Текст книги "Рихард Зорге"

Автор книги: Владимир Понизовский

Соавторы: Сергей Голяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Значит, демагогия и идеология, растлевающая умы?

– Да. Плюс сила: до зубов вооруженные «шутцштаффельн» – охранные отряды СС, отряды «штурмабтейлунген» – штурмовиков, полиции, вспомогательной полиции. И, конечно же, финансовая и политическая помощь Гитлеру со стороны промышленников.

– Ага! Ну, ну, продолжай! – одобрительно кивнул Берзин.

И Зорге наконец-то понял: Старик не спорит с ним, а снова – в который уже раз! – экзаменует его. Павел Иванович сам прекрасно понимает, что фашизм страшная и долговременная опасность. Но он хочет знать, насколько глубоко понимают это и его ученики.

Берзин повернулся к нему.

– Поэтому нужно приготовиться к длительной и упорной борьбе. Что касается нас, то мы должны вести разведку непрерывно и активно. Мы должны своевременно иметь достоверные сведения.

Он посмотрел на Зорге, подумал, что, может быть, и не стоит говорить ему то, что Рихард знает сам, но все же сказал:

– Не гонись за быстрыми результатами. И сообщай не то, что, по-твоему мнению, желательно услышать начальству в Центре, а лишь то, в чем убежден сам. У нас на вооружении не кинжалы и яды, не выстрелы в темноте и не удары в спину. Мы – идейные бойцы против фашизма, и помогают нам верные друзья нашей страны… Наша задача – добиться безопасности нашего государства, стараться предотвратить войну. Благородная задача.

Он снова подошел к карте.

– А конкретно тебе предстоит в Токио разобраться в следующем. Первое: политика Японии в отношении СССР. Собирается ли Япония нападать на нашу страну? Второе. Сближение Японии с Германией неизбежно. Это также угрожает безопасности СССР. Как будут развиваться японо-германские отношения? Третье: японская политика в отношении Китая. Четвертое. Япония может напасть на нас при поддержке США и Англии. Тебе предстоит выяснить, как будут развиваться отношения Японии и с этими странами… Теперь ты понимаешь, как важна и ответственна твоя миссия.

Он рассказал Рихарду о задуманной операции и спросил:

– Как ты смотришь на то, чтобы поехать под своим настоящим именем?

Рихард задумался. Потом сказал:

– Да. Так, пожалуй, будет лучше. И безопаснее.

Они обсудили все детали операции.

Разговор был окончен. Рихард поднялся. Встал и Берзин, протянул ему руку.

– Я не хотел тебя огорчать, но ты должен знать, – сказал он. – Вчера в Берлине гитлеровцами схвачен Тельман.

– Эрнст! Боже мой!.. – вырвалось у Рихарда.

– Да. Его выследили на нелегальной квартире.

«Эрнст, Эрнст…» Они знали друг друга много лет, еще с того подполья. Они были товарищами. «Как же так?..»

– Будь в Германии особенно осторожен – эту поездку нельзя сравнить ни с чем, что ты делал до этого, – сказал Павел Иванович. – И все же Берлин – лишь цветочки по сравнению с теми ягодками, которые ожидают тебя в Стране Восходящего Солнца. Запомни: на первом месте у тебя всегда должна быть Родина, а уже потом – твои чувства.

Тогда Рихард еще не мог понять, что означает это суровое напутствие Старика.

5

Экспресс пришел на Шлейзешербанхофф – Силезский вокзал – ранним утром.

Рихард перекинул макинтош через плечо, взял чемодан, саквояж и спустился на перрон. Знакомый вокзал был, как и прежде, безукоризненно аккуратен и вычищен до блеска. Паровоз, еще тяжко отдувавшийся после дальней дороги, повесил под стеклянными сводами сизые облака. И на перроне было обычное оживление: сновали носильщики в форменных фуражках и с бляхами, встречающие целовали приехавших и совали им букеты. Отдельные голоса тонули в общем гомоне. Необычными были только огромные полотнища, свешивающиеся по фасаду вокзала, – красные, с черной свастикой в белом круге – и обилие в толпе коричневых и черных мундиров. Но больше всего бросались в глаза значки. У женщин они кокетливо красовались на шляпках и свисали с воротничков, у мужчин были ввинчены в петлицы или приколоты к кепкам. Разные, большие и маленькие, но непременно с пауком фашистского знака. И еще – многие, приветствуя друг друга, картинно вздергивали вверх ладони. «Маскарад, – с облегчением подумал Рихард. – Когда маскарад, это не так уж и страшно. А может быть, издалека все преувеличивают, сгущают?..»

Выйдя из вокзала, он по привычке направился к платформе «штадтбана» – городской наземной железной дороги, – но, вспомнив, остановил себя: «Теперь ты не скромный партийный пропагандист, а преуспевающий буржуазный журналист. И ездить тебе надлежит только в автомобиле». Он усмехнулся и пошел к стоянке такси.

Шофер старого, видавшего виды «даймлера» распахнул дверцу.

– Куда?

Лицо шофера было располосовано шрамом, и смотрел он на пассажира в дорогом костюме и с кожаными чемоданами недобро.

«Наверное, из наших», – подумал Рихард, но бросил холодно:

– Унтер-ден-Линден, отель «Адлон».

Шофер гмыкнул и включил счетчик. «Адлон» был одним из самых шикарных отелей на самой шикарной улице Берлина.

Не успела машина тронуться с места, как перед капотом выросла фигура человека в коричневой рубахе, в коричневой фуражке. Он был затянут в портупею. На пряжке ремня красовалась все та же свастика.

– Стой! – крикнул он и, подбежав к дверце, рванул ее на себя.

«Что такое? Выследили?» – только и успел подумать Рихард.

– Вытряхивайся! – Человек в коричневой рубахе потянул его за плечо. – Ну!

– В чем дело? – пытаясь оттянуть время, спросил Рихард.

– Живо! Машина нужна мне!

– Вытряхивайтесь, – спокойно посоветовал таксист. – С штурмовиками лучше не связываться. Хотя не платят они ни пфеннига.

«Только и всего! – рассмеялся про себя Рихард. – А я уж подумал… Нервы».

В «Адлоне» Рихард назвал портье свою фамилию.

– Доктор Зорге? Номер вам заказан, – любезно ответил тот и с извиняющейся улыбкой протянул бланк. – Заполните, пожалуйста. Новые порядки.

«Фамилия. Имя. Откуда? Куда? Зачем…» Рихард заполнял листок, а портье, грузный и лысый говорливый старик, жаловался:

– Не та клиентура пошла, ох-хо-хо – не та! Не вас, конечно, имею в виду, доктор Зорге. Вы, сразу видно, человек солидный, у меня глаз наметанный… А остальные – шушера, мелкота, вчера зеленщиками да мясниками были, а теперь нацепили на себя черепа и кости. А ведь еще недавно у нас только коронованные да титулованные особы останавливались… Ох-хо-хо!..

Рихард взял со стойки газеты – нацистский «Ангрифф», «Берлинер тагеблатт», «Дейче цейтунг» и холодно заметил:

– Советую не обсуждать лиц, призванных нацией. Завтракаю я всегда в номере, в девять ноль-ноль. Газеты также подавать в номер.

Он взял у остолбеневшего портье ключ и вслед за боем, тащившим его вещи, направился к лифту.

В номере он распаковал чемодан. Настежь распахнул окно. Солнечный, прохладный и душистый воздух вливался в комнату. Сладковато пахла молодая листва лип и каштанов.

«Теперь принять душ. Побриться. И ждать…»

В ванной он достал бритвенный прибор – и даже вздрогнул. Надо же!.. В английском футляре рядом с бритвой той же фирмы «Жиллет» лежала пачка московских лезвий. Все было предусмотрено до последней нитки, до ярлыка на одежде и клочка бумаги в карманах. А тут на тебе: московские лезвия!.. Он вспомнил классический пример, когда отличный разведчик попался только потому, что не смог автоматически, не глядя, распечатать пачку местных сигарет. И улыбнулся: «Катя…» Бритвенный прибор собирала Катя. Откуда ей знать о всех этих сложных правилах конспирации, его Кате с распущенными, до пояса, смоляными волосами?.. Когда теперь он снова увидит ее?..

Рихард с особым удовольствием побрился московским лезвием, потом собрал всю пачку, порвал этикетки, поломал лезвия и выбросил их в мусоропровод.

Зазвонил телефон. Он снял трубку. Кокетливый и молодой женский голос спросил:

– Клаус? Это я, Инге.

– Вы, детка, ошиблись.

– Не может быть! – Голос стал капризным. – Клаус так клялся! Еще вчера в полночь!..

Женщина всхлипнула.

– Может быть, я смогу его заменить? – игриво, в тон сказал Рихард.

– Это надо обсудить. Я еще позвоню вам.

Рихард прислушался к частым гудкам. Медленно повесил трубку. «Значит, встреча состоится завтра, в двенадцать дня, в баре „Пивная пена“ на Гедеманштрассе…» Адрес, пароль и отзыв бы ли оговорены еще в Москве. Завтра в полдень… Чем же ему убить целых полтора дня?

Он снова проверил все вещи – не дай бог, Катя сунула какой-нибудь амулет! – тщательно оделся и вышел на улицу.

Унтер-ден-Линден – «Улица под липами» – лежала в обе стороны от отеля. Она действительно была в четыре ряда обсажена пышными липами и каштанами, широкая, величественная, прямая как стрела. Вдоль ее проезжей части, по которой в этот ранний час проносились лишь редкие сверкающие автомобили, была проложена дорожка для верховой езды. На тротуары глядели зеркальные толстые стекла дворцов, дорогих магазинов и кафе, строгих министерских зданий. На перекрестках чинно стояли полицейские. У пешеходных дорожек с высоких штанг глядели на четыре стороны циферблаты часов.

Красивая и чопорная Унтер-ден-Линден вызывала у Рихарда враждебное чувство. Его тянуло с этой улицы на северо-запад, в рабочий район Веддинг, где так часто доводилось бывать ему прежде и где было у него столько друзей. Теперь именно поэтому он и не должен туда идти.

Неторопливо, словно бы совершая утренний моцион, он шел по улице, глядя только перед собой. Но цепко подмечал все новое. Вот промчались автомобили со свастиками, нарисованными прямо на капотах. Маскарад! В кузовах машин лежали почему-то сваленные как попало книги. Освобождают помещение библиотеки под казарму?.. Потом, громыхая сапогами, прошел отряд юнцов в коричневых рубахах. Они были без оружия, только с резиновыми дубинками у пояса. И лишь у их предводителя, отсчитывавшего: «Айн, цвай, драй!..» – болтался на поясе пистолет. «Не так уж и страшны», – снова подумал Рихард. На стенах густо налеплены объявления и приказы – все под эмблемой орла и свастики. Рихард мельком пробежал их:

«Я, Гитлер, назначаю начальником специального внешнеполитического отдела национал-социалистской партии Альфреда Розенберга», «Я, Гитлер, распускаю: рабочий союз физкультурников, рабочий союз туристов, рабочий союз хорового пения, рабочий шахматный союз, союз жертв империалистической войны и труда, союз друзей СССР. Все имущество этих марксистских организаций конфискуется». «Я, Гитлер…»

Вот как использует рейхсканцлер свои чрезвычайные полномочия…

Рихард остановился у кинотеатра «Уфа-Палас». Над входом развевались все те же огромные фашистские флаги, но рекламы обещали легкий, веселый фильм – «Маленькая обманщица».

Публика заполнила огромный зал почти до отказа. Свет погас. На экране замелькали кадры «Фильм-Вохе» – кинохроники национал-социалистов: открытие рейхстага, «день национального труда», марширующие колонны гитлеровцев. Выступает Гинденбург. Выступает Геббельс. Выступает Гитлер. В ответ раздаются крики: «Хайль! Хайль!»

Рихард оглянулся по сторонам. Оказывается, кричали не только с экрана. Стоило человеку с короткими усами и спадающей на лоб прядью волос появиться на полотне, как из рядов несся ликующий рев:

– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!

Но вот начался фильм. Как Рихард и ожидал, пошловатый, бездумный, с милыми песенками – обычный старый немецкий фильм. Вдруг в рядах затопали ногами, засвистели. Фильм оборвался на половине кадра. Вспыхнул свет. Рихард увидел, что в проходы высыпали штурмовики.

– Очередная облава, – сказал сосед по креслу и привычно полез за документом в карман. – Коммунистов ищут, наверное…

На сцене перед экраном появился человек в коричневой форме.

– Сеанс прекращается! – объявил он. – Этот фильм безнравствен! Не расходитесь! Сейчас вы увидите замечательную новую картину «Черные рубашки» – фильм об истории фашизма!

Он сбежал со сцены, а на его место поднялся целый оркестр. Но эти парни были одеты не в коричневые, а в черные мундиры с нашивками «череп и кости» на рукавах. «Шутцштаффельн, нацистская гвардия, – догадался Рихард. – Оказывается, они не только убивают, но и играют».

Над оркестром, подобно хоругвям, колыхались черные бархатные штандарты со свастикой. Ударил барабан, запели фанфары. Оркестр грянул песню о Хорсте Весселе. Зал подхватил. Гремел барабан. Истошно кричали голоса. Толстые немки поднимали вверх своих детей.

«Что это? Что стало с тобой, Германия?» Рихард чувствовал, что его начинает мутить. Он хотел было выйти из зала, но в проходах стояли штурмовики. Могут задержать. Он остался.

Наконец опять пустили фильм – сентиментальная история о крестьянской семье, которую фашисты вытаскивают из нищеты и помогают ей избежать козней коммунистов. В последних кадрах снова маршировали колонны нацистов.

Рихард вышел на улицу. Болела голова. В мозгу засела все та же мысль: «Что стало с Германией?» Он понимал: конечно, это не те немцы, среди которых он столько лет работал. Эти – те самые, на кого делал ставку Гитлер, когда рвался к власти. А вдруг и те, его немцы, поддались нацистскому дурману? Он должен обязательно и немедленно получить ответ на этот вопрос. Это для него жизненно важно!

И уже пройдя Унтер-ден-Линден, миновав Дворцовую площадь и мост через канал Берлин-Шпандау, он понял, что ноги сами ведут его в Веддинг – район рабочих-машиностроителей, металлургов, электриков. Тех, на кого во все самые тяжкие времена делали ставку они, коммунисты. И, поняв это, он не повернул назад. Он обязан знать!..

Он шел, не убыстряя шаг, по отражениям в витринах проверяя, не прицепился ли за ним «хвост». В этот час город трудился.

Прохожих было мало – и за ним никто не наблюдал.

Слева осталась мрачная тюрьма Моабит. Сколько сейчас там, в ее стенах, его товарищей-коммунистов? Может быть, там и Эрнст? Крепись! Мы продолжаем наше дело! Мы не отступим! Ты говорил: «Да, мы кое-чему научились и ничего не забудем». Не забудем, Эрнст!..

Аристократические улицы остались позади. Потянулись угрюмые и мрачные рабочие кварталы. Дома здесь были серые и однообразные, как казармы. Деревья – чахлые и почти безлистые. И люди, попадавшиеся навстречу, особенно дети, были бледны, плохо одеты. Вот где в полную меру давали себя знать затянувшийся кризис, безработица, голод… Неужели и здесь могли поверить в Гитлера?

Веддинг. Цитадель берлинского рабочего класса. За ним идут другие рабочие районы – Рейниккедорф, Борзигвельде, левее – Тегель… А за ними – снова аристократические, но уже загородные районы вилл.

Рихард уже пересек Неттельбекплатц и приближался к Панкштрассе, когда до слуха его донесся нарастающий гул машин и возбужденные голоса. Еще мгновение – и на площадь выскочили грузовые автомобили с обитыми железом кузовами. Из них высыпали штурмовики. На головах у них были каски, памятные Рихарду еще с войны. Часть штурмовиков цепью растянулась вдоль площади, другие бросились к серым безмолвным домам. Рихард оказался за внешним кольцом оцепления. Он не уходил. Он хотел увидеть, что будет дальше. Он даже подошел поближе к человеку, командовавшему операцией. Это был пожилой человек в штатском.

– Шнелль! Шнелль! – кричал он, поторапливая штурмовиков. – Не дать им уйти!

В глубине домов послышались крики, звон стекла. Щелкнули выстрелы. И вот уже Рихард увидел, как штурмовики волокут кого-то, на ходу пиная его ногами. Потом второго, третьего…

– Не ушли! – довольно улыбнулся мужчина в штатском. – От нас не уйдешь!

Штурмовики и арестованные приближались к машинам. И вдруг в первом человеке, не желая в то поверить, Рихард узнал друга-коммуниста, которого помнил еще по подполью. «Карл!» – Он до крови закусил губы, чтобы удержать крик.

Двое штурмовиков волокли Карла, заломив ему руки за спину, а третий бил резиновой палкой по его окровавленной голове.

Когда они поравнялись с мужчиной в штатском, Карл вскинул голову и полоснул ненавидящим взглядом по его лицу. Вдруг его глаза задержались на лице Рихарда. Что-то дрогнуло в глазах Карла, судорога свела его губы. Но он совладал с собой – и теперь уже как бритвой провел по лицу Рихарда. И столько было презрения, ненависти и боли в этом взгляде, что Рихард отвернулся. «Вот он, крест разведчика! Не риск, не смертельная опасность… Ты должен стать врагом для друзей по духу, по борьбе и другом для ненавистных врагов. Солдат идет в бой локоть о локоть с товарищами… А тебе все сражения проходить одному, самому прокладывать себе путь… И, может, даже после твоей смерти уготовано тебе презрение друзей и сожаление врагов… Что ж, ты сам выбрал этот крест…»

Он брел назад. Ноги подкашивались от усталости. Все больше было народу на улицах. Обгоняя его, мчались машины. И он снова обратил внимание, что они доверху гружены книгами. На книгах восседали и горланили юноши в студенческих шапочках, многие – очкастые. Эти-то книги куда везут? Что за наваждение! Неужто в один день все книгохранилища меняют свои адреса?

Одна машина, заглохнув, притормозила у тротуара.

– Куда везете книги? – спросил Рихард.

Студент из кузова оглядел его. Но респектабельная внешность спрашивающего произвела, видимо, впечатление, и он, сплюнув, ответил:

– Разве не слышали? Сегодня вечером перед зданием государственной оперы будут сожжены на костре двадцать тысяч книг, которые не соответствуют германскому духу. Эту операцию проводим мы, студенты Берлинского университета. Вот это будет аутодафе!

И он снова смачно сплюнул.

6

Утро было, как и вчера, яркое и голубое, а воздух еще гуще настоян на липах и каштанах. Все так же нежно зеленели шпалеры лип вдоль Унтер-ден-Линден, и горели осыпанные розовыми свечами каштаны. Но сегодня Рихард с особой неприязнью шел по этой великолепной улице, мимо ее дворцов и памятников.

Вдруг радостно дрогнуло сердце – над зданием полпредства СССР, тоже расположенном на Унтер-ден-Линден, колыхался красный флаг!

Как это здорово! В центре фашистской столицы гордо реет флаг с серпом и молотом. Рихард прикрыл глаза, чтобы прохожие ненароком не увидели, каким торжеством они блестят. Стоит сделать несколько шагов влево – и ты на территории Родины.

Он продолжал идти по Унтер-ден-Линден…

Бар «Пивная пена» на Гедеманштрассе оказался дверь в дверь с полицейским «локалем». Из «локаля» доносились хриплые спорящие голоса, у входа толпились полицейские и коричневорубашечники. И в самом баре за столиками и у стойки были одни только полицейские. «Их излюбленное место, – определил Рихард. – Неплохо для конспирации!»

Ровно в двенадцать в «Пивную пену» вошел высокий седоволосый мужчина и направился прямо к столику Рихарда. В руке мужчины была желтая папка. «Он». И тут Рихард узнал в приближавшемся человеке Оскара.

– Ты уже здесь? – издали приветствовал его Оскар. – Рад тебя видеть! Как доехал?

Полицейские за столиками проследили за Оскаром глазами и вернулись к своим сосискам и кружкам. Рихард понял: Оскар показывает, что надо держаться как можно более непринужденно – встретились два старых друга.

Они перебросились несколькими незначительными фразами. Никто за ними больше не наблюдал. Они тоже опорожнили по тяжелой кружке пива. Вышли. Направились в сквер недалеко от бара. Здесь, в тенистой аллее, подслушать их никто не мог.

Оскар спросил, как Рихард устроился в отеле. Рихард рассказал о всех событиях вчерашнего дня, о том, как он не удержался и пошел в Веддинг, Оскар посуровел:

– Ты не имел права туда ходить.

Он посмотрел на Рихарда отчужденно. «Засомневался, можно ли вообще доверять мне такую ответственную операцию, – догадался Рихард. – Он прав, я не должен был ходить. Старик, когда узнает, тоже рассердится. Но я не мог не пойти». И тут же вспомнил и по-новому понял значение последних слов Берзина: «На первом месте у тебя всегда должна быть Родина, а уже потом твои чувства». Да, и Оскар и Старик правы: он не имел права рисковать. Но эта слабость – в последний раз.

– Не повторится, – положил он руку на руку Оскара.

– Не сомневаюсь, – ответил, наконец, Оскар. – Учти: положение чрезвычайно серьезное, хотя обстановка и прояснилась – теперь ясно, где друзья, где враги. Схватка смертельная…

Оскар говорил о бесчисленных опасностях. Однако сам он держался так свободно, так ровен был его голос и спокойны глаза, что даже Зорге удивился: «Вот это выдержка!»

Оскар достал из папки письмо:

– Мы раздобыли тебе отличную рекомендацию во «Франкфуртер цейтунг». Пожалуй, эта газета подходит больше всего. Во-первых, она – одна из крупнейших и влиятельнейших германских газет и имеет обширный круг читателей за границей. Во-вторых, хоть она подверглась общей нацистской унификации и тесно связана с концерном «И. Г. Фарбениндустри», резко враждебна к коммунизму, но все же слывет оплотом либералов, не так криклива и вульгарна, как другие здешние издания. Это избавит тебя от необходимости славословить гитлеровский режим. Есть предположения, что Геббельс сохранит ее как парадную газету для влияния на интеллигенцию. В-третьих, она никогда не имела своих постоянных корреспондентов в Москве, а значит, меньше шансов, что кто-то из ее журналистов видел тебя в Советском Союзе. И в-четвертых – во «Франкфуртер цейтунг» тебя уже знают по шанхайским статьям. Поэтому основную ставку будем делать на нее, хотя позаботимся и о других газетах, чтобы ты имел громкое представительство.

Потом они обсудили, стоит ли Рихарду попытаться вступить в национал-социалистскую партию.

– Старик рекомендовал, – сказал Рихард.

– Но даже сейчас нацисты принимают в партию осторожно и разборчиво, – возразил Оскар. – К тому же нам стало известно, что нацисты прибрали к рукам все досье активистов компартии, заведенные полицией Зеверинга. Там, конечно, есть и твое «дело». Они могут копнуть… Я думаю, целесообразнее тебе получить здесь только аккредитацию газет, а в нацистскую партию вступить уже в Токио. Там это будет менее опасно.

Уже прощаясь, Оскар сказал:

– Больше мы с тобой видеться не сможем. Связь с Центром будешь держать через Инге. Она тебе сегодня снова позвонит. Итак, неделю в Берлине на акклиматизацию, на укрепление нервов, а потом – во Франкфурт.

7

Перед отъездом из Берлина, 9 июня, Рихард передал в Центр: «Положение для меня здесь не очень привлекательно, и я буду рад, когда смогу отсюда исчезнуть. Рамзай».

8

В редакции «Франкфуртер цейтунг» все было добротное и солидное: и само многоэтажное здание, и кабинеты редакторов, и мебель. В обшитых темным дубом помещениях словно бы витал дух основателя газеты банкира Леопольда Зоннемана.

Но сотрудники ее, хотя были отутюжены, сверкали белоснежными манишками, золотыми пенсне и розовыми лысинами, производили впечатление перепуганных мышей. Рихард, прежде чем идти к редактору, побродил по комнатам репортеров и кулуарам, потолкался в кафе, расположенном тут же, на первом этаже. И везде видел шушукающихся по углам, испуганно озирающихся людей.

До него долетали обрывки разговоров:

– …только подумайте: тридцать концлагерей! В Дахау, в Шлезвиге, в Маутхаузене, в Заксенхаузене. В них тридцать тысяч заключенных! У каждого полка СС свой лагерь!..

– …готовится поголовный врачебный осмотр…

– …да, да, в Мюнхене они изуродовали памятник Рихарду Вагнеру – на том основании, что вторая супруга Вагнера была еврейкой!..

– …прочитал «Михаила», роман Иозефа Геббельса. Ну, я вам скажу! Одни афоризмы…

– Тшш!.. Тшш!.. Сочинения министра пропаганды позволительно только восхвалять…

Да, и эту крепость прессы, оплот буржуазного либерализма, трясло мелкой дрожью.

Рихард прошел в кабинет главного редактора.

Шеф, коренастый и толстый, но все равно казавшийся маленьким по сравнению с огромным столом и огромными шкафами своего кабинета, прочитал рекомендацию высокого сановника из Берлина и расплылся в улыбке:

– Весьма и весьма польщен, доктор Зорге!

Он шаром выкатился из-за стола, вяло пожал Рихарду руку своей пухлой и потной рукой, пригласил сесть в кресло и сам утонул в таком же кресле напротив.

– Мы всегда охотно печатали ваши корреспонденции, которые вы столь любезно посылали нам из Китая, – заворковал он. – И мы сочтем за честь считать вас своим постоянным сотрудником. Мой высокий друг пишет, что вы хотели бы представлять нашу газету в Токио. Зачем искать счастья так далеко? Я мог бы предложить вам место в аппарате, здесь, во Франкфурте.

– Да нет, знаете ли, меня увлек Дальний Восток.

Редактор хитро посмотрел на него и подмигнул:

– Да, да, подальше от греха…

И, понизив голос, доверительно сказал:

– Вы слышали? Они арестовали Лаудингера, моего редактора биржевого отдела и председателя союза журналистов города. И за что? За то, что во время речи нациста – биржевого комиссара – он сделал презрительные замечания.

Рихард вскинул голову и холодно сказал:

– Господин редактор, я полагаю, что презрительные замечания по поводу речи комиссара правительства не делают чести сотруднику вашей газеты.

– Конечно, конечно! – закивал и заулыбался редактор. – Я сам думаю точно так же! Но коллектив нервничает, производительность снижается.

Он поднялся с кресла.

– Что касается меня, то я всецело одобряю вашу кандидатуру. Однако, – он развел пухлыми руками, – все вопросы, в том числе и кадровые, я могу решить только с согласия партийного комиссара, прикрепленного к нашей газете. Разрешите проводить вас к нему?

Кабинет комиссара помещался рядом с кабинетом главного редактора. Он был таким же громадным, а сам комиссар – худым и молодым. Позади стола комиссара висел огромный портрет фюрера, да еще ниспадал со стены флаг со свастикой. Однако комиссар был не в черном и не в коричневом мундире, а в штатском костюме.

– Можете идти, – оборвал он словообильную речь редактора. – Я сам разберусь. С глазу на глаз.

И когда редактор осторожно прикрыл за собой дверь, приказал Рихарду:

– Садитесь. Рассказывайте. От ноля.

– Что?

– Как – что? Биографию. Жиды в роду были?

Комиссар, мутноглазый и тщедушный, напомнил Рихарду одного из тех инквизиторов-студентов, которые везли сжигать книги. «С такими надо держаться круто», – решил он и, нагнувшись к комиссару, тихо сказал:

– Милейший, когда ваша мамочка еще вытирала вам нос, я уже был соратником моего Адольфа. Хайль Адольф Гитлер!

Комиссар вскочил:

– Хайль! – недоверчиво посмотрел на Рихарда. – Вот как? Это другой разговор, герр…

– Доктор Зорге, – небрежно подсказал Рихард.

– Но все же моя обязанность – выяснять взгляды сотрудников этой паршивой газетенки, – продолжил комиссар. – Итак, что вы думаете о программе национал-социализма?

– Что социализм в этой программе – лишь клетка для того, чтобы поймать птичку.

– Да как вы смеете!

– Я удивлен, – ледяным тоном оборвал его Рихард. – Неужели вы не знаете этот всемирно знаменитый афоризм Иозефа Геббельса?

– Ах, да! – рассмеялся комиссар. – Я и забыл. Из замечательных афоризмов господина имперского министра мне особенно запомнились два. Первый: «Во всем можно нас обвинять, но только не в том, что мы скучны». Ха-ха!.. И второй: «Меня тошнит от любого печатного слова». Ха-ха-ха!..

– Вы, я вижу, любознательный парень, – покровительственно сказал Рихард. – Не продолжить ли нам беседу на берегу Майна, за бутылкой доброго рейнвейна? Приглашаю вас пообедать.

По тому, как дрогнул кадык на шее комиссара, Рихард понял: апломба у него много, а кошелек, видимо, пуст. Этот вывод имел немаловажное значение.

…Они сидели на террасе дорогого ресторана на самой набережной реки. Рихард подливал и подливал густое вино в бокал комиссара и терпеливо слушал его разглагольствования. Комиссар все больше пьянел, благодарно моргал мутными глазами и бормотал, то ли наизусть цитируя Альфреда Розенберга и Иозефа Геббельса, то ли высказывал свои личные сокровенные мысли:

– М-мы вернемся назад, к крови и почвенности. Долой человеческую культуру! Ее нет так же, как нет мировой истории. Есть только история Г-Германии. История вырастает из крови и почвы! М-мужчина должен воевать, а женщина рожать. Мужчине п-перестать воевать – это то же, что женщине п-перестать рожать!..

Рихард слушал. Умение слушать, не проявляя своих чувств, – одно из обязательных качеств разведчика. Слушал – и думал: «И вот такого заморыша боится сейчас газета, которая не боялась выступать против самого Бисмарка! И Франкфурт, двухтысячелетний город, в свое время служивший местом избрания германских королей и коронования императоров Священной Римской империи, вольный город и родина Гёте, безропотно отдал себя во власть шайки этих подонков!..»

С Франкфуртом были связаны особенно дорогие и важные для Рихарда воспоминания. Собственно, и путь, трудный путь солдата свободы, который он выбрал, начался именно здесь. В 1923 году он приехал сюда по заданию партии. В 1924 году, как пропагандист, готовил рабочих к выборам в рейхстаг. Компартия тогда только вышла из подполья. А еще раньше, в первых числах апреля, во Франкфурте состоялся IX партейтаг – съезд Компартии Германии, в котором Рихард принимал участие. Здесь-то, на съезде, он и познакомился с нелегально прибывшей во Франкфурт делегацией советских коммунистов. Они рассказывали Рихарду о его Родине – Советской России, победно и трудно утверждавшей власть рабочих и крестьян, о Баку, где он родился и откуда его увезли в Германию еще мальчиком…

Следующей весной руководство партии направило его на работу в Москву… Он стал советским гражданином. А в марте того же 1925 года Хамовническим райкомом столицы был принят в партию большевиков.

Сейчас он невольным движением пощупал внутренний карман, словно там лежал партбилет.

– Ч-что? Сердце?

Голос гитлеровца вернул Рихарда к действительности.

Да, все началось здесь, во Франкфурте… Впрочем, нет. Гораздо раньше. В окопах под Верденом. За восемь лет до первой встречи с русскими коммунистами на IX партейтаге…

Он наклонился к фашистскому комиссару. Подлил вина.

– Сердце для национал-социалиста – излишняя роскошь.

– 3-замечательный афоризм! – непослушным языком облизнул тот губы. – Надо з-запомнить. Да, так на ч-чем я остановился? На крови…

Перед глазами Рихарда вновь всплыло окровавленное лицо Карла. Его глаза. И Рихард почувствовал, как его руки наливаются чугунной тяжестью. Своими руками задушил бы он сейчас этого выродка, сидящего напротив, лакающего рейнвейн и страшно рассуждающего о крови. Да, сердце ему ни к чему. Сколько горя принесут эти выродки, если их вовремя не уничтожить!..

– Ну-с, так как с моим назначением? – небрежно бросил он, дождавшись паузы.

– О ч-чем речь, Рихард? – заморгал ресницами комиссар. – Я с-собственноручно напишу все в Берлин.

– Почему в Берлин?

– Чудак, разве ты не знаешь последнего приказа? Все корреспонденты, выезжающие на работу за границы рейха, должны п-персонально и лично утверждаться у рейхсминистра, доктора Иозефа Геббельса. Хайль!

9

Снова Берлин. Снова Унтер-ден-Линден. Только на этот раз – отель «Кайзерхоф».

Через Инге Рихард сообщил Оскару о новых осложнениях. Получил ответ: к самому министру идти не следует. Нужно выждать момента, когда Геббельс уедет из Берлина, и заявиться к более «мелкой сошке». Это не так опасно. А пока вот еще несколько рекомендательных писем: в «Берзен дейтунг» – солидную биржевую газету, в «Теглихе рундшау». С ними можно договориться просто о внештатном сотрудничестве.