Текст книги "Что такое поэтическое мышление (СИ)"

Автор книги: Владимир Самоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

КОМЕНТАРИИ К ТЕКСТУ О ПОЭТИЧЕСКОМ МЫШЛЕНИИ

 

1. Принято считать, что жизнь Ньютона протекала достаточно благополучно, но это не так. Титаны, как и Боги, должны принести жертву ради бессмертия своих поступков и идей. Ньютон так и не женился на мисс Стори – единственной Любови на всю жизнь еще с юношеских лет; преподавателем он был крайне слабым и постоянно вызывал смех у студентов; материально стесненный до крайности, он вынужден был лебезить перед влиятельными лицами и перебегал от одной партии к другой; уже будучи в Лондоне директором Монетного двора и получив от королевы Анны в 1705 г. рыцарское достоинство, почти сразу заболел тяжелейшей каменной болезнью и мучительно прожил долгие годы в постоянных физических страданиях вплоть до 21 марта 1727 г.

Еще раньше в 1688 г. он был изгнан королем и впал в умопомешательство после того, как из-за непотушенной им свечи в химической лаборатории сгорели его рукописи. Он перестал понимать даже свою книгу «Начала» – азбуку физики, напечатанную по настояниям не менее известного физика того времени Галлея. Только друзья смогли вытащить Ньютона из этого жуткого состояния, принудительно заключив его на два года в особую комнату.

Строго говоря, времена, когда жил Ньютон, были весьма мракобесными, впрочем, последующие явили немало политических слепков с ньютоновской Англии. В то время ведьм охотно сжигали на кострах, а коллеги спорили о том, каковой степени сырости должен быть хворост и из какого дерева, чтобы, следуя гуманным принципам, жертва задохнулась в душегубке прежде, чем ее начнет пожирать огонь.

Многие коллеги все еще отстаивали учение Декарта и Аристотеля о зависимости веса тела от его формы. Чтобы опровергнуть их, Ньютон занялся экспериментальной физикой – дисциплиной последующих веков. Он отбирал одинаковое по тяжести количество серебра, песку и пшеницы, клал их поочередно на маятник одинаковой длины и тщательно измерял период колебаний, который оказался одинаковым для этих разных веществ. Современный старшеклассник вполне объяснит эти опыты.

Всю свою жизнь, рассекая стеклянными призмами свет, он вел утомительный спор с великими Гуком и Гюйгенсом о природе световых лучей, но сейчас, после установления дуальной, корпускулярно-волновой природы света, все они, где-то на небесах, давно уже находятся в согласии друг с другом.

«Не знаю, каким представляет себя окружающий меня мир, но самому себе я кажусь просто ребенком, который играет на морском берегу и забавляется, отыскивая лучше обкатанные камешки или более красивые, чем обычно, ракушки, в то время как великий океан лежит передо мной еще девственно непознанный» (И. Ньютон)

«Толпу учение Ньютона о силе тяжести пленило не столько тем, что открыло причины круговращения планет..., сколько тем, что оно отождествило эту причину с той обыденной силой, которая вызывает на земле падение камней. Уверившись в этом, ... толпа стала без страха взирать на небо...»(Г.В. Ф. Гегель)

«Ньютона можно сравнить с поэтом, чьи стихи настолько тонки, что их возможно написать только на новом языке, создать который должен сам поэт» (А. Эйнштейн)

 

2. Не только Кеплер, но даже Гегель вовлек себя в мистику цифр, отыскивая в своей философской диссертации «Об орбитах планет» магическую числовую последовательность, выражающую расстояния планет от Солнца. К тому времени уже был известен числовой ряд Тициуса – 0,3,6,12,24 и т.д., предложенный им в 1766 г. спустя 136 лет после смерти Кеплера. Если к каждому члену этого ряда прибавить 4, то получаются правильные отношения расстояний между планетами.

Возражая против эмпирики и ставя цель показать «как полезна может быть философия даже для определения математических соотношений величин», Гегель предложил последовательность – 1, 2, 3, 4, 9, 16, 27 и т.д., восходящую еще к соображениям пифагорейцев. Выполняя с этим рядом определенные математические действия, он получил более-менее точные соотношения расстояний, но, поскольку между четвертым и пятым местами ряда, т.е. между Марсом и Юпитером, имелся большой промежуток, то и какую-либо планету искать там, по мнению Гегеля, было нечего. Диссертация докладывалась осенью 1801 г., а уже в январе астроном Пиацци из Палермо открыл малую планету Цереру, как раз между Марсом и Юпитером. По этому поводу диссертация, да и сама методология Гегеля стали предметом злых шуток и нападок.

