Текст книги "Григорий Распутин. Тайны «великого старца»"

Автор книги: Владимир Хрусталев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

«Дорогая моя, ничего нет интересного, о чем бы стоило писать – я повторю тебе только старую песенку, которую ты знаешь уже 32 года, что я тебя люблю, предан и верен тебе до конца!

Люблю тебя страстно и нежно, мое родное Солнышко! Да хранит Господь тебя и детей! Нежно целую вас всех.

Ники .

Привет А.» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 373–374.)

Императрица Александра Федоровна продолжала плохо себя чувствовать и не покидала пределов Александровского дворца.

Старшая сестра милосердия Собственного Ее Императорского Величества лазарета в Царском Селе В.И. Чеботарева (1879–1919) записала в своем дневнике от 8 января 1916 г. следующие мнения и новости, но на уровне слухов:

« 8-го января . Вот и праздники промелькнули. Дети приезжали все время, Государыня ни разу, лежит с больным, расширенным сердцем. Зачем это Боткин поощряет? Другие лица, другая обстановка скорее бы рассеяли, отвлекли бы мысли в другую сторону, а то опять темные, тревожные слухи. <…>

Сегодня уверяли, что Григорий ( Распутин. – В.Х . ) назначен лампадником Феодоровского собора. Что за ужас! А ненависть растет и растет не по дням, а по часам, переносится и на наших бедных несчастных Девчоночек, Их считают заодно с Матерью. <…>

Татьяна Николаевна трогательно-ласкова, помогала даже в заготовке, сидела в уголку, чистила инструменты, а 4-го приезжала вечером переварить шелк, сидела самостоятельно в парах карболки, расспрашивала про мое детство, есть ли у меня братья и сестры, где брат, как его зовут. <…> Ольга уверяет, что мечтает остаться старой девой, а по руке ей Шах Багов пророчит двенадцать человек детей. (Из дневника В. Чеботаревой. 1916 год. В дворцовом лазарете / Новый журнал. № 181. Нью-Йорк, 1990. С. 209–211.)

Государыня продолжала настойчиво повторять дорогому супругу свои настойчивые советы и наставления, словно руководствуясь русской пословицей: «Капля камень точит». В очередном письме все знакомые строки:

«Сегодня знаменитое 9-е. ( Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. – В.Х . ). Как много мы пережили вместе и сколько тяжелого! Однако же Бог никогда не покидал и спасал нас. Так будет и теперь, хотя нам нужно иметь много терпения, веры, упования на его милость, а твои труды, покорность и смирение должны получить награду, которую Бог пошлет тебе, я чувствую, хотя мы не можем знать когда.

Вчера вечером я раскладывала пасьянсы, читала, повидалась с Изой, играла с Мари. Чай пили с маленькими наверху; там еще стоит елка. Их кроватки были посреди комнаты. Анастасия выглядит зеленой, и синяки под глазами, а он – недурно.

Мой любимый, посылаю тебе только одну бумагу: делай с нею что угодно.

Не вызовешь ли ты старика, чтобы спокойно сообщить ему о твоем решении? Теперь это легче, так как вы с ним не вполне согласны, и он не распорядился напечатать того циркуляра (что доказывает, что он как будто слишком стар, утомлен и, к сожалению, не все может сообразить, милый старичок). Вы успеете переговорить, и вместе с тем лучше, что у другого будет время до созыва Думы устроить совещание с министрами и подготовиться. А так как Штюрмер старше, то Горем. не обидится. И тогда ты дашь ему титул старого Сольского (граф Д.М. Сольский, председатель Государственного совета скончался в 1910 г. – В.Х . ), конечно, не графский (дрянь), а другой. Я сделала бы это теперь, в Ставке, и не стала бы более откладывать, – послушайся меня, дорогой.

Ну, теперь прощай, мой голубчик, супруг мой любимый, свет моей жизни. Обнимаю тебя и прижимаю к себе крепко. Покрываю твое милое лицо, глаза, губы, шею и руки пламенными и нежными поцелуями. “Люблю тебя, люблю тебя, вот все, что я могу сказать”, – помнишь эту песню в Виндзоре в 1894 году и те вечера? Да благословит тебя Бог, сокровище мое! Навсегда, до самой смерти твоя

Женушка .

Надеюсь, что мои цветы получишь свежими и душистыми. Здесь крепкий поцелуй». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 374–376.)

