямая, пренебрегавшая опытом традиционной дипломатии, он зачастую сам загонял себя в угол, когда, наоборот, можно было получить дополнительные очки».