Современная астрономия не рассматривает правило Тициуса, точнее Вольфа-Тициуса-Боде, как научную истину, хотя на основании их эмпирического цифрового ряда были открыты Уран, Нептун, Плутон и даже совсем недавно в 1997 г. небольшая планета, находящаяся на краю нашей вселенной за Плутоном. Все это было сделано с помощью очень сложных для своего времени приборов и совершенных математических построений. (Стоит, однако, вспомнить, что Гомер в своей Илиаде по каким-то одному ему понятным причинам утверждал, что у Марса есть два спутника, спустя тысячелетия открытые и названные Фобос и Демос. Не менее поразительно, но древнегреческий ученый и поэт Эрастос Киренский, тогда все ученые были поэтами, назвал длину радиуса земного шара 6311 км, которая лишь на 60 км отличается от современного значения двадцать первого века.)

Однако диссертация Гегеля примечательна не этим, почти анекдотическим, случаем. В заключение своей работы Гегель выписал двенадцать тезисов, которые он положил в основу построения грандиозной системы мышления. Список тезисов отрывается величественным утверждением: «Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия – критерий заблуждения», а заканчивается почти христианской заповедью: «Вполне совершенная нравственность противоречит доблести». Строго говоря, идея первого утверждения взята у Шеллинга, для которого существующая реальность – это сплошное противоречие сил во времени и пространстве, и потому постижение истины с необходимостью требует отыскания двойственного начала: ни абсолютное тождество, ни абсолютное различие не отражают истинного содержания природы и ее фундаментальных законов.

Возможно, если бы Гегель занялся не проблемой планетарных орбит с их противоположением центростремительных и центробежных сил, а вник в споры между Ньютоном, Гуком и Гюйгенсом о противоположении корпускулярной и волновой природы света, квантовая механика с ее электронами, протонами, чипами, компьютерами, спутниками-шпионами и атомной бомбой возникла бы намного раньше. Впрочем, как гласит десятый гегелевский тезис из его диссертации, «принципом науки о морали является благоговение перед судьбой».

3. Свою революционную работу 1900 г. о квантовании материи Макс Планк настойчиво обдумывал и готовил несколько лет, начиная с 1897 г. Перед этим он опубликовал в физическом журнале совсем иную статью, где изложил результаты своих музыкальных исследований о том, что человеческое ухо в лучшей степени настроено на темперированный строй, в котором И.С. Бах сочинял свои прелюдии и фуги, чем на нетемперированный, где отсутствуют полутона, т.е. бемоли и диезы. На протяжении всей своей долгой 88-летней жизни (до 1947 г.) Планк не переставал удивляться захватывающим тайнам не только физики, но и музыки, поэзии, и нередко с Эйнштейном они дуэтом исполняли камерные произведения – Планк на фортепиано, а Эйнштейн на скрипке. Именно их научное сотрудничество сделало Берлин накануне первой вселенской войны столицей фундаментального мышления в области теоретической физики. Планк вполне понимал выдающееся значение своей работы о спектре излучения абсолютно черного тела. В 1900 г. на прогулке в Грюневальде, около Берлина, он сказал своему сыну Эрвину: «Сегодня я сделал столь же важное открытие, как и открытие Ньютона». В 1944 г. Эрвин за участие в известном заговоре против Гитлера будет казнен нацистами.

