Текст книги "Операция «Святой»"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

31

Масарик остановил магнитофон. Итак, Уинстон Черчилль весьма доверительно беседует с Генлейном. Итак, Черчилль считает наиболее правильным радикальное решение проблемы: аншлюс Чехословакии в целом. Наверное, Гитлеру понравилась эта идея, когда Генлейн принес ее в Берлин как верный пес палку любимому хозяину. Итак, Черчилль тоже поддерживает проект общеевропейского пакта без участия СССР и считает, как выясняется, что в случае, если СССР станет оказывать военную помощь Чехословакии, Великобритании и Франции было бы целесообразнее оказать помощь Германии – против СССР. Но как понимать Черчилля?

– Почему вы пришли с этим ко мне? – Масарик внимательно смотрел на профессора Дворника. Последнее время посол Чехословакии в Лондоне перестал понимать профессора – он вдруг возложил надежды на кружок леди Астор. Слишком часто ездит в Кливден. Купить там Дворника не могли, а вот промыть старику мозги…

– А к кому я должен идти с этим? – ответил Дворник вопросом на вопрос.

– Вы уверены, что это не подделка?

– Все может быть, – вяло отозвался профессор. – Нет смысла подсовывать липу. Кто-то хочет, чтобы мы просто сдались на милость Гитлеру, кто-то наоборот, хотел бы, чтобы мы поклонились Москве: приди и прикрой щитом. Эта запись годится и тем и другим как подтверждение своей версии. А определяться надо нам.

– И как же вы определились, пан Феликс?

– Я не верю больше англичанам. И как верить? Меня Черчилль лично прямо-таки уверял, что Генлейн – это несерьезная опасность для Чехословакии, нечто подобное шотландской проблеме в Великобритании. В разговоре с Генлейном, который мы с вами прослушали, пан Ян, он утверждает, надо понимать, обратное. Я скорее поверю «Ангрифу» Геббельса, который хвастался на днях, имея в виду Черчилля, «что самый антинемецки настроенный британский государственный деятель перешел на нашу сторону», чем поверю в искренность демарша Чемберлена и Даладье Гитлеру.

– Так каков же вывод, пан профессор? – повторил Масарик.

– Демарш – это очередная уловка в угоду Гитлеру. Все боятся решительных действий, все, кроме Москвы. Только русские могут обуздать Гитлера…

– Социализм отпугивает меня, – Масарик долгим взглядом посмотрел на профессора. – Я всего лишь европейский радикал, который верит в науку и в прогресс человечества, хочет им содействовать, но по-своему. В индивидуалистическом порядке. Скажите, пан Феликс, кто передал вам эту запись?

– Не знаю, – неуверенно ответил Дворник. – Помните, я в начале года был вынужден спешно уехать на родину? Я тогда почувствовал за собой слежку. Сейчас уверен, это следил за мной этот швед, Дорн.

– Я поинтересуюсь у Пальмшерна, у шведского посла, – уронил Масарик, но Дворник почему-то подумал, что Масарик явно не сделает этого.

Вообще, Дворник все время чувствовал, что его визит не слишком приятен господину послу. Позиция Дворника явно выбивала посла из его собственной концепции в отношении к происходящему.

– В принципе мне совершенно безразлично, – пояснил дальше Дворник, – кто этот швед и какому богу он молится. Но я устал от политической лжи и неопределенности. Иногда удар кулаком по столу – самый крепкий аргумент.

– Вы опять о помощи Красной Армии?

– Когда дадут Прагу? – Дворнику не хотелось больше дебатировать. В конце концов, его Бенеш направил в Лондон для личной миссии, и консультироваться с господином послом ему не обязательно.

– Да-да, – в голосе Масарика прозвучала уклончивость, – скоро вас свяжут. Но… Профессор, стоит ли торопиться? Надо посмотреть, как Гитлер отреагирует на демарш Чемберлена и Даладье. Кроме того, международный арбитраж, предложенный англичанами, тоже мощный фактор. Это светлая мысль. Понятно, Генлейн и Бенеш между собой не договорятся. Поэтому третейский судья… Лорд Рансимен буквально на днях должен выехать в Червонный Градек, правда, пока как частный гость принца Гогенлоэ, но уже с целью постепенно войти в дело.

– Лорд Рансимен в роли международного арбитра! – с горечью воскликнул Дворник. – Он будет творить арбитраж в замке принца Гогенлоэ, немца с люксембургским паспортом, женатого на испанке из франкистской семьи! Лорд станет входить в аспекты судето-немецкого конфликта под охраной генлейновских штурмовиков. Это же издевательство над чехами! – Дворник строго посмотрел на посла.

Неужели Масарик не понимает, ради чего все это делается? Оттяжка времени… А зачем им оттяжка времени? Например, для того, чтобы дать Гитлеру возможность еще немного поманеврировать не только с войсками, но и с дипломатами – неужели посол не понимает?

– Послушайте, пан Ян, – заговорил Дворник негодуя, – как вы можете серьезно относиться к подобному арбитражу? Лорд Рансимен стар, ему под восемьдесят, он глух, слышит только с аппаратом, соображает медленнее самого запущенного склеротика. Это же… параноидальный бред!

Масарик тяжело вздохнул:

– Не я занимался кандидатурой арбитра. Да бог с ним, со старым лордом… Но ведь немного потянуть время – это и нам на руку, поверьте моему опыту. Да и кто знает, не слишком ли много значения придается происходящему? Порой мне приходит в голову такой вопрос: может быть, было бы проще, если бы вообще никто не реагировал на действия берлинских гангстеров? Это же гангстеры…

– И они свободно занимали бы столицу за столицей?

– Дорогой пан Феликс, уступите экстремистскую позицию нашим недругам, вам она не к лицу. Вот и «Таймс» уверяет, что концентрация германских войск на нашей границе не что иное, как акция запугивания. А оккупация Аша всего лишь пограничный конфликт, опрометчиво спровоцированный нашими же пограничниками. Действительно, среди наших молодых лейтенантов мог найтись один с экстремистскими суждениями. Я очень верю «Таймс».

– Вы вообще склонны верить англичанам, – заметил Дворник.

– Ответ на ваш укус: президент настроен весьма оптимистично: итоги выборов, успех мобилизации… Я даже не как посол, просто по-человечески не хотел бы, чтобы вы посеяли смуту в его настроениях… Обращение к СССР! – Масарик поморщился. – Как вы себе это реально представляете? Румыны точного ответа на просьбу русских о пропуске войск не дали пока. Пусть события развиваются сами, мы вряд ли ими управляем…

– Вот именно, – усмехнулся Дворник. – Мы ими не управляем. Но надо же когда-то брать дело в свои руки. Ведь это наше, чешское дело… А что до румын… Сколько же ждать Прагу? Будет уместно сообщить президенту, что начальник генерального штаба Франции Комнен, кстати, заверил меня, заверил в категорической форме, – подчеркнул Дворник, недоверчиво глядя на Масарика, – что слухи о переговорах патриарха Мирона никаких оснований под собой не имеют. Единственное, что считает Комнен реальным, так это то, что Румыния только по соображениям общеевропейской ситуации боится взять на себя обязательства перед Красной Армией. Только и всего. Но когда и если, я подчеркиваю, когда и если эта общеевропейская ситуация запахнет порохом, так же как на улицах Аша, то, я уверен, румыны не будут колебаться – уже заботясь о собственной судьбе.

– Вы слишком верите французам, профессор, – Масарик натужно рассмеялся. – Что же касается нашей ситуации, повторяю, нам даже выгодно держать вопрос открытым…

Их прервали. Вошел Грубек, техник посольства. Он деловито скрутил провода больше не нужного магнитофона, скептически глянул на кассету, подумал и засунул ее в кармашек кожуха.

– С вашего позволения, пан посол, я отнесу аппаратуру, стенографистки ждут на прямой провод Прагу. Ивините, пан посол…

– Охотно, – буркнул Масарик.

Прозвучал резкий сигнал связи с Прагой. Дворник порывисто снял трубку и услышал голос президента Бенеша.

Они говорили перебивая друг друга И Дворник, стараясь сказать как можно больше, подробнее, аргументированнее, уверял, что только Москва и Красная Армия… Уловил лишь одно: Бенеш не сомневается в реальности помощи русских, но бог услышал молитвы в чешских церквах, Гитлер получил демарш Франции и Великобритании, более того есть точные сведения – Аш уже очищен от германской солдатни, они уходят и от границ.

Дворник перекрестился. Он может ехать домой. Больше он не станет вмешиваться. Как нелепо навязывать мнение, если считаться с ним все равно не хотят! Но почему Бенеш не желает понять, что все это временно, временно…

32

Штандартенфюрер СС, заведующий сектором управления безопасности СД, кавалер рыцарского креста Генрих Лей с благодарностью думал о тех годах, когда он, бывший инспектор криминальной полиции Веймарской республики, рискнул – и выиграл. Рискнул, поставив на карту практически все – службу, карьеру, даже свободу, а большего при веймарцах он и не имел, но будучи членом НСДАП с 1927 года, мог и потерять, так как госслужащим запрещалось членство в политических партиях, тем более в запрещенных – НСДАП не раз запрещалась после пивного путча мягкотелыми интеллигентами типа канцлера Брюннинга. Но Генрих Лей поставил именно на карту национал-социализма и выиграл… В полном соответствии со всеми заверениями хромоножки Геббельса в 1929 году, когда настала пора выбирать. Послужишь нам, говорил Геббельс, будешь бог, послужишь республике – раздавим как червя: такова была альтернатива гауляйтера Берлина инспектору криминальной полиции Лею. Подумать только – не приди наци к власти, он, Лей, так и сидел бы в мрачном тесном кабинетике районного инспектора, копаясь в ночном белье проституток, подделанных счетах владельцев дешевых кабаре, в подробностях пьяной поножовщины сутенеров – Лей инспектировал отвратный привокзальный район, где уровень преступности никогда не падал. Сводил бы пфенниг к пфеннигу, разочарованно констатируя, что и в этом году не накопить на курортное лечение проклятой язвы… Дай бог хотя бы детей отправить на лето в Баварию, в деревню, снять там комнату с террасой и за ту же плату получать от хозяйской коровы литр молока и полфунта творога в день. Сейчас жена и дети постоянно живут на казенной даче за Потсдамом, недалеко от Цицилиенхофа, там в поселке есть закрытый магазин, продуктами они обеспечены отменными, счет в банке растет, и скоро можно будет подумать о собственной вилле где-то в Гарце или на озерах. Но возвращаясь в новую, шикарную шестикомнатную квартиру на Кюрфюрстендамм (разве же до тридцать третьего мечталось жить в этом районе и в таком доме!), Лей испытывал некое волнение, растущее беспокойство, порой даже безотчетный страх. Все, все сбылось, что обещал хромоногий гауляйтер. И так боязно потерять! А общая ситуация с каждым днем все неустойчивей. Генералов вымели из, военного министерства без всякой оглядки на их заслуги! Непрерывные изменения в «ПО»… Нет стабильности. И если бы еще не жила в Лее страшная память о тех старых бумагах! Сегодня, поднимаясь в лифте, заполненном сотрудниками, спешащими к своим столам, Лей вдруг воочию увидел постоянную причину своего неусыпного внутреннего страха – в лифт вошел Дорн. Лей отметил этаж, где Дорн вышел. Дорн опять шел к Гизевиусу. «Время, конечно, смутное, – подумал Лей, – потанцевали армейскую кадриль на чешских границах, разошлись… с позором. Кто его знает, как обернется. Поди, Гизевиус заволновался, как бы англичане не начали обижаться, как бы «ценного кадра» не интернировали… Говорят, в верхах скандал, фюрер в истерике, даже из Берлина уехал… А хотелось бы Лею, как хотелось, чтобы Дорн получил хорошего пинка за