Текст книги "Что такое поэтическое мышление (СИ)"

Автор книги: Владимир Самоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Немедленно мироздание, в центре которого тысячелетиями нес свои воды священный Нил, был разрушен в прах. Поэт создал новый мир, поместив в центре вселенной любимую женщину, смертную, как он сам, даже не сказав ее имени. «Что имя? Звук...» Если бы не слово «Великая», историки естествознания набросились бы на этот текст, ища подтверждения тому, что древние египтяне, задолго до греков, задумались об атомистическом строении непрерывной материи; если бы речь шла о том, что лесной ручей ласкает ноги женщины – мы бы сказали «красиво», но и только; если бы она с благоговением погружала руки в Нил – мы с пониманием отнеслись бы к поклонению водам, дарующим жизнь ее народу.

Скорее всего, этот египтянин поплатился жизнью за столь пренебрежительное отношение к Хапи, по решению жрецов провел остаток жизни в каменоломнях, до блеска шлифуя камень пирамид. Но он написал стих, и пусть его слова разделены тысячами лет от первых страниц Ветхого Завета, пусть эти тексты столь различаются по объему, но они абсолютно равноправны в том, что открывали с помощью слова новые для человека миры духовного и физического освобождения, не требуя всяческих непротиворечивых логик, научных и политических компромиссов.

Стоит сразу сделать вполне очевидное утверждение. Конечно, каждое стихотворение следует соотносить с историческими «координатами» жизни поэта. Если ваша любимая женщина в наши дни будет сидеть на берегу Волги и вы прочитаете эти строчки, едва ли они произведут на нее и вас такое волнение, как тысячи лет тому назад во времена священного Нила. Однако в истории человечества были поэты, миры которых столь огромны, что вмещают каждое новое поколение живущих.

Приведу еще один пример прекрасного стихотворения из более позднего периода Египта, поскольку в нем, возможно впервые, дана концепция, которая затем, вплоть до наших дней, разрабатывается как на уровне фундаментального, так и поэтического мышления, но совершенно разными подходами, что вполне объяснимо из всего вышесказанного.

Речь пойдет о категориях полярность (разделенность) и дуализм (лат. dualis – двойственный), взаимосвязь которых для любых конкретных сущностей составляет содержание живой и неживой материи, а также нашего познания. В квантовой механике дуализм сопряжения частица-волна явился движущей силой всего технического прогресса двадцатого века. Рассмотрим пример дуализма противоположностей мужчина-женщина. Для этого перейдем во времена XVIII династии фараонов, примерно 1400 лет до н.э., когда правил Эхнатон, достаточно жестко внедривший в Египте культ солнца вместо сложной и запутанной системы поклонения идолам и различным местным богам.

Как солнце каждое утро рождало самого себя, так оно каждое утро рождало своего «сына» – Эхнатона. Впрочем, Эхнатон запретил падать перед ним на колени, развивал мелкую торговлю, различные ремесла, а сочиненный им большой гимн Солнцу, возможно, стал много позднее источником 104-го псалма Ветхого Завета «Воспойте Ему и пойте Ему...»

Его женой была великая Нефертити, строгий и спокойный лик которой сегодня хорошо известен, ее профиль подобен фарнезским линиям греческих камей на ониксе. Эхнатона после его смерти, на семнадцатом году правления, проклянут, основанную им новую столицу разрушат прежде, чем пески покроют городские камни, словно пепел Помпею, облик Нефертити выскоблят на всех памятниках. Для нас это уже не имеет значения, поскольку Эхнатон сочинял стих, который выгравирован на золотом покрытии его гробницы. Так вот, Эхнатон написал стих, где влюбленный мужчина не может ни в пространстве, ни во времени физически отделить себя от любимой женщины ни в жизни, ни после смерти.

Их дуализм, смешение плоти и духа иррациональнен, лженаучен, но такое миросозидание потом будет у Пушкина, Ахматовой, Бродского... Постарайтесь прочитать этот стих не спеша и желательно вслух. Русскому актеру Михаилу Чехову принадлежат слова – «Если вы хотите понять смысл, вы будете слушать слова, но если вы хотите понять суть, вы слушаете звуки». В поэзии удивительно слились смысл слов и звучание человеческого голоса, что предопределяет необходимость чтения стихов вслух:

Эхнатон своей Нефертити, 1400 лет до рождения Христа

══════════════════════════════════════════════ Я ловлю каждое дыхание твоего рта,

══════════════════════════════════════════════ Каждый день восторгаюсь твоей красотой,

══════════════════════════════════════════════ Слушаю твой прекрасный голос,

══════════════════════════════════════════════ Звучащий шелестом северного ветра,

══════════════════════════════════════════════ И в любви возвращается молодость.

══════════════════════════════════════════════ Дай руки мне, что держат твой дух,

══════════════════════════════════════════════ Чтобы я мог принять его, жить им,

══════════════════════════════════════════════ И когда будешь звать меня по имени,

══════════════════════════════════════════════ Знай же – всегда, всюду, вечно – без тебя

══════════════════════════════════════════════ Не будет хватать даже частицы всего мира.

Потрясающе! К тому же, надо учесть, что в те времена египтяне охотно наделяли людей в баснях и в сатирических текстах качествами животных, птиц, рыб, чтобы на тогдашнем уровне мышления объяснить себя в окружающем мире с его многочисленными тайнами и загадками. Басни не имеют к поэзии никакого отношения, поскольку их итоговая цель – определенной образностью ответить на вопросы «зачем?», «почему?», «в чем причина?», запрещенные на уровне поэтического мышления. Оставим эти вопросы ученым мужам, которые, будучи влюблены, нередко пишут гениальные работы только потому, что освобождают свой дух от цепей строгих научных догм и отвечают на сложные вопросы «глупейше неправильным» образом.

Замечу, что Эхнатон написал свой стих примерно за тысячу лет до появления Ветхого Завета, где содержится любовная Песнь песен Соломона – поразительные страницы о единении мужчины и женщины через эротическое чувство. Ученики Христа, да и сам Он, старались не вспоминать эти строчки Завета. Более того, Святой Петр, проповедуя в Риме, переходил от дома к дому и призывал отказаться от эротического чувства, чем вызвал у свободных граждан всеобщее негодование, приведшее, в итоге, к его жестокой казни.

Послушайте теперь еще один стих, уже нашего времени, где мужчина и женщина составляют одно целое, единый, дуальный, беспричинно прекрасный мир.

═════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ И. Бродский

══════════════════════════════════════════════ Я был только тем, чего

══════════════════════════════════════════════ ты касалась ладонью,

══════════════════════════════════════════════ над чем в глухую, воронью

══════════════════════════════════════════════ ночь склоняла чело.

══════════════════════════════════════════════ Я был лишь тем, что ты

══════════════════════════════════════════════ там внизу различала:

══════════════════════════════════════════════ смутный облик сначала,

══════════════════════════════════════════════ много позже – черты...

══════════════════════════════════════════════ Это ты, теребя штору,

══════════════════════════════════════════════ в сырую полость рта

══════════════════════════════════════════════ вложила мне голос,

══════════════════════════════════════════════ окликавший тебя.

══════════════════════════════════════════════ Я был попросту слеп.

══════════════════════════════════════════════ Ты, возникая, прячась,

══════════════════════════════════════════════ Даровала мне зрячесть

══════════════════════════════════════════════ Так оставляют след.

══════════════════════════════════════════════ Так творятся миры.

══════════════════════════════════════════════ Так, сотворив, – их часто

══════════════════════════════════════════════ оставляют вращаться,

══════════════════════════════════════════════ расточая дары...

══════════════════════════════════════════════ ═══════════════════════ (1981 г.)

Я выбрал Иосифа Бродского еще и потому, что он говорил о поэтической лирике, как о чувствах, "физически не существующих в реальном мире." Попробуйте разложить на причинно-следственные связи, на логические цепочки аргументов хотя бы первые строчки этого стиха «Я был только тем, чего ты касалась ладонью...» и, если вам это удастся сделать, больше никогда не открывайте книги стихов. Слова обретают стих, когда их, как и музыку, невозможно перевести в прозу. Проза – это другое, проза – это всегда рассказ, проза, прежде всего русская, никогда не может избежать извечных, уездных, проклятых из-за своей неразрешенности вопросов, в итоге приводя к топору и революциям, а, потому, величайший в мировой литературе рассказ о любви «Дама с собачкой» (А.П. Чехов, 1899 г.) заканчивается только так, как это и должно быть только в прозе:

Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди... Они простили друг другу то, чего стыдились в прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих... 