Эйнштейн в знаменитом номере «Annalen der Physik» за 1905 г. поместил не только статью, доказывающую правоту выводов Планка о световых квантах, но и еще одну о хаотическом движении цветочной пыльцы в воде. Стоит напомнить, что именно в ней, опираясь на экспериментальные данные Р. Броуна, который подробно, еще в 1827 г., описал зигзагообразные траектории движения пыльцы, Эйнштейн впервые доказал существование в природе атомов, о чем только догадывались древние греки. Время – начало двадцатого века было удивительным в истории человечества, засасывающим в бездну будущего, словно вихревой шторм: великий Эрнст Мах скептически относился к существованию атомов и требовал сохранения строгого детерминизма в понимании законов природы, но рядом на континенте Цвейг, Толстой, Бердяев уже обдумывали тезис личной свободы в несвободном обществе, как высшего блага; Эйнштейн и Планк═ переносили свое понимание соотношений случайности и предопределенности из области новой физики в сферу понимания противоречия свободы воли и судьбы человека, Чехов харкал кровью в ялтинском домике, пытаясь постигнуть в своих пьесах назначение нового времени, Пикассо в голубых тонах рисовал фигуры матери с ребенком, чьи анатомии сплошь находились в противоречии с реальностью, но устанавливали законы мироздания, согласованные только с правилами самого художником и не более, а девочка Ахматова бросалась в черные воды моря в пяти милях от берега, чтобы долго плыть под звездным небом и утолить девичье неистовство и свою гордыню.

Эйнштейн пережил своего друга на семь лет. Эти годы были для него днями сокровенной любви к Маргарите Коненковой – агенту КГБ еще с довоенных времен. Кто знает, но, может быть, любовными вечерами он правил ей те страницы текста донесений, где шла речь об атомном проекте. Уж слишком профессиональным, физически ясным языком написаны эти ничего не значащие тексты. Впрочем, самого Эйнштейна к технологическим проблемам проекта, составляющим наибольшую ценность, не допускали. Когда Коненкову, вскоре после испытаний атомной бомбы, отозвали в Москву, он написал письмо в Кремль с нижайшей просьбой прочитать курс лекций в Московском университете по квантовой физике и все только затем, чтобы увидеть свою Маргариту, но Эйнштейну отказали. Выше я уже напоминал о том, что титаны, как и боги, должны приносить жертву...

4. Может показаться удивительным, но разновидность, скорее, необычный подвид фундаментального мышления, являет собой мышление обывателя. Он выстраивает определенную цепочку причинно-следственных связей, в каком-то не сразу уловимом моменте обязательно лженаучную, только для доказательств того, что в своих поступках и мнениях он всегда и во всем прав. Изощренное, зачастую ошеломляющее своей простотой, обывательское мышление есть прекрасный фундамент для тоталитарных режимов. "Я прав, потому что могу объяснить все сущее" – вот главный тезис, по которому даже истинный ученый легко становится обывателем.

5. Я хотел бы привести одно стихотворение Анны Ахматовой. Речь пойдет о первом сборнике ее стихов «Вечеръ», изданном Цехом поэтов в 1912 г. Едва ли Ахматова знала о том, что в это время выдающиеся представители физических наук решали вопрос о соединении корпускулярного и волнового движения частиц, о том, как пролетающий электрон может совмещать в себе свойства крохотной, невидимой частицы и одновременно волны, охватывающей весь земной шар. Потом этот гегелевский вопрос о совмещении всеобщего и частного, конечного и бесконечного, решающий для бытия неживой и живой природы, воздвигнется в квантовой физике до математического уровня дуализма смерти и бессмертия, но тогда эти проблемы были для нее совершенно неизвестны, неинтересны, ничего не значимы, поскольку она была влюблена в Гумилева. Она выпустила в этот год сборник своих стихов и вскоре, по ее словам, уже в Италии, сидя в переполненном трамвае, думала, глядя на соседей: «Какие они счастливые. У них не выходит книжка стихов». Так вот, в этом сборнике наивно влюбленной и невероятно гордой в двадцать два года девицы, которой по неясным, пушкинским, почти божественным причинам в совершенстве открылся русский стих, есть одно стихотворение, которое, по моему мнению, потом навсегда обозначит мироздание планет Ахматовой, да и ее судьбу. Все остальное в сборнике «Вечеръ» уже мастерски верно, но, нередко, слишком истерично, почти пошло или совсем пошло, как вот эти, например, строки: «Что слышу? Целых три недели // все шепчет: бедная, зачем?!» Но этот стих, этот стих в сокращенном варианте звучит так:

══════════════════════════════════════════════════════════ Я пришла сюда, бездельница,

══════════════════════════════════════════════════════════ Все равно мне, где скучать!

══════════════════════════════════════════════════════════ На пригорке дремлет мельница,

══════════════════════════════════════════════════════════ Годы можно здесь молчать.

