Текст книги "Ракетный заслон"

Автор книги: Владимир Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Владимир Петров
Ракетный заслон

…Упала в лога, пади и перелески таежная речка Марчиха. Вода в ней холодная и разная на цвет: черная с зеленью у замшелых откосов под пихтачами; рыжая с ржавинкой у песчаных крутояров, перевитых жгутами сосновых корней, и совсем голубая на перекатах, где шныряют над галькой скользкие гальяны и лобастые бычки.

По утрам дымится над плесами мокрый от росы таволожник; прожорливый хариус шлепается в сонную воду; приходят лоси, далеко забредают от берега и долго пьют, едва прикоснувшись к воде шершавыми и теплыми губами. От них пахнет хвоей и стойлом, им зябко, они пьют и по-коровьи дергают лоснящейся шкурой. Они пьют, задумчиво рассматривая белые облака на черной воде, а в ноги им тычутся вездесущие любопытные мальки…

За Марчихой синие дали, за Марчихой города и дороги, площади, залитые асфальтом, деревянные чайные на пыльных сельских улицах, модерные кафе-аквариумы, аэропорты и вокзалы, суетливые электрички с неуютными тамбурами, где гуляют сквозняки и бренчат гитары… Все это за речкой Марчихой, о которой никто не знает и которой нет ни на одной географической карте.

Но Марчиха есть на боевых планшетах ракетчиков. Здесь по извилистому руслу реки проходит невидимый рубеж, обозначающий «зону пуска». Здесь гигантский и незримый барьер поднимается в небо на десятки километров, Через него не пройдет ни один самолет, если не ответит на кодовый сигнал радиозапросчика «свой – чужой».

Плывут облака над Марчихой. Мирные облака…

1

Шли гуськом. Впереди – подполковник Прохоров, ломая валежник тяжелыми яловыми сапогами сорок четвертого размера, за ним мягкой, охотничьей походкой скользил майор Утяшин, ловко увертываясь от сучьев, которые с треском разгибались за могучей спиной командира. Замыкал шествие капитан Кадомцев. Едва поспевая, ругался в душе, чувствуя, как хлюпают промокшие модельные туфли. Черт его дернул поспешить с приездом из города! Подвернулась попутная машина: он и не успел забрать в гостинице свой чемодан.

Командир водил по лесу уже больше часа. Начали от столовой, потом к стартовым позициям. Да все сосняком, таволожником, болотным кочкарником, где на каждом шагу колючая осока, острая, как бритва.

Прохоров все это называет «очередной хозяйственной рекогносцировкой». Но Кадомцев отлично понял: «рекогносцировка» затеяна специально ради него. Смотри, мотай на ус. Знай, куда приехал и за что берешься, товарищ замполит.

Командир все время недовольно сопит, что-то бормочет себе под нос. Может быть, он всегда такой? Или недоволен Кадомцевым?

Вчера в кабинете они разговаривали вдвоем. Но разговора явно не получилось. Кадомцева удивляла угрюмая сдержанность командира. Прохоров придирчиво смотрел из-под лохматых бровей и задавал какие-то странные вопросы: отдыхал ли Кадомцев в санатории после окончания академии, не было ли у него осложнения после гриппа и еще что-то насчет здоровья. Кадомцев смутился, никак не мог сообразить: неужели он в самом деле выглядит таким хилым и болезненным?..

Открылась небольшая прибрежная поляна, судя по пенькам – прошлогодний вырубок. Подполковник сел на один из пеньков, предварительно смахнув с него хвою и золотистую шелуху сосновой коры. Поворчал насчет бесхозяйственности. Говорил ведь, указания давал: обязательно счищать с пеньков кору, чтобы не заводился короед. И все-таки кое-где кору оставили. Лесничество и без того не дает лицензий на порубку.

– Возьмем на карандаш! Устраним, – заверил майор Утяшин, привычно, почти не глядя, черканув несколько слов в блокноте. – Признаю самокритично: не проконтролировал.

– Неисполнительность, неаккуратность ведет за собой снижение всякой дисциплины. И вообще… – недовольно сказал командир и пристально посмотрел на раскисшие туфли Кадомцева, на брюки, сплошь унизанные мелкими репьями-колючками.

– Козий репейник, – подсказал Утяшин.

– Знаю, – проворчал Прохоров. – Я когда-то в детстве козу пас. Намучился с этим репейником.

Поставив ногу на пенек, Кадомцев попробовал очистить брюки. Это оказалось не просто: приходилось отдирать каждую колючку.

Командир постучал папиросой о коробку, закурил и сказал:

– В наших краях по сосняку да пескам надо ходить в сапогах. И вообще, товарищ Утяшин, познакомьте товарища Кадомцева с инструкцией о ношении полевой формы одежды. Есть у нас такая инструкция.

– Есть! – весело подтвердил Утяшин и подмигнул Кадомцеву.

Майор Утяшин, несомненно, принадлежал к той категории людей, которые нравятся с первого взгляда. Дружелюбие, простота, общительность – все это у Утяшина лежало на виду, не навязчиво, но бросалось в глаза.

Вчера вечером в канцелярии дивизиона Кадомцев сразу как-то повеселел, почувствовал себя уверенней, разглядев средь папиросного дыма усатую добродушную физиономию Утяшина. Будто старого знакомого встретил…

Подполковник Прохоров потушил о каблук папиросу, тщательно закопал окурок в песок, поднялся с пенька и сделал несколько шагов к самой воде.

На другом берегу столпились на яру мачтовые сосны, сонные, разнеженные весенним теплом. Оттуда тянуло нагретой смолой, казалось, воздух был настоян смоляным янтарем.

– «Здесь будет город заложен!» – с шутливым пафосом продекламировал Утяшин из-за спины командира.

Прохоров повернул голову, поморщился недовольно: он, кажется, думал о другом. А может быть, совсем ни о чем не думал.

– Город не город, а купальню тут возводить будем. Место удобное, чистое. Водоем обширный, дно песчаное. И глубина соответствует наставлениям. Лучшего плеса поблизости, пожалуй, и не сыскать. Ну, а как думает комиссар?

– Комиссар думает как командир.

Кадомцев до сих пор не мог забыть обидного вопроса подполковника Прохорова: «Что же это вы, батенька, будучи техником системы, пошли в политическую академию? В инженерную по здоровью не потянули?» Вот, оказывается, почему накануне вечером он все справлялся о состоянии здоровья! Странный вопрос. Как будто при поступлении в политическую академию делают какую-то скидку на здоровье. Прохоров удивился, узнав, что у Кадомцева первый спортивный разряд по легкой атлетике. И кажется, не очень поверил этому.

Потоптался, с хрустом приминая подошвами песок, поманил пальцем майора Утяшина.

– А проект Трушкова я не утвердил. Не то чтобы зарубил совсем, а не утвердил. И тут вы как начальник штаба проявили нетребовательность. Проект не учитывает весеннего половодья – сваи низкие. Это раз. Потом раздевалка мне не нравится.

– И мне не нравится, – сказал Утяшин.

– Интересно, чем же?

– Вычурная. А должна быть простота. Воинская строгость.

– Верно. Нам эти модерные навесы ни к чему. Надо переделать.

– Так точно! – улыбнулся Утяшин. – Беру на карандаш. Выдам команду Трушкову, и он мигом изобразит в соответствующем виде.

– И чтоб арку убрать. А также грибки. Здесь ведь не курортный пляж, а солдатская купальня.

– Само собой, – подтвердил Утяшин. – Уберем.

Подполковник Прохоров удовлетворенно закинул за спину руки, обернулся к Кадомцеву, глазами показывая: вот, мол, как надо вести деловой разговор, как беседовать с командиром.

– Вы ефрейтора Трушкова не знаете? Не знакомы еще? Так непременно познакомьтесь. Светлая голова! Окончил архитектурный институт. Конечно, солдат с высшим образованием теперь не в диковинку. Хотя оканчивают вузы по-разному. Некоторые – для диплома, а этот влюблен в свое дело. Даже здесь, в армии, живет им. Вот что называется призванием. Да… А кстати, как считаете: политработа – это призвание или только профессия?

– Разумеется, призвание, – ответил Кадомцев.

– Так, ясно… А начальник штаба что думает? Согласен?

– Никак нет, Виктор Семенович! – убежденно сказал Утяшин и, обернувшись к Кадомцеву, стоявшему чуть сзади, пояснил, приятельски улыбаясь: – Призвание как понятие применимо только к работе творческого характера. Это же аксиома.

– Ну да, – согласился Кадомцев. – Все зависит от подхода. Я, например, считаю, что воспитание людей должно быть делом творческим.

– Ага, значит, два подхода! Интересно… – оживился Прохоров. – Да вы не спорьте за моей спиной, становитесь сюда. Чтобы, как говорится, лицом к лицу.

Кадомцеву совсем не хотелось спорить. Спор хорош своей естественностью. А здесь их сталкивают, как бойцовых петухов, напоказ. Впрочем, майора Утяшина это, кажется, ничуть не смущало. Азартно пощипывая ус, он горячился всерьез.

– Я об этом слыхал! И не раз! Но это только красивые слова, которые используют как ширму, знаете, для чего? Для оправдания своей бездеятельности. Не обижайтесь, я сейчас не имею в виду никого конкретно. Однако такие люди есть среди офицеров. Начинаешь с него спрашивать, требовать, а он вот это самое в ответ: воспитание людей – призвание, которого у меня нет. А я в таких случаях говорю: неправильно! Офицер – это обыкновенная профессия, каких сотни. Офицером может быть всякий образованный, исполнительный, волевой человек.

Отступив на шаг, Прохоров выжидательно взглянул на Кадомцева: ну что он ответит на это?

– И все-таки политработа – это призвание, – стоял на своем Кадомцев.

– И все-таки она вертится! – усмехнулся Утяшин. – Громко, но не убедительно.

– Это доказывается не словами, а делом. Работой.

– Ого, это уже вексель! – пошутил Утяшин, и хотя на лице его была прежняя товарищеская доброжелательность, Кадомцев почему-то подумал, что никакой близости у них с Утяшиным не будет…

– Не знаю, не знаю… – в раздумье протянул подполковник Прохоров. – Откровенно говоря, я и сам в этом как следует пока не разобрался. Жизнь дает разноречивые примеры. Вот взять, к примеру, старшего лейтенанта Вахрушева. Первое время, как пришел он к нам, дело прямо драматически складывалось. Вроде специалист неплохой, а с людьми работать – ну никакого толку! Бились, объясняли – все напрасно. Тут уж о призвании и говорить не приходилось. А теперь не узнать. Образцовый командир, прекрасный офицер наведения. Научился, жизнь научила.

– Вахрушев? – вспомнил Кадомцев. – Это, кажется, вчерашний дежурный по части?

– Он самый, – подтвердил Прохоров.

Вахрушев запомнился белозубой улыбкой и какой-то необычной подвижностью.

И еще Кадомцев, помнится, удивился его памятливости. Дежурный только мельком перелистал удостоверение личности Кадомцева, однако успел запомнить каждую страницу.

«До тридцати не женятся либо очень умные люди, либо неудачники», – Вахрушев произнес это с глубокомысленным видом, отдавая Кадомцеву документы.

– По-моему, он любит изрекать афоризмы, – заметил Кадомцев.

– Верно, – рассмеялся командир. – Чаще всего собственного изготовления. На первых порах своей службы выдал «изречение»: «Леса нет – одни сосны, земли нет – один песок, людей нет – одни солдаты». Пришлось ему конкретно указать.

– Ваш предшественник называл это «кузьмапрутковщиной», – усмехнулся Утяшин. – Как вам нравится?

Кадомцев, пожав плечами, промолчал. Мало ли что говорил его предшественник?

– Умел человек анализировать. С принципиальных позиций. – И по тому, как это было сказано Утяшиным, Кадомцев без труда понял: жил тот с его предшественником не очень-то дружно.

– Значит, не зря на повышение пошел. Заслуженно, – сказал Кадомцев.

– Да уж конечно. Заслуженно.

Подполковник Прохоров молча слушал многозначительный диалог своих заместителей; он заметил холодок отчужденности на лицах обоих.

– Ну что ж, прогулялись, поговорили… Рекогносцировку провели. Теперь, пожалуй, пойдем в штаб. Будем знакомиться с документами.

2

– Подъем!

Не открывая глаз, Кадомцев привычным движением сбросил одеяло, подогнул к животу ноги и резко, по-курсантски, спрыгнул с кровати. И сейчас же зажмурился: прямо в глаза било солнце, заливая комнату ослепительным желтым потоком.

Барак ходил ходуном. За дощатой перегородкой в солдатской казарме слышался топот, приглушенный гомон. Властно покрикивал старшина. Видимо, поднялся он давно – его койка, стоявшая рядом, была аккуратно заправлена, на тумбочке поблескивал вымытый бритвенный прибор с мокрой кисточкой.

На стуле Кадомцева лежала выгоревшая, чисто выстиранная и отутюженная спортивная форма, на полу – резиновые белые тапочки, тоже, очевидно, из БУ. Форма оказалась в самый раз – первый рост, от нее пахло каптеркой: мылом, нафталином и кожаными ремнями.

Подошел старшина – свежий и благоухающий, будто только что из парикмахерской. Кадомцев подумал, что в комнате запаха одеколона он не почувствовал, а тут на крыльце сразу почувствовал. Это потому, что сосняк есть сосняк. Даже самые лучшие духи будут фальшивить.

– Доброе утро, товарищ капитан! – Старшина круто повернулся к строю, сверкнув на солнце надраенными пуговицами.

– Сержант Хомякова! Принимайте командование. – Потом нагнулся к Кадомцеву, пояснил на ухо: – Это наш военфельдшер, а также спорторг. Необыкновенная девушка.

– Это как понимать? – спросил Кадомцев.

– А по всем статям. И по женским и по мужским. Плавает, стреляет, бегает, прыгает и на аккордеоне, то же самое, играет. Дисциплинированная и морально устойчивая.

– Ну, а насчет медицины?

– В курсе дела! – воскликнул старшина. – Это ж ее стихия! Как рыба в аквариуме. Все болезни знает, причем только по-латыни шпарит. А как зубы рвет! Одно удовольствие. Сам испытывал. Правда, болезней у нас тут маловато. Жалуется: практики нету.

Сержант Хомякова, поглядывая на крыльцо, недовольно щурилась. Догадывалась, что разговор идет о ней.

– Начинайте! – кивнул Кадомцев.

Он ожидал, что сейчас будет обычная физзарядка – армейский комплекс на четырнадцать тактов, однако начало получилось иным. Хомякова вышла на середину строя, по-дирижерски вскинула руки:

– И… раз!

В ответ солдаты дружно и, показалось Кадомцеву, радостно гаркнули так, что загудели окрестные сосны:

– Шу-ра!!! Шу-ра!!!

Кадомцев непонимающе взглянул на старшину, тот с гордостью поднял вверх палец:

– Это ее так зовут. Шура Хомякова.

– А зачем?

– Так это же научная метода, товарищ капитан! Для прочищения легких, а также для дачи им максимальной нагрузки. А кроме того, психологический эффект: воспитывается коллективизм. Не верите? А вы поговорите с Хомяковой. У нее специальная книжка имеется. «Спортивная медицина».

Давно знакомый комплекс физзарядки выглядел ново и необычно: плавные, округлые, даже изящные движения, законченность и стройность.

После зарядки Кадомцев сошел с крыльца и побежал вслед за солдатским строем – надо было тоже сделать разминку.

На опушке солдаты повернули в глубь бора по песчаной проселочной дороге, а Кадомцев замедлил бег, подумал и направился налево, тропинкой вдоль берега Марчихи.

Сонная гладь реки поблескивала сизо и загадочно, в ивняках на противоположном берегу запутались клочки утреннего тумана. Тоненько тенькал куличок-перевозчик, будто в мокрых осокорях кто-то бил о камень стекляшки.

На крутом изгибе тропы черемуховый куст обдал Кадомцева холодными каплями росы. В росяных искорках увиделась радуга, и Кадомцев, поеживаясь, вернулся и еще раз, уже с силой, дернул за влажные ветки. Посыпались брызги, и снова на мгновение повис над кустом маленький осколок радуги, вспыхнувший ярко, празднично, как фейерверк.

Тропинка то жалась к кромке берега, то резко, словно испуганно, ныряла в кусты. Кто ее протаптывал и чем объясняются ее причуды? Может быть, весенним паводком?

Пахнуло прохладой, близостью большого плеса. Кадомцев выскочил на крутояр и удивленно остановился, увидев прямо перед собой три спины в одинаковых голубых солдатских майках. Никак рыбаки?

Двое даже не шелохнулись, склонившись над удилищами, третий чуть повернул голову, поднял предупреждающе руку: ближе не подходи! Потом, косясь на поплавок, шепотом спросил:

– Курить есть?

– Нету, – тоже шепотом ответил Кадомцев. – Не курю.

Как они здесь оказались и зачем? Ну зачем – это ясно. Ловить рыбу. Видно, заядлые рыбаки; бывают такие фанатики среди рыбаков. Но они ведь наверняка без разрешения. Кто им мог дать увольнительную, да и по какому праву, когда только что проведен подъем?

– Ну и как, клюет? – громко спросил Кадомцев.

Разом обернулись три возмущенные физиономии, щурились, стараясь разглядеть незваного пришельца: Кадомцев стоял выше их, на яру, из-за спины его било солнце.

Крайний слева, тот, что просил закурить, наконец узнал Кадомцева, положил удилище на рогульку, поднялся, не спеша шевельнул сильными крутыми плечами.

– Встать! Смирно!!

В соседней заводи взметнулась пара чирков, в сосновом подлеске торопливо загукало, словно догоняя кого-то, эхо.

– Эдак вы всю рыбу распугаете! – сказал Кадомцев, рассматривая выстроившуюся на берегу троицу. – Значит, вы меня знаете?

– Так точно, – хмуро подтвердил коренастый. – Мы начальство знаем.

Кадомцев подошел ближе, в душе жалея, что попались ему эти незадачливые рыбаки. Ведь как ни крути, а придется их водворять в казарму, придется изрядно испортить им настроение. Совсем некстати все это, да еще в такое ладное, славно начавшееся утро.

– А вот я вас не знаю. Так что давайте знакомиться. Пофамильно.

Коренастый крепыш поддернул брюки и сделал шаг вперед, тяжело стукнув каблуками.

– Младший сержант Резник!

– Ефрейтер Трушков! – представился другой, долговязый и длинноногий. Он выделялся не только своей нескладностью, но еще чем-то неуловимым, отличительным от других. Может быть, иронической полуулыбкой.

– Тот самый Трушков? Архитектор?

– Тот самый, – подтвердил солдат и сразу ослабил ногу, от чего длинная его фигура вроде надломилась. Он явно приготовился поговорить, изобразив на лице вежливую учтивость. Однако Кадомцев кивнул третьему – востроносому и прыщеватому пареньку, который все это время испуганно моргал глазами и ухитрялся ловко прятаться за спину то одного, то другого товарища.

– Ну, а вы кто?

– Рядовой Мамкин! – Неестественно вытянув шею, солдатик шагнул к Кадомцеву и, видимо стараясь выглядеть бравым, смешно и неуклюже откинул левую ногу в сторону, будто лягнул. Загремела консервная банка – розовые черви вывалились из нее, торопливо поползли по песку.

– Эх ты, Мамкин сын! – сердито проворчал сержант, на четвереньках собирая рассыпанных червей. – Тоже мне строевик! Как та Дунька на припечке…

Мамкин оторопело хлопал белесыми ресницами, и вид у него был такой растерянно-бестолковый, что, казалось, парень вот-вот заплачет от стыда и смущения.

Ефрейтор Трушков деликатно вмешался в разговор, пояснил снисходительным тоном:

– Не стоит внимания, товарищ капитан. Мамкин у нас совсем еще зеленый индивидуум. Первогодок, так сказать, воин в процессе вызревания. – И, присев на корточки, будто помогая сержанту собирать червей, сыпал скороговоркой: – Ползут, а куда ползут? В разные стороны. Следовательно, абсолютное отсутствие инстинкта самосохранения. А вот есть такая рыба угорь, по виду похожая на ужа. Так ту куда ни кинь, она поворачивается и ползет к воде. Загадка природы.

Кадомцеву не понравилось пренебрежение к товарищу, явно сквозившее в витиеватой речи ефрейтора.

– Вы мне про загадки бросьте! Вы лучше объясните: почему это вас во внеурочное время тянет к воде? Как вы здесь оказались?

– Рыба ищет где глубже, а человек – где рыба, – угрюмо пошутил младший сержант, отставляя банку подальше от Мамкина. – Это наш командир так говорит. Старший лейтенант Вахрушев.

– Вы хотите сказать, что вас отпустил на рыбалку старший лейтенант Вахрушев?

– Вроде так, а ежели разобраться, то и не совсем так. – Младший сержант ловко поймал у себя на плече комара, оторвал ему крылышки и кинул в воду. – Вот ефрейтор Трушков пускай все объяснит. Он у нас главный теоретик.

– Что ж, пусть объяснит.

– В детальной форме или в принципе? – спросил ефрейтор, переламываясь на другую сторону.

– Как угодно. Только покороче.

– Если покороче, то мы присутствуем на данном берегу совершенно законно. В соответствии и согласно учебно-тренировочного спортивно-медицинского графика под кодовым названием Ю-три. Это если объяснять в принципе.

– Ничего не понял. Давайте-ка лучше в деталях.

– Слушаюсь. Значит, так. У оператора должно быть исключительно острое и устойчивое зрение. Именно устойчивое. Чем же достигается высокая работоспособность глаза, его длительная неутомляемость? Разумеется, тренировкой и правильным режимом. Я понятно говорю, товарищ капитан?

– Вполне. Только ближе к делу. Ближе к рыбалке.

Трушков жестикулировал и чуть приседал в коленках. Он напоминал чем-то лугового щеголя журавля на весеннем токовище.

– Итак, при чем здесь рыбалка? А вот при чем. Экспериментально доказано, что эффективность работы оператора на боевом дежурстве во многом зависит от правильного режима до дежурства. То есть от профилактики. Чтобы не утомлять зрение, оператору не рекомендуется перед дежурством читать, смотреть телевизор или кинофильмы. Надо дать максимально возможный отдых глазам. И, как установлено, лучший вид такого отдыха – рыбалка. При этом, отдыхая, глаз в то же время настраивается на предстоящую работу, ибо водная гладь, мелкая рябь воды, нитка лески во многом напоминают картину экрана оператора. Таким образом…

– Хватит, – прервал Кадомцев. – Все понятно. Выходит, что у вас тут своя система. Так сказать, профилакторий.

– Совершенно верно! – немедленно подхватил ефрейтор. – Экспериментальная система. Дает поразительный эффект, в результате которого наш операторский расчет блестяще повышает свое боевое мастерство, вышел в число передовых и завоевал…

– Но, но! Расхвастался… – Резник бесцеремонно оттер плечом возбужденного ефрейтора и встал между ним и Кадомцевым. – Ничего особенного, товарищ капитан. Ну, тренируемся по этой самой Ю-три. Помаленьку. А кудахтать еще рано.

– А почему Ю-три? Что это значит?

– Да так, баловство… – пробасил сержант. – По нашим именам, значит. Мы с Трушковым оба Юрии, а рядовой Мамкин, тот Юлан.

– Юлиан! – поправил Мамкин и покраснел.

– И что же, эта ваша система легальная? – спросил Кадомцев.

– Как легальная? – не понял Резник.

– Ну, значит, законная, – опять вмешался Трушков, свесив птичью свою голову из-за спины сержанта. – Конечно, законная, товарищ капитан! Как положено: де-юре и де-факто. Старший лейтенант Вахрушев нас поддерживает, а также старшина как партийный секретарь. Понятно, есть и консерваторы, но мы преодолеваем…

На этот раз Резник не дал ефрейтору закончить тираду, откровенно наступив ему на ногу, процедил сквозь зубы:

– Остынь, Трушков. Кому говорят…

В городок Кадомцев возвращался той же тропой. Слегка парила земля, нагретый воздух зыбкими волнами плавал в сосняке, перечеркнутом золотисто-лиловыми тенями.

Вдоль тропы попеременно сменялись запахи. То приторно тянуло цветущей медуницей, то крепко и кисло пахло прошлогодней прелью, то едва уловимо – багульником. И все это подавлял густой сладковато-терпкий дух молодой сосновой хвои.

Операторы, в общем, понравились Кадомцеву. Толковые ребята, умеют держать себя с достоинством. Особенно сержант Резник. Запомнился его твердый, медлительный, чуть исподлобья взгляд, деревенская, мужицкая солидность в движениях, во всем облике. Хорош Юлиан Мамкин. Но что-то испуганное и покорное было в его глазах. Или это только показалось? Да нет, пожалуй, он в этой тройке не на равной ноге с другими. Пренебрежительные слова Трушкова – веское тому доказательство. Ненормально это, несправедливо.

Трушков? Неглупый парень, но хвастлив, самоуверен. Может быть, его перехвалили?

Интересно, чья затея с этим «профилакторием Ю-три»? Кто был инициатором: Трушков или Резник?

Стоит разобраться поподробнее, поглубже. Дело явно полезное. Только не ставит ли этот спортивно-медицинский график операторов в особое, исключительное положение? Кроме того, нарушается распорядок дня. Для всех, например, сейчас физзарядка, утренний осмотр, тренаж, а для операторов, извольте, – рыбалка.

А рыбаки они так себе, неважнецкие. Удочки самодельные, наживка «плевая» (червяки), рыбачат без подкормки, да и уселись-то на яру, на голом взлобке – ни одна рыба не клюнет, кроме разве пескаря.