– Перестань, моя хорошая, – говорил он, – Поплакала – и будет...

Потом они долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать... Как освободиться от этих невыносимых пут?

– Как? Как? – спрашивал он, хватая себя за голову. – Как?

И казалось, что еще немного – и решение будет найдено...

Поэзия ничего не просит, не выпрашивает ответов, ни в чем не раскаивается, не требует доказательств и оправданий, как не требует оправданий восход солнца, жизнь, любовь... Она реализует не испытывающие, а утверждающие, нередко, верующие и освобождающие дух формы мышления. В своем миросозидании ей ближе слова Галилея, который, склоняясь на колени перед палачом инквизиции и отрекаясь от доказательств вращения земли, шептал «И все-таки она вертится!», уже слепой после многолетних наблюдений за звездами, уже подписав отречение от Солнца как центра земного мироздания. В его письме к герцогу Тосканскому, накануне печатания великих страниц человечества в книге «Звездный вестник», звучит вечная, недостигаемая пушкинская мольба: «Я желал бы получить только покой и свободу...» (На свете счастья нет, но есть покой и воля...)

Послушайте теперь отрывок из стиха о любви, который поэт Георгий Иванов написал много позднее встречи Гурова и Анны Сергеевны на берегу моря. Может быть, эти строчки о них:

═══════════ ══════════════════════════════════ (Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами...)

═════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ ...

══════════════════════════════════════════════ Дорогая моя, проходя по пустынной дороге,

══════════════════════════════════════════════ Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем.

══════════════════════════════════════════════ Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги

══════════════════════════════════════════════ Предзакатное солнце омоет прохладным огнем.

═════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ ...

══════════════════════════════════════════════ В этом томном, глухом и торжественном мире – нас двое.

══════════════════════════════════════════════ Больше нет никого. Больше нет ничего. Погляди:

══════════════════════════════════════════════ Потемневшее солнце трепещет как сердце живое

══════════════════════════════════════════════ Как живое влюбленное сердце, что бьется в груди.

════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ (1948 г.)

/Порой, после прочтения любовных стихов, я ловлю себя на крамольной для современного человека мысли о том, что причиной Великого взрыва была чья-то любовь, которую мы не в состоянии целиком вместить и никогда не вместим, довольствуясь только ее осколками. Неужели Мандельштам прав своим утверждением: «Все движется любовью», которое он позаимствовал у Данте, увидевшего, наконец, в восьмой сфере полную улыбку Беатриче, чтобы сказать главное: «Тут сила воображения покинула меня, но желания мои, моя воля уже были приведены навсегда в движение любовью, движущей также солнце и звезды». Впрочем, это только странные фантазии философического толка. «Кто может вместить, да вместит» Мф. 19, 12)/

Только не говорите о том, какое прекрасное сравнение нашел поэт в последних двух строчках! В поэзии нет сравнений. Пусть ими – точными и приближенными, красивыми и пошлыми, удачными и не очень пользуются философы и представители многих других смежных наук. В поэзии – только тождества, и только так физически чувствует свой мир поэт, приглашая в него войти. Если поэт мыслит сравнениями, он останется сторонним наблюдателем, но тождества требуют от него сотворения чувств. Для безусловного утверждения поэтического тождества Г. Иванов выбросил запятые в последних строках. «Бессонница. Часть женщины» – вот хороший пример тождества через точку у Бродского, а не «Бессонница, словно часть женщины», когда появляется лишнее сравнительное слово. И пусть вас не обманывают запятые и сравнительный оборот в строчках Ахматовой «Как подарок, приму я разлуку═ ═ И забвение, как благодать» – они только редакторская дань канонам пунктуации и необходимости следовать нужному числу иктов в каждой строке. По воспоминаниям Л. Чуковской, Ахматова равнодушно относилась к знакам в стихах и мечтала научиться писать вообще без строф, сплошь. В действительности, поэту в своих размышлениях нужен только один знак препинания – точка или многоточие в конце стихотворения. Это в прозе и научных статьях знаки выступают в качестве самостоятельных и необходимых элементов мышления.

Однако продолжим. Идеи полярности и дуализма, будь то сопряжения типа мужчина – женщина, добро – зло, власть – поэт, свобода – рабство, отчаяние – надежда, любовь – долг и т.д., явились чрезвычайно плодотворными для поэтических миросозиданий. Заметим, что с точки зрения поэзии – любовь, добро, зло, счастье, жизнь, смерть и др. сами по себе являются абсолютно беспричинными сущностями, заданы в виде аксиоматических утверждений и имеют свое определение и развитие только при соотнесении между собой в самых разных, порой, неожиданных, необычных и даже «аморальных» сочетаниях.

В этом плане поэзия ближе к философии, где рассматриваются абстрактно моральные (в том числе чувственные) и нравственные (в том числе поведенческие) аспекты проблемы бытия, а не к естественным наукам, где научные выводы независимы от морально-нравственных критериев. Эйнштейн категорически отрицал даже возможность научно обосновать моральные идеалы: «Я не считаю, – говорил он, – что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе... Наука не имеет такой власти над человеческим духом. Содержание научной теории само по себе не создает моральной основы поведения личности». Возможно, он прав, говоря о научных основах морали, но другую сторону науки – проявление морально-нравственной стороны личности, факт того, что категория красоты может служить движущей силой к постижению научной истины исключать нельзя. В конечном счете, мы уже упоминали, что Пифагор в своей философии за 150 лет до Аристотеля доказал сферическую форму земли, исходя только из эстетических соображений.

Поэзия ближе к философии еще и потому, что многие поэты разрабатывали проблемы реального бытия в философской лирике, пытаясь вслед (как правило) или параллельно с философами понять наиболее глобальные сопряжения типа дух – материя, человек – макрокосмос и др.

При этом они пользовались своим инструментарием, нередко выражая смелые научные идеи, но чаще выступая в лице эмоциональных проповедников различных воззрений и теорий. Здесь наиболее точно они отражали свою общественную позицию, следуя, как это и положено поэтам, скорее поэтическому мышлению, выраженному в чувствах, а не логике. Здесь они могли быть правы и не правы, но еще раз заметим, что в созидании своих миров поэты всегда правы. («Драгоценное сознание поэтической правоты» – говорил Осип Мандельштам; «Поэты всегда правы, история за них» – писал Николай Бухарин т. Сталину в связи с чердынским арестом О.М. в 1934 г.) В лучших образцах философской лирики поэты могли достигать высот нравственного императива, как, например, Максимилиан Волошин: «В дни революций быть человеком, а не гражданином».

Говоря о философской лирике, стоит вспомнить, что наиболее глобальным вопросом в пространствах полярности и дуализма является противопоставление всеобщего и особенного (конкретного). В поэзии это непременно актуально, поскольку поэт в силу своего предназначения создавать новые миры часто оказывается неуместным в реальном для него космосе.

Гегель уже в первом томе «Эстетика» говорил, что рассудок не в состоянии выйти за пределы такой противоположности, но истина, соединяющая единичное и всеобщее, может быть раскрыта в чувственной форме в виде «примиренности противоположностей.» На уровне фундаментального мышления решение этого вопроса «примиренности» задается соотношениями неопределенностей Гайзенберга, которые согласуют в определенную гармонию объективные недоступности наших познаний в науке, но в поэзии... в поэзии достаточно привести в качестве примера «примиренности противоположностей» человек – космос (особенное – всеобщее) следующий стих. Он написан Александром Чижевским (1897-1964 гг.), основоположником космической биологии, много лет выставляемом за научные двери, но, все таки, доказавшем мощное влияние космоса и солнечного цикла на события и поступки людей.

══════════════════════════════════════════════ (О беспредельном этом мире...)

═════════════════════════════════════════════════════════════════════════════════ ...

══════════════════════════════════════════════ О беспредельном этом мире

══════════════════════════════════════════════ В ночной тиши я размышлял,

══════════════════════════════════════════════ А шар Земной в живом эфире

══════════════════════════════════════════════ Небесный свод круговращал.

══════════════════════════════════════════════ О, как ничтожество земное

══════════════════════════════════════════════ Язвило окрыленный дух!

══════════════════════════════════════════════ О, как величие родное

══════════════════════════════════════════════ Меня охватывало вдруг.

══════════════════════════════════════════════ Непостижимое смятенье

══════════════════════════════════════════════ Вне широты и долготы,

══════════════════════════════════════════════ И свет, и головокруженье,

══════════════════════════════════════════════ И воздух горной чистоты.

══════════════════════════════════════════════ И высота необычайно

══════════════════════════════════════════════ Меня держало на весу,

══════════════════════════════════════════════ И так была доступна тайна,

══════════════════════════════════════════════ Что целый мир в себе несу.

══════════════════════════════════════════════ ══════════════════════════════════ (1917 г.)

Интересно также сравнить подходы к решению проблемы дуализма в естествознании и в поэзии между категориями, на первый взгляд не сопрягающимися, а именно красота – правильность.

Великий физик XX века Лев Ландау, рассматривая физическую формулу прежде, чем проверить содержание ее вывода, нередко говорил так: «Эта формула настолько красива, что, вероятно, она правильна». Категория «правильность» на уровне фундаментального мышления в этих словах остается, как это и положено, доминирующей. У Эйнштейна математическое изящество приобретало даже гносеологический смысл, поскольку, по его мнению, красивая теория всегда наиболее правильно отражает действительный мир. Авиаконструктор Туполев оценивал самолет перед первым вылетом такими словами: «Красивая машина. Наверное, взлетит».

Прочтите теперь пятый стих Пушкина из серии «Подражания Корану». Пушкин живо интересовался текстами «Корана», а тему своего первого стиха из этой серии развил в знаменитом «Пророке», где дал свой алгоритм поэтического миропостроения, побудительной причиной которого служат слова «Духовной жаждою томим...» Пятый стих начинается со слов «Земля недвижна; неба своды, / Творец, поддержаны тобой...» Прочтите его полностью. К нему Пушкин сделал примечательный комментарий: «Плохая физика, но, зато, какая смелая поэзия!»

«Плохая физика», т.е. «неправильная» фундаментальная логика, как мы видим, совсем не препятствие для поэзии. Поэт всегда прав и потому его стих всегда всепозволительно бесстыден, и потому повторим вслед за Блоком: "Не называйте поэтов пророками... Достаточно называть их тем, что они есть, – поэтами" – и вспомним пушкинское: "Ты сам свой высший суд".

Прочитав пятый стих, мы могли бы добавить – какая красота! Но красота, над которой так много колдовали древние греки, а Достоевский в своей прозе для ее постижения ставил эксперименты на людях, проводя их по самым бесовским уголкам души, – красота, как и категории «правильность», «логичность», не является в поэзии конечной, желанной истиной. Поэтические мироздания – воздвигнуты ли они на дантовских кругах ада или озарены улыбкой Беатриче, выплывают ли из мглистого мрака и возносятся в небеса над золотыми куполами у Блока, блещут ли парадными снегами у Ахматовой или прорастают на баррикадах цветами зла Бодлера – одинаково нам влекомы прежде всего новыми откровениями и чувствами, доселе неизвестными или едва очерченными в нашем сознание, словно зыбкие тени на песчаном речном дне, которые непрерывно появляются и исчезают.

Все же философия значительно дальше от поэзии, чем поэзия от философии, и причина такой асимметрии даже не в том, что философия обязана следовать дорогами и тропинками всяческих логик под аккомпанемент непротиворечивости, но скорее в инструментарии, которым располагают философы. Главным у философов всегда был и будет остро заточенный скальпель для разделки и препарирования природы и самого человека. Базаров в прозе Тургенева, разделывающий жаб и пугающийся любви, – гениальный тому пример. Даже в философии ценностей они остаются на ступени выяснения причин желаний, развивая при этом «биологическую логику желаний» или занимаясь размышлениями о том, как «увеличивать сумму удовлетворенности желаний, не нанося никому вреда» (Б. Рассел), вовсе не замечая, что сам поэт, чтобы вдохнуть жизнь в сотворение мира, каждый раз при написания стиха должен жертвовать своей, "проникновеннейшим образом осуществляя свое тождество с предметом..." (Гете, из письма К.Ф. Цельтеру). Послушайте, как это звучит у поэта:

══════════════════════════════════ ══════════════════════════════════════════════ Н. Заболоцкий

══════════════════════════════════ Как мир меняется! И как я сам меняюсь

══════════════════════════════════ Лишь именем одним я называюсь, -

══════════════════════════════════ На самом деле то, что именуют мной, -

══════════════════════════════════ Не я один. Нас много. Я – живой.

══════════════════════════════════ Чтоб кровь моя остынуть не успела,

══════════════════════════════════ Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел

══════════════════════════════════ Я отделил от собственного тела!

══════════════════════════════════════════════ ...........................

══════════════════════════════════ Как все меняется! Что было раньше птицей

══════════════════════════════════ Теперь лежит написанной страницей;

══════════════════════════════════ Поэма шествовала медленным быком;

══════════════════════════════════ Мысль некогда была простым цветком;

══════════════════════════════════ А то, что было мною, то, быть может,

══════════════════════════════════ Опять растет и мир растений множит.

══════════════════════════════════ Вот так с трудом, пытаясь развивать

══════════════════════════════════ Как бы клубок какой-то сложной пряжи,

══════════════════════════════════ Вдруг и увидишь то, что должно называть

══════════════════════════════════════════════════════════════════════ Бессмертием....

══════════════════════════════════════════════════════════════════════ ═══════════════════════ (1937 г.)

Спаси и сохрани от намерений философов шагнуть в сапогах своей «биологической логики» на эти строчки или на пушкинское «Я вас любил...»!

В мастерской поэзии основным инструментом останется только мастерок. Поэзия не препарирует, а созидает. Философии недоступно воздвигнуть мироздание на основе всего одной строки, подобной пушкинской: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Все остальные строчки стихотворения «Пора, мой друг, пора...» являются только поддерживающей конструкцией. Попробуйте выбросить из стиха эту строку, и вы немедленно в этом убедитесь. Однако философы и критики с превеликим удовольствием «препарировали» это утверждение Пушкина, раскладывая его на онтологические сущности. В связи с этим стихом замечу, что сначала, скорее всего, была написана шестая строка «Давно завидная мечтается мне доля» как естественное продолжение первых, прежде всего, четвертой «Предполагаем жить... И глядь – как раз – умрем», а только потом эта пятая, влекущая своей свободой. Дело в том, что Пушкин всегда придерживался строгой рифмы (при этом его черновики представляют вид космической паутины из знаков, линий, слов, рисунков). Следовательно, он шел в своих размышлениях от рифмовки доля-воля, как наиболее точной, и только потом наполнял форму сначала утверждением первой строки «...Покоя сердце просит», а потом отрицанием счастья, равнозначным отрицанию мечты.

К. Паустовский говорил, что строгая рифма и красота всей поэзии Пушкина идет от природы осени, которую он любил, и которая обнажает резкий и ясный пушкинский рисунок. Такой же «техникой» мышления часто пользовался А. Блок. Вот, например, его типичная черновая запись предполагаемого стиха:

══════════════════════════════════════════════ И начиная восхожденье

══════════════════════════════════════════════ Мы только слышим без конца

══════════════════════════════════════════════════════════ ...............═══ ═══════════ пенье

══════════════════════════════════════════════════════════ ...............═══ ═══════════ лица.

Здесь только строгие рифмы, которые во многом диктуют будущие, возможно очень неожиданные и необычные выводы последних строк, которые мы так и не узнаем. Подобная «техника» поэтического мышления идет от философии Аристотеля и Канта, для которых форма могла быть пластичной, но всегда оставалась активной первопричиной познания. Так же мыслил и Мандельштам, который не терпел, когда к содержанию подбиралась форма, называл таких поэтов «переводчиками готового смысла», а форму сравнивал с влажной губкой, из которой следует выжимать содержание.

Однако Маяковский, в совершенстве овладевший ассонансной и другими типами «неточных» рифм, в том числе неравносложной с выпадением неударного слога (этот прием оправдан особенностями звучания русской речи), по поводу своей «техники» мышления писал так: «Я всегда ставлю самое характерное слово в конец строки и достаю к нему рифму, во что бы то ни стало». Здесь стоит заметить, что рифма в классическом стихе, как и звуковой ряд белого стиха, сжимают символ слова, превращая его в «физическое тело» В этом случае, как считал Владимир Набоков, стих приходит не от метафорических кликушеств и музыкальных шаманств, а от лирической фабулы с неизбежной развязкой, как в романе, и совсем не от настроения, которое часто недолговечно и случайно. «Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира» – вспоминал Набоков. (В связи с именем великого русского писателя замечу, что его столь известный роман «Лолита», написанный для продвижения своего имени на литературном рынке, что нередко вполне оправданно, имеет твердый корень в стихотворении «Лилит» 1928 г., когда Набоков уже задумывался о написании «Защиты Лужина».)

Впрочем, сколько поэтов, столько и технических подходов, которые сами по себе совсем не гарантируют сотворения стиха. Помнится, пианист Генрих Нейгауз говорил о том, что музыкант может достичь виртуозной техники, но при этом остаться только исполнителем нот и не стать исполнителем музыки. Также и на уровне фундаментального мышления: овладев сложными приемами счета, запомнив множество физических определений и законов, усовершенствовав свою память, – в итоге можно так и не написать научную статью. Понятие научная статья требует своего определения. Но существуют рецензируемые научные журналы, их всегда было немного, публикация в которых уже служит таковым паспортом. Без публикации даже самые важные научные выводы быстро превращаются в труху времени, что обусловлено рыночными принципами востребованности результатов фундаментальной науки для скорых практических решений. К тому же, любой научный результат, тем более, впервые опубликованный, требует обязательной проверки в других статьях, и на его подтверждение, зачастую, уходят годы. Стих не зависит от того, публикуется он или нет (Анна Ахматова говорила, что Мандельштам в изобретении Гуттенберга не нуждается), читается одному человеку или его услышат тысячи, записан или на многие годы останется только в памяти самого поэта. Впрочем, как известно, "Стихи не пишутся. Случаются, подчас..."

Добравшись до этого места лекции, я стал размышлять о том, как бы выкрутиться, чтобы не зачинать разговоры, без которых множественности поэтических миров не пересекаются ни между собой, ни с геометрическими и внутренними сущностями нашего реального мира. Речь идет о конечном и бесконечном, когда их «примиренность» мгновенным взрывом рождает пространства Вселенной, обреченной на гибель; о сопряжении смерти и бессмертия, когда мысль начинает диктовать природе ее пространственно-временную объективность, но «Реквием» Моцарта и «Я вас любил...» Пушкина освобождают нас от рабского, пространственного восприятия мира, оставляя только направленность времени...

В этот момент в открытое настежь окно влетела пчела. Обрадованный ее вторжением, прервавшим обремененности мышления, я тотчас принес влажный кусочек сахара, положил его рядом с собой и застыл в неподвижном ожидании. Пчела вычерчивала сложные линии в трехмерном пространстве над моей головой под шум компьютера, который оборвался бульканьем воды, и на экране появились суррогатные разноцветные рыбки, плавающие где-то там, в квантовом пространстве чипов, электронов и магнитных доменов вместе со стихами Эхнатона и Ахматовой. Наконец, она почуяла свой хлеб, звук ее крыльев усилился, движения стали более быстрыми, я перестал дышать; она же, усевшись на сахар, стала кормиться. «Сейчас улетит, – подумал я – и мне опять придется размышлять о стихах, о свободе не ограничивать себя какой бы то ни было данностью, о любовном желании – единственном неизбывном чувстве человеческой души». Конечно, она улетела в открытое небо, но в момент пересечения оконного проема раздался входной звонок. Вырвавшись из обычных житейских забот и хаоса ежедневных хлопот, пришла любимая женщина. «Все-таки, использовать интеллект для постижения чувства – чистейшая химера,» – думал я, целуя ее руки. Вечером, угадывая сквозь окно в дождливых сумерках неброские закатные огни, я вспоминал о том, что сегодня накормил пчелу, целовал ладонь любимой женщины, а бесконечны только синева неба, милосердие Бога и то, что устанавливают поэты.