Текст книги "Заххок (журнальный вариант)"

Автор книги: Владимир Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Отец стоит, молчит. Вниз, на землю смотрит, даже на меня глаза не поднимает. Я будто на две половины разрываюсь: отцу помочь хочу – что сделать, что сказать, не знаю.

Гург-волк отцу:

– Ну, все! – говорит. – Короче, мужик, ты понял. Здесь стой. Командир придет, правду скажешь. Ребята подтвердят.

Отец, голову опустив, молчит. Даврон приходит. Спрашивает:

– Кто?

Ребята молчат. Отец тоже молчит. Гург говорит:

– Даврон, мы пришли, они уже мертвые были. Вот этот мужик, – на отца указывает, – все видел. Мужик говорит, Рембо во двор зашел, воды попросить, а эти, – на мертвых Зухро и Салима указывает, – точняк, что-нибудь нехорошее подумали и на него с ножом, с кетменем набросились... Мужик говорит, Рембо убивать не хотел. Рембо жизнь свою защищал...

Даврон отца спрашивает:

– Так было?

 Отец головы не поднимает.

– Да. Так было, – с трудом, едва слышно выговаривает.

Даврон:

– Пон-я-я-я-я-тно, – говорит.

В это время Шухи-шутник с заднего двора выскакивает, кетмень тащит, ухмыляется.

– Вот оружие, – кричит, – с которым убитый мужик на Рембо напал!

Ребята смеются. Рембо:

– Э, Шухи, пидарас! Я твою маму таскал! – кричит. – Даврон, пусть меня Бог убьет, я просто воды попросить зашел. Ничего плохого не хотел. Так получилось...

Даврон кивает.

– Ладно, – говорит. – Бывает... Автомат ему отдай, – говорит, на Шухи кивает.

Пистолет на ремне поправляет, говорит:

– Иди за мной.

Уходит. Ребята за ним следом со двора выходят. Я чуть не плачу, отцу говорю:

– Дадо...

Он головы не поднимает.

– Уходи, Карим... Здесь не задерживайся... Иди...

9. Даврон

Пятнадцать тридцать четыре. Вывожу Рембо на край здешней площади.

Площадь – небольшая продолговатая терраса на окраине кишлака. С северо-восточной, длинной стороны – крутой обрыв к реке. С юго-запада – отвесный горный склон. Почти вертикальная стена. У подножия стены – мечеть из грубого камня.

Троим бойцам приказываю:

– Вы – туда.

То есть к северной стене мечети, где кучкуется охрана Зухура, десять человек. Охранять пока не от кого. Далее – поглядим. Сейчас Зухур таскает «гвардию» с собой ради престижа.

Останавливаю Рембо:

– Стой здесь.

Гургу:

– Останешься с ним.

Перед началом митинга поставлю обоих перед строем и прикажу Гургу расстрелять Рембо. За нарушение приказа. Пусть выбирает: или завязывает мутить воду, или – пуля... Пора кончать с бардаком в отряде, блатной контингент наглеет с каждым днем. Не факт, но Гург, возможно, откажется. Корчить из себя пахана не позволю. Охотников уложить его заодно с Рембо – немало. Если прогнется и расстреляет, его авторитету среди блатных конец. Даст малый повод, ликвидирую. Без Гурга духи притихнут как зайчики.

Зухур стоит у северо-восточного угла мечети. Красуется при полном параде: в камуфляже и со змеей. Позади – амбалы-телохранители, Гафур и Занбур. У стенки жмутся местные власти: раис и какой-то старик. Гадо, младший Зухуров братец, – как всегда, в стороне. Слева. Демонстрирует, что он сам по себе.

Подхожу к Зухуру, информирую:

– Соберется народ – расстреляю. Вон того, в бронежилетке.

Он, недовольно:

– Этого?! Не надо. Зачем? Солдат и так мало. Зачем людей тратить?

Объясняю:

– Нарушил приказ. Убил двоих местных.

Он, важно:

– Не спеши, Даврон. Разобраться надо.

Кричит Рембо:

– Иди сюда!

Рембо подходит по-блатному развязно.

– Что такое? – спрашивает Зухур. – Что натворил?

Рембо усмехается нагло:

– Ничего не натворил. Все нормально. Пусть Даврон скажет. Он там был...

Разворачиваюсь, засаживаю ему в рыло. Он:

– За что?!

– За все. Это аванс. Распишись. А пулю получишь... – сверяюсь с часами, – ровно через двадцать минут. В пятнадцать пятьдесят шесть.

Рембо вопит:

– Почему через двадцать? Почему пулю?! Я в тот двор просто так зашел. Зухур, скажи ему, да...

Зухур:

– Зачем в людей стрелял? Если дехкан убивать, кто работать будет?

– Кого я убил?! Не убивал я никого!

– Даврон сказал, ты двоих застрелил.

– Они первыми напали. Что делать?! Ждать, пока меня кончат? Ребят спроси. Все знают, как было...

Зухур задумывается. Я не вмешиваюсь. Хочет в судью играть, пусть поиграет. В любом случае, Рембо – не жилец.

– Ладно, на первый раз прощаю, – решает Зухур. – Иди. Провинишься – больше не прощу.

Рембо отходит. По направлению к мечети. Я ему вслед:

– Не туда! Стой с Гургом, в стороне.

– Понимаешь, – говорит Зухур, – это политика. Расстреляем его – наши люди обидятся...

– Хочешь сказать, твои люди...

– Почему так говоришь? Никаких «твоих»-«моих» нет. Все одинаковые.

Врет, как обычно. Сам упросил меня взять в отряд его личную «гвардию». Я поставил условие: будут подчиняться мне как прочие бойцы. Позже обнаружилось, что половина его гвардейцев – блатные. Мне плевать, кто они. Но соблюдать дисциплину заставлю. Говорю спокойно, без нажима:

– Значит, так, Зухур. Твои дела – это твои дела. Но в командование отрядом не лезь. За меня не решай. Будет, как я сказал...

Он вскидывается:

– В этом ущелье я хозяин.

Соглашаюсь:

– Хорошо, бери командование на себя. Следи только, чтоб твои басмачи друг друга не сожрали. И тебя заодно...

Он, недоверчиво:

– А ты?

– Заберу своих бойцов и вернусь в Курган.

– Э, нет! Сангак тебе приказал меня охранять.

– Не было такого приказа. Сангак не приказывал. Сангак попросил меня охранять и поддерживать порядок. Заметь: попросил. И еще: охранять, но не тебя лично...

На самом деле, вернуться в Курган-тюбе я не могу, потому что дал Сангаку обещание оставаться здесь, пока он сам меня не отзовет. Зухуру это знать ни к чему, но сегодня вечером я кое-что ему объясню. Практически. Он меня достал. Рембо – последняя капля. Таких, как Зухур, надо учить. На людях – нельзя, а наедине, в укромном уголке, разобью морду в кровь. И так теперь будет всегда. Днем рыпнулся – вечером урок.

Он пытается маневрировать:

– Даврон, я шутил...

– Я не шучу.

Зухур гладит змея. Размышляет. И дает задний ход:

– Знаешь, как я тебя уважаю. Пусть будет, как ты сказал. Ты военный человек, командир...

Улыбается льстиво:

– Нам враждовать нельзя. Надо консенсуса добиваться. Я, чтобы тебе приятное сделать, готов сам его расстрелять...

Консенсус так консенсус. До вечера.

– Ладно, – говорю, – мир и дружба. А расстрелять поручи Гургу.

Он опять заводится с полоборота. Зухур любой глагол в повелительном наклонении воспринимает как приказание. Приказов не терпит. Для такой важной персоны это оскорбление.

– Учить не надо! Сказал – сделаю.

Козел упертый, весь сценарий мне ломает! Надо не только Рембо ликвидировать, но и Гурга к расстрелу припахать. Но ему не объяснишь. Придется как с ребенком...

– Какой тебе смысл марать руки?

– Сам рас-стре-ля-ю...

На морде – мечтательное выражение. Нашел новую игрушку. Новый способ ловить кайф от власти. Крови захотелось. Царь-дракон, мать его... Спрашиваю:

– Ты убивал когда-нибудь человека? Это не так просто, как думаешь.

Он, оскорбленно:

– Ты меня еще не знаешь...

Уперся. Теперь затаит обиду и постарается отыграться. Плевать. На худой конец и Зухур в палачи сгодится. Сверяюсь с часами. Шестнадцать ноль-ноль. Пора начинать.

Местное население выстроилось на противоположном краю площадки. Вдоль обрыва к реке. Впереди – мужчины. Женщины сгрудились позади.

Слева – каменная глыба высотой метра три. На глыбе – стайка девушек.

Глаза помимо воли находят среди них ту самую. Зарину. Девочка накрепко засела у меня в мозгу. С того момента, когда три дня назад, двадцать четвертого марта, на дороге около поворота на Талхак я увидел, как Шухер силком затаскивает в «скорую» какую-то девушку со светлыми волосами. У меня в черепе точно граната взорвалась. Это была Надя! Первая мысль: «Вернулась». Но мертвые не возвращаются. Надя умерла девять лет и семь месяцев назад. Предохранительные клапаны в мозгу начали срываться один за другим. Рухнули защитные заслонки, что-то опасно накренилось, еще несколько миллиметров – опрокинется к чертовой матери, и я свалюсь в полную шизу... Спас навык. Остановил, выровнял, захлопнул, наглухо задвинул запоры. Надо разобраться, что происходит. Сказал спокойно Ахадову: «Тормози». Подошел. Факт, это была не Надя. Девушка, до сумасшествия на нее похожая. Зеркальное отражение. С поправкой на то, что зеркало еле заметно исказило оригинал. У этой другое выражение лица. Глаза смотрят по-другому. Но издали от Нади не отличить... Проблема: как поступить с Рембо и Шухером? Оба нарушили мой приказ не притеснять местных. Руки чесались ликвидировать их на месте. Я сдержался. Слишком опасно. Фактически сволочи были бы наказаны не за посягательство на именно эту конкретную девушку, Надину копию, а за нарушение дисциплины. Однако подключились мои личные мотивы, а потому невозможно предугадать, какие последствия грозят самой девушке. Я побоялся рисковать. Выдал всей троице – третьим был парень из местных – последнее предупреждение. Нарушил свой принцип карать немедленно, но по-иному не мог. В итоге Рембо обнаглел, вторично пошел на нарушение. На этот раз получит по полной.

Приказываю себе не смотреть на Зарину, но глаза то и дело возвращаются к ней.

– Нравится девчонка?

Зухур. Смотрит хитро: застукал, мол. Отбрехиваюсь:

– Тебе что, повсюду бабы мерещатся?

– Меня не обманешь. Ты на ту, беленькую, глаз положил.

– Вот я и говорю: кто о чем, а ты о бабах.

Поглаживает змея, величественно:

– Ты меня еще не знаешь. Я все вижу. Та девушка, на камне...

– Ну, стоит девушка... И что?

– Хочу тебе ее подарить. Приятное сделать.

– Зухур, уймись. Женский контингент меня не интересует.

– Э-э-э, погляди, какая... Ромашка.

– Обойдусь без цветов.

Вздыхает притворно:

– Жаль. От подарка отказываешься...

– Завязывай. С Рембо пора решать.

Он приосанивается, гладит змея:

– Чего волнуешься? Сейчас решу.

Рембо, скот, опять нарушил приказ. Отошел к мечети. К зухуровой охране. Забрал у Шухи свой автомат. Гург там же. Чешут языки с бойцами. Факт, обсуждают, как Рембо обул командира. Идиот Зухур! Нельзя давать подчиненным такие поводы.

– Эй, ты! Иди сюда, – кричит Зухур.

Рембо оглядывается, бросает какую-то фразу – бойцы хохочут – отчаливает. Неспешно, вразвалку. Строит из себя киношного спецназовца в бронежилете на голое тело. Насмотрелся видео. Броник носит, как Зухур змею, – из пижонства. Приказываю:

– Оставь оружие.

Рембо перебрасывает автомат Гургу. Подваливает.

– Че такое?

Зухур резко берет его в оборот:

– Приказ почему не слушаешь?

– Какой приказ? Ты че, Зухур?!

– Тебе где велено было стоять? Ты где встал?

– Э, какая разница...

– Помнишь, я сказал: еще раз нарушишь – больше не прощу.

Рембо озирается. Бросает косяка на своих. Наглеет, с ухмылкой:

– Меня уже Бог простил... Вон у ребят спроси.

Зухуршо звереет:

– Я здесь Бог! А ты кто?! Отребье безродное! Как со мной говоришь? Кто тебе право дал?!.. Эй, Гафур, туда его отведи, – машет на место метрах в пяти перед собой, – на колени поставь.

Рембо отскакивает от Гафура.

– Отвали, обезьян! Зухур, бля буду, прости. Я же не всерьез. Че, пошутить нельзя?!

Гафур ловит его за руку, тащит, куда приказано. Поворачивает лицом к Зухуру. Рембо хорохорится:

– Ну че? Может, еще раком встать?

Гафур хватает его за плечи, силой опускает на колени. Рембо вскакивает:

– Зухур! Скажи обезьяну, чтоб не борзел!

Гафур бьет его в морду. Рембо падает. Возится, поднимаясь на ноги. Бледный, с разбитой харей кричит:

– Гург, братан, скажи ему! Че он творит?!

Гург воровской развинченной походочкой подгребает к Зухуру.

– Зухур, что за канкаты? Хорошего человека на карачки ставят. Рожу ему чистят...

– Твоя ли забота?

– Моя не моя, а люди в непонятках, беспокоятся.

– Пусть не беспокоятся. Лучше пусть готовятся по нему джанозу читать.

Гург скалит стальные клыки:

– Каюм узнает, ему не понравится...

– С Каюмом сам разберусь.

– Ребятам тоже не понравится.

– А с ними ты разберись. Понял?!

Сильно Зухура заклинило, факт. Аж на самого Гурга голос повысил... И что там еще за Каюм? Впервые о нем слышу.

Гург в ответ, задушевным, хриплым шепотом:

– Я понял, а ты-то въезжаешь? Кто тебя защищать будет? Думаешь, Даврон? Это мы защищаем. Сам знаешь, в горах опасно...

– Угрожаешь?

Гург не отвечает. Отваливает. Зухур с беспокойством смотрит вслед. Говорю:

– Зухур, я прикажу: он и расстреляет.

– Я сам!

Сам так сам, пускай тешится. Советую:

– Скажи Гафуру, чтоб снял с Рембо бронежилет.

– Зачем? Голова есть...

– На твоем месте я бы целил наверняка. В грудь.

– Попаду куда надо.

Комедия! Неуклюже тащит пистолет из кобуры. Стрелял он не часто – это факт. Если вообще когда-нибудь стрелял.

– Зухур, зайди к нему со стороны. Слева или справа...

– Зачем?

– Если отсюда, то на линии выстрела – люди. Мало ли чего...

– Неважно. Я попаду.

Опять уперся. Иду на хитрость:

– Кто б сомневался! Попадешь. Но так тебя Рембо заслонит. А станешь сбоку – целая панорама. Как в кино. На широком экране.

Хлопает меня по спине.

– Молодец! Хорошо предложил. Слушай, а если пуля в жилет угодит – пробьет?

– Покажи пистолет.

Протягивает какой-то изукрашенный дамский пистолетик. Пожимаю плечами:

– Смотря с какой дистанции стрелять. А тебе-то что?

– Интересно.

– По ГОСТу броник должен останавливать пулю из макарова с пяти метров. Знал я двух орлов, которые затеяли дуэль в жилетах. Не знаю, из лихости или на спор – проверить, пробьет или не пробьет. Стрелялись метров с двадцати. Один попал. Пуля бронепластину не пробила.

– Двадцать метров... Далеко.

– У того орла, что принял пулю, были сломаны четыре ребра. И легкие ему размозжило. Умер на третьи сутки... Ното был пээм.  Насчет твоей пукалки ничего сказать не могу. Пуля легкая, скорость маленькая... Вернее всего, броник не пробьет и ребра не сломает.

– Пукалка! Слова выбирай.

– Ладно: твое благородное оружие. А ты что, хочешь в броник выстрелить?

– Нет! Зачем?!

– В любом случае, бей с близкой дистанции. Метров с двух. Еще лучше – в упор.

– Сам знаю.

Я, безразлично, в пустоту:

– Некоторые еще оружие с предохранителя снимают...

– Где?! Покажи, как.

Показываю. Он поглаживает змея, шепчет: «бисмилло».

– Гафур, опусти его.

Телохранитель с силой давит Рембо на плечи. Рембо бухается на колени. Вскрикивает от боли. Разбил коленные чашечки, факт. Не беда, ему теперь не в футбол играть.

Зухур подходит, встает рядом с Рембо, лицом к толпе.

– Люди Талхака! Я приехал не затем, чтобы вас притеснять. Не затем, чтобы нарушать обычаи. Я ваш земляк. Всех вас знаю. А вы меня знаете...

Из толпы кричат:

– Знаем! Гиёза зачем убил?!

– Пастбище почему отнял? Все овцы погибли.

– Этих двух несчастных почему застрелили?!

Зухур:

– Да, товарищи, произошел такой инцидент. Сейчас решим этот вопрос...

Кладет на макушку Рембо руку. Левую. В правой – пистолет.

– Вот этот человек... Его обвиняют, говорят: он убил ваших односельчан. Он говорит, что защищался. Говорит, ваши люди на него напали. Правда или не правда, пусть Бог судит. Если этот человек виновен в смерти тех несчастных, он погибнет. Если не виновен, пуля не причинит ему вреда...

Поня-я-я-ятно. Решил всех ублажить – и блатных, и местных. Затем и расспрашивал про бронежилет. Напугали-таки его духи. Ладно, пусть целит куда хочет. Без разницы. В любом случае выйдет по-моему. Зухур схитрит, так Гург дострелит.

Зухур отходит на пять метров вправо. Гафур разворачивает Рембо к нему грудью. Отходит в сторону. Зухур топчется на месте. Шаг назад, вперед. Сначала не врубаюсь, к чему эти танцы с бубном. Потом соображаю: он сам еще не знает, как поступит. И крови хочется, и боязно. Да и вообще страшно: Рембо смотрит в упор. Трудно убить человека, глядя ему в глаза.

Зухур наконец решается. Становится в стойку. Вытягивает руку с пистолетом. Застывает. Позирует. Растягивает удовольствие. Змей изгибается, кладет голову ему на предплечье. Плакат! Зухур целится. Судя по углу, в грудь. Значит, пошел у духов на поводу. Струсил.

Выстрел.

Отдача подбрасывает ствол вверх. У Рембо выносит затылок. Порядок! Гург может отдыхать. До поры. Фиксирую время. Шестнадцать пятнадцать.

Басмачи гомонят. Наблюдаю. Нет, не посмеют. Однако подзываю своего бойца:

– Одил, сюда! Что там у вас?

– Блатные обижаются...

– Знаешь, что делать в случае чего?

– Знаю.

– Вас там семеро. Ты – за главного. Если что – не раздумывай. Командуй. Бейте на поражение.

Ко мне подходит Зухур. Тычет стволом в кобуру, не попадает, руки трясутся. Реакция. Адреналин.

– Ты видел?!

Глаза светятся как у кота.

– Нет, скажи, ты видел?! Как я...

Чего ждет? Поздравлений?

– Для первого раза неплохо, – говорю. – Промазал всего сантиметров на тридцать.

– Почему обижаешь? Вон, смотри – лежит. Мертвый...

– Ты целил в грудь. В следующий раз держи рукоятку крепче. И пистолет пристреляй.

Вижу по роже: опять оскорбил. Испортил праздник. Но мне обрыдло щадить его нежную натуру. Взгляд Зухура уходит в глубину... По опыту

знаю – что-то замышляет... И в ту же секунду выдает:

– Спасибо, Даврон. Ты помог, хорошие советы давал. Я тебе тоже что-нибудь хорошее сделать хочу. Та девочка, что тебе понравилась... Ромашка. Скажу Занбуру, чтоб сюда привел. Себе ее возьмешь. Хочешь – женись,

хочешь – так...

Грубо подкалывает. Слишком грубо. Считает, что нащупал слабое место. Рублю напрямую:

– Кончай докапываться. Все! Закрывай тему.

Он кивает: ставлю точку. Фактически, я уверен, приберегает тему на будущее... Неужто резонанс?! Черт, как я ни берегся, а затащил девочку в хреновую ситуацию. Самое паскудное – защитить не могу. Боюсь еще больше навредить.

Зухур идет к трупу. Достает из кармана и обмакивает в кровь белый платок. Кричит:

– Есть здесь родичи убитых?

Население волнуется:

– Икром, выходи.

Из задних рядов вперед пробивается старик. За ним – заплаканная пожилая женщина. Сбоку выходит мужик средних лет.

– Подойдите, – командует Зухур.

Приближаются. Зухур протягивает платок старику:

– Возвращаю кровь за вашу кровь.

Старик принимает осторожно, чтоб не замараться. Явно не знает, что делать с окровавленной тряпкой.

Зухур, величаво:

– Положишь на могилу своей дочери.

– Сын. Мой сын был убит, – по лицу старика катятся слезы.

– Я за него отомстил.

Зухур идет назад. Раздувается от гордости:

– Вот как надо! Это справедливо. А ты надо мной смеялся. Совсем меня не уважаешь?

Надоел. Вечером объясню, что такое уважение.

– Зухур, ты своих гвардейцев, басмачей спроси. Эти тебя почитают сильнее некуда. Каюмом грозят...

Он осекается. Потом:

– Каюм! Плевал я на него.

– Ну-ну... А кто он таков?

– Один мой родич, ничтожный человек. Маленький человек...

– Поня-я-я-тно.

Зухур мрачнеет. Смотрит на меня, будто прицеливается.

– Ты не думай, я про уважение просто так говорил. Проверял. Я знаю, ты меня уважаешь. Я тебя тоже уважаю. Потому про ту беленькую девочку спрашивал. Думал, может, она тебе понравилась. Не хотел у тебя женщину отнимать. Но ты сказал, тебе не нужна. Хорошо, тебе не нужна – себе возьму.

– Уточни: как это «возьмешь»?

– А-а-а, как-нибудь...

Я почти чувствую, как вспыхивают силовые линии, тянутся от меня к девушке на камне. Линии множатся, переплетаются, окутывают ее невидимым раскаленным клубком. Боюсь шевельнуться, ляпнуть что-нибудь не то, иначе разразится какая-то немыслимая беда. Надо успокоиться. Делаю глубокий вдох, медленный выдох. Порядок! Говорю абсолютно спокойно:

– Как-нибудь не выйдет. Я не позволю. Нравится – женись... Только так. Если она согласится.

Это самое большее, на что я решился. Зухур на мое «не позволю» – ноль внимания. Ему не до того. Нащупал уязвимую точку, расковырял и с наслаждением копается в ране:

– Ты меня не знаешь. Если согласится?! Побежит. Я только позову – все эти девушки меж собой драться будут. Как думаешь, эта беленькая, ромашка, побежит или не побежит?

Замолкает. Всматривается: как реагирую? Усиливает нажим:

– Ты сказал, мне на ней жениться надо. Спасибо, хорошо посоветовал. Я немного сомневался, теперь не сомневаюсь. Тебя как друга попросить хочу... Еще одну услугу окажи – сватом моим будь. Поговори с ней. Не захочет, уговори, чтоб согласилась. Ты сам сказал: надо, чтоб согласилась.

Приказываю себе успокоиться. Глубокий вдох, выдох. Порядок. Говорю холодно:

– Найди кого другого.

Он считает, что одержал надо мной главную победу – берет себе женщину, которая мне нравится. Пытаюсь перебороть чувство вины. Девушка попала в зону контакта, любое мое вмешательство только усилит напряжение поля. Так что отныне не могу тронуть Зухура даже пальцем. Повезло гаду...

Он удовлетворен. Отворачивается, зовет:

– Гадо!

Зухуров младший братец ошивается рядом. В полуметре позади. Наблюдает. Маскируется безразличием. Подвалил минуту назад. Засек напряженность меж мной и Зухуром и тут же – поближе к очагу конфликта. Разведка не дремлет.

Зухур указывает:

– Девчонка на камне. Беленькая...

Гадо, с готовностью:

– Сюда привести?

– Нет, узнай, кто родители, и посватайся. Жениться хочу.

Засекаю время. Шестнадцать двадцать одна.

10. Джоруб

Вчера к нам прибыл курьер от Зухуршо. Вошел в кишлак, остановил первого встречного – простодушного Зирака – и велел привести к нему главного. Зирак побежал к раису, по дороге разнося новость по кишлаку.

Посланца окружили мужики, живущие по соседству с мечетью. А сам он... Вот тебе на! Оказалось, это всего лишь прыщавый и худосочный мальчишка из Верхнего селения – Теша, сын немого Малаха. Того самого, что убил моего племянника Ибода. Тьфу! В ветхой, застиранной гимнастерке, с автоматом на плече, мальчишка походил на тощего теленка, который лениво отмахивается хвостом от облепивших его мух. Едва слушал, паршивец, расспросы старших:

– Эй, парень, Зухуршо зачем тебя послал? Какой приказ ты принес?

Отвечал небрежно:

– Главный придет, ему скажу.

Наконец прибыл раис, Теша развязно протянул ему руку. Не две с почтением, как старшему или равному, а одну – как низшему. Мужики заворчали неодобрительно, раис потемнел от гнева, но сдержался, руку пожал.

– Ну, рассказывай.

Теша осведомился высокомерно:

– Где? Здесь что ли?

Наш грозный раис впервые в жизни настолько растерялся, что не нашел достойного ответа. Промолчать – зазорно, а рыкнуть – опасно: мальчишка-то ничтожный, но ведь сам Зухуршо его прислал...

– Важное сообщение, – соизволил вымолвить Теша. – При народе нельзя. Где у вас тут укромное место?

Понятно было и без слов, что малец желает высосать из своего поручения, как из бараньей кости, весь сладкий мозг. Выручил раиса мудрый Додихудо:

– Ко мне пожалуйте. Тут рядом совсем...

И повел, старый лис, Тешу-наглеца с почтением в свою мехмонхону. Раис и уважаемые люди – следом за ними. Я с места не тронулся, хотя, как и всем, не терпелось услышать, какое распоряжение прислал нам Зухуршо. Никогда в жизни не сяду за дастархон ни с немым, ни с его отродьем!

Ёдгор потом рассказал, что мальчишка наелся, напился, насладился почтением старейшин и затем лишь сообщил, с чем прибыл. Завтра нас посетит Зухуршо. Народ должен собраться и ждать. Ничего больше Теша не знал. Как бы то ни было, проводили его с почестями и принялись гадать, зачем едет Зухуршо.

Простодушный Зирак ляпнул:

– Муку раздавать.

Шокир сказал загадочно:

– Шмон наводить.

Смысла мы не поняли, однако расспрашивать Гороха не решились, никому не хотелось выказать незнание. Лишь Зирак, простая душа, не утерпел:

– Это что же такое?

Шокир ухмыльнулся:

– Шмон это когда тебе в задний проход палец суют – ищут, не прячешь ли чего. А потом, чтоб руки не мыть, палец тебе же облизать дают.

Поморщились мы, но Шокиру выговора за непристойное слово не сделали, только переглянулись – что, мол, с него, Гороха, взять? Не зря сказано: «Из дурного рта – дурной запах». Но по правде говоря, я давно заметил, что даже умные и уважаемые люди слушают Шокира внимательно и на ус мотают. Словно он, Горох, знает что-то такое, что им неведомо...

Как ни удивительно, верно угадал не он, а Зирак. Муку и сахар привез нам Зухуршо, однако продукты оказались осквернены кровью несчастных Салима и Зухро. Мрачные и угрюмые, собрались мы на площади. Никого не радовали мешки с мукой на грузовиках, выставленные напоказ. Каждый думал о том, какую еще страшную цену потребует Зухуршо за свою «гуманитарную помощь».

Тем временем он, играя в справедливость, поставил убийцу на колени и достал пистолет.

– В грудь целит! – воскликнул Шер, смело, не таясь. – При чем тут Божий суд?! У мужика бронежилет. Кого обмануть хотят?! Я служил, я знаю...

Зухуршо отошел на несколько шагов и поднял пистолет. Все замерли. Наши люди как дети словно на миг забыли о гибели односельчан и о тех несчастьях, что сулил приезд Зухуршо. Представление увлекло их до самозабвения. Народ гудел, тихо переговариваясь:

– Навыка стрельбы не имеет...

– Оружие нетвердо держит.

– Лучше бы свою змею на него пустил.

Вдруг, как по приказу, все замолчали, ожидая... Выстрел грянул в тишине. И я услышал, как негромко и глухо ударилось о каменистую землю тело убийцы. Словно кто-то приподнял тяжелый мешок и уронил, не осилив.

– О-ха! – воскликнули мужики разом. Не от удивления или неожиданности, а как бы подтверждая состоявшуюся казнь. Женщины, стоящие позади, вскрикнули и забормотали:

– Товба, товба...

Так говорят, отводя порчу или преодолевая страх. Мужчины молчали. Не обрадовала нас казнь, поскольку творилось что-то нам непонятное. Только Зирак, простая душа, воскликнул:

– Справедливость! Кровь кровью смывается.

Мы с тревогой ожидали, что будет. Солнце уже пересекло небо над ущельем и опускалось к вершинам хребта Хазрати-Хусейн, отвесная стена которой высилась перед нами. Уже легла у подножия склона узкая тень, перекрыла крышу мечети и медленно поползла к нам.

Народ затих, и внезапно я услышал, как сзади, внизу под обрывом, ревет и грохочет вода Оби-Талх. Я с ранних лет привык к вечному шуму реки и перестал различать его среди прочих звуков. Сейчас поток гремел оглушительно, словно камнедробилка. Рокот, прежде родной, был страшен, звучал как грозное пророчество: ждите беды.

Беда не заставила ждать. Гадо, брат Зухуршо, отбрасывая влево длинную косую тень, двинулся к нам. Тень пересекала площадь и вонзалась в толпу, словно стрелка солнечных часов, возвещающая приближение страшного времени. По пути Гадо перешагнул через труп убийцы, ступив ногой в лужу крови, и за ним потянулся багряный след, блекнущий с каждым шагом. Гадо словно шел в одиночестве по пустынной дороге – люди расступались, теснились, а он хмуро шествовал по живому коридору, направляясь к камню, на котором сбились в кучку девушки. Оттуда, с возвышения, как с театрального балкона, глупые девчонки с восторженным любопытством следили за статным красавцем, перешептывались и пересмеивались. Когда он приблизился, девушки притихли и уставились на него сверху.

– Эй, ты! – закричал Гадо, указывая на какую-то из них пальцем. – Кто твой отец?

Сердце мое сжалось от тревоги. Не к Зарине ли он обращается? Кто, как не она, выделяется в девичьей стайке! Бахшанда велела повязать платок, но Зарина наперекор мачехе даже от тюбетейки отказалась, ее золотистая головка светилась в пестрой девичьей толпе. Стоя на краю каменной глыбы, она дерзко и смело глядела на Гадо с высоты. Затем отвернулась и устремила взгляд на противоположную сторону реки, на вершину Хазрати-Хасан.

– Эй, ты, беленькая! Тебя спрашиваю...

Андрей бросился к камню, но я схватил его за рукав:

– Куда?! Он просто спрашивает... Стой здесь, с дедом.

А сам поспешил туда, где, заглушая одна другую, галдели женщины:

– Сирота она. Нет отца...

– Отец умер...

Гадо бесстрастно обводил их взглядом. Я раздвинул женщин и встал с ним рядом:

– Ас салом...

Он, не повернув головы, прервал:

– Ты кто?

– Дядя этой девушки, брат ее покойного отца.

Гадо перевел на меня невыразительный взор:

– Ладно, сойдешь и ты. Значит, слушай: Зухуршо пожелал взять... Как ее имя? А, неважно... Пожелал в жены. Как это у вас, по обычаю, говорят? «Я пришел, чтобы ты взял нас в родственники...» Или вроде того...

– Вах! – восторженно ахнули женщины.

– Счастлива ты, девочка, да буду я жертвой за тебя...

– Командир-красавчик, меня замуж не позовешь? – крикнула вдова Шашамо, разбитная бабенка.

Зарина с высоты камня смотрела на меня в упор. Взгляд говорил: «Ну что, дядюшка, опять струсишь?»

Я опустил глаза и сказал:

– Большая честь для нас... Мы очень сожалеем...

– Что ты бормочешь?! – холодно осведомился Гадо. – О чем сожалеете?

– Она просватана. Обещана одной почтенной семье. Мы бы и рады отменить сговор, но невозможно...

В этот момент из-за женского круга вдруг вынырнул Шокир, словно таракан в кувшине с шербетом всплыл:

– Что-то не слышали мы о каком-нибудь сговоре. А, Джоруб? Поделись с нами – кто жених?

Будь он проклят, Горох! Я растерялся. Скажу, не таясь, испугался. Однако Гадо неожиданно для меня отрезал:

– Если этот человек, брат покойного отца, говорит, что обещана, значит, так и есть. Кому, как не ему, знать.

Он повернулся ко мне:

– А ты, брат покойного, коли столь крепок в слове, обещай, что пригласишь на свадьбу.

Я забормотал приглашения, но Гадо хлопнул меня по плечу и пошел словно в пустоте сквозь расступавшийся народ. По пути аккуратно, как и прежде, перешагнул через труп... Только тогда я осознал, как тихо вокруг. Люди молчали и смотрели на меня. А я не мог опомниться, пораженный, что все разрешилось так быстро и просто.

Шокир громко сказал:

– Подносят девоне-дурачку сахарную халву, а он просит: «Дайте редьку».

Глупой этой насмешкой он словно какой-то сигнал подал – мужчины, оттеснивши женщин, разразились упреками:

– Что случилось, Джоруб?! Умный человек, а и впрямь как девона...

– О себе не печешься, почему об обществе не подумал?

– Сто лет такой удачи ждали, а ты ее по ветру развеял.

– На весь кишлак беду навлек...

Один Шер меня поддержал:

– Молодец, Джоруб. Смелый человек.

– Молчи! – прикрикнули на него. – Что ты, неженатый, бездетный, понимать можешь?

– Зато Джоруб – многодетный отец, – съязвил Шокир.

Не часто я слышу от односельчан попреки моей бездетностью, но в эту минуту издевка Гороха почти меня не задела, я был горд и доволен. Сделал, что мог, а будет так, как решит Аллах...

Слух «Джоруб отказал Зухуршо» в один миг охватил толпу, как огонь заросли сухой травы. Когда я вернулся ксвоим, старый Бехбуд,  отец Бахшанды, сердито зашипел:

– Почему прежде старших выскочил? Почему самолично решил? Почему меня не спросил? Зачем отказал?..

Отец молчал сочувственно и только кивнул: правильно поступил. Но меня одолевали сомнения. Сердце говорило, что Зухуршо не отступится. Я лишь отсрочил неизбежное. Разумно ли было противиться тому, чего не можешь изменить? О чем они – Зухуршо и Гадо – теперь совещаются?

Мои опасения сбылись очень скоро.

– Гафур идет, Гафур... – зашептались вокруг.

К нам шагал человек-гора со следами витилиго на лице и могучих предплечьях. Одет он был в камуфляж, и это, впридачу к белым пятнам на темной коже, делало его похожим на огромного пегого быка. Гафур остановился перед толпой, широко расставив ноги, и проревел: