Текст книги "Григорий Распутин. Тайны «великого старца»"

Автор книги: Владимир Хрусталев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

По воспоминаниям последнего дворцового коменданта генерал-майора В.Н. Воейкова (1868–1947): «31 декабря 1915 года в 12 часов ночи протопресвитер Шавельский служил в Высочайшем присутствии молебен в церкви Ставки, а на следующий день в зале Дворца состоялись новогодние поздравления, принесенные Государю императору чинами штаба. Перед отъездом со Ставки министр двора граф Фредерикс доложил Государю о желательности, по его мнению, Высочайшего посещения наших законодательных палат, дабы показать восседавшим в них представителям народа доброжелательное к ним отношение со стороны царя. Этот доклад министра двора вызвал такое изумление со стороны либерально настроенных министров, в особенности С.Д. Сазонова, что благодаря их болтливости и обнаружилось, кто был инициатором этой мысли». ( Воейков В.Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 122.)

Первый день нового 1916 года в Царской Ставке нашел отражение в воспоминаниях жандармского генерала А.И. Спиридовича (1873–1952): «Новый год за общей молитвой с царем. Государю нездоровилось, но он приехал в штабную церковь. Начался молебен. Отец Шавельский сказал хорошее слово. Когда читали молитву о даровании победы, Государь, а за ним вся церковь опустились на колени. Молебен кончился. Приложились к кресту. На душе было радостно. <…>

1 января 1916 г. в Могилеве была снежная буря. Намело много снегу. С вокзала сообщили, что поезда запаздывают из-за снежных заносов. Государь утром принимал поздравления, в 10 часов был в церкви и затем, как всегда, занимался с Алексеевым. В этот Новый год, очевидно, ввиду нового положения Государя шефские части не прислали поздравительные телеграммы Государю, поздравил по-прежнему лишь Эриванский полк. Иностранные военные представители, полюбившие наследника, послали ему поздравительную телеграмму и получили ответ. Распутин прислал Государю цветок. Из многих английских полков были получены поздравительные открытки, которые Государю вручил английский военный представитель». ( Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 250–252.)

Цесаревич Алексей Николаевич в этом году начал вести свой регулярный дневник, который открывался дарственной памятной надписью: «Первый дневник моего маленького Алексея. Мама . Царское Село».

Цесаревич Алексей 1 января 1916 г. записал в дневнике:

«[Погода.] У[тром] 25 м[ороза]. В[ечером] 17 1/2 м[ороза].

Встал сегодня поздно. Пил чай в 10 часов, потом пошел к Мама. Мама плохо себя чувствует и поэтому она лежала весь день. Сидел дома, т.к. у меня насморк. Завтракал с Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией. Днем был у Коли [Деревенко] и там играл. Было очень весело. Обедал в 6 ч., потом играл. [В] 8 ч. был у Мама за их обедом. В 10 ч. был в постели.

Принимал кап[итана] Кикера моего 12 Сибирского стр[елкого] п[олка]». (ГА РФ. Ф. 682. Оп. 1. Д. 189. Л. 5.)

Великая княжна Ольга Николаевна записала в дневнике:

« 1916 г.

Пятница. 1-го января. [Дежурный флигель-адъютант] Колесников.

Спаси и сохрани небеса святые! В 10 ч. в лазарет до около 11 ч. Ко всем зашли и с Митей постояли. Переезжает в город. Грустно так. Были у обедни. Мама весь день лежит. Сердце 2 1/2, беккер и вообще гадко. Ездили днем с Т[атьяной] в Павловск к т. Мавре. После Елене. Очень холодно. Утр[ом] 25 м[ороза] веч[ером] 15. Папа телеграфировал мне. После обеда Мама легла на кушетке. Помилуй о Господи». (ГА РФ. Ф. 673. Оп. 1. Д. 6. Л. 104 об.)

Великая княжна Татьяна Николаевна записала в дневнике:

«1916 [г.].

1-го января. Пятница.

Утром поехали с Ольгой в лазарет. Зашли ко всем, посидели с Митей и Биби ( имеется в виду сестра милосердия Вильчковская Варвара Афанасьевна. – В.Х . ) до 11 ч. Потом поехали к обедне. Завтракали и обедали внизу одни. Мама себя плохо чувствовала и лежала в постели. В 2 ч. мы две поехали в Павловск. Посидели у т. Мавры, потом у Елены [Петровны]. Играла с Всеволодом. Вернулись около 4 ч. Пили чай у Мамы в спальне. После читала. Вчетвером сидели у Мамы. Папа из Ставки писал. Очень грустно без него». (ГА РФ. Ф. 651. Оп. 1. Д. 318. Л. 221.)

В первый день 1916 г. французский посол в России Морис Палеолог (1859–1944) записал в своем дневнике (даты в нем указаны по новому стилю, который расходился с нашим календарем и опережал его на 13 дней) следующее:

« Пятница, 14 января . ( 1 января по старому стилю. – В.Х.).

Император, по случаю русского Нового Года, обратился к армии со следующими словами: “Доблестные воины мои, шлю вам накануне 1916 года мои поздравления. Сердцем и помышлениями я с вами, в боях и в окопах… Помните наша возлюбленная Россия не может утвердить своей независимости и своих прав без решительной победы над врагом. Проникнитесь мыслью, что не может быть мира без победы. Каких бы усилий и жертв эта победа нам ни стоила, мы должны ее добыть нашей родине”». ( Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 22.)

Редактор «Московских ведомостей» Л.А. Тихомиров (1852–1923) также зафиксировал по этому поводу в своем дневнике: «Государь дал очень энергичный новогодний приказ по армии. Конечно, так и нужно говорить. Но насколько он сам верит своему оптимизму – вопрос иной. Я думаю, он получше нас знает, что наше положение весьма ненадежное.

Вот чего он, вероятно, не знает – как громко стали говорить о его Августейшей супруге. Рассказывал Н. недавно как, ехавши по траму (в Петрограде), его знакомый слыхал слова одного из публики: “А уж нашу Матушку Царицу давно бы пора заключить в монастырь”. Рассказами о Гришке полна Россия. Так, еще недавно слыхал уверения, что Хвостов назначен в министры Гришкою. Нет сомнения, что все такие слухи раздуваются врагами Самодержавия, но это не изменяет результатов. Как прежде – очень давно, в начале Царствования – общий голос был, что Царица держится в стороне от государственных дел, то теперь все и всюду говорят, что она беспрерывно и всюду мешается и проводит будто бы именно то, чего хочет Григорий Распутин. Этот злой гений Царской Фамилии сам постоянно направо и налево рассказывает о своем влиянии. Это такая язва, такая погибель, что и выразить невозможно…» (Дневник Л.А. Тихомирова. 1915–1917 гг. М., 2008. С. 187–188.)

На следующий день 2 января 1916 г. Православная церковь чествовала святого Серафима Саровского. Известно, что императрица Александра Федоровна, перейдя в православие, стала глубоко и истинно верующей женщиной. Она высоко почитала этого святого, т.к. с его именем связывала благополучное рождение наследника Престола, единственного сына цесаревича Алексея Николаевича. Александра Федоровна за свою жизнь в России посетила многие монастыри и храмы.

Известный царедворец генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939) делился наблюдениями относительно некоторых черт характера Государыни:

«Скажу несколько слов и о религиозных настроениях Александры Федоровны.

Православная обрядность очень понравилась ей, еще когда она была совсем юною принцессой. Ее стали постепенно подготовлять к переходу в нашу веру, и она действительно к ней обратилась. <…>

Я часто имел случай видеть императрицу на церковных службах. Она обычно стояла как вкопанная, но по выражению ее лица видно было, что она молилась. Когда отец Александр (Васильев) стал ее духовником, он громко читал все молитвы, даже обычно читаемые вполголоса в алтаре. Царица очень любила его службу и выстаивала ее всю. Заболев, она слушала службу из своей молельни. <…> В Царском Селе Александра Федоровна любила ходить молиться в темные приделы Феодоровского собора, ею же построенного. Мистическое настроение императрицы с годами прогрессировало: ко времени появления Распутина она уже была подготовлена к тому, чтобы попасть под любое влияние». ( Мосолов А.А. При дворе последнего императора. Записки начальника канцелярии министра двора. СПб., 1992. С. 105–106.)

Французский посол в России Морис Палеолог так объяснял (со своей точки зрения) влияние Г.Е. Распутина на императрицу и некоторые свойства ее характера: «Покорность, с которою Александра Федоровна подчиняется влиянию Распутина, не менее знаменательна. Когда она видит в нем “Божьего человека, святого, преследуемого, как Христос фарисеями”, когда она признает за ним дар предвидения, чудотворения и заклинания бесов, когда она испрашивает у него благословения для успеха какого-нибудь политического акта или военной операции, она поступает, как поступала московская царица, она возвращает нас к временам Ивана Грозного, Бориса Годунова, Михаила Федоровича, она окружает себя, так сказать, византийской декорацией архаической России». ( Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 145–146.)

2 января 1916 г. произошло одно не особенно приметное событие. Старшая сестра милосердия Валентина Ивановна Чеботарева (1879–1919) из Царскосельского Собственного Ее Императорского Величества Александры Федоровны лазарета записала в своем дневнике:

«2-го января ( запись в дневнике сделана позже от 8 января. – В.Х . ) было освящение Вырубовского лазарета. Освящал Питирим, Григорий ( Распутин. – В.Х . ) присутствовал, приехал открыто в экипаже. Слава Богу, что из Детей никто не был – наши приехали работать». (Из дневника В. Чеботаревой. 1916 год / Скорбный Ангел. Сост. С.В. Фомин. СПб., 2005. С. 337–338; Новый журнал. № 181. Нью-Йорк, 1990. С. 210.)

Протопресвитер русской армии и флота Г.И. Шавельский критически отмечал в своих воспоминаниях особенности времени и религиозные устремления светского общества: «Своей печальной карьерой Распутин был обязан гораздо менее самому себе, чем болезненному состоянию тогдашнего высшего общества, к которому, главным образом, и принадлежали его поклонники и почитатели.

Спокойной, здоровой религиозностью в этом обществе тогда не удовлетворялись; как вообще в жизни, так и в религии тогда искали острых ощущений, чрезвычайных знамений, откровений, чудес. Светские люди увлекались спиритизмом, оккультизмом, а благочестивейшие епископы, как Феофан и Гермоген, все отыскивали особого типа праведников, вроде Мити Гугнивого, Дивеевской “провещательницы”, Ялтинской матушки Евгении и т.п. Распутин показался им отвечающим требованиям, предъявляющимся к подобного рода праведникам, и они, даже не испытав, как следовало бы, провели его сначала в великокняжеский, а потом и в царский дворец. В великокняжеском дворце скоро поняли, что это фальшивый праведник, а в царском – проглядели. Там Распутин сумел пленить экзаль-тированно-набожную царицу. Она более многих других искала в религии таинственности, знамений, чудес, живых святых, а ее материнское чувство все время ожидало помощи с Неба для ее несчастного, больного сына, которого бессильны были исцелить светила медицинской науки. Распутин вошел в царский дворец с уже установившейся репутацией “Божьего человека”, санкционированной тогда несомненными для Царского Села авторитетами – епископами Феофаном и Гермогеном.

Надо еще принять во внимание, что к этому времени царица окончательно разочаровалась в нашем высшем обществе и все свои симпатии отдала простому народу. Естественно, что она сразу с особым интересом и доверием отнеслась к выходцу из этого народа, все возраставшими по мере того, как она приглядывалась к новоявленному праведнику. В последнем для нее все было ново: и наружный вид, и смелость, с которой он наставлял царя с царицей и критиковал вельмож, и загадочно-туманная речь, и дерзновенность его движений. Когда же он несколько раз, после оказавшихся бесплодными усилий врачей-профессоров, исцелил ее больного сына, она окончательно уверовала в его особое избранничество, увидев в нем посланного Господом для ее семьи святого человека.

Если бы не оказалось ни одного распутинского сторонника, умевшего влиять на царицу и поддерживать ее веру в богоизбранничество Тобольского мужика, то и тогда царица не изменила бы своего отношения к Распутину: она была слишком независима в своих суждениях и настойчива в действиях. Но тут оказалась целая плеяда апологетов Распутина, все крепче утверждавших царицу в ее вере. Тут были митрополиты Питирим и Макарий, целый сонм архиепископов и епископов, генералов, членов Государственного Совета, сенаторов, министров и прочих сановных лиц. Искренних почитателей Распутина было очень мало: Вырубова, Головина и еще несколько женщин – женщины легче поддавались его чарам. Из мужчин же я не решаюсь назвать ни одного, который бы искренно верил в его святость. Даже царский духовник, так горячо до 1914 г. отстаивавший Распутина, не был, думаю я, искренним. Прочие же подмазывались к Распутину по явно корыстным побуждениям, надеясь при его поддержке сделать карьеру или получить иные блага. И они не ошибались: маленький (во всех отношениях) Томский архиепископ Макарий и опальный Владикавказский Питирим, – оба ничем не выделявшиеся, – при помощи Распутина выросли в Митрополитов Московского и Петербургского; опальный Псковский епископ Алексий (Молчанов) сразу стал экзархом Грузии; неуч, полуграмотный архимандрит Варнава за три года вырос в Тобольского архиепископа; дававший Распутину приют в своей квартире, серенький кандидат богословия Даманский стал товарищем обер-прокурора Св. Синода, а затем сенатором и т.д. Это было в духовном ведомстве. Подобное же происходило и в других ведомствах.

Почти все эти возвеличенные лица затем, благодаря тому же Распутину, становились близкими к царице. Митрополит Питирим, например, был так к ней близок, как ни один из предшествовавших митрополитов. Митрополит Макарий также стал для нее авторитетом. Даже и Даманский начал появляться в Царском. Все эти лица должны были, ради собственного же благоденствия, превозносить своего благодетеля. Получился заколдованный круг. Распутин вознес на высоту своих ставленников, а те превозносили его. В пользу Распутина говорили его “чудотворения”; ставленники Распутина теперь были сильны своим саном и положением. Царица из уст двух митрополитов и многих епископов слышала подтверждения своей веры, что Распутин – Божий избранник. Что могли теперь для нее значить изредка раздававшиеся противоположные голоса? Царица окончательно запуталась в сетях.

Влияние Распутина на царицу было неограниченным. Тут всякое его слово было всесильно. Царь был менее очарован Распутиным, но и он часто прислушивался к его голосу и поддавался его влиянию». ( Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 2. М., 1996. С. 257–259.)

На докладах в Царской Ставке порой звучали неутешительные сводки о военном положении союзников на фронтах.

В дневнике французского посла Мориса Палеолога в этот день появилась запись: «Оставление Галлиполи английскими и французскими войсками оказывает подавляющее действие на русское общественное мнение. Со всех сторон я слышу одно: “Ну, теперь вопрос решен – нам никогда не видеть Константинополя… Из-за чего же дальше воевать?…”» ( Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 23.)

Штабс-капитан Царской Ставки М.К. Лемке 3 января 1916 г. зафиксировал в своем дневнике: «М.А. Васильчикова лишена звания фрейлины. О ней много писали в газетах.

Народ убежден, что вел. князь Николай Николаевич умер, но смерть его скрывают, – умер как мученик за Россию, неугодный царю. Даже офицеры в ведомстве военной цензуры распространяют эту басню». ( Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке 1916. Мн., 2003. С. 5.)

Государь 3 января 1916 г. в своем письме к супруге сообщал: «Могу написать сегодня тебе и детям, так как бумаг не поступало. Вчера я телеграфировал Ане и получил весьма почтительный ответ. Никто не вспомнил этой годовщины ( годовщина катастрофы на Царско-Сельской железной дороге. – В.Х . ), так что я напомнил об этом Фред. и Воейкову. Валя ( князь Василий Александрович Долгоруков. – В.Х . ) лежит: у него сильный жар, я только что его навестил. Он чувствует себя лучше, но лицо у него распухло и красное от простуды.

Ночью выпала масса снегу. Я обрадовался, найдя деревянную лопату в саду, и очистил одну из дорожек. – Это для меня очень полезное и приятное занятие, так как сейчас я не делаю никакого моциона. И тогда я не так тоскую о Крошке.

Утренние доклады теперь кратки, потому что пока все спокойно, но на Кавказе наши войска начали наступление, и довольно успешно. Турки этого совсем не ожидали зимою. В Персии мы также наносим тяжелые удары этим проклятым жандармам, находящимся под руководством немецких, австрийских и шведских офицеров. Между прочим, я получил очень сердечную телеграмму от Гардинга, вице-короля Индии, от имени правительства, князей и народа. Кто мог бы подумать это 10 лет тому назад?

Я был тронут цветком, присланным от нашего Друга.

До свидания, моя душка-Солнышко. Храни тебя Господь! Нежно целую и бесконечно люблю. Навеки твой

Ники ». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 359–360.)

Обращает на себя внимание, что Государь вспомнил о годовщине железнодорожной катастрофы, где могла погибнуть и получила увечья А.А. Вырубова (Танеева).

Анна Вырубова 2 января 1915 г. пострадала от катастрофы на Царско-Сельской железной дороге, произошедшей в шести верстах от Петрограда. У нее была разбита голова, вывихнута рука, сломаны обе ноги, в т.ч. получила перелом бедра, повреждение позвоночника и многочисленные травмы. Врачи считали ее положение безнадежным, и только благодаря вмешательству Г.Е. Распутина она выжила, но осталась инвалидом (ей ампутировали часть ступни) и долгое время передвигалась на костылях. К тому же ранее она в 1902 г. переболела брюшным тифом, что повлекло за собой заболевание кровеносных сосудов ног. За травмы она получила компенсацию в 100 тыс. рублей от железной дороги, на которые организовала лазарет для изувеченных на фронте солдат.

Позднее она делилась воспоминаниями о перенесенных ею травмах и страданиях: «Четыре часа я лежала умирающей на полу без всякой помощи. Прибывший врач, подойдя ко мне, сказал: “Она умирает, ее не стоит трогать!” Солдат железнодорожного полка, сидя на полу, положил мои сломанные ноги себе на колени, покрыл меня своей шинелью (было 20 градусов мороза), так как шуба моя была изорвана в куски. Он же вытирал мне лицо и рот, так как я не могла поднять рук, а меня рвало кровью. <…> Помню, как вошел Распутин и сказал другим: “Жить она будет, но останется калекой”. Замечательно, что меня не обмыли и даже не перевязали в эту ночь. Меня постоянно рвало кровью; мама давала мне маленькие кусочки льда – и я осталась жить. <…> Государь, Государыня, дети и родители ежедневно посещали меня; посещения эти породили много зависти: так завидовали мне в те минуты, когда я лежала умирающая! <…> Ее Величество приезжала по вечерам. Государь был почти все время в отсутствии. Когда возвращался, был у меня с императрицей несколько раз, очень расстроенный тем, что дела наши на фронте были очень плохи. Доктора пригласили сильного санитара Жука, который стал учить меня ходить на костылях. Он же меня вывозил летом в кресле во дворец и в церковь, после шести месяцев, которые я пролежала на спине». (Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова. М., 1993. С. 252–255.)

Император отметил относительное затишье на фронте. По данным Царской Ставки (в Могилеве), на учете в России на 1 декабря 1915 г. значилось всего 1 200 000 человек пленных. Штабс-капитан Царской Ставки в Могилеве М.К. Лемке (1872–1923) упоминает на тот момент среди военнопленных: 1193 офицера и 67 361 солдат германской армии; 16 558 офицеров и 852 356 нижних чинов австрийцев. (См.: Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке. 1914–1915. Минск, 2003. С. 432.)

Александра Федоровна регулярно в отправляемых письмах сообщала мужу о семейных и других новостях: «Бэби не на шутку принялся за свой дневник. Только уж очень смешно: так как вечером у него мало времени, то он днем описывает обед и отход ко сну. Вчера ему доставлено было удовольствие подольше побыть со мною. Он рисовал, писал и играл на моей постели, и мне хотелось, чтобы ты был с нами. О, как я тоскую по тебе, мой любимый! Но хорошо, что тебя здесь нет, так как я в постели и не видала бы тебя, потому что трапезы происходят в другой комнате. Очень ветрено и холодно. Бэби не выходит вследствие простуды, и Поляков говорит, что еще несколько лет ему не следует выходить в мороз более 15 градусов, хотя прежде я посылала его гулять и при 20 градусах. Ольга и Анастасия тоже простужены, но бывают в лазаретах и вчера катались на тройке. <…>

Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере? Я полагаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек (кажется, твоя старая корреспондентка упоминала о нем), и он хорошо будет работать с новыми энергичными министрами. Мне сказали, что они все разъехались по разным направлениям, чтоб посмотреть все собственными глазами, – хорошее дело, – а также что вскоре будет прервано сообщение между Москвою и Петроградом. Радуюсь, что тебе нравится книга, я не уверена, но мне кажется, что ты давал ее мне читать. Не Сандро ли дал ее тебе?

Мой Солнечный Свет, моя радость, мой муж любимый, прощай. Да благословит и защитит тебя Бог, и да поможет Он тебе во всем!

Осыпаю тебя самыми нежными и страстными поцелуями, голубчик. Всегда твоя до смерти и за гробом

Женушка ». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 360–362.)

Не забывали отца и дети, которые по очереди писали ему письма:

«4-го января 1916 г.

Золотой мой Папа!

Пишу Тебе утром. Анастасия сидит на диване около печи и что-то рисует. Мы комнату свою совсем переставили, постели поставили на прежнее место, а ширма уехала в другое. Я Тебе хорошо не сумею написать, как все стоит, Ты сам увидишь, когда вернешься, что надеюсь будет очень скоро. Сегодня утром были в 9 ч. в большом дворцовом лазарете, мы там страшно давно не были. А вчера ездили в Кокоревский лазарет, там лежат 3 Твоих Эриванца. Позавчера вечером мы страшно хохотали. Старая тетя Ольга [Константиновна] позвонила нашей Ольге, чтобы она попросила одного солдата из Сводного полка прийти навестить ее раненого того же полка. Ну, вот Ольга сейчас же позвонила в дежурную комнату, оказался дежурным Кулюкин, и он спрашивает: “Кто у телефона?” Она отвечает: “Ольга Николаевна”. – “Какая Ольга Николаевна?” – “Ольга Николаевна, не понимаете? Та, которая живет над Вами”. – “Ничего не понимаю”. – “Великая княжна Ольга Николаевна, слышите” – и начинает невероятно хохотать, тогда он обиделся и сказал: “Барышня, здесь телефон служебный и шутки совсем не уместны” – и повесил трубку. Ольга ушла. Тогда через 5 минут подходит Татьяна и звонит. Он ее узнал, и она ему все передала. Вчера за обедней к Ресину подходит Кулюкин и просит, чтобы Ресин извинился у Ольги за него, но что он так не ожидал, что она позвонит, что подумал, что кто-нибудь шутит. Т.к. Мама лежит в постели, мы завтракаем и обедаем одни. Ну, пока до свиданья. Сейчас надо будет идти к завтраку. Крепко Тебя жму в своих объятиях и люблю.

Твой

Казанец ( цесаревна Мария Николаевна была шефом 9-го Драгунского Казанского Ея Императорского Высочества полка. – В.Х . ).

Христос с Тобой. +

Кланяюсь всем, кто с Тобой». (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1291. Л. 137–138 об.)

Великая княжна Татьяна Николаевна записала в дневнике:

« 4-го января. Понедельник.

Утром в 9 1/4 [ч.] мы 4 поехали в лазарет на солдатское отделение. Обошли всех. Потом я осталась там на операцию аппендицита, а Ольга пошла на наше отд. подавала инструменты. После в 11 ч., когда кончилось, пошла туда же. Перевязала: Воробьева , 51-го Сиб[ирского] стр[елкового] п[олка], ран[ение] пр[авого] п[леча]. Петрунина , 14-го Фин. Стр. п. Соколова 15-го Стр. п., грыжа живота. Магдича, Гайдуна, Черноброва . Потом: Назарова, Блейша, Косолапова, Чайковского, Усизорского, Гультяева, Серньева . Рита [Хитрово] мне вспрыскнула [лекарство]. Зашла к Тузнинову. Поехали к Знамении ( церковь Знамения Божией Матери в Царском Селе, построена была в 1738–1744 гг. – В.Х . ). Завтракали внизу 5. Мама в постели. Днем поехали в Больш[ой] Дв[орец]. Потом немного проехались в моторе, застряли в снегу. Казаки помогли и выгребли нас. Сидела и наверху и внизу. Чай пили у Мамы в спальне. Потом читала. Обедали вместе. Поехали две в 9 1/2 в лазарет. Вал. Ив. [Чеботарева] и я готовили и перематывали шелк в перевязочной. – После немножко гадали с Биби и Ритой». (ГА РФ. Ф. 651. Оп. 1. Д. 318. Л. 222–223.)

В ответном письме императора Николая II от 5 января 1916 г. имеются такие строки: «Не перестаю думать о преемнике старику. В поезде я спросил у толстого Хв. ( А.Н. Хвостов. – В.Х . ) его мнение о Штюрмере. Он его хвалит, но думает, что он тоже слишком стар, и голова его уже не так свежа, как раньше. Между прочим, этот старый Штюрмер прислал мне прошение о разрешении ему переменить фамилию и принять имя Панина. Я ответил через Мамант., что не могу дать разрешения без предварительного согласия имеющихся еще в живых Паниных.

Маленький адмирал здоров, но возмущен Манусом, который хочет получить имя Нилова. Как тебе это нравится?» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 365–366.)

5 января 1916 г. начальник штаба Царской Ставки генерал от инфантерии М.В. Алексеев предоставил на рассмотрение императору Николаю II записку о необходимости воздействия на Англию и Францию с целью заставить их принять меры к спасению сербской армии [133] .

Речь идет о разгроме Сербии и капитуляции Черногории.

Стоит отметить, что в связи с этими трагическими событиями французский посол в России Морис Палеолог еще ранее с тревогой записал в своем дневнике:

« Суббота, 1 января 1916 г. ( по новому стилю. – В.Х.).

Сербский посол Спалайкович был у меня сегодня; у него измученное лицо; глаза лихорадочно блестят и полны слез. Совершенно обессиленный, он падает в кресло, которое я ему предлагаю.

– Вы знаете, – говорит он, – чем кончилось наше отступление? Вы слышали подробности? Это ведь было сплошное мученичество. Я получил сегодня утром известия о трагическом отступлении сербской армии через снежные Албанские горы; армия шла без пищи, без крова, под снежными бурями, измученная страданиями, изнуренная усталостью, усеивая путь трупами. И когда наконец она достигла Сан-Джованни ди-Медуа на Адриатическом море, то здесь ее настигли голод и тиф». ( Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 15.)

Через несколько дней французский посол записал еще по этому поводу в своем дневнике: « Суббота, 15 января ( по новому стилю. – В.Х.).

Третьего дня австрийцы заняли Цетинье: черногорцы очень любезно сдали им этот город.

Генерал Б., сообщивший мне эту новость, заметил: “Вот отступление, от которого пахнет изменой”». ( Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 23.)

В письме № 421 императрицы Александры Федоровны от 6 января 1916 года к супругу прозвучали все те же проблемы: «О, да, я часто думаю, как бы чудно было сидеть в твои свободные часы уютно с тобою рядом и спокойно болтать без надоедливых министров и т.п.! Кажется, на тебя посыпались все несчастья. Наш Друг горюет о черногорцах и о том, что враг забирает все. Он очень огорчен, что неприятелю такая удача, но утверждает, что в конце концов победа останется за нами, только с большим трудом, потому что неприятель очень силен. Он жалеет, я думаю, что это наступление начали, не спросись Его: Он бы посоветовал подождать. Он все время молится и соображает, когда придет удобный момент для наступления, чтобы не терять людей без пользы.

Пожалуйста, от имени Бэби поблагодари генерала Вильямса за прелестные карточки – ему интересно иметь такую коллекцию.

У Анастасии бронхит, голова тяжела, больно глотать, ночью кашляла. Она пишет об Острог. ( С.А. Острогорский, придворный врач. – В.Х . ): “Хотя он сказал, что вид у меня немного лучше, чем вчера, но я бледная и вид дурацкий по-моему”. Как похоже на Швыбзика говорить такие вещи! Какая досада, что не могу посидеть с ней!

Дорогой мой, любимый, думаю о тебе с бесконечной любовью и мучаюсь твоим одиночеством». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 366–368.)

Г.Е. Распутин с самого начала был против войны с Германией и из Сибири (из села Покровского Тобольской губернии), где он находился на лечении после покушения на его жизнь, предостерегал от опрометчивого шага. Однако Г.Е. Распутин позднее считал, что раз Первая мировая война все-таки началась, то ее надо вести разумно и до победного конца. В частности, в документальных материалах ЧСК Временного правительства, которые приобрел М.Л. Ростропович на аукционе в «Сотбис» (в Лондоне) в 1995 г. и передал их писателю Э.С. Радзинскому, имеется протокол допроса И.Ф. Манасевич-Мануйлова, где указывается: «Распутин говорил: “Если бы я был в начале войны, войны бы не было. Но раз уж начали, надо вести ее до конца. Если ссора – ссорьтесь, а полуссора – это опять будет ссора”. Про нее [Царицу] говорил: “Она страшно стоит за продолжение войны. Но были моменты, когда она плакала, думая о том, что ее брат ранен или убит”». ( Радзинский Э.С. Распутин: жизнь и смерть. М., 2001. С. 453.)

Продолжали писать Государю в Могилев его дети. Вот, например, перед нами письмо великой княжны Марии Николаевны от 6 января:

«Дорогой мой собственный Папа!

Ужас как я Тебя благодарю за Твое дорогое письмецо. Я его так не ожидала. Сейчас Анастасия еще лежит и завтракает. Ольга и Татьяна были со мною в нижней церкви у обедни в 9 часов, потом сестры и Алексей поехали в лазарет, а я пошла одна погулять. Сегодня 4 градуса, так что очень хорошо гулять. Мне жалко, что я бы не могла приехать к Тебе, мы могли бы вместе копать в снегу. – Вот жалко, что я не мальчик. – У нас что-то все несчастья случаются, когда мы катаемся в моторе. Так много снега, что мы съезжаем в сторону и застреваем в снегу, и нас откапывают атаманцы ( казаки л.-гв. Атаманского полка. – В.Х . ) лопатами. Это уже случалось три раза, весьма скучно, и такое чувство как будто мотор съедет совсем набок. – Сегодня мы, должно быть, поедем в Большой Дворец. – Анастасии ужасно надоело уже лежать именно в праздники, так скучно. На днях мы видели у Трины маленькую Олю из Крыма. Помнишь, та, что приседала массу раз, когда мы ходили на теннис. Она теперь живет в Петрограде, учится в Смольном институте и страшно довольна, т.ч. ждет с нетерпением того дня, когда кончатся каникулы. – Ну, пока до свиданья, мой Папа душка. Крепко, крепко Тебя мысленно жму в своих объятиях, как и люблю.