Текст книги "Операция «Святой»"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

20

Пройдя под помпезными воротами, издали похожими на парадную триумфальную арку, автомобиль снизил скорость. Дорога пошла меж декоративных газонов. Дорн невольно отметил: этот стриженый ландшафт отличается от декоративных парков, тех, что он повидал уже немало в чисто английских усадьбах.

Вчера Дорн вернулся в Лондон. Сразу же встретился с Венсом.

Дорн знал: профессор Дворник уже часто бывает в этом имении Асторов.

Подъезжая к кливденскому замку, Дорн спросил у Венса:

– Как я должен держаться?

– Естественно. Я сделал вам неплохую рекламу, вы будете желанным гостем. Если здесь кого-то и ждут, то подходящих посредников. А я намекнул, что вы и есть тот посредник. Когда леди Астор стала хозяйкой Кливдена, – вдруг пояснил Вене, – она решила создать здесь маленький Версаль. И это ей почти удалось, вы не находите?

– Устраивайтесь по своему усмотрению, – шепнул ему Вене, когда они вошли в замок. – А я поищу Вильсона, он должен быть здесь…

Дорн принялся оглядываться, и первое знакомое лицо было лицо профессора Дворника. Кому он внимает в Кливдене, и главное – с кем соглашается?

К Дорну подошел лакей с подносом, ничего не оставалось, как принять из его рук фужер и только после этого присесть на диванчик за тем креслом, в котором сидел Дворник. Профессор слушал склонившегося над ним грузного человека со старомодным моноклем. Видимо, они заканчивали разговор, поэтому собеседник Дворника уже поднялся со своего места.

– Уверяю вас, господин профессор, господин Гитлер придает небольшое значение России, и единственное, что занимает его, – это серьезные возражения против возможного согласия между Францией, Россией и Англией. Но эти опасения волнуют и нас. Зачем нам компрометировать себя в глазах сильного партнера союзом с большевиками? Нет, не стоит рассчитывать…

«Он все сказал», – понял Дорн и не ошибся – человек с моноклем задумчиво двинулся из холла, видимо, в столовую: сквозь раскрытые двери Дорн видел в следующей комнате край сервированного стола. «Гитлер придает России небольшое значение, не считает, стало быть, ее серьезным противником, – думал Дорн. – Этим они хотят убедить Дворника, что возлагать надежды на СССР бессмысленно: Гитлер справится с этим чехословацким союзником, ни на миг его не устрашится, и Чехословакия лишь усугубит свое положение».

А человек с моноклем снова появился в холле – под руку с Джозефом Кеннеди, американского посла Дорн в лицо знал. Они проследовали к крюшоннице. Говорили негромко, и все-таки разобрать за общим гулом шагов, звона хрусталя и многословья многих людей было можно.

– Я дал ему понять, что мы не должны высказывать угрозу в адрес господина Гитлера, что если он вступит в Чехословакию, то мы объявим ему войну, – говорил человек с моноклем, видимо, рассказывая о беседе с профессором Дворником.

– Но ведь чехи того и желают, чтобы наши угрозы и реальные действия остановили продвижение Гитлера, – недоуменно прервал человека с моноклем американский посол, – как же так, когда мы уславливались…

Голос англичанина вдруг стал елейным:

– Но я сказал, мы не должны высказывать… Не должны высказывать! Это же значит, что мы не будем угрожать. – Он значительно глядел сквозь стеклышко на Кеннеди.

Тот только рукой махнул:

– Вас, выпускников иезуитских колледжей, мне, простому сыну простых родителей, трудно понять. Я понимаю так: мы грозить Гитлеру не будем и в войну с ним не вступим.

– Ну зачем же так прямо, – укоризненно пропел англичанин.

Кеннеди вздохнул:

– Видимо, затем, что я не Ланкастер. – И Дорн понял, кто пять минут назад разговаривал с профессором Дворником: канцлер герцогства Ланкастер, проще говоря, герцог Ланкастерский, влиятельная фигура…

– А в принципе, – тон герцога резко изменился, из сладкого стал деловым, сухим и жестким, – если Гитлер вступит в Чехословакию, он обнаружит, что не располагает возможностью получить от нас колонии. Следующим его шагом будет шантаж. Мы не поддадимся шантажу, он разъярится и порвет морское соглашение и приступит к созданию большого флота. И пусть. Мы только выиграем время, которого нам не хватает для окончания программы перевооружения. Мы окажемся сильны, а Гитлер – истощен подавлением сопротивления в Австрии и Чехии.

– Я слышал, в Вене очень неспокойно, – кивнул Кеннеди, – да и в самой Германии…

– Гестапо вооружено другими средствами, которые не Крупп производит, это пустяки… Гитлер будет истощен бойней в Чехии и в России, вот что главное. А наш план «Л» только будет набирать мощности… Вот и весь факирский трюк, – герцог заулыбался.

Неожиданно к Кеннеди подскочила хозяйка дома – Дорн даже не понял, откуда она взялась, так стремительно она появилась.

– Боже мой! – громко воскликнула она. – И они тут убивают время, когда… – Бесцеремонно схватив за рукав герцога Ланкастерского, потащила к входным дверям. – Необходимо быть знакомым, – донесся ее голос чуть ли не с крыльца.

Тут Кеннеди кто-то окликнул, и Дорн оказался один на один с Дворником.

Дорн встал и сделал вид, что рассматривает коллекцию старой оловянной посуды, красиво расставленной в очаге давно не топленного камина. Дворник остался за его спиной. Но в зеркало Дорн видел и профессора, и двери. Через минуты две леди Астор вернулась в окружении самой разношерстной публики. Тут были Вене, и О’Брайн, и леди Фавершем, и даже Галифакс, который прихрамывал, опираясь на руку дочери. Компания, видно, вернулась с поля для гольфа – вид был у всех разгоряченный и говорили все разом. Леди Астор панибратски хлопнула по плечу О’Брайна.

– Почему вас не было вчера на моем завтраке? Это из-за вас Роттермир не смог поместить отчет. А в палате шушукались, что политика перестала освещаться в газете «Дейли Мейл»… На первый раз прощаю. О, это вы, Вене? Покажите-ка мне того шведа, который хорошо знает нацистов. – И Дорн увидел перед собой маленькое, с тонкими изящными чертами моложавое личико, с такими умными, такими хитрыми глазами и с таким их опасным выражением, что понял, отчего на этом фоне лицо стоящего рядом Венса растворилось…

– Это вы? Так передайте от меня Гессу, что нечего церемониться, но мы же не возражаем… К чему тянуть время? Все равно тем кончится! – И она, пробуравив Дорна черными зрачками глубоко посаженных очень живых глаз, упорхнула, не дожидаясь ответа Дорна.

«У нас такими бывают, – подумал Дорн о леди Астор, – очень удачливые рыночные торговки…»

– Ну и Нэнси! – вздохнул Вене. – Пойду к ней за дальнейшими указаниями.

Дорн подошел к О’Брайну.

– Давайте сядем где потише, довольно утомительная атмосфера.

– Здесь всегда так. А я только что разговаривал с вашим Дворником, небрежно ответил О’Брайн. – Знаете, что я ему сказал? Надеюсь, он меня не выдаст этой камарилье, иначе меня попросят из редакции… Я сказал, что лучшего места для мирных гарантий Чехословакии, чем Кливден, ему не сыскать – именно здесь решили использовать в отношении Бенеша большую дубинку. Сказал и отошел. Пусть себе думает. Моя профессия подразумевает лишь сбор информации и донесение ее до масс. А обработкой информации занимаются только красные репортеры, покрывая ее необходимым соусом…

– Слушайте, Майкл, познакомьте меня с Дворником!

О’Брайн резко обернулся к Дорну и заглянул ему в глаза, словно пытаясь разглядеть самые его потайные мысли.

– Прямо вот так, на глазах у всей шайки? Признаться, я полагал, вы давно уже знакомы… Ну что ж…

Они подошли к профессору, который сидел все в том же кресле, в том же одиночестве, размышляя. Ему не понравилось, что журналист опять хочет навязать ему свое общество. Но выбора не было. И он выжидательно посмотрел на О’Брайна.

– Я хочу представить вам, профессор, моего доброго знакомого Роберта Дорна. Он из Швеции. У него есть небольшая фабрика, и он хороший человек. Идеалист.

– Вы интересуетесь идеалистическими учениями? – осведомился Дворник. – Любопытно… Обычно к этим материям приходят люди пожилого возраста. Молодость не ищет истины на небесах, хочет поймать ее на грешной земле.

– Абсолютно согласен с вами, профессор, – отозвался Дорн.

– Дорн идет дальше, – усмехнулся О’Брайн с намеком. – Дорн хочет установить истину. Мне кажется, ваш разговор на эту тему был бы занимателен.

– Возможно, но я сейчас не слишком готов к столь глубокому диспуту, – уклончиво ответил Дворник и поднялся.

Молодые люди дали ему дорогу.

– Вы его спугнули, – с упреком сказал Дорн О’Брайну.

– А вы слишком невыразительно вели себя. Надо было брать его и мять… Ошеломлять информацией. Глушить откровенностью. Мне вас учить?

– И без того вы оглушили его, – махнул рукой Дорн.

В этот момент Вене подвел к Дорну немолодого, скромно одетого человека. О’Брайн метнул предупреждающий взгляд и резко отошел в сторону.

– Как велик ваш капитал в Швеции? – вкрадчиво спросил Дорна скромный господин с интонациями просителя. Это был Хорас Вильсон, советник премьера по внешнеполитическим вопросам, личный друг Чемберлена, «серый кардинал» его кабинета. – Можете не называть точной суммы, меня интересует, насколько вы боитесь потерять свой капитал…

– Мое состояние попало ко мне по наследству. Больно терять то, что нажил сам, – Дорн знал, Вильсон добился многого личной инициативой, личным трудом и рядом личных качеств, весьма ценимых и на Даунинг-стрит, и в Вестминстере, и на Уайтхолле, – но мне было бы неприятно расстаться и с тем небольшим…

– Как мы любим темнить друг перед другом! – тяжело вздохнул Вильсон. – Словно в покер играем. Отсюда все шероховатости. Вене, погода прекрасная, просто редкий выдался день, моя жена к тому же скучает в гамаке. Займите ее до обеда. Буду крайне обязан. – Вильсон обратил к Дорну свое скучное, заурядное лицо обывателя. – Как бы это сказать… Мир на грани. Понимаете? Любая война, завершится ли она победой или поражением, уничтожит богатые праздные классы и поэтому надо стоять за мир любой ценой. Я убедился, вы отличный посредник. Так как вы связаны с Гессом? Вы его родственник?

– Не имею чести состоять в родстве. Я член национал-социалистской партии. До тридцать четвертого года был офицером СА.

– Да это-то все я знаю… Меня интересует степень близости с Гессом. То, что я хочу передать ему, а по возможности и фюреру, предполагает огромную степень доверительности.

– Располагайте мной…

– Мы сейчас крайне заинтересованы только в одном: в мире. Бомбардировка Праги означает войну. Тактика в отношении чехов – не стрелять, но душить. Душить! – Глаза Вильсона вспыхнули. Он промолчал, ожидая реплики собеседника, но молчал и Дорн. Вильсон оценил это молчание. – Кажется, гонг, – тихо сказал, когда пауза уже не могла больше растягиваться. – Обедать зовут. Вы приглашены, знаете? Нэнси уполномочила меня передать вам ее приглашение.

Дорн уселся на предложенное место за обеденным столом, во главе сидели леди Астор с мужем. За обедом оказалось девять приглашенных. Профессора Дворника и О’Брайна среди них не было.

– Конечно, если он не покорится, придется поискать замену господину Гитлеру, – барски разглагольствовал Джозеф Кеннеди, словно не замечая присутствия Дорна, очевидно, его присутствие и требовалось, чтобы Кеннеди мог высказать в том числе и эти соображения. – Но мы, американцы, мы целиком поддерживаем линию на сближение с Германией, стоит ли во главе ее господин Гитлер или господин Гесс.

– Гесс – большой сторонник нашего сближения, – заметила леди Астор и поглядела в сторону, где сидел Дорн. – На сладкое сегодня саварен. Для тех, кто избегает французской кухни, рисовый венок по-флоридски.

Вдруг лорд Астор поднял голову от тарелки.

– Главное, это отделить Бенеша от Сталина, – прожевав, внятно сказал он. – А там вот-вот начнутся переговоры с русской военной миссией. Что же касается Франции, с ней мы, безусловно, договоримся, если найдем, с кем там можно говорить. – Астор очень искренне улыбнулся, и Дорн понял, что он красив. Должно быть, в молодости они с Нэнси составляли блестящую пару. – Блюм уже вовсе несостоятелен, – продолжал лорд Астор. – Париж ждет со дня на день падения его кабинета. Эти правительственные кризисы вошли у парижан в моду, даже в привычку, как бриоши с медом по утрам. Не знаю, что они там себе думают… Но наиболее вероятна кандидатура Поль-Бонкура, а тот относится к Бенешу с искренностью…

– Я слышал о другой кандидатуре, – перебил Астора Вильсон. – Поль-Бонкур с Даладье не уживется. Жорж Боннэ – вот идеальный для Даладье министр иностранных дел. А тот давно не только пакт с русскими, но и пакт с чехами мечтает выбросить в корзину, чтобы не мешали процессу сближения с Германией… Боннэ современно мыслит.

– Так и дай бог! – громко вздохнул Астор и снова опустил нос в тарелку.

Хозяйка дома выглядела отрешенно. Когда подали сладкое, она слегка поковыряла фруктовой вилочкой, поднялась из-за стола и пересела к камину. Откуда-то взялась рабочая корзинка, и леди Астор принялась штопать чулки. Дорн поразился. Что это, игра в бережливость? Демонстрация экономности? При ее-то миллионах! Дорн обнаружил, что, кроме него, пожалуй, никто не обратил на поведение леди Астор ни малейшего внимания. Видимо, не в первый раз…

Когда очередной чулок с сеточкой заплатки был готов, леди Астор отложила рукоделие, поднялась со своего стула у камина, вернулась к столу и, не присаживаясь, зазвонила в колокольчик:

– Я все знаю! – громко возвестила она тоном пифии. Глаза ее и в самом деле блестели ненормальным блеском медиума. – Нужен четкий план. Нужно предугадывать и предвосхищать все действия Гитлера, нужно опережать любой его шаг настолько, чтобы инициатива, думал он, исходит не от него, но ему на пользу… Нэвиль будет действовать. Только так мы сможем помочь мистеру Гитлеру в его делах! Ибо мистер Гитлер уже действует, и успешно, не так ли, мистер Дорн? – Глаза пифии остановились на лице Роберта Дорна.

21

Дорн приехал в самый фешенебельный цветочный магазин Лондона. Если люди Лея смотрят за ним, визит к Багратиони будет понят так, как желательно Лею. Если слежки нет, что ж, цветы для девушки – это всегда цветы для девушки. Дорн долго ходил между японских хризантем, французских калл, отчего-то они ассоциировались у него с кладбищем, наверное, оттого, что такие всегда продаются у входа в Хайгет, стоял подле польских гвоздик и драгоценных орхидей, они показались бездушными, испанские розы были прекрасны, как ювелирная бутафория, и только. Для Нины хотелось что-то совершенно необычайное. А может быть, и напоминающее о Родине. Да, именно – хотелось цветов России. Но было бы смешно, наверное, думать о ромашках и васильках… И тут Дорн увидел куст сирени. Он цвел белыми гроздьями в большой, полной чернозема бочке. Наломать бы, как всегда это делалось в ленинградских дворах – с хрустом, с поиском пятилистного «счастья»… Отчего-то говорили, что сирень надо именно ломать – тогда буйно зацветет и на следующее лето.

– Скажите, мисс, – обратился Дорн к продавщице, заботливо перебирающей гиацинты, – не мог бы я приобрести букет сирени?

– Букет? – удивилась девушка. – Мистер не ошибся, букет?

«Что ее шокировало? – засомневался Дорн. – Ну, разумеется, букет, а не эту кадушку с деревом…» – но почувствовавшуюся неловкость поспешил загладить:

– Вы могли бы предложить иное оформление цветов?

Девушка смущенно улыбнулась:

– Разумеется, сэр. Нам ведь придется срезать соцветия, грубые стебли будут выглядеть не слишком эстетично, никакая лента не исправит положения, я бы предложила корзину сирени… Корзина, и конечно, лента. Вы намерены делать вложения? Подарок, письмо? – осведомилась продавщица.

Дорн достал бумажник и расплатился.

– Вложений не будет, отправлять по адресу тоже не стоит, я заеду за корзиной примерно к половине седьмого…

…К усадьбе Бивер-хилл Дорн подъехал, точно соблюдая ранее условленное время. Дворецкий принял корзину сирени, но Дорн так и не смог прочитать что-то на его бесстрастном лице, оно замкнулось еще больше, словно его постоянный лозунг «это меня не касается» оказался выписан куда крупнее. «Конечно, ему не по вкусу, что какой-то задрипаный немец с биржи преподносит цветы хозяйской дочери», – усмехнулся Дорн про себя. Занятый цветами, дворецкий сказал, что хозяин ждет господина Дорна в радиорубке.

Они не виделись несколько месяцев. Из Берлина Дорн не отправил Багратиони ни одного письма. Ни ему, ни Нине… Оба понимали почему.

– Эмоции потом, – остановил Багратиони первые приветственные и радостные слова Дорна, – будет у нас на них время. Кстати, я скоро стану дедом. У Юлии кто-то ожидается. Поужинаем втроем, все расскажу за ужином. Ты, я, Нина.

Дорн заметил, с каким насилием над собой произнес Иван Яковлевич имя дочери. Ему действительно было неприятно, что именно сегодня Нина, будто предчувствуя появление Дорна, наотрез отказалась ехать с матерью и сестрой в Лондон – Багратиони заранее позаботился о билетах в Ковент-Гаден. Придется выдержать ее встречу с Дорном. Где-то все же была совершена ошибка? Когда им обоим, и Дорну и Багратиони, показалось, что самым удобным способом общения окажется переписка с Ниной. Переписка молодых, красивых, сильных людей – теперь Багратиони уже не думал, что то был единственно разумный способ. Нина менялась на глазах, едва приходила почта. А уж если там оказывалось письмо Дорна!.. Да и этот вот красивый денди прямо цвел на глазах, как та сирень, только появилась Нина… Багратиони буркнул сердито:

– Ты прямо-таки женихом подкатил, – выдал затаенное.

– Мне был нужен внешний рисунок повода, – ответил Дорн. – За мной, боюсь, присматривают.

Багратиони только крякнул.

– О’Брайн сделал нам королевский подарок. – Дорн умышленно резко перешел к делу. – В Центр со ссылкой на О’Брайна следует передать: патриарх Мирон собирается провести в Варшаве переговоры о совместных действиях Польши и Румынии против СССР в случае попытки Красной Армии прийти на помощь Чехословакии… Это решение будет оформлено к июню, на этот срок запланирована встреча румынской военной делегации с представителями польского генштаба.

– Насколько я представляю себе румынского патриарха, вряд ли он способен вести сколько-нибудь серьезные внешнеполитические переговоры. Нет, не думаю. Нет ли здесь очередного фарса к устрашению?

– Или вообще пустопорожних разговоров в пен-клубах? Да мало ли с какой целью мог Мирон выехать в Варшаву – исключительно по церковным делам. Между прочим, они с львовским митрополитом Андреем носятся насчет униатства… А митрополит Андрей – человек опасный, политически опасный. И именно он может быть движущей силой патриарха Мирона в переговорах, направленных против СССР. Вообще, как я вижу ситуацию в Кливдене, там зреет целый заговор, в который вовлекаются не только британские государственные деятели, но и официальные представители рейха, и судетские немцы, и американцы, например. Джозеф Кеннеди, люди, близкие к братьям Даллесам… И это уже не просто заговор по умиротворению Гитлера за счет его слабых соседей – Австрии, Чехии и Польши, у которой, я уверен, Гитлер отнимет Данциг, как только до конца выяснит отношения с Бенешем… Это заговор о новом переустройстве мира – без Советского Союза, без Коминтерна, без коммунистического движения. А в итоге, в отдаленном, правда, итоге, и без Гитлера, он тоже им мешает, но не так сильно, как марксизм и ленинизм. Они вообще-то даже готовы поменять его на другую политическую куклу, например, на Гесса, если тот окажется сговорчивей, и уже вынашивают какие-то планы на этот случай, если я верно понял…

– Занятно, – бросил Багратиони. – Это все?

– Нет. Главное: мне недавно называли дату предполагаемого нападения Гитлера на СССР. Не позднее октября этого года. Есть косвенные подтверждения… Канарис и Пикенброк реально договариваются с эстонскими секретными службами о совместных провокационных действиях против СССР…

– Это еще ничего не значит, – сердито перебил Дорна Багратиони, – Канарису всегда доставляло удовольствие наступать нам на пятки… Такие вещи не равнозначны объявлению войны.

– Я говорю не об объявлении войны, а о реальной подготовке к войне, – настойчиво продолжал Дорн. – Эту подготовку я видел собственными глазами. – Дорн невольно повысил голос. – Под Берлином, на озере Химзее и в Квенцгуте возле Бранденбурга абвер создал диверсионные школы, куда вербуют только, подчеркиваю, украинских националистов. Они изучают топографию пограничных районов СССР, структуру Красной Армии, милиции, советскую технику, принятую на вооружение.

– Это уже факты, – согласился Багратиони. – Не зря, конечно, закрыли наши германские консульства в нескольких крупных городах…

– Там сидел шпион на шпионе, а что касается даты…

– Я тоже слышал несколько предполагаемых дат, – отозвался Багратиони. – Сомнительно…

– Я бы относился к этой информации серьезнее. Эту дату, первое октября, мне называли разные люди… – открылась дверь, и Дорн остановил себя на полуслове.

На пороге стояла Нина. Ее взгляд потряс Дорна. В нем были и невысказанный упрек ему, и радость встречи, и надежда…

Багратиони испугал взгляд дочери. Испугало его и лицо Дорна: оно вдруг смягчилось, показалось, даже цвет глаз изменился.

«Нет, этого нам не надо, нам всем троим не надо этого, – решительно сказал себе Багратиони. – Я как предчувствовал! Вот досада! И жалко их, с другой стороны… А что делать? Впрочем… Есть, кажется, выход. Я попрошу Демидова, он поймет меня… Пусть Мария Петровна с девочками едут домой. Предлог есть. Предстоящее рождение ребенка у Юлии. Сначала временная виза в СССР, а потом… Нечего им делать накануне войны на чужбине!»