Император Николай II помимо государственных докладов от министров вынужден был знакомиться еще с массой бумаг и оперативной информацией, которая не всегда в это время была утешительной.

В частности, дипломаты по Антанте пристально следили за успехами и неудачами русских на фронте. Французский посол Морис Палеолог зафиксировал в этот день в дневнике: «На бессарабском фронте, на северо-восток от Черновиц, русские предприняли новое и упорное наступление, благодаря чему им удалось захватить целый сектор австрийских позиций. Этот результат очень дорого обошелся русским: 70 000 убитых и раненых и 5000 попавших в плен. К сожалению, русское общественное мнение стало гораздо более чувствительным к потерям, чем к успехам». ( Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 24.)

В письме императора Николая II от 9 января к супруге наконец упоминает о том вопросе, о котором та ему постоянно напоминала: «Я тебе дам знать, как только что-нибудь окончательно решу. Что же касается приезда Шт. сюда, то я считаю это неудобным. Здесь я принимаю исключительно людей, имеющих то или иное отношение к войне. Поэтому его приезд послужил бы только поводом для разных толков и предположений. – Я хочу, чтоб его назначение, если оно состоится, – грянуло, как гром. Поэтому приму его, как только вернусь. – Поверь мне, что так лучше». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 376.)

Императрица Александра Федоровна написала супругу письмо № 425 от 10 января 1916 г. в Могилев, в котором, в частности, сообщала: «Опять снег и тепло. Именины нашего Друга. Я так рада, что благодаря принятым мерам в Москве и Петрограде все обошлось благополучно и забастовщики вели себя мирно. Слава Богу, видна разница между Белецким и Джунковским и Оболенским.

Думаю, ты не сердишься, что я телеграфировала насчет Питирима, но ему очень хотелось повидаться с тобой без помехи (здесь тебе все некогда) и рассказать тебе обо всех проектах и улучшениях, какие он хотел бы сделать. <…>

Вот и солнышко выглянуло ради нашего Друга. Это в самом деле прелестно, для Него так и надо было! <…>

Ты прав относительно Шт. и “удара грома”». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 376–377.)

В связи с возрастающей дороговизной во время войны возникало недовольство в народе, и временами вспыхивали забастовки. Стоит отметить, что квалифицированный промышленный рабочий Петербурга (Обуховский, Балтийский, Путиловский и другие заводы) накануне Первой мировой войны получал заработную плату в размере около 100 руб. в месяц при наличии в магазинах практически всех продуктов питания и промышленных товаров. Если учесть, что корова в то время стоила от 5 до 7 руб., то названная сумма не представляется слишком малой и эти рабочие тогда жили достаточно хорошо. Однако постепенно продовольственный кризис все заметнее отражался на благополучии народных масс в Петрограде.

Императрица Александра Федоровна получила от Григория Распутина 10 января 1916 г. ответную телеграмму, которую она переписала в свою записную книжку: «Невысказанно обрадован, свет Божий светит над вами, не убоимся ничтожества». (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 1. Д. 323. Л. 24.)

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович позднее писал в эмигрантских воспоминаниях по поводу именин Г.Е. Распутина: «Находясь в Петрограде, я встретился с нужными мне людьми. В общественно-политических кругах, в редакциях газет много говорили о том, как отпраздновал Старец свой день Ангела. В день своего Ангела, 10 января, рано утром Распутин в сопровождении двух охранявших его агентов отправился в церковь. Долго и истово молился. По возвращении домой его встретил Комиссаров и от имени Хвостова и Белецкого вручил ему ценные подарки для него и для семьи. Вручил и деньги. Распутин был очень доволен. Принесли поздравительную телеграмму из дворца. Обрадовавшись, Старец тут же отправил в Царское Село телеграмму: “Несказанно обрадован. Свет Божий светит над нами. Не убоимся ничтожества”.

Еще больная, Вырубова поздравила его по телефону. Хотя Распутин требовал, чтобы приехала, она не приехала. Еще со вчерашнего вечера в квартиру то и дело приносили подарки от разных лиц: мебель, картины, серебро, посуду, цветы, ящики вина, пироги, кренделя, торты. Пачками поступали письма и телеграммы. Многие лица разного положения являлись поздравить лично. Дарили деньги и ценные вещи. Более близких приглашали в столовую. Там с полудня за обильно уставленным всякими яствами и винами столом шло угощение. Пили много. К вечеру сам именинник валился с ног. Его увели и уложили спать. Вечером один из рестораторов прислал полный ужин на много персон. К ужину были приглашены только близкие друзья.