══════════════════════════════════════════════════════════ ..............................

══════════════════════════════════════════════════════════ Затянулся ржавой тиною

══════════════════════════════════════════════════════════ Пруд широкий, обмелел.════

══════════════════════════════════════════════════════════ Над трепещущей осиною

══════════════════════════════════════════════════════════ Легкий месяц заблестел.

══════════════════════════════════════════════════════════ Замечаю все как новое,

══════════════════════════════════════════════════════════ Влажно пахнут тополя.

══════════════════════════════════════════════════════════ Я молчу. Молчу готовая

══════════════════════════════════════════════════════════ Снова стать тобой, – земля.

══════════════════════════════════════════════════════════ ══════════════════════════════════ (1911 г.)

Пушкин восторгался солнцем жизни, но юная Ахматова осмелилась войти в легкую, зыбкую, освежающую июньскую тень, которая манила Блока и Пушкина, но тут же давила их тяжелыми, уродливыми тучами, словно изящный многотонный склеп, изготовленный великим скульптором.

Потом, совсем скоро, Ахматова пророчески продлит этот дуализм счастья одиночества и трагедии всеобщности в гениальном стихотворении, пронизывающем всю ее жизнь и любовь в советской России (цитирую по памяти):

══════════════════════════════════════════════ Я научилась просто, мудро жить

══════════════════════════════════════════════ Смотреть на небо и молиться Богу

══════════════════════════════════════════════ И долго перед вечером бродить,

══════════════════════════════════════════════ Чтоб утомить ненужную тревогу.

══════════════════════════════════ Когда шуршат в овраге лопухи

══════════════════════════════════ И никнет гроздь рябины желто-красной,

══════════════════════════════════ Слагаю я веселые стихи

══════════════════════════════════ О жизни тленной, тленной и прекрасной.

══════════════════════════════════════════════ Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь

══════════════════════════════════════════════ Пушистый кот, мурлыкая умильней,

══════════════════════════════════════════════ И яркий зажигается огонь

══════════════════════════════════════════════ На башенки озерной лесопильне.

══════════════════════════════════ Лишь изредка прорезывает тишь

══════════════════════════════════ Крик аиста, слетевшего на крышу.

══════════════════════════════════ И если в дверь мою ты постучишь,

══════════════════════════════════ Мне кажется, я даже не услышу.

═════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ (1912 г.)

6. Категории полярности и дуализма всегда использовались поэтами, часто на интуитивном уровне, но философии удалось сформулировать безусловное значение этих категорий для постижения логики бытия человека (Декарт, Кант, Шеллинг и др.).

7. Даже в случае, когда мы читаем стихи «про себя», мы почти неосознанно слышим голоса родной речи так же, как слушая музыку, мы все одно размышляем, хотя при этом наши губы остаются недвижными.

8. Постоянно сравнивая уровни фундаментального и поэтического мышления, мы не можем обойти важный вопрос о проявлении на этих уровнях категорий пространства и времени. Человек всегда жил, чувствовал, развивался в реальном мире четырех измерений, где три координаты образуют пространство объема, а четвертой координатой является время. Постигая себя и внешний мир, человек с необходимостью стремился постичь таинства пространства и времени. Сделать это можно двумя способами. Соединить эти категории неразрывной, прочной связью, сцепив их на квантовом уровне принципом дополнительности Гайзенберга, и воспринимать как целое, или напрочь разорвать и постигать каждую в ощущениях, не доступных ни математическим формулам, ни строгой научной логике, то есть с помощью музыки, поэзии, архитектуры...

В музыке, например, исключается восприятие пространства и остается только направленность времени, как и в стихотворении «Я вас любил....», а в архитектуре геометрически строгих пирамид пространство подавляет время песков. Но и музыка, и поэзия, и рутинная работа в области химии, физики или других наук различны по своему происхождению, но связаны между собой единством цели – стремлением выразить неизвестное. В конечном счете, каждый из этих подходов является только нашим приближением к Богу.

Неслучайно в иконописи мастера стремятся достигнуть невещественного восприятия мира духовного, не имеющего ни пространства, ни времени в нашем понимании мира вещественного. Используются разные приемы: подборка цветов, пропорции, позы, обратная перспектива и др., но определяющим является сверхчувствительное восприятие этого совершенного мира духовного самим мастером. Рублевская «Троица» гениальный тому пример. Она была написана Андреем Рублевым, которого уже при жизни называли «преподобным», потом забыта на века, а создана она во времена «злой татарщины» в период 1411-1420 годов.

С тех пор икона служит, и втайне, и наяву, символом и молитвой единения России перед «ненавистной раздельностью мира» (Сергий Радонежский). Столетиями устными преданиями передавалась вера о том, что где-то на Руси сохранилась доска с «письмом» Рублева. Начали искать и в 1904 г. решились «вскрыть» одну «поновленную» в 17 столетии икону в Троицком соборе. Сначала сняли золотую ризу – ничего, потом начали счищать краски обыкновенного богомаза и смутились увиденным, и преклонились, и заплакали , и испугались самих себя так, что опять надели золотую ризу, чтобы никто не видел. Только в 1919 году она была полностью реставрирована, и я полагаю, что в эти годы кровавой братоубийственной резни икона открылась не случайно, а как предупреждение, посыл... На иконе изображено неподвижное вечное созерцание тремя ангелами вдохновенного познания, возвышенного совершенства и воскресения перед чашей смертной жизни. Каждый православный, кто вглядывается в эти лики и соприкасается с безмолвной беседой ангелов, узнает таинство, потаенность, предначертание и вдохновенность самого себя вне времени и пространства реального бытия нашего умопостигаемого физического мира.

9. Относительно поэтического утверждения Данте и Мандельштама о том, что в основе всего сущего есть любовь я бы хотел подметить следующее. Первое чувство, которое в книге «Бытие» испытал человек, был стыд. «И открылись глаза у них, и сделали себе опоясания». До этого Адам и Ева вели растительную жизнь. Стыд рождает достоинство. В достоинстве хранится любовь. Любовь прорастает вселенными и управляет бездной звезд. Звезды умирают, продлевая пространство и время. Полная улыбка Беатриче – это исповедальный стыд влюбленной женщины, будущей мадонны с младенцем.

10. Всякое государство в прежние времена и сейчас охотно ищет инакомыслящих именно там, где нравственные понятия и категории соприкасаются с жерновами экономики. Собственно, в этом и состоит причина казни Христа, не убоявшегося в Нагорной проповеди воздвигнуть нравственные отношения выше экономических. Дело в том, что человечье общество выделилось из неорганической природы двумя категориями – нравственностью и экономической деятельностью. Сопрягать их можно двумя утверждениями – «Все, что нравственно – есть экономически выгодно» и «Все, что экономически выгодно – есть нравственно». Христос первым, до него было немало других проповедников новой жизни, посмел не просто утверждать первое положение, но попытался провести его в повседневную жизнь. Как этого добиться реально, Он не знал и потому толковал притчи о птицах небесных, которые «не сеют, не жнут, но собирают в житницы...» До Христа, и особенно после Него, общество бурно развивалось и строило свою идеологию исключительно по второму принципу: экономически выгодно – значит нравственно, затемняя этот принцип различного рода лозунгами, поучениями, теориями охоты на ведьм, крестовыми походами и тому прочее... Примеров тому можно привести множество. Конечно, находились романтики, которые, особенно начиная с 18 века, мучительно размышляли о том, каким образом экономическая целесообразность должна перерастать в христианские заповеди или, хотя бы, в определенные приближения к ним. Ничего кроме построения города Солнца, где его жители по-прежнему принимали этот путь, как слепую веру, эти философы придумать не смогли. Карл Маркс был первым

(1840 годы), кто четко сформулировал экономический алгоритм для объективной реализации второго подхода, который он рассматривал, как принцип должествования. Для этого ему потребовалось открыть существование частной и общественной собственности на средства производства, что было сродни подвигу итальянца Торричелли, открывшему в 1643 г. атмосферное давление. Такое сравнение я привожу неслучайно. Безусловное большинство современных людей ежедневно использует понятие атмосферного давления, совсем не задумываясь над тем и не понимая того, как эта сила весом в сотни килограммов оставляет человека живым. Самого Торричелли за этот простой вопрос почти потащили═ на костер инквизиции. Также мало кто задумывается и над открытием Маркса, хотя его сущности о собственности не просто на слуху, не просто грязно насиловались или грубо возвеличивались до неузнаваемости, но и сейчас нередко подвергаются всеобщей═ анафеме от того же невежества средневековья, вплоть до насильственного изъятия его книг из библиотек. Так вот, современный Запад, по сравнению со средневековьем и, более впечатляюще, по сравнению с серединой двадцатого века, развился до экономических высот жизнеустройства человека двадцать первого века, следуя Марксовому алгоритму. Потребовалось путем многих жестоких проб и ошибок добиться того, чтобы обществу принадлежали, почти абсолютно, средства производства через разнообразные кооперативные, муниципальные, государственные, страховые объединения и, прежде всего, через широкое и легкодоступное акционирование активов этих средств, но ни в коем случае только через одно обязательное для граждан объединение, будь оно даже самим государством. Только так, по Марксу, решается тот вопрос, над которым он задумался еще в свои молодые годы младогегельянства – дуализм общественного государства (по Марксу – государства «свободной интеллигентности») и классового государства частноутилитарной функции. Занимался Маркс и вопросом о коммунизме как обществе, для которого вообще отсутствует категория экономической целесообразности, но, скорее, только поставил этот гениальный вопрос, чем дал на него убедительный ответ.

11. Согласно одному из преданий, изложенным в Каббале, Лилит была первой женой Адама. Они долго спорили о том, кто из них главнее, хотя были сотворены из одного куска глины. Не убедив Адама, она улетела, но ее настигли ангелы в Красном море и стали настаивать на возвращении. Она озлобилась, заявила, что будет вредить новорожденным, и после долгих препинаний ангелы взяли с нее клятву, что она не войдет в дом, в котором увидит их самих. В эпоху Возрождения предание о Лилит стало широко известным, и она обрела облик красивой, юной и бесовски соблазнительной. Как мне кажется, Набоков знал эту историю, подыскивая имя для героини и стиха, и романа, где в бессмертии соединились пророчество любовного сонета и спасение в искусстве.

12. Не верьте тем естествоиспытателям, которые утверждают, что для них публикация научных результатов не имеет особого значения. Они врут и себе, и вам. Позвольте в этой связи привести одну малоизвестную историю из жизни профессора Абрама Иоффе – основателя советской школы физиков двадцатого века. Его имя носит петербургский политехнический институт.

В жестокую постреволюцинную зиму 19-го года, в насквозь промерзлом и голодном Петрограде свет включали урывками, поквартально, чтобы именно в эти часы и в определенном месте провести обыски с изъятием у буржуазных элементов последних ценностей. В дневнике Зинаиды Гиппиус, жены Мережковского, осень и зима этого года помечены такими записями: «Продала старые портьеры. И новые. И подкладочный коленкор. 2 тысячи. Полтора дня жизни», «На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только. Я давно поняла, что холод тяжелее голода. И все-таки, опять повторю, голод и холод – ничто перед внутренним, духовным смертным страданием...»

У Веры Инбер эти дни вспоминаются текстом следующего содержания. К ней пришли из отряда особого назначения, во главе был матрос с «Алмаза». Далее Инбер пишет: "Мы прошли по оледенелым и покинутым комнатам, прошли в гостиную, где увидели толстые, мохнатые от мороза стекла, кучу мерзлого картофеля под роялем и самый рояль в радугах стужи. В кабинете шкаф был раскрыт, и полка Шекспира зияла пустотой. Матрос сразу понял, в чем дело.

«Книги жгете, – сказал он... – Это вы которого же писателя пожгли?»

«Шекспира... Жил в шестнадцатом веке.»

«Такого не слыхал, – он наклонил голову, читая сбоку корешки книг. – Пушкина не жечь. Гоголя не жечь, Михаила Лермонтова не жечь тоже. Понятно?»

В эти дни Иоффе каждое утро ходил в политехнический институт, чтобы спрятать и перепрятать, укутать в тряпье в замерзающем без стекол здании наиболее ценные физические приборы, спасая их от холода и мародеров. Но более разрухи Иоффе тяготило его рабское положение, при котором он уже много месяцев не мог заниматься научной работой, проводить физические опыты. Однажды ему на глаза попались тонкие пластинки поваренной соли, которые он раньше использовал в оптических исследованиях, но сейчас, в военном Петрограде, они воистину равнялись хлебу выживания. Складывая их в один пакетик, Иоффе искал место, куда бы их получше спрятать. Может быть, в щелину возле промерзлой печки? Но эту печь когда-то затопят, пластины расплавятся... Возможно, в эти минуты возникла идея столь простого эксперимента, столь ясного и интересного, что Иоффе, собрав все прозрачные, как лед, пластинки поспешил домой. Здесь, у себя на кухне, он стал кипятить воду, уже точно определив цель опыта. Над паром Иоффе выгибал пластинки под разными радиусами, потом бросал каждую в отдельную кастрюлю с кипящей водой и засекал время, когда они полностью растворятся. Выгибая пластинки, он, говоря профессиональным языком физиков, «накачивал» в каждую их них определенное число дефектов и хотел впервые установить влияние напряжений и дефектности на растворение твердого тела. Пришлось сжечь весь недельный запас дров, выторгованных у Летнего сада и, вдобавок, бросить в печку пару стульев, припасенных на крещенские морозы.

Несколько дней ушло на обработку и обдумывание полученных результатов, еще несколько – на написание статьи на немецком языке. В то время немецкие научные журналы были наиболее авторитетными в мире, о публикации в тогдашней Советской России не могло быть и речи. Бумаги едва хватало на издание немногих газет и листовок -призывов к беспощадной борьбе с контрой. Они большей частью клеились около церквей, где собиралось много народу.

Почти месяц Иоффе перечитывал и правил уже написанную статью, вносил совсем уж ничего не значащие исправления и все более утверждался страшной для него мыслью, что статья никогда не будет напечатана, сгинет с доселе неизвестными результатами, цену которых для физики он, профессор Иоффе, отчетливо понимал.

Нежданно до него дошли слухи, что у княгини N. остановился офицер из гвардии, намеревающейся пробраться в Берлин. Иоффе свернул статью в трубочку, перевязал шпагатной нитью и отправился по знакомому адресу через весь Петроград. В гостиной княгини он увидел с десяток скорбных старушек, одетых бог знает во что, но все еще с подчеркнуто прямыми спинами и величаво вскинутыми головами. Они тихонько перешептывались, и каждая держала на коленях небольшой мешочек из льна без всяких вензелей, видимо специально пошитых для подобного случая. Иоффе поздоровался, представился и занял свою очередь. С некоторыми из них он встречался раньше, они тотчас стали расспрашивать о судьбах общих знакомых. Выяснилось, что в своих мешочках старушки принесли фамильные бриллианты, золотые украшения и какие-то зарубежные акции, чтобы отдать их русскому офицеру, имя которого по понятным причинам того времени они даже не спрашивали. Если он доберется до Берлина, то отдаст родственникам, с которыми, скорее всего, им уже никогда не свидеться. Старушки по одной заходили в смежную комнату, а, выйдя через минуту, молча садились на прежнее место. Наконец, подошла очередь Иоффе. Офицер, одетый в обычное гражданское пальто на полувоенный серый френч, выслушал просьбу, подробный адрес журнала и уверил, что неплохо знает Берлин. Потом он пометил, каким-то одному ему известным шифром сверток Иоффе и положил его в обычную солдатскую котомку, где покоились золотые и алмазные обломки империи. «Вы уж простите меня, если не доберусь». Наверное, он говорил эти слова каждой их них. Иоффе вышел. Вскоре сборы закончились, вышел и офицер. Старушки подходили к нему, осеняли крестом, никто не плакал. «Господи, – подумал Иоффе, – ему надобно пройти несколько военных кордонов, тысячу верст по напрочь разоренной войной и смутами Европе». Только через два с половиной года Иоффе узнал, что его статья была напечатана в знаменитом физико-химическом журнале.

13. Поскольку имена Блока и Набокова сошлись на одной странице, не могу не вспомнить воспоминание Набокова о Блоке, хотя в жизни они никогда не встречались.

После большевистской революции Набоков вместе с семьей уехал в Германию, где стал подрабатывать в Берлине случайными литературными заработками в журналах русского зарубежья. В двадцатых годах его стихи уже широко печатались, и много позднее он скажет о них, как о протесте против худосочной «парижской школы» эмигрантской поэзии. Он сочинял стихи всю жизнь, и если вы хотите понять, что такое русская поэзия, начните с Пушкина, Тютчева или Набокова, они в этом равновелики.