Текст книги "Скрижали"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Опять «дворники» ёрзали по лобовому стеклу, сметая снег с дождём.

«Проклятый климат! – бормотал Борис Юрзаев. Вцепившись в руль, он опять гнал машину по пустынному мокрому шоссе. – «Проклятый климат не даёт ни урожая каждый год, ни просто хоть на грош надеждыІ. Чьи стихи, чьи! Где я это читал? В марте, как в ноябре! Черт знает что! Нечерноземная зона… А может, и не надо здесь людям жить? Разбрелись аж за Полярный круг, весь год трясутся, печки жгут, флюсы, авитаминоз. Неужели через считанные дни все это останется лишь в памяти?»

По сторонам шоссе за голыми ветвями деревьев сквозили избушки, дачки. Кое–где из труб тянулись сиротливые дымки.

Слезилось субботнее утро. Встречных машин почти не было. Впереди сквозь завесу мокряди тарахтел «запорожец» с ободранным кухонным буфетом на крыше.

Борис обогнал его, оскалил зубы: «Дачник–неудачник, так неудачником и проживёшь. Хорошо хоть мой агрегат исправен, ещё чуть–чуть, ещё несколько дней… Что бы я делал без машины? Каждый раз какие‑нибудь новости! Если б не эти «СкрижалиІ! Ничего, скоро, уже скоро буду греться на пляже где‑нибудь под Хайфой. На Средиземном море. На первое время хоть доллары есть. Эх, если б ещё пятнадцать, была бы тысяча! Да о чём я? Будут «СкрижалиІ – будут миллионы!»

Он давил на газ, мчал вперёд и вперёд. Уже должна была показаться стрелка – указатель поворота налево к дачному посёлку, где жил этот неунывающий идиот – Витька Никольский.

«Ну, ладно, – думал Борис, – старуха умерла, довёз, сбагрил труп родственникам, вернулся, спасибо тебе, но что же ты, сукин сын, не напомнил, не сказал, что надо отдать, отвезти в Онкоцентр причиндалы – халат, сумку со шприцами и медикаментами?! На хрена мне нужны эти звонки с утра пораньше, когда обзывают сволочью? Немедленно забрать и сегодня, сейчас же вернуть из рук в руки, забыть, вычеркнуть поганое это приключение, мир праху твоему, тётушка Кетован!

Слава Богу, она ещё не снилась по ночам. Зато сегодня, едва проснулся, надвинулось лицо Артура Крамера. Да! Так чётко. С какой стати?! Смотрит, будто вопрошает о чём‑то. Будто догадывается, что навёл на него Юрку с его паханами то ли из бывшего КГБ, то ли ещё откуда… Мрак. Чертовщина какая‑то».

Глянув вперёд, нет ли на шоссе встречных машин, Борис свернул влево, съехал на узкую асфальтовую дорожку. Стало почти темно: по сторонам тесно стояли мокрые сосны. Кое–где у их подножий фосфорически светились ещё не растаявшие островки снега.

Из‑за поворота вынырнул «фольксваген» с красным дипломатическим номером. Борис едва разминулся с ним.

Извилистый путь среди угрюмых деревьев создавал впечатление поездки через первозданный бор. Борис несколько раз бывал у Витьки Никольского и знал: здесь, в каких‑нибудь двадцати минутах езды от центра Москвы, за этими самыми соснами прячутся двух– и трёхэтажные дачи, скупаемые теперь иностранцами и отечественными нуворишами у обедневших потомков сталинских вельмож.

И Витька Никольский – внук генерала, прошедшего всю войну, собирался продать свою дачу за доллары, уехать в США, да только кому там нужен ещё один врач–терапевт средней руки? В какой‑то пародийной мере Никольский повторял его, Бориса Юрзаева, метания. То изучал иглоукалывание, то бегал на курсы точечного массажа, то ездил к какой‑то бабке под Кисловодск, пытаясь постичь секреты заговоров и трав. Потом прибился к группе, которая всем составом попала к Артуру Крамеру. В конце концов он осел в обычной хозрасчётной поликлинике, подрабатывал дежурствами да пописывал популярные брошюрки на медицинские темы из серии «Излечи себя сам». Тем не менее средств на жизнь, содержание квартиры в Москве, на дачу не хватало. Потому‑то Витька с такой безотказной готовностью и вызвался сопровождать старуху до Тбилиси за десять тысяч…

Дорога вильнула ещё раз, другой. Справа за стеной деревьев открылась просека. Борис свернул на неё, покатил размякшей грунтовой дорогой мимо заборов. Прячась под зонтами от дождя, выгуливали собак промёрзшие дачники.

Борис остановился у зелёной калитки со ржавым почтовым ящиком, вышел из машины и тотчас увидел сквозь штакетник забора Витьку Никольского. По пояс голый, в шерстяной шапочке, тот бежал трусцой по тропинке, подтягивая мешковатые шаровары.

– Фрайер! Излечил себя сам? Закаляешься? Немедленно хватай всё, что брали в Онкоцентре, тащи сюда!

– Боря, заходи! – обрадовался Никольский.

– Некогда! Тебя мама в детстве не учила: чужое надо отдавать!

– Не ори! – крикнул Витька и побежал к крыльцу дачи.

Борис ходил взад–вперёд у машины, ждал. Утро, едва начавшись, совсем померкло. Повалил снег. «Проклятый климат, – бубнил Борис, – впору включать габариты».

Он снова сел в машину, включил «дворники», габаритные огни. Лобовое стекло секла ледяная крупа.

«Каждое сознательное злодейство, даже мысленное, вызывает ответный удар». Эта мысль, явно чуждая всякой логике, вдруг прозвучала в его голове. Борис был настолько ошеломлён, что даже не удивился тому, что Витька Никольский, одетый по–городскому, сел с медицинской сумкой в машину, сказал:

– Я тоже в Москву. Раз такая погода – делать здесь нечего. Чего злишься? Не мог же я один ехать отдавать это в Онкоцентр. Я там никого не знаю. Звонил, а тебя невозможно застать.

Развернувшись, Борис катил по просеке. Дачников с их собаками видно не было, но на всякий случай ехал он медленно, на второй передаче.

«Какое злодейство? При чём тут злодейство? Найти Артура, попросить «СкрижалиІ – всего делов, – убеждал он себя. – Если Юрка к вечеру сообщит адрес, завтра же лететь и кончать со всей этой бодягой».

Просека кончилась. Глянув, нет ли справа–слева автомашин, Борис свернул на покрытый выпавшим снегом асфальт.

– Будет скользко, – заметил Витька. Борис язвительно отозвался:

– Изрек Никольский: будет скользко, он был умён, он был Платон!

За первым же поворотом Борис разглядел идущий впереди грузовик.

– Даже габаритов не зажёг, сукин сын!

– А ты обгони его.

– А если встречная? Хочешь последовать за тётушкой Кетован? Кстати, как тебя встретили её родственники?

– Им было не до меня. Летчики дали радиограмму, те при–мчались на лётное поле уже с гробом. А мне удалось тут же в аэропорту купить билет на ближайший рейс. Тбилиси не посмотрел. Через час вылетел обратно.

– Даже билет не оплатили?

– Говорю, было не до меня.

От сосен, обступивших дорогу, от снежного ливня совсем смерклось. Еле различимый грузовик полз впереди.

– Елки–палки! И это март! – ругался Борис. – «Проклятый климат не дает…» Ага! Вспомнил: «Но все же, что людей здесь держит? Проклятый климат не даёт ни урожая каждый год, ни просто хоть на грош надежды»…

И опять лицо Артура Крамера встало перед ним.

Грузовик чуть замедлил скорость перед новым поворотом. Борис притормозил тоже.

Вдруг лобовое стекло взорвалось. Что‑то чёрное налетело и тотчас отпрянуло вперёд на дорогу.

Борис резко ударил по тормозам, выбежал из косо остановившейся машины, не замечая текущей по лицу крови, кристаллических осколков стекла, струящихся с его головы и куртки на снег.

Впереди, метрах в четырёх от машины, недвижно лежал мужчина. В ковбойке, чёрных брюках, расшлёпанных кедах.

– Витька! Я убил человека! – отчаянно закричал Борис.

В те секунды, пока ужас нёс его к скорчившемуся на снегу телу, расстрельной автоматной очередью успело мелькнуть: «Хана. Теперь не выпустят. Тюрьма. Можно смыться. Витька – свидетель, расколется, сука! Линка с Танечкой одни. В Тель–Авиве. Пропадут».

Борис нагнулся, схватил запястье откинутой руки, искал, не находил пульс.

– Откуда он взялся?! – Никольский чуть не плача брёл от машины, стряхивал с лица и волос стеклянное крошево. – Между нами и грузовиком никого не было!

– Скорей, идиот! Учился, должен знать точки реанимации, скорой помощи. Напомни, где они? Где?

– А пульс есть?

– Смотри, лицо в крови, челюсть разбита! Есть пульс, есть! – Борис пригнулся ещё ниже, уловил слабый стон. – Дышит, сукин сын, дышит! Он в шоке. Где точки – Крамер ещё говорил – как их?

Никольский присел на корточки по другую сторону лежащего, неуверенно взял