Ужин вскоре перешел в попойку. Явился хор цыган поздравить именинника. Началась музыка, песни, танцы. Пустились в пляс, протрезвившийся и вновь начавший пить именинник. Веселье шло по нарастанию и скоро перешло в оргию. Цыгане, улучив минуту, уехали. Напились и мужчины, и дамы. Несколько дам заночевали у Старца.

Утром на следующий день все время звонил телефон. Явились мужья заночевавших у Старца жен. Все грозило перерасти в колоссальный скандал. Мужья требовали впустить их в спальную. Пока домашние уговаривали мужей, уверяя их, что дамы уехали от них еще вчера вечером, дам выводили черным ходом. Затем также увели и Распутина. Уже после этого Акилина разрешила мужьям лично убедиться, что в квартире их жен нет.

Распутин, проспавшись и опохмелившись, послал Вырубовой с именин бутылку мадеры, цветы и фрукты. Вырубова рассказала царице, как трогательно прошли у Старца именины, дома, среди родных и близких, как именинник был счастлив тем, что Их Величества не побоялись поздравить его открыто телеграммой, как он был дома весел и очарователен.

А простые люди оплевывались, вспоминая, как вела себя на именинах “интеллигенция”. Знали правду Белецкий и Хвостов, но не в их интересах было рассказывать об этом.

К этому времени Распутин втайне от Белецкого и Хвостова тесно сошелся с бывшим чиновником департамента полиции сотрудником “Нового” и “Вечернего времени” Манасевичем-Мануйловым». ( Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 260–262.)

Приближенная к Царской семье Юлия Александровна Ден писала по поводу Распутина в своих воспоминаниях следующее: «По моему убеждению – а я говорю с полной откровенностью, – Распутин был, сам того не ведая, орудием в руках революционеров. Если бы в период с 1910 по 1916 год был жив Иоанн Кронштадтский, то из него бы сделали второго Распутина. Революционерам надо было найти какое-то лицо, чье имя можно было бы связать с именем императрицы, – имя, связь которого с царской семьей подорвала бы престиж Их Величеств среди высших слоев общества и в то же время скомпрометировало бы и свело на нет преклонение перед царским именем класса крестьян. Один из членов Государственной Думы как-то прервал оратора-революционера, громившего Распутина, такими словами:

– Если вы так настроены против Распутина, то почему же вы его не убьете?

И получил поразительный, но правдивый ответ:

– Убить Распутина! Да пусть бы он жил вечно! В нем наше спасение!

На положение Распутина смотрели по-разному. Одна часть общества относилась к нему как к провидцу. Не сомневаюсь, что это был в определенной мере патологический интерес. Другие видели в нем как бы «учителя», придавая ему некое мистическое значение. Третьи заискивали перед ним корысти ради, рассчитывая с его помощью приобрести влияние на Ее Величество. Стыдно должно было быть не Распутину, а тем, кто использовал его в собственных эгоистических целях». ( Ден Л. Подлинная царица: Воспоминания; Воррес Й. Последняя великая княгиня: Воспоминания. М., 1998. С. 60.)

Императрица писала письма супругу каждый день, не считая многочисленных телеграмм. В письме от 11 января она сообщала:

«Мой родной, милый!

Наконец ясный день, 2 градуса мороза, и славно светит солнышко. Как жаль, что у тебя такая “подлая” погода! Нравится ли тебе английский генерал? Вероятно, он послан к тебе от армии, чтобы приветствовать тебя как фельдмаршала? Но ты ничего не можешь дать Джорджи взамен, так как он не командует, а такие титулы ведь не игрушка.

Я не совсем понимаю, что такое произошло в Черногории: говорят, будто король и Петро уехали через Бриндизи в Лион, где он встретится с женой и двумя младшими дочерьми, а Мирко остался, чтобы присоединиться к черногорским, сербским и албанским войскам. Только теперь Италия высадила в Албании 70 000 человек – это для них плохая игра! Но если король сдался, то как же его войско? Где Ютта и Данило? Почему его пропускают во Францию? Все это мне совершенно непонятно.

Вечером Аня час провела на диване и говорила вполне окрепшим голосом; она уже мечтает явиться сюда. Все-таки какое крепкое здоровье! Она поправилась вмиг, а думала, что ужасно больна и несчастна!

Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей вина со своих именин, и все мы выпили по глотку, а это я отлила для тебя, – кажется, мадера. Я проглотила Ему в угоду (как лекарство), ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось: вылей в рюмку и выпей все за Его здоровье, как и мы. Ландыш и корочка также от Него тебе, мой нежный ангел. Говорят, у Него побывала куча народа, и Он был прекрасен. Я по телеграфу поздравила Его от нас всех и получила ответ: “Невысказанно обрадован, свет Божий светит над вами не убоимся ничтожеств”.

Он любит, когда не боятся телеграфировать Ему прямо. Я знаю. Он был очень недоволен, что она у Него не была, и это ее тревожит; но я думаю, что Он сам соберется к ней сегодня.

Бывшая рождественская елочка пахнет сегодня восхитительно крепко!

Сегодня утром у всех хорошая температура.

Жалею, что мои письма так скучны, но я ничего не слышу и никого не вижу. <…>

В мыслях и молитвах не разлучаюсь с тобой, милый, и думаю о тебе с горячей любовью, нежностью и тоской.

Господь с тобою! 1000 поцелуев от твоей самой

Родной. <…>

Шлю самую нежную благодарность за милое письмо: какая будет радость, если ты приедешь и опять пробудешь неделю дома!!» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 378–379.)

Император Николай II сделал очередную запись 12 января в своем дневнике:

«Оттепель с мокрым снегом. Доклад был недлинный; успел выйти в сад на четверть часа. После завтрака простился с ген. Callwell, уезжающим в Англию. Принял митр. Питирима. Погулял, читал и писал. Вечером – кости. Так провел именины Татьяны» [135] .

В этот же день Государь написал письмо супруге, в котором как бы отчитался по всем пунктам:

«Моя голубка!

Сердечно благодарю тебя за твое дорогое письмо, а также за бутылочку и цветок от нашего Друга. – Я выпил вино прямо из бутылки за Его здоровье и благополучие, – выпил все, до последней капли.

Это было сейчас же после завтрака. – Молодой Равтопуло тоже с нами завтракал. Он прислан сюда из полка для получения обуви и всяких теплых вещей. Я был очень рад видеть его и поговорить с ним. – Он поздравил меня с именинами Татьяны и просил засвидетельствовать тебе и девочкам свое почтение! Я тоже тебя поздравляю!

Днем я принял Питирима. Он говорил о Синоде, духовенстве и особенно о созыве Гос. Думы – это меня удивляет, и я хотел бы знать, кто на него повлиял в этом отношении. Он был очень счастлив, что был принят и мог высказаться свободно.

Теперь должен кончать, нет времени.

Храни тебя Господь, моя возлюбленная душка! Целую тебя и дорогих детей крепко.

Передай ей мой привет и поблагодари за письмо.

Навеки твой старый

Ники ». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 381.)

Имеется в виду митрополит Петроградский и Ладожский, член Синода Питирим. По этому поводу жандармский генерал-майор А.И. Спиридович писал:

«12-го в Ставку приехал и был принят Государем Митрополит Питирим. Зимой предыдущего года он был вызван с Кавказа для присутствования в Синоде и вскоре затем назначен петроградским митрополитом вместо Владимира, назначенного в Киев. Владыка дружил с Распутиным. Поддержка последнего, как говорили, сыграла некоторую роль в его назначении. Это разнеслось по Петрограду в общественных кругах. Толковалось не в его пользу. Пошли слухи, что он хочет играть некоторую роль в политике и будто бы имеет влияние во дворце. Последнее было совершенно неверно. В эту аудиенцию владыка, поговорив о Синоде и духовенстве, высказал Государю свое мнение о необходимости созыва Государственной Думы.

Такое вмешательство владыки в чуждую для него сферу очень удивило Государя. Сделал это владыка под влиянием бесед с Манасевичем-Мануйловым. Последний сдружился с Осипенко, другом и приемным сыном владыки, бывшим у него за секретаря. Он подружился с владыкой, сумел заинтересовать его, стал информировать о политике, скреплял его дружбу с Распутиным. Мануйлов сумел расположить к себе владыку, в котором было много провинциального. Столицы с ее политической игрой он не знал и не мог знать. По совету Мануйлова он даже высказал Государю мнение о необходимости сменить слишком старого Горемыкина и предложил на пост премьера Штюрмера. Это был ловкий ход Мануйлова, который ратовал за Штюрмера. Он узнал, что в это время царица Александра Федоровна настойчиво выдвигала на пост премьера Штюрмера, и потому совет Питирима оказался очень уместным». ( Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Минск, 2004. С. 258–259.)

