Текст книги "Операция «Святой»"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Австрия готова мирным путем воссоединиться с родным для нее рейхом. И если канцлер Шушниг, лицемер и демагог, не вынудит, Гитлер, Геринг и Гесс никогда не поднимут на маленькую Австрию бронированный военный кулак! А подобное может и произойти: арестован Тавс, второе лицо нашей партии, есть опасения, что готовится покушение на германского посла фон Папена, санкционированное в бюро бундесканцлера! Безусловно, мы сделаем все, чтобы наши друзья не пошли на крайнюю меру. Мы будем напоминать правительству о его обещаниях, данных одиннадцатого июля тысяча девятьсот тридцать шестого года. Где легализация нашей деятельности, та легализация, которая, казалось бы, гарантирована австро-германским соглашением? Увы, осталась лишь в тексте договора. Где амнистия нашим борцам? Тоже в невыполненном пункте соглашений. Не только в невыполненном, то и в попранном: я опять говорю об аресте Тавса. Долой таможенный контроль на германских границах, долой эмбарго на туристические поездки подданных рейха, мы единая раса, единая кровь, мы станем единым государством… Мы заставим компанию врагов австрийского народа уйти прочь и освободить министерские кресла для его истинных друзей.

Овация взорвала зал. Зейсс-Инкварт выдерживал ее со скорбным ликом мученика за идею.

«И он смеет говорить от лица австрийского народа!» – с горечью подумал Дорн.

– Не пойти ли вниз выпить, – шепнул Пойнт Дорну.

Дорн глянул на часы. До встречи с Ингрид оставалось еще полтора часа. Но лучше уйти отсюда не одному, а вместе с Пойнтом. Не так бросится в глаза.

Пойнт выпил пиво и нашел, что такого густого и терпкого он не пробовал никогда.

– Пожалуй, оно меньше похоже на пиво, больше – на хорошо выдержанное вино, например, итальянское очень сухое кьянти.

Дорн отмолчался. Пить пиво ему приходилось последнее десятилетие практически ежедневно, но он пива не любил. Пиво навсегда соединилось в его сознании с «Тюльпаном», Весселем, голодными штурмовиками.

– В Праге я недавно распробовал пльзеньское, оно мне понравилось. Пивичко, как они говорят… – сказал наконец.

– А эль вам нравится, Дорн?

– Да.

– Что вы делали в Праге? Готовили такую же конференцию?

– Я был в Праге исключительно по личным делам.

– Лес?

– Женщина.

– О, пардон… Вопросов больше нет.

– Я и сейчас должен спешить. Она ждет меня.

Дорн встал, кивком простился. Пойнт сказал:

– Не смею задерживать. Передайте от меня поклон вашей леди. Надеюсь, она окончательно вытеснит из вашего сердца образ бедной фройлен Лоры, и вы, наконец, будете счастливы, Дорн. Это так надо – немного простого счастья, самого обыкновенного, особенно когда все трещит и валится к чертовой матери… А чешки прекрасны…

Дорн еще раз сдержанно кивнул и направился к выходу.

У гардероба он увидел Вольфганга Гаука. Он отчаянно спорил с пожарным. Дорн не стал подходить к ним и вмешиваться в разговор, хотя понял, что Гауку нелегко – в споре верх одерживал пожарный. «Кто же проводит конференцию, – усмехнулся Дорн, – если даже вопросы пожарной безопасности решает абверовский офицер?»

Лицо пожарного показалось знакомым. Дорн вгляделся и прибавил шагу, чтобы скрыть удивление. Это был русский эмигрант Лиханов – в форме венской пожарной инспекции. Лиханов, очевидно, тоже узнал Дорна. Он резко повернулся к нему, и на его лице застыла такая гримаса, словно он увидел привидение.

10

Лиханов не сразу понял, что сама судьба дает ему случай… может быть, первый и последний – сквитаться. Но что делать, лихорадочно думал он, следуя за Дорном. Пистолет остался дома. Он и не нужен. Стрелять в центре города… Нет, он, Борис Лиханов, не самоубийца. Хороший нож – вот что нужно! Но где его взять? Эх, если бы было можно забежать в пожарную часть! Там такого добра у этих конспираторов хоть отбавляй… А они его наверняка ждут, и с нетерпением.

Сегодня утром Лиханова вызвал Эбхарт.

– Борис… – начал он, подбирая слова, видимо, чтобы Лиханов лучше понял его – это человеческое качество, говорить с иностранцем как с ребенком, на его полуломаном или крайне упрощенном языке, да и погромче. Лиханов приметил давно и относился к нему с терпением. – «У трех сестер», это пивная, сейчас там… Конференция коричневых. Нам следует предупредить все возможные возгорания. А поскольку языком вы владеете недостаточно, вот вам пачка памяток о противопожарной безопасности. Разложите листовки… то есть памятки в зале конференции, Так же в ложе прессы необходимо напомнить о предупреждении возгорания. Да и президиуму полезно знать…

Лиханов молча взял пачку памяток, перетянутую бумажной лентой. По пути скуки ради глянул на текст памятки – и присвистнул. В первых строках казенным слогом оповещалось о правилах поведения при возникновении очага пожара. Но потом… «Австрийское гау – нет! Австрийская республика – да! Долой слуг фюрера! Как может австриец-католик мечтать о соединении с протестантской Германией? Чтобы дать австрийцам свободу и благополучие, следует рассматривать наши внутренние проблемы с социальной, а не национальной точки зрения. В этом ваша основная ошибка, господа пангерманцы и профашисты. Лучше, пока не поздно, вдумайтесь в цифры, которые вы хотели бы игнорировать: на выборах в парламент за великогерманскую партию было подано в 1930 году всего 12 процентов голосов, а за национал-социалистский союз, более известный как филиал НСДАП, всего 3 процента. Среди австрийцев нет пятой колонны, на которую вы так надеетесь. В нашей красавице Вене всего 9 тысяч штурмовиков – каждый крупный завод Флорисдорфа выставит куда больше борцов Красного фронта. И не надо провоцировать, что правительство боится плебесцита, который проголосует за аншлюс. Этого народного голосования боитесь прежде всего вы, господа. Правильно, что гауляйтер Вены Тавс оказался за решеткой. Всех туда вас, господа, за измену Родине и народу».

«Написано довольно безыскусно, словно нижний чин писал… У нас в полку большевики так агитацию вели – на наглядных примерах, на разоблачениях, на цифирках… Для доходчивости. Для безлошадных. А мне предлагается подсунуть писульку тузам. Но почему предлагается мне?» – на секунду задумался Лиханов и понял: если коричневые схватят его за руку, он же будет на своем дурном немецком объяснять с упорством идиота, что распространяет противопожарные памятки, – и всем станет ясно, что он не ведает, что творит, ибо, не зная достаточно хорошо языка, не мог, конечно, прочитать текст целиком. А если придут с вопросом в пожарную часть, то кто и когда подменил памятки прокламациями, там и знать не знают. Хоть в типографии, хоть на складе… Неплохо придумано. Он теперь понял, почему с таким пристрастием Эбхарт интересовался при первой встрече его отношением к коричневым.

Деловито и собранно Лиханов обошел перед началом конференции зал, разложил «памятки». Потом пожурил хозяина за узкий проход в гардеробе – при панике может возникнуть пробка. «Насчет паники не знаю, – подумал Лиханов, – а вот то, что они из-за листовок взовьются, это точно. Жаль, что он этого не увидит. У него теперь другая задача». Лиханов с ненавистью смотрел в спину Дорна.

Они миновали собор святого Стефана, повернули к парку, Дорн явно направлялся к памятнику Штраусу. Дорн остановился. Огляделся. Посмотрел на часы. Кого-то ждет. Лиханов так и не решил, что ему делать. Может, задушить? Но в многолюдном парке это тоже не так просто. Набить морду можно. В любом случае, решил он, перед тем как кончить Дорна, надо набить ему морду. За все его, лихановские, страдания.

А все же странный этот Дорн. И деньги у него есть, капиталец. На его месте сидеть бы тихо и спокойно под вечным шведским нейтралитетом и ни о чем не думать, денежки считать. Так нет же! Что его толкает на разные авантюры с фон Лампе, с Иденом, с бумагами проклятыми, за которые простой человек и полкопейки в базарный день не даст, а этот только за подделку бювара отвалил… Что это? Честолюбие или страсти низкие? А может, он вообще шпион? Немецкий – скорее всего. Но немец никогда не стал бы переплачивать. А за бювар Дорн переплатил ему, ох, переплатил. Немец скорее убил бы сразу, как бювар из рук принял. А может, он на Францию работает? И тогда – он против немцев? Нет… Тогда бы ему с фон Лампе не договориться. «Ах, боже мой, о чем я думаю, – усмехнулся Лиханов. – Да какая мне разница! Одно важно: от присяги убивать тевтонов…» – и тут он увидел: к Дорну подходила женщина. Не молоденькая уже, но симпатичная. Лиханов бы сказал о ней – славная, милая. Улыбалась, Дорн пальцы ее в перчатках сжал, совсем по-довоенному. Дорн взял ее под руку, они пошли к небольшому прудику… Дорн кивнул мальчишке с корзинкой, взял у него булку, женщина начала кормить лебедей. «Какая идиллия, – подивился Лиханов, – и тут появляется злодей в маске, стало быть, я. Дама в обмороке. Вот пошлятина! Чарская бы постеснялась. Но как интересно: Дорн и дама».

Дорн и его спутница тихо пошли. «Может, он вообще в Вену ради этой дамы приехал, а я кручу турусы на колесах… Но все равно. Указать на меня мог только он. Уже за это… Пока меня пожарники прикрывают, а завтра вообще тут неизвестно что будет и… Может, даже в Чехию уйти не успею. И не то что в Интерпол, в самоё СД угожу», – думал Лиханов, когда Дорн и его дама подходили к стоянке такси и садились в первую машину. Он прыгнул в следующую.

– За той машиной, – скомандовал шоферу. Тот, не оборачиваясь на седока, невозмутимо включил зажигание.

«Наш бы непременно оскалился, намекнул, как несладко рогоносцу петлять за своей женой, что-то в этом роде, посочувствовал бы как мог и смел, но мужскую солидарность бы выказал. У, европейский автоматизм! Делает свою работу, остальное его не касается», – Лиханов понял, они едут в сторону Венского леса.

Такси Дорна остановилось возле небольшого пансионата, видимо, из дешевых. Они вошли в дом. Либо Дорн выйдет сразу, либо утром, решил Лиханов. Он ждал Дорна полтора часа за столиком кафе на первом этаже пансионата, затем наблюдал за домом до полной темноты. Значит, будет здесь до утра, с удовлетворением думал. Надо, пожалуй, прихватить и пистолет. Нож ножом, но и пистолет не помешает. С этими мыслями Лиханов отправился домой. К пансионату явился ранним утром, опасаясь, однако, что Дорн опять будет огражден присутствием дамы. «Ну и пусть, – уговаривал себя Лиханов. – Ну и пусть… Не каждую же секунду он с ней. Найдем возможность обменяться парой слов».

Прождав два часа, Лиханов решился.

– Простите, – обратился он к портье, – в каком номере проживает супружеская пара из Германии?

– Кто вас интересует?

– Я хотел бы видеть даму из Берлина… Запамятовал ее имя, она изменила его после замужества… Высокая, несколько, гм, полновата, вчера была одета в коричневую шубку и шапочку из того же меха. Кажется, с ней был муж, в сером макинтоше, глубокой черной шляпе…

– А… – портье понимающе улыбнулся, – вас интересует фрокен Ловитц… Она из Швеции. Господин, который вчера привез ее сюда, сегодня увез ее на поезд. Она уехала в Прагу… Вы ошибаетесь, она не из Берлина.

– Когда мы были знакомы, – пробурчал Лиханов, – она жила в Берлине. А что, господин, проводив ее, вернулся? Я бы хотел…

Портье с сожалением покачал головой:

– Не могу вам сказать, он у нас не жил.

– Да, но вчера он ночевал у вас! – с гневом воскликнул Лиханов. – Вы что, не знаете, что творится…

– Нет-нет, – попытался успокоить его портье, – нет. Он очень быстро покинул фрокен и уехал. Они немного посидели у нас во внутреннем дворике, фрокен поднялась в свой номер, а господин… Я сам отворял ему заднюю калитку.

– Давно они уехали?

Портье глянул на циферблат громоздких напольных часов:

– Минут сорок назад.

– С какого вокзала уходят поезда на Прагу?

Портье задумался:

– Вообще, с Западного, но они могли вылететь из Швехата или отправиться по Дунаю.

Лиханов как следует выругался, и счастье портье, что он совершенно не знал русского.

11

Шушниг не знал, что в Гитлере умер актер. Шушниг готовился к встрече с главой государства. А надо было – к представлению театра абсурда.

Утром 12 февраля Шушниг любовался яркими фигурками лыжниц на дальнем склоне Бергхофа из большого окна виллы Адлерхорст…

Вчера, едва Шушниг вышел из машины, Гитлер сказал теплым голосом: «Как я счастлив, когда бываю здесь!» – и обвел рукой панораму.

Они прошли к широкой террасе, нависшей над крутым обрывом.

– С каким удовольствием я бы навсегда остался здесь и занялся только живописью. – Гитлер улыбался. – Ведь я художник! Но нация призвала меня. И я верен долгу. – Шушниг услышал тяжелый вздох.

Фюрер поник головой и, взяв гостя под руку, повел его к вилле. На пороге поднял руку кверху, указав на вершину горы:

– Я хочу, чтобы у рейха были три столицы. Административная – Берлин. Столица партии – Мюнхен. И эта, столица красоты… Здесь будет ее центр, я назвал его Адлерхорст. Конечно, приходится вырубать в скале вертикальную шахту, но разве гнездо орла, который присел отдохнуть на край герба рейха, того не стоит? Проект я сделал сам. – Гитлер горделиво приосанился. – В стиле чайного домика. Изящество, строгость – вот мои принципы архитектора.

Вечером Шушнигу дали так называемый малый прием. В беседе тщательно обходили все острые вопросы. «Скорее всего, – размышлял тогда Шушниг, – речь пойдет о военном союзе. Гитлер держится со мной любезно, как и положено с человеком, в котором заинтересован. Конечно, Германии нужна большая армия, иначе Восточный поход себя не оправдает… Я соглашусь на все! Чрезвычайные военные поставки? Ради бога… И конечно, перед такими глобальными действиями Гитлер не станет возвращаться к вопросу об аншлюсе… Обычный союз ему сейчас выгоднее объединения».

Гитлер говорил о Моцарте, о Вагнере… Он усыплял бдительность Шушнига. Рисовал радужные перспективы создания в Линце музея, картинной галереи… «Я сам, – повторял он, – сам подберу экспозицию. Это моя родина. Я не могу не отдавать ей должного».

Расстались они рано, Гитлер намекнул, что состояние его здоровья требует соблюдения строжайшего режима.

…От вчерашней актерской раскованности Гитлера не осталось и следа. Перед Шушнигом стоял затянутый в полувоенный френч прагматик. Гитлер не предложил даже сесть, хотя – Шушниг заметил – стулья у овального стола посреди кабинета отодвинуты, перед каждым стулом – стопа документов. Что это? Предложения германской стороны? Проект соглашения?

Гитлер отчеканил:

– Вы, вероятно, думаете, что сегодня между нами должна состояться последняя беседа об условиях аншлюса? Но я изменил свои планы. – Шушниг подавил вздох облегчения, и опять пришла мысль о спасительном военном союзе. – Мы будем говорить лишь о необходимости создания для австрийских национал-социалистов нормальных жизненных условий. О том, что члены одной со мной партии должны ощущать себя на австрийской земле такими же равноправными немцами, как и на земле германской. Я хочу также напомнить о политических правах членов национал-социалистской партии.

– Не могу сказать, господин рейхсканцлер, чтобы кто-то стеснял их…

– Однако в вашем кабинете нет ни одного! – Голос Гитлера неожиданно взлетел и сорвался на высокой истерической ноте. – Ни одного министра, который бы последовательно проводил в жизнь политику родственной мне партии! А жизнь партии – это прежде всего ее политика!

– Но…

– Какие «но», какие «но», вы слушайте, что я вам говорю! Почему до сих пор Зейсс-Инкварт не получил портфель министра безопасности? Я вас спрашиваю?

Шушниг поискал глазами хоть какую-то поддержку. Но Шмидта, министра иностранных дел Австрии, национал-социалиста, в кабинете не было. Или Гитлер хочет провести предварительную беседу с глазу на глаз? Шушниг взял себя в руки и заговорил как можно спокойнее:

– Я понимаю причины вашего настойчивого желания, господин Гитлер, чтобы именно портфель министра безопасности принадлежал одному из лидеров национал-социалистской партии. Сейчас, когда Германии важны гарантии военного времени… Со стороны Австрии безусловно… Мы окажем всестороннюю поддержку…

Гитлер сосредоточенно смотрел на Шушнига, и тот видел – Гитлер его не понимает. Потому сказал напрямик:

– Нам стало известно, что вы начинаете восточную кампанию против СССР…

– Ха! – Гитлер презрительно усмехнулся. Он уже собрался унизить Шушнига, пояснив ему без проволочек кое-что об австрийской разведке – униженный противник уже наполовину уничтожен, – но спохватился, уцепившись за другую мысль, она была явно выгоднее для конечных целей встречи, и Гитлер спросил с ехидным притворством:

– Вы заинтересованы в моем восточном походе? Я не сомневался! Вы и Бенеш – заинтересованы, спрашиваю?

Шушниг решил держаться уклончиво – этому человеку ничего не стоит потом на весь мир объявить, что канцлер Шушниг толкает его на войну с русскими. Но и перед Гитлером нельзя сейчас демонстрировать неприятие его политики. Шушниг дал самый нейтральный ответ, который смог придумать в считанные секунды:

– Я всегда сдержанно возражал против восточного пакта русских и чехов…

– Вы не ответили. Я спросил – да или нет, вы заинтересованы в моем выступлении на Россию? Да или нет? – Гитлер распалялся, начинал покрикивать. – Мне ответить за вас? – Шушниг молчал еще и потому, что в тирады Гитлера невозможно было вставить слова, и отчасти потому, что всегда терялся от любого, и политического тоже, хамства. А главное, он не знал, что сказать. – Так я отвечу… Отвечу! – Гитлер довольно засмеялся. – Да! Потому что вы и Бенеш боитесь коммунизма! И знаете – только я могу защитить вас от большевистских орд! Знаете, я – единственный ваш защитник. – Гитлер вдруг захохотал, Шушниг ужаснулся бесовской этой степени самовосторга. – Но даром я не стану защищать никого… – Гитлер подошел совсем близко, погрозил Шушнигу пальцем и повторил зловеще: – Никого!

Шушниг вдруг увидел, что глаза фюрера налиты кровью, будто разом лопнули все капилляры белков. Шушниг поспешно заговорил, лишь ради того, чтобы продолжить разговор, а не пугаться кровавых глаз собеседника.

– Нет-нет, отчего же даром… – Шушниг почти лепетал, – мы готовы предоставить Германии… Мы согласны. Я надеюсь, президент Миклас… Поставки, ресурсы, включая людские, любая готовность. Займы, отсрочки, скидки, тем более…

Гитлер понял, к чему клонит Шушниг. Он, оказывается, согласен на кабальные условия в военном союзе. Ну да, все лучше для него, чем аншлюс. Но это уже шло вразрез его, Гитлера, конечным планам. Нужны не поставки, не союз и даже не людские ресурсы, а нужна вся Австрия разом. И совершенно не нужен послушный, на все готовый Шушниг. Шушниг нужен сопротивляющийся – иначе как его смещать? И Гитлер сказал спокойно:

– От кого только вы, канцлер, могли получить информацию о моих планах на Востоке? – Он так актерски недоуменно повел бровями, что Шушниг вообще перестал что-либо понимать. Казалось бы, только что было дано косвенное подтверждение, и вот… – Я совершенно не собираюсь воевать ни с Советами, ни с другой державой в Европе. Совершенно не понимаю, кто мог вас попутать… Ваша разведка? А разве вы не знаете, что ваша разведка давно на пайке у моего Канариса? – Вот, унизил, плюнул в лицо канцлеру на откидном стуле, теперь можно подавлять. – Вы через вашу, то есть через нашу, разведку получили дезинформацию. И она имеет успех, однако! – Гитлер довольно потер руки. – Вы, Шушниг, клюнули на эту удочку, – он захихикал, – клюнули и перекрестились перед алтарем святого Стефана. Почему, Шушниг, вы не стали попом? Вам бы шло… И не надо было бы сейчас передо мной придумывать ответный ход. Вон вы как напряглись! Полно! Моя дезинформация призвана расслаблять. И вы расслабились, вы ослабили бдительность, вы не готовы…

– К чему? – упавшим голосом спросил Шушниг. Да, конечно, сейчас будет произнесено это проклятое слово – «аншлюс».

Но Гитлер не спешил:

– Вы не готовы к моему ультиматуму. Вы надеялись, я начну воевать и ослаблю внимание к менее насущным вопросам… Нет. Сначала мы добьемся единства и свободы передвижения.

За спиной Гитлера открылась незаметная среди деревянных панелей дверь. Вошли генералы. Кейтель, Рейхенау, Шперле.

– Прошу ознакомиться с текстом ультиматума правительства рейха правительству Австрии, – сказал Гитлер, указав на верхнюю страницу той стопки, что лежала перед каждым из шести стульев.

Шушниг взял в руки документ:

«1. Австрийское правительство немедленно обязуется назначить Артура Зейсс-Инкварта на пост министра безопасности с правом полного и неограниченного контроля над всеми полицейскими силами;

2. Назначить военным министром бывшего офицера рейсвера австрийца по происхождению Глейзе-Хорстенау;

3. Ввести в состав правительства для урегулирования австро-германских экономических отношений на пост министра без портфеля Фишбека;

4. Предоставить в течение трех дней всем заключенным в тюрьмах и обвиненным в создании общественных беспорядков членам национал-социалистской партии свободу и амнистию;

5. Открыть свободное проникновение германского капитала в банки Австрии и свободную беспошлинную торговлю германской продукцией, минуя таможенные запреты».

«Боже мой, – Шушниг невольно схватился за сердце, – да это же программа условий политической парализации Австрии!»

– Это не что иное, как политическое давление на Австрию, – сказал он. – Я не понимаю…

– Мы же хотим помочь вам, – тон Гитлера стал почти мирным. – Вы же сами говорили о восточной кампании… Я ответил, что не имею возможности ее вести, успешно вести, иначе не стоит. Но почему вы не говорите об ударе в спину, который готовит восточный пакт? Не сегодня завтра Бенеш пропустит Красную Армию… через свою территорию. Это может означать конец немецкого мира… Почему вы не думаете об этом? Вы боитесь потерять независимость. А жизнь? Свобода с немцами или таежная каторга на…

– На Алтае, – подсказал Кейтель.

– Вот-вот… Почему вы закрываете глаза на реальность? Только диктатура партии национал-социалистов спасет мир. Простые дружелюбные австрийцы встретят нас цветами и песнями. Но в случае вашего сопротивления через несколько часов германская авиация будет над Веной. А вы держитесь за свой престиж премьера… с непонятным ослиным упрямством. Почему вы упрямитесь? Подписывайте…

– В самом деле, почему? – отозвался Рейхенау.

– Потому что… – Шушниг поднял на них глаза, полные слез, – потому что я не имею права отдать страну на порабощение.

– О чем он?! – заломив руки, воскликнул Гитлер.

– Я обращусь в Лигу наций, – глухим голосом продолжал Шушниг. – К главам великих держав… Разбой, агрессия, насилие… Это неслыханно! Покажите мне одну-единственную конвенцию, в которой было бы сказано о праве одного государства навязывать свою волю, диктовать состав кабинета другому… Ни один международный документ этого не предусматривает!

Гитлер неожиданно весело заулыбался:

– Что ж, после вашей подписи и ратификации Микласа этот документ будет первым в этом роде…

Шушниг был потрясен.

– Никогда! – выдохнул он.

– Посмотрим, – ответил Гитлер, поднимаясь с места. – Я всегда верил в трезвость и разум канцлера Шушнига. Что же касается великих держав… К примеру, Великобритании… Она не пошевельнет ни одним пальцем для Австрии. А к Сталину вы сами не захотите обратиться. Разве нет?

Гитлер развернулся как по команде кругом и строевым шагом покинул кабинет.

За ним засеменил Рейхенау. Кейтель на минуту задержался над сидящим Шушнигом:

– Я быстро подписываю свои приказы по армии. Имейте в виду, если за оставшиеся до тринадцатого февраля двенадцать часов вы не согласитесь на наш ультиматум, не договоритесь с Микласом о его ратификации, я крикну войскам – вперед. Один танковый переход – и Линц будет нашим. Вы можете войти в состояние войны с Германией, но вся ваша сталь, весь ваш уголь, едва мы займем Линц, будут в наших руках. Флаг рейха через двадцать часов после взятия Линца взовьется над венской ратушей. Зачем вам все это?

Шушниг долго сидел над текстом ультиматума наедине с сердечной и душевной болью. «Десять часов я боролся с сумасшедшим, – думал он. – Если я не приму ультиматум, один танковый переход, и они в Линце. Если же я принимаю ультиматум? Что потом? Большего он уже требовать не может, уже нечего требовать. Я пойду в политический полон, но сохраню собственные границы, герб, знамя и гимн…»

В двадцать три часа 12 февраля 1938 года канцлер Шушниг подписал ультиматум, надеясь, что за его ратификацией уже ничего не последует.

Гитлер был доволен. Ключевые посты в австрийском правительстве займут нацисты – и создадут внутри Австрии обстановку, благоприятную для захвата этой страны.