последние события! Кто работал с Дворником, кто ориентировал его влияние на президента Бенеша? Но кажется, отношения у Гизевиуса с Дорном на зависть сложившиеся. Как утверждают некоторые. И если Дорну путь в Англию теперь заказан, то… То он останется здесь, под одной крышей со мной, где-то рядом, может быть, на том же этаже выдадут ему персональный кабинет, как у меня, и будет стоять в том кабинете сейф… И кто поручится, что в том сейфе в самом секретном отсеке не окажутся те самые бумаги, что Дорн купил на доллары у сутенера Али Хонера? Опять вечная угроза шантажа? Опять засыпать и просыпаться, обливаясь холодным потом? Нет, нет… Сам я во многом виноват, – вдруг и для себя нашел упрек. – Я все время надеялся удавить Дорна, использовав какую-то его ошибку. А уж потом пытался выкрутить эту ошибку на ту концепцию, что сложилась у меня в тридцать четвертом году после «Ночи длинных ножей» – что Дорн агент-двойник, если просто не шпион. Я все время играл в предлагаемых обстоятельствах. А ведь просто: чтобы выиграть, нужно навязать обстоятельства, взять инициативу. Вот где мой просчет. Вот почему мне дурно от мысли, что Дорн не за Ла-Маншем, а опять близко. Теперь одна надежда: прибьют его за черный с серебром мундир чешские патриоты, как только представится им случай узнать, кто и как обрабатывал посланца их обожаемого президента… Опять расчет на случайность, усмехнулся Лей. Усмехнулся, однако на мысли о чешских патриотах остановился. «А что если… Если отдать Дорна чешским националистам? Уж на этих-то можно выйти через абвер. Даже лучше словацким. Тем более что будет дальше с Дворником, с президентом Бенешем, в принципе ясно. Это вопрос времени. И вот комментарий к последующим событиям: «виной всему мистическое влияние на президента Бенеша профессора-теолога Дворника, давно купленного и завербованного доверенным лицом генерала германской разведки Гизевиуса офицером СД Дорном. Таким образом Бенеш – послушное орудие Берлина». Лею даже стало жарко. Он даже не заметил, что давно проехал свой этаж и лифт стоит на верхнем с распахнутыми дверями – и если бы кто-то решил сейчас им воспользоваться, то с удивлением бы посмотрел на штандартенфюрера Лея, застывшего с оловянными глазами и гримасой истовости на лице. Да, это глубоко личная операция, наконец очнулся Лей. Однако помощник все равно нужен. И тут вдруг подумал о Хайнихеле. После роспуска «Исторической комиссии при рейхсфюрере СС» Хайнихель пережил суд офицерской чести. Хорошо, что хоть не разжаловали. Прямых улик против Хайнихеля так и не нашли, однако от лондонских публикаций тоже никуда не деться. Суд над Шушнигом сорвался, к большому неудовольствию фюрера, но и ему, очевидно, пришлось признать, что в отношениях с мировым общественным мнением следует пока проявлять большую осмотрительность, а «стрелочником» объявили Хайнихеля, смягчив формулировки – как-никак герой Рейна… Поэтому обвинили не в предательстве, всего лишь в халатности. Понизили в должности. «А ведь у бедняги сложилось совсем как у меня тогда, – вдруг понял Лей. – Да-да, та же параллель… Значит, я чисто интуитивно выбрал помощника, сразу высчитал – мне нужен именно Хайнихель. Он поймет меня, он окажется заинтересован лично».

…Обер-лейтенант Хайнихель сидел сгорбившись за столом, корпя над какой-то черновой работой. Ее монотонность была написана на его застывшем от скуки лице.

– Хайль Гитлер! – поприветствовал его Лей и присел на старый венский стул, притертый к конторке, возле которой ютился Хайнихель. Хайнихель вскочил, засуетился: столь высокие чины никогда, даже в лучшие времена, не наведывались к нему вот так запросто…

– Хайль Гитлер! – на пафосе выдавил он, не зная, что делать дальше, то ли садиться, то ли не сметь…

Лей благожелательным жестом усадил обер-лейтенанта.

– Як вам с одной интересной мыслью, Курт, – дружески сказал Лей. – Да вы садитесь. Все, что я хочу вам сказать, не только крайне интересно, но и крайне серьезно, а для вас – весьма важно. В тридцать втором году вы были еще совсем юны, Курт, когда со мной произошла примерно подобная история. Была публикация, были обнародованы, притом, замечу, в коммунистической печати, некие материалы. Было совершенно очевидно, что передать эти материалы, касающиеся, к сожалению, деятельности многих высоких лиц, в том числе, откровенно говоря, и гауляйтера Берлина доктора Геббельса, передать эти материалы в коммунистические газеты мог только я… Я имел к ним непосредственное касательство по службе тех времен. Что спасло меня тогда? Одно: приход к власти нашей партии. Веймарцы не стали бы церемониться со столь нечистоплотным сотрудником криминальной полиции, к тому же членом НСДАП. Хотя ваш покорный слуга нынешний штандартенфюрер Лей ни в чем виноват не был. Вы можете себе представить, я и коммунисты? Абсурд! Однако формально, так же как и вы в отношении архивов австрийского министерства внутренних дел, я имел отношение к тому старому делу, повторяю – формально… Меня потом долго этим шантажировали, и боюсь, до сих пор этот шантаж не исчерпан. Знаете, кто меня шантажировал? Гауптштурмфюрер Дорн. И сегодня я подумал: а ведь происшествие с вами, Курт, это же полный аналог. Общий почерк. И еще – дело возникло в британских газетах. Как раз там, где у Дорна есть неплохие связи. Тоже, кстати, старинные, с тех же давних для вас времен. Но это отдельная тема, хотя пока я только скажу, что друг Дорна журналист О’Брайн – опытнейший агент «Интелидженс сервис». Общий, общий почерк… – повторил Лей и примолк, задумавшись.

– Ничего не понимаю, – одними губами прошептал Хайнихель. – Гауптштурмфюрер Дорн производит слишком благоприятное впечатление. Невероятно… Да и зачем ему меня подставлять? Наши пути никогда не пересекались. Я ничего дурного… И самое главное – в Вене Дорна не было.

– Вы рассуждаете как чистый младенец, Курт. Простите, я имею право выразиться при возрастной дистанции, нас разделяющей. Дорн подставлял не вас. Не вас лично. Он ломал дело, – и Лей опять умолк многозначительно и выжидающе.

Молчал и обескураженный Хайнихель. «Как же так, – думал он, – Дорна в этот момент в Вене не было… Может, кто-то из сотрудников комиссии оказался его человеком? Но доказательства? У меня нет никаких доказательств… Как нет прямых доказательств и против меня. Верно мыслит штандартенфюрер – формальная сторона, вот в чем причина всех моих неприятностей, так я и наказан, в общем-то, формально. А может быть, Лею нужно меня просто стравить зачем-то с Дорном? Так еще попадешь в новую беду!»

– Признаюсь вам, Курт, я никогда не разделял мнения о том благоприятном впечатлении, которое производит Дорн на окружающих. Я давно его знаю, и обстоятельства, которые нас сводили… Впрочем, я не о них.

«Почему он так волнуется? – удивился Хайнихель, когда Лей опять заговорил. – Чего он вертит туда-сюда, никак не скажет главного, ради чего, собственно, пришел ко мне? Поделиться воспоминаниями и выразить соболезнование? Мол, почти мы с тобой друзья по несчастью? Почти, да не почти… Подтолкнуть против Дорна? Предложить, как исправить мою ситуацию? Дать мне убедительные доказательства полной моей невиновности в деле с австрийскими архивами? Что он крутит? Видно, надо быть с ним очень осторожным. Кто его знает…»

– Против Дорна сложно выступать, – продолжал Лей. – Он человек крайне осмотрительный. Очень умен. У него на один ваш три ответных хода. Я все это знаю по себе, потому говорю с уверенностью, и вы, Курт, должны мне верить на слово: все, что с вами произошло – это итог работы Дорна, видимо, его хозяева поставили перед ним задачу сорвать процесс над Шушнигом. Это все тоже следует доказывать, а мы не располагаем фактами и возможностями их поиска… Да и к тому же, если вы заметили, у нас в аппарате, да и не только в аппарате, завелся некий институт любимчиков. Скажем, у Роммеля это граф Штауффенберг, у Геббельса – молодой Аксман, у Геринга – Шульце унд Бользен, Геринг даже был посаженным отцом на его свадьбе. И как уверенно поговаривают, генерал Гизевиус из Объединенного штаба разведки и связи весьма привечает Дорна. Я не хочу спорить с генералом, у Дорна масса достоинств… Весь вопрос, кому эти достоинства идут впрок.

– Я понимаю все ваши сомнения, – перебил Лея обер-лейтенант. – Но… Почему вы все же считаете, что гауптштурмфюрер Дорн был виновником моих несчастий?

– Я же объяснил… Один почерк, одна манера компрометации, как со мной в тридцать втором. И – Англия, английские газеты, в которых у Дорна есть связи. Неужели вас ничто не убеждает? Да мыслите же шире, обер-лейтенант! Ничего не доказуемо, но отомстить мы должны. Теми же методами, Курт, какими работает Дорн: двойная игра, подлог, что там еще в арсенале подлецов? Ответьте прямо: вы сможете выйти напрямик на словацких националистов? Еще лучше, на их террористические группы?

– Разумеется, у меня есть свои люди среди аграриев.

– Передайте им фотографию Дорна, и хорошо бы те нашли среди своих людей тех, кто не слишком хочет, чтобы Чехословакия стала нашим гау. А потом нужно пустить за Дорном дурную молву, якобы Дорн заставил Дворника работать на нас. Врите, сколько воображения хватит. Знаете, как будет Дорн у чехов спасать свою шкуру? Он расскажет о своей роли в спасении Шушнига от суда. Он особо подчеркнет, что это именно он, Дорн, добыл и передел английским журналистам показания Планетты. Наши люди все это документально передадут нам. Вот ваша реабилитация, Курт. Плюс, в любом случае, мы скомпрометируем президента Бенеша. Понимаете, какая получится акция?

Лей понял: колебания Хайнихеля кончились. Перспектива ценой карьеры и жизни Дорна выправить собственную карьеру, бесспорно, увлекла его даже сильнее, чем уверенность Лея, что именно Дорн загнал Хайнихеля в угол. Хайнихель сработает как надо. Это убеждение весь день держало Лея в состоянии приподнятости, свободы от страха и зависимости. И он не ошибся. Хайнихель забежал под вечер, весь лакейский, с холуйскими интонациями доложил, что дело завертелось.

Когда рабочий день закончился, Лей вышел на улицу и вдруг изумился – в Берлине весна. Словно она пришла впервые за эти четыре года. Вдруг почувствовал, как легко дышит, легко двигается… Отпустил машину и не спеша пошел в толпе берлинцев. На углу Александер-плац купил букет нарциссов. Вспомнилась старая индийская сказка о цветке Наргис и повелителе пчел принце Бамбуре. Конечно, он, штандартенфюрер Лей, далеко не принц Бамбур, но и в его сединах есть своя привлекательность. Сейчас он явится домой, вручит нарциссы Юте, экономочке двадцати с небольшим лет, намекнет, что коль скоро они, мужчина и женщина, по воле обстоятельств, заставляющих хозяйку пасти детей на даче, живут под одной крышей… Не пора ли им взглянуть друг на друга по-иному? И он не только хозяин, и она не только экономка… Давненько Лея не тянуло на любовные эскапады, но почему бы и нет? Поужинать вместе, он станет ухаживать за ней за столом, и потом… Лей всегда потом крепко и спокойно спал.