Протопресвитер русской армии и флота Г.И. Шавельский делился воспоминаниями о посещении Питиримом Царской Ставки в Могилеве: «Митрополит Питирим не был первенствующим членом Св. Синода и не мог иметь права личного, по собственной инициативе, доклада Государю по синодальным делам. Между тем однажды, кажется, в январе 1916 г., – прибывшие на заседание члены Синода были извещены архиепископом Серафимом, что накануне, с вечерним поездом, совершенно неожиданно, неизвестно зачем уехал в Ставку митрополит Питирим, взяв с собою, без ведома и разрешения обер-прокурора, обер-секретаря Синодальной канцелярии П.В. Мудролюбова. Ни у кого из членов Синода не было сомнений, что Питирим пустился в какую-то аферу. Все догадки, однако, не могли разрешить вопроса, с какой целью и по какому делу так стремительно понесся митрополит в Ставку.

Приехав в Могилев, митрополит остановился у архиепископа Константина, но не открыл ему цели своего приезда. Там, как рассказывал мне архиепископ Константин, митрополит с Мудролюбовым о чем-то наедине совещались; что-то Мудролюбов таинственно писал и сам же набело переписывал, а затем Питирим был принят Государем. Синод и обер-прокурор только тогда узнали секрет поездки, когда Государь передал обер-прокурору на рассмотрение Синодом представленный ему Питиримом доклад о приходе. Митрополит Питирим хотел легким путем войти в прочную славу. Понимая, что вопрос о приходе – один из насущнейших вопросов нашей церковной жизни и что этот вопрос уже вызвал глубокий интерес к себе и в самых широких слоях общества, и в Думе, митрополит надумал без участия Синода разрешить его, чтобы слава досталась ему одному». ( Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. М., 1996. С. 388–389.)

Следует отметить, что митрополит Питирим после посещения Царской Ставки посетил председателя Государственной Думы М.В. Родзянко, который позднее делился воспоминаниями: «14 января (1916 года) вновь назначенный петроградский митрополит Питирим неожиданно позвонил по телефону, предупредив, что он желает посетить председателя Думы.

Питирим, бывший последовательно епископом во многих губерниях, а затем экзархом Грузии, сумел через Распутина втереться в доверие к Императрице и был назначен вместо Владимира митрополитом Петроградским. Он был великий интриган, а о его нравственности ходили весьма определенные слухи. Он сразу стал играть роль: его посещали министры, считались с ним и его имя все время мелькало в газетах. Он успел побывать в Ставке у Государя, и, как сообщалось в печати, ему было поручено передать председателю Думы о сроке созыва Думы.

Приехал он ко мне на квартиру с депутатом священником Немерцаловым, взяв его, очевидно, в свидетели, и сразу начал с политики:

– Приехал выразить Вам свой восторг по поводу письма Вашего высокопревосходительства председателю Совета министров Горемыкину. Должен Вам сказать, что об этом письме в Ставке известно.

– Для меня это не новость, владыка, я сам представил копию этого письма Его Величеству.

Питирим успокоительно заметил:

– Иван Логинович не долго останется: он слишком стар. Вероятно, вместо него будет назначен Штюрмер.

– Да, я слышал, но вряд ли это изменит положение, к тому же немецкая фамилия в такие дни оскорбляет слух.

– Он переменит фамилию на Панина…

– Обман этот никого не удовлетворит… Вы знаете, владыка, есть хорошая пословица: жид крещеный, конь леченый и т.д.

Питирим заговорил о Думе и старался уверить, что он бы хотел “столковаться с народным представительством и работать рука об руку”. Я ему ответил, что это вряд ли возможно, так как вне сметы Синода между Думой и митрополитом не может быть точек соприкосновений.

Митрополит чувствовал себя, видимо, не совсем хорошо и все время поглядывал на Немерцалова. Разговор перешел на реформу церкви, и я сказал ему откровенно:

– Реформа необходима, и если Вы, владыка, хотите заслужить благодарность русских людей, то Вы должны приложить все усилия, чтобы очистить православную Церковь от вредных хлыстовских влияний и вмешательства врагов православия. Распутин и ему подобные должны быть низвергнуты, а Вам надлежит очистить свое имя от слухов, что Вы ставленник Распутина.

– Кто Вам это сказал? – спросил бледный Питирим и, как бы проверяя меня, осведомился, говорил ли я о Распутине Государю.

– Много раз… А что касается Вас, владыка, то Вы сами себя выдаете…

По выражению лица Питирима видно было, что он не поверил. На этом разговор оборвался, и мы простились.

Слова Питирима оправдались: Горемыкин был отставлен и заменен Штюрмером. Назначение это привело всех в негодование: те, которые его знали по прежней деятельности, не уважали его, а в широких кругах, в связи со слухами о сепаратном мире, его фамилия произвела неприятное впечатление: поняли, что это снова влияние Императрицы и Распутина и что сделано умышленно наперекор общественному мнению». ( Родзянко М.В. Крушение империи и Государственная Дума и февральская 1917 года революция. М., 2002. С. 153–154.)

Анна Вырубова позднее по поводу митрополита Питирима писала в своих эмигрантских воспоминаниях: «Много было разговоров и о митрополите Питириме, будто бы назначенном Распутиным. Государь познакомился с ним в 1914 году во время посещения Кавказа. Митрополит Питирим был тогда экзархом Грузии. Государь и свита были очарованы им, и когда мы в декабре встретились с Государем в Воронеже, я помню, как Государь говорил, что предназначает его при первой перемене митрополитом Петроградским.

Митрополит Питирим был очень осторожен и умен. Их Величества его уважали, но никогда не приближали его к себе. Когда он раз или два был у Их Величеств, темой разговора, как они рассказывали мне, была Грузинская церковь, которая, по его словам, не достаточно поддерживалась Синодом, хотя, в сущности, была первой по времени Христианской церковью в России. Митрополит Питирим, видимо, всей душой любил Грузию, где и он был очень любим. Он же первый завел речь о “приходах”. Эти вопросы очень интересовали Их Величеств, но они откладывали все вопросы до окончания войны». (Фрейлина Ее Величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой. М., 1990. С. 178–179.)

Государь в это время периодически посещал армейские части на различных фронтах действующей армии. По поводу смотра войск императором Николаем II имеются свидетельства жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «14 вечером Государь переехал в свой поезд и ночью отбыл в Бобруйск, куда прибыл 15-го в 10 утра. Бобруйск – крепость, расположенная при слиянии рек Бобруйки и Березины, недалеко от города того же имени. Она находилась рядом с Полесьем в Минской губернии. На станции Государя встретил почетный караул и главнокомандующий Западным фронтом Эверт. Приняв караул и доклад Эверта, Государь произвел смотр полков 1-й казачьей Забайкальской дивизии и Кубанской дивизии. День был ясный, солнечный, но была гололедица. При прохождении падало много лошадей. Это всегда производит нехорошее впечатление. Казаками Государь остался доволен. Вечером вернулись в Могилев». ( Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Минск, 2004. С. 259–260.)

Старшая сестра милосердия Собственного Ее Императорского Величества лазарета в Царском Селе В.И. Чеботарева записала в своем дневнике и факты и слухи вперемешку, что порой трудно отличить одно от другого:

« 16-го января . Государыня больна по-прежнему. Татьяна Николаевна говорила, что вчера особенно дурно Себя чувствовала, “поминутно слезы набегают, болит сердце, грустная, несчастная”. А молва все плетет новые узоры из-за частых выездов Григория ( имеется в виду Г.Е. Распутин. – В.Х . ). Уже пробежал слух, что правые поднимают вопрос о бывших случаях развода Царей. А Григорий ездит ежедневно, благо предлог удобный нашелся – посещать лазарет, богатая арена деятельности. <…>

Сегодня Татьяна Николаевна ходила со мной вместе, после перевязок у нас, наверх, на перевязку Попова. Милая Детка ужасно только конфузится, когда надо проходить мимо массы сестер: схватит меня за руку: “Ужас, как стыдно и страшно… не знаешь, с кем здороваться, с кем нет”. У Ольги как-то грустно вырвалось: “По телефону ведь ничего нельзя говорить, подслушивают, потом донесут, да не так, переврут, как недавно”. Что именно было, не удалось выспросить, но Воейков что-то сказал – детали так и не узнала <…>». (Из дневника В. Чеботаревой. 1916 год / Скорбный Ангел. Сост. С.В. Фомин. СПб., 2005. С. 337–338; Новый журнал. № 181. Нью-Йорк, 1990. С. 211–212.)

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович позднее писал в эмигрантских воспоминаниях: «15-го в полдень ( правильно 16 января. – В.Х . ) Его Величество выехал в Оршу. Прибыв туда в 2 часа, он произвел смотр двух Кубанских и одной Уральской дивизий казаков. Все местное еврейское население Орши собралось возле места смотра. Смотр продолжался около трех часов. Государь остался очень доволен. В 6 часов императорский поезд отбыл в Царское Село». ( Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Минск, 2004. С. 260.)

Император Николай II записал в дневнике:

« 17-го января. Воскресенье

Встал рано, после чая погулял на ст. Семрино и затем кончил присланные утренние бумаги. В 12 часов приехал в Царское Село . Все дети встретили. Радость большая [быть] снова дома. Позавтракали сейчас же. Привел вещи в порядок и пошел в парк с Ольгой и Марией. Погода была мягкая – на ноле. После чая занимался и окончил все к обеду. Вечером начал вслух ту же книгу “A millionaire qirl”» [136] .

На следующий день в дневнике появилась еще одна важная запись:

« 18-го января. Понедельник

Здешняя жизнь вошла сразу в колею. После утренних бумаг погулял. Погода стояла мягкая. Принял: Григоровича и Наумова. В 2 1/2 часа Штюрмера, которому предложил место председателя Совета министров. Переговорил с ним о всех наиболее важных вопросах. Погулял с Марией. В 4 1/2 [ч.] приехал Миша, пили с ним чай. После этого принял доброго старого Горемыкина, в последний раз, как предc[едателя] Сов. мин. Читал до 8 час. Весь вечер читал Аликс и дочерям вслух» [137] .

По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «Давнее желание широких политических кругов сбылось. Горемыкин ушел. Однако назначение Штюрмера было встречено с недоумением и сначала очень сдержанно. Когда же в общество стали просачиваться слухи, при чьей поддержке он получил свое назначение, к нему начали относиться недоброжелательно и даже враждебно. Сперва его просто бранили за то, что он стар и ставленник Распутина, но вскоре на него стали клеветать. Говорили, что он немец, сторонник сепаратного мира с Германией, член немецкой партии. Позже, когда стало известно, что назначению Штюрмера содействовала царица, клевета в адрес Их Величеств лишь усилилась». ( Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 265.)

Государь Николай II и старшие царские дочери, великие княжны Ольга и Татьяна Николаевны посетили 19 января вдовствующую императрицу Марию Федоровну в Петрограде. В дневнике Государыни Марии Федоровны имеется следующая запись:

« 19 января / 1 февраля. Вторник

Приняла Ильина и Куломзина, затем Папафедорова с женой Бюцовой. Он теперь в Одессе капитан порта. Они очень счастливы вместе. В 3 часа вместе с Ольгой и Татьяной поехала на освящение Английского госпиталя во дворце Сергея. Госпиталь прекрасно обустроен. После благодарственного молебна пили чай. В 5 часов пришла Хейден, оставалась до 7» [138] .

Император Николай II сделал очередную запись в дневнике:

20-го января. Среда

Сегодня вышло назначение Штюрмера. После утренних бумаг погулял недолго. Принял: Трепова и Хвостова. Завтракали: Сандро Лейхт[енбергский] и Казакевич (деж.). Сделал небольшую прогулку с Марией и Анастасией и затем немного поработал в снегу на прошлогоднем месте. После чая принял толстого Хвостова. Обедали одни. Григорий [Распутин] посидел с нами часок. Затем принялся за чтение книги вслух» [139] .

Великая княжна Ольга Николаевна отметила в дневнике:

« Казакевич. Среда. 20-го января.

Пешком с А[настасией] к Знамении, после в лаз[арет]. Делала все, что всегда, кроме этого, раздавала в 1 отделении за Риту [Хитрово] лекарства. У всех лучше. – Варт[анову] лучше, веселый, веч[ером[ 38,0. Сандро Лейхт[енбергский] и Казакевич завтракали, как всегда, в гостиной, а Мама у себя на кушетке. С Т[атьяной] и Шурой в тройке катались. Веч[ером] 3 м[ороза]. – Вид[ели] Гр[игория] Еф[имовича] [Распутина]. После Папа читал. Аня была. Спаси Господи». (ГА РФ. Ф. 673. Оп. 1. Д. 6. Л. 108.)

Цесаревич Алексей в этот день также записал в дневнике: