Текст книги "Ракетный заслон"

Автор книги: Владимир Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

9

– Встать! Смирно!

Старший лейтенант Вахрушев стукнул каблуками и, печатая шаг, направился с докладом навстречу Кадомцеву.

Кадомцев поздоровался, и ему ответили дружно, но, правда, жидковато: такая уж группа у Вахрушева была малочисленная. Очевидно, только операторы кабин.

Кадомцеву, как поверяющему, следовало сесть где-нибудь на галерке, за одним из последних столов, спокойно слушать и делать свои пометки. Но Кадомцев не любил сидеть сзади. Он сел за стол рядом с Вахрушевым, кивнул: начинайте. Однако Вахрушев действовал не очень уверенно, и это никак не было похоже на него. Делая перекличку, все косился, поглядывал на капитана, словно желая удостовериться, правильно ли поступает. В конце концов решил пошептаться: ему непонятно, кто будет вести политзанятия – он или капитан Кадомцев? Пришлось тоже шепотом объяснить. Вахрушев обрадованно блеснул золотым зубом.

– А я считал: вы мне вводную устроили… Думаю, ну, будет моим гвардейцам внеурочный экзамен!

– У вас беседа? Вот и проводите беседу. А я послушаю.

Пока они переговаривались, солдаты выжидательно притихли, прикидывали: готовиться ли им к ответам, или, может быть, будет выступать сам капитан?

Вахрушев поднялся и мелкими, подпрыгивающими шагами прошел к доске, успев на ходу ловко повесить географическую карту, на которой были нанесены яркие синие стрелы.

– «Боевая готовность!» Такая сегодня у нас тема. Слышали вы об этом много, знаете, что это конкретная обстановка, постоянное боевое дежурство, рассчитанное по часам и минутам. Это сама наша жизнь. А вот что должен делать лично каждый солдат, чтобы службой и трудом своим поднимать боеготовность дивизиона и всех Вооруженных Сил? Этот вопрос мы сейчас и разберем. Кто желающий?

Желающих выступить быть много: руки подняли почти все солдаты.

– Подкованный народ! – Вахрушев с гордостью повернулся к Кадомцеву. – Кого прикажете вызвать?

Кадомцев оглядел столы. За ближним из них, у окна, робко выставил руку Юлиан Мамкин. На лице нерешительность: и от других отставать не хочется, и боязно: а вдруг и впрямь вызовут?

– Да вот хотя бы товарища Мамкина, – сказал Кадомцев.

– Рядовой Мамкин!

– Я!

– Вам слово.

Мамкин бодро вскочил, вскинул подбородок и… застыл. Вызов для него все-таки явился неожиданностью. Теперь соображал: с чего же начать?

Он был совсем еще зеленый, Юлиан Мамкин. Кадомцев разглядывал его. Мальчишечьи торчащие уши, тонкая шея с голубыми дорожками вен, и только над губой темноватый пушок. А ведь он, кажется, успел трактористом поработать?

– Отвечайте. Слушаем вас.

– Надо, чтобы… Надо… – начал наконец Мамкин, краснея и заикаясь. – В духе высокой личной ответственности…

– Смелее, смелее! – подбадривал Вахрушев. – Ты же ведь недавно сдал на третий класс. Что теперь собираешься делать по повышению своей боевой квалификации? Вот и расскажи.

– Буду осваивать смежную специальность планшетиста. А также сдавать летние нормы ВСК. Это у меня в соцобязательствах указано и выполняется.

– Значит, твоя задача…

Перехватив взгляд сержанта Резника, Мамкин сразу встрепенулся, взбодрился и, не дослушав фразу Вахрушева, начал сыпать своей обычной скороговоркой:

– Знаю, знаю, товарищ старший лейтенант! Вот я овладел специальностью оператора по азимуту. Имею третий класс, цели провожу, в общем, неплохо. Но, чтобы обеспечить высокую личную боеготовность, надо работать еще лучше. Какие у меня недостатки? Иногда допускаю рывки штурвалом. С подслеживанием затрудняюсь, ежели большие помехи. И вообще, надо все делать быстрее.

– А почему быстрее? – спросил Кадомцев.

– Потому что «секунды решают успех боя». Опоздал в поиске цели – пиши пропало. Сейчас все объясню. – Мамкин вышел к карте, взял указку. – Вот они, трассы, на нас нацелены. Время подлета: везде одни минуты. Отсюда – столько-то, отсюда – столько-то. Вот и успевай, поворачивайся. А торопиться надо со смыслом.

Явно довольный своим выступлением, солдат вытянулся, ловко бросил к ноге, как карабин, дюралевую указку.

– Рядовой Мамкин ответ закончил!

– Правильно, товарищ Мамкин, – похвалил Вахрушев. – В делом этот важный вопрос ты представляешь верно. Только плюс ко всему еще и железная дисциплина. Высокая дисциплинированность.

– Так точно, – подтвердил Мамкин. – У меня с дисциплиной полный порядок.

– Знаю, – кивнул Вахрушев. – Но помнить и говорить об этом все равно надо. У вас есть к нему вопросы, товарищ капитан?

– Вот вам практическая вводная, – сказал Кадомцев. – Ведете вы скоростную высотную цель. И вдруг видите: отделяется новая цель и с опережением идет тем же курсом. Что это может быть и что вы будете делать в этом случае?

– Тут и думать нечего, товарищ капитан! Докладываю о появлении новой цели, держу ее и жду команды стреляющего. Ее, конечно, прикажут перехватить в первую очередь. Тогда – сажаю на перекрестье.

– Верно! – сказал Вахрушев. – Вот в этом и заключается боеготовность. В воинском умении.

Юлиан Мамкин возвращался на место, выкатив грудь.

Пока шли занятия, капитан Кадомцев присматривался к Салтыкову.

Однако ничего особенного не заметил. Сидел Салтыков за дальним столом, в углу, и вел себя как все: слушал, листал конспект.

И все-таки что-то тревожное мелькало иногда в его глазах.

Старший лейтенант Вахрушев повесил таблицу и велел солдатам переписать ее в свои тетради. Салтыков тоже переписывал, близоруко щурился, глядя на доску.

Во время перерыва Кадомцев спросил Вахрушева:

– Что вы можете сказать о Салтыкове?

– Грамотный специалист. Упорный, усидчивый. Собирался перед демобилизацией подать рапорт на сверхсрочную, а сейчас вроде передумал.

– А мне кажется, он людей сторонится. Вон глядите: все в курилке, а Салтыков на отшибе сидит. Прутья какие-то строгает.

– Он некурящий, – пояснил Вахрушев. – А прутья строгать – это у него привычка. Он из рыбацкой семьи, здорово умеет вентеря плести из лозы. Тут ему все наши рыбаки заказы делают. А в общем-то, вы правильно подметили: захандрил Салтыков с недавнего времени. Равнодушный стал и раздражительный. Я даже с Хомяковой советовался. Она говорит, что есть такая ипохондрия…

– Ну при чем здесь это? Вы с ним сами-то беседовали?

– Беседовал. Отмалчивается. Так я поручил операторам поговорить с ним по-товарищески.

– А с работой как у него, со службой?

– Вот я же и говорю: равнодушие появилось. Ошибки стал допускать. Редко, но бывает. А вы же знаете, что означают в нашем деле даже маленькие ошибки.

– Да, – протянул Кадомцев. – Я тоже заметил еще на командном пункте… Что у вас по расписанию в следующие часы?

– Технический тренаж.

– После политзанятий я на полчаса задержу Салтыкова, побеседую с ним. А потом подойду к вам на позицию.

– Слушаюсь.

В опустевшей ленкомнате Салтыков аккуратно разложил перед собой учебник и конспект, словно предлагая: пожалуйста, проверяйте. Конспект он вел хорошо, старательно, это нетрудно было заметить.

И все-таки, несмотря на внешне безразличный вид, он нервничал – барабанил пальцами по столу. Кончики пальцев, даже ногти, были у него желтыми, как у заядлого курильщика.

– А мне сказали, что вы некурящий, – произнес Кадомцев.

– Правильно сказали, – усмехнулся солдат. – А пальцы у меня от проявителя желтые. Вчера фотографией занимался.

Салтыков ожидающе поглядывал на капитана – ему наверняка не терпелось узнать, зачем же его оставили? Одного из всей группы.

– Что-то в последнее время вы, Салтыков, без настроения живете и работаете. В чем дело, если не секрет?

– А я не делаю никакого секрета, товарищ капитан. Просто, откровенно скажу, надоели мне с приставаниями: что да почему? Разве человек все время обязан жить с хорошим настроением? Бывает ведь и плохое.

– Бывает. А в чем причина?

– Так, дело обыкновенное. Рассчитывал остаться на сверхсрочную, а теперь не получается. Как говорят, обстоятельства не позволяют. Вот и жалею.

– Что же это за обстоятельства?

– Домашние… Сестра тяжело болеет, уход за ней нужен. А дома только одна мать.

– Давно она болеет?

– Пятый год… Парализована.

Кадомцеву стала ясна несостоятельность этого «довода». Почему Салтыков раньше об этом умалчивал? Значит, есть другая причина, и, вероятно, существенная, если Салтыков решился пойти на хитрость.

Чтобы не особенно смущать солдата, Кадомцев, слушая его, раскрыл классный журнал и стал делать в нем записи о своем посещении политзанятия. Скосив глаза, мельком посмотрел на Салтыкова: тот следил за авторучкой, близоруко прищурясь. И тут Кадомцева осенило: он вдруг вспомнил точно такой же взгляд Салтыкова на занятиях, когда переписывали таблицу, вспомнил его напряженное сопение вчера у планшета… Ну конечно, как он не догадался раньше? Планшетист, имеющий дело с мельчайшими хитросплетениями координатной сетки, с многочисленными цифрами, знаками, написанными зачастую нечетко, неясно в спешке боевой работы и… – близорукость. Вот она, причина!

– И давно это у вас?

– Что? – непонимающе взглянул Салтыков.

– С глазами…

Салтыков вздрогнул. С минуту молчал, опустив голову. Наконец произнес глухо:

– Еще с зимы… Болел я конъюнктивитом, в санчасти лежал. С тех пор и хуже. Эх, да что там говорить, товарищ капитан! – солдат в сердцах махнул рукой. – Все равно этому не поможешь. Дослужу до демобилизации – три месяца осталось, а там видно будет.

– Почему не поможешь? – возразил Кадомцев. – Пошлем вас на обследование в госпиталь. Там и подлечат, и, если потребуется, очки подберут. А мы тем временем подумаем насчет сверхсрочной службы.

* * *

У самой позиции Кадомцев носом к носу столкнулся с Мамкиным. Увидав капитана, Мамкин остановился, вытянулся, растерянно прижимая к животу алюминиевую кружку.

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– Здравствуй, Юлиан Мамкин! – улыбнулся Кадомцев. – Куда и по какому делу собрался?

– За водичкой, товарищ капитан. Тут недалеко ключ имеется. Вода – аж зубы ломит.

– Пить захотел?

– Так точно. Только не я – ефрейтор Трушков. «Сбегай, – говорит, – за ключевой. Для промытая пищевода».

– Он что, заболел?

– Никак нет. Физически здоров.

– А ну-ка позови его ко мне.

Трушков вежливо улыбался.

– Значит, пить захотелось?

– Так на завтрак же селедку давали. Природа требует, – ответил ефрейтор.

– Вот что, товарищ Трушков. Если я еще раз увижу или узнаю, что Мамкин у вас на побегушках, получите взыскание. Сделали выводы?

– Так точно. Сделал.

– Какие?

– Обучать и воспитывать молодое поколение согласно воинской этике. Не превышая полномочий, – отчеканил Трушков.

– Я вполне серьезно, – сухо сказал Кадомцев. – Стыдно вам, человеку с высшим образованием. Некультурно.

В кабине станции наведения ракет Кадомцев пробыл недолго.

Старший лейтенант Вахрушев сел за пульт офицера наведения и, используя имитационную аппаратуру, провел несколько тренировок по низковысотным малоразмерным целям. Кадомцев был рядом и видел: Вахрушев сознательно создавал для операторов наиболее сложные условия. Выдавал «пачку», имитирующую цель, на минимальной дальности, когда она вот-вот войдет в зону пуска и когда от операторов требуются исключительная быстрота, собранность, мгновенная реакция – ошибка одного здесь, как правило, означает провал работы всего расчета. Запускал цель специально через зону местных предметов, и ее отметка то и дело смазывалась на фоне золотистой ряби «местников». Тем не менее операторы ни разу не сорвали проводки.

После третьего варианта Кадомцев, чувствуя, что у него у самого от напряжения стучит в висках, положил руку на плечо Вахрушева.

– Хватит. Достаточно…

Ни перед тренировкой, ни во время работы Вахрушев не сказал солдатам ни одного лишнего слова, только уставные команды. Они понимали его с одного взгляда, не расспрашивали, не требовали уточнений, работали молча и сосредоточенно.

– Разрешите, товарищ капитан, сверх программы? Продемонстрировать «систему Ю-три»?

– Давайте.

После команды Вахрушева «создать условия!» в кабине началась вакханалия. Распахнулась дверь, от хлынувшего дневного света зарябило в глазах; задребезжал динамик громкоговорящей связи, включенный на полную громкость; где-то над операторскими шкафами назойливо запищал зуммер.

А Вахрушев, перекрывая шум, уже выдавал команды:

– Контрольная цель! Скоростная, одиночная. Поиск. Азимут… Высота… Дальность…

Потом на экранах появилась не одна, а группа целей: золотистые светлячки, мерцающие сквозь метелицу помех. Они упрямо липнут к перекрестиям, как пчелы к намазанной медом сотовой раме.

Одна из них, первая, прочно захвачена в цепкие руки локатора, устойчиво «сидит» в самом центре перекрестия. Но вдруг начинает меркнуть, пропадать, будто растворяясь в зеленоватой зыби экрана…

Операторы встревожены.

– Цель маневрирует! Уходит на малую высоту!

Вахрушев быстро меняет режим слежения за целью, которая уже входит в зону огня зенитных ракет. Пуск!

– Захватить вторую…

Когда закончилась эта необычная тренировка, Кадомцев так и не понял: все ли было правильно, хорошо ли действовал расчет? Судить по экранам? На вахрушевском-то он еще более или менее контролировал обстановку, а операторские для него были почти «слепы» из-за сильного бокового освещения. Команды и доклады? Пожалуй, они выдавались правильно вообще, в целом. А о деталях он просто не мог судить. Он не настолько был компетентен. И потом этот надоедливый, все заглушающий шум…

Выключив аппаратуру и устало опустив голову, Вахрушев шевелил пальцами, словно стряхивал с них невидимые капли воды. Затихли вентиляторы, замолк динамик, и только зуммер еще продолжал пищать.

– Мамкин! Выключи свое рацпредложение, – пробубнил сержант Резник. – У меня от него желудок вибрирует.

Мамкин поднялся со стула, потянулся к выключателю, но помедлил и, обращаясь к Кадомцеву, сказал с откровенной гордостью:

– Зато стрессор какой!

– Стрессор? – удивился Кадомцев, чувствуя, что, кажется, начинает кое-что понимать. – Сверхраздражитель?

– Точно, – кивнул Вахрушев. – Военно-инженерная психология, товарищ капитан.

Вот оно что! Значит, именно в этом вся соль «системы Ю-три». Но ведь, насколько помнил Кадомцев, психология рекомендует снимать, рассеивать так называемые «стрессовые» явления? Чтобы улучшить прием информации.

– А вы поступаете наоборот?

– В том-то и дело, – сказал Вахрушев. – Я провожу вас и по дороге объясню.

Уже со ступенек Вахрушев, обернувшись, крикнул:

– Младший сержант Резник! Продолжайте тренировку! Садитесь за пульт офицера наведения и действуйте по учебному плану.

Кадомцеву он пояснил:

– Резник уже давно освоил обязанность офицера наведения. Сообразительный парень.

Так вот насчет нашей системы подготовки операторов. Сначала сделаю вам вводную теоретическую часть.

Рецепторы, анализаторы, сенсорные свойства… Со всеми этими терминами Кадомцев в свое время встречался в академических курсах. Не в них, собственно, было дело. Главное – Вахрушев со своими операторами поступал по-своему. Существует мнение, что повысить эффективность восприятия можно, максимально устранив все посторонние раздражители, то есть убрав стрессоры. Но у оператора-ракетчика в боевой обстановке таких идеальных условий никогда не будет. Наоборот.

Почему бы не применить и здесь принцип физических тренировок? Надевают ведь хоккеисты на тренировках специальные свинцовые пояса?

– Но тут разные вещи: физиология и психология, – сказал Кадомцев. – Разные закономерности.

– Вот и нам так говорят: разные принципы, разные законы. А мы все-таки считаем: не убирать надо стрессоры, а преодолевать их, привыкать к ним. Тогда в нормальной обстановке работоспособность намного увеличивается. Правда, нет у нас еще стабильности. Ввели специальный график ошибок сопровождения на каждого оператора. А в чем дело, не поймем.

– Потому что кустарничаете, – сказал Кадомцев. – Попробуйте привлечь инженеров.

– Я выступал в полку на технической конференции, – усмехнулся Вахрушев. – Мне сказали: не фокусничайте, вы не хоккеисты. Рискованное дело.

– Чем же оно рискованное?

– Видите ли, тут даже у опытных операторов очень скоро возникает психологический барьер. Оператор при этом иногда утрачивает часть своих старых навыков, то есть даже по-старому работает хуже, слабее. Потому что методика подготовки совсем другая. Но это наверняка временное явление. Мои хлопцы этот барьер преодолели.

– Так, так… – протянул Кадомцев. – Насколько я понимаю, эта ваша «система Ю-три» – занятие полулегальное? А мне Трушков говорил: де-юре и де-факто.

– Ну это он, наверно, имел в виду меня. А вообще-то положение наше сомнительное. Сами понимаете: боевая готовность. Пропустишь цель – головой ответишь. Да еще спросят за эксперименты.

На опушке в корабельном сосняке висел бестолковый разноголосый грачиный грай. Взъерошенные грачи яростно драли глотки, укладывая сучья в свои колючие гнезда-шары. Вниз летели перья, прутики, прошлогодние шишки.

Опасливо задирая голову, Вахрушев говорил что-то, но что, было непонятно. Все тонуло в ошалелом грачином гаме.

– Я говорю: поучиться надо у этих горланов! – кричал Вахрушев, улыбаясь и тыча вверх пальцем.

– Чему поучиться?

– Упорству, трудолюбию. Их же дважды пытались изгнать. Из трех берданок палили. А им нипочем. Они на все капали сверху.

– Помешали?

– Помешали. Кое у кого вызывали «стрессовые» явления. На нервы, дескать, действуют. Поступил приказ: «Отрегулировать!».

– Не все в жизни регулируется.

Вахрушеву пора уже было возвращаться, но он не торопился. И Кадомцев понимал, почему он медлит. Он ждал, что скажет Кадомцев о «системе Ю-три», ждал его мнения как замполита.

Стоило ли сейчас говорить определенно об этом, не зная досконально существа? Ведь речь в конечном счете идет о методике обучения операторов. Нет, почему же? Пожалуй, в первую очередь о морально-психологической подготовке расчетов. А уж это имеет к нему самое прямое отношение.

– У вас какая-нибудь литература по этой проблеме есть? – спросил он.

– Кое-что есть. Несколько монографий и брошюр.

– Занесите мне сегодня вечером. Надо проштудировать.

– Сделаю, – сказал Вахрушев, не скрывая разочарования. Видно, решил, что Кадомцев все-таки ушел от прямого ответа.

Пожимая ему руку на прощание, Кадомцев сказал:

– Больше бодрости, Вахрушев! Хвост трубой, как говорят моряки. Дело у вас, безусловно, перспективное. А меня считайте союзником…

– Это другой разговор! – Вахрушев стиснул руку Кадомцева. – Спасибо. Разрешите идти?

– Одну минуту! – сказал Кадомцев. – Что же вы про Салтыкова не спрашиваете, не интересуетесь?

– Извините, товарищ капитан, – чуть смутился Вахрушев. – Но я не думаю, чтобы…

– А я выяснил причину. У него резко ухудшилось зрение.

– В самом деле?

– Да. И очень жаль, что вы этого не замечали. Я имею в виду не только вас.

– Жалко парня… Сейчас припоминаю: кое-что за Салтыковым я замечал и раньше. Близорукость его замечал. Но как-то не придавал значения.

– Вот и плохо, – упрекнул Кадомцев. – Именно в этом наша беда. Видим, замечаем, но часто не умеем анализировать, не умеем делать выводы. Кстати, о Мамкине тоже стоит подумать.

– Мамкин? – удивился Вахрушев. – По-моему, с ним все обстоит нормально. Исполнительный, расторопный хлопец. Рационализацией занимается.

– Ну зуммер его – это не такая уж солидная рационализация, – сказал Кадомцев. – Потому что он способен на большее. Ему не хватает самостоятельности.

– Я не совсем вас понимаю, товарищ капитан… Если вы имеете в виду его взаимоотношения с Трушковым и Резником, так это в порядке вещей. Они – старослужащие, можно сказать, ветераны, а он – солдат-первогодок. По-моему, это естественно.

– Только на первых порах. Сколько уже служит Мамкин? Скоро год как служит. А вы его все еще держите в коротких штанишках. Пора ему быть на равной ноге со всеми. Вот Трушков осенью демобилизуется, кто его по мастерству заменит? В первую очередь Юлиан Мамкин.

– Пожалуй, правы вы… Стоит над этим подумать.

10

Воздух в сосняке был густой и пряный. Пахло муравьями, сырым папоротником. Сосенки размякли под солнцем, распушились, топорщились липкими кисточками молодых побегов.

Ловко и стремительно, без крика шныряли кедровки, на лету припадали к самой траве, грудастые, похожие на упитанных карпов в пруду.

Лесная тропа, устланная прошлогодней хвоей, пружинила, скрадывала шаги, как толстый кабинетный ковер. Легко шагалось и легко думалось.

Еще не раз пройдет Кадомцев по этой тропе, не однажды увидит ручей, заросший желтыми тарелками дудника, грачиные гнезда, похожие на клубки ниток, проткнутые вязальными спицами… Но уже завтра все будет не таким ярким: оно не потускнеет, оно просто потеряет новизну, ничего сказочного, необыкновенного во всем этом Кадомцев уже не увидит. Об этом можно жалеть и не жалеть, потому что вся прелесть новизны как раз в первом впечатлении.

Ну, а встречи с людьми? Тут каждая последующая встреча – открытие. Большое или маленькое, содержательное или несущественное, но открытие. А может и не быть открытий. Живешь с человеком бок о бок месяц, год, говоришь с ним, ешь и пьешь, а он по-прежнему далек от тебя, словно ты смотришь на него в перевернутый бинокль.

Но бывает наоборот. Случайная встреча, оброненная фраза, нехитрый будничный разговор – и человек вдруг раскрывается…

На небольшой вырубке Кадомцев неожиданно увидел лейтенанта Колоскова. Тот ползал на четвереньках, что-то разыскивая в траве.

– Что-нибудь потеряли, лейтенант? – окликнул его Кадомцев.

Колосков поднялся, щелкнул перочинным ножом, пряча его в карман.

– Да так… Собирательством занимаюсь. По примеру наших предков.

Туманный ответ ничего не объяснил Кадомцеву. Но, видя смущение лейтенанта, не стал уточнять.

Рядом на пеньке лежали фуражка и противогаз Колоскова. На поясном ремне – пустая пистолетная кобура, из которой почему-то торчали сухие прутики, былинки, рогульки какие-то.

– Что это у вас?

Лейтенант хлопнул ладонью по кобуре, пояснил:

– В наряд заступаю. Сейчас пообедаю и пойду получать оружие.

– Я не об этом, – сказал Кадомцев. – В кобуру вам мусору кто-то натолкал. Подшутили, наверно?

– Ах, это! – рассмеялся Колосков. – Это строительный материал. Тут на вырубке полно сушняка прошлогоднего. Из этих сучочков и шишек мы с дочкой сооружаем лесных человечков. Гномов.

Колосков достал из кобуры несколько палочек, выбрал одну из них – корявую, причудливой формы, стал объяснять, как можно превратить ее в фигуриста. Вот линии готового сюжета: плавно выброшенные руки, запрокинутая голова. Здесь чуть-чуть подстрогать, приделать коньки – и готов. Он и сейчас проглядывается, надо только смотреть вприщур и, главное, представить картину в деталях.

– Вы музыкой не занимались? – спросил Кадомцев.

– Нет, – суховатым тоном ответил Колосков. – Родители погибли в войну. Жил у тетки. Так что было не до музыки.

Пожалуй, опрометчиво задал свой вопрос Кадомцев. Человек увлеченно рассказывает о любимом деле, рассчитывая на какую-то взаимность, хотя бы понимание, а тут ему ни с того ни с сего вопрос совсем из другой оперы.

Впрочем, не видно было, чтобы Колоскова это особенно задело. Он деловито спрятал в кобуру сучки, застегнул воротничок и, посадив набекрень фуражку с крохотным «нахимовским» козырьком, шагнул к Кадомцеву.

– Разрешите обратиться в официальном порядке, товарищ капитан?

– Вы что, обиделись на меня? – удивился Кадомцев. – Почему в официальном?

– По служебному делу.

– Ну и что? Какая разница, по какому делу мы говорим – по личному или служебному? Язык-то один: человеческий. Ну, пожалуйста, говорите.

– Я опять насчет рядового Микитенко. Он получил освобождение по причине травмы. Однако я его все-таки привлек к полезной деятельности. Поставил на покраску матчасти.

– И что же?

– Проявляет недовольство.

– Ну, это естественно, – сказал Кадомцев. – Заставь вас с больной рукой работать, и вы были бы недовольны.

– Людей не хватает, товарищ капитан. Кроме того, у Микитенко вторая-то рука здоровая. Вполне может держать кисть.

– Ну работает, пусть работает. Хотя можно было бы его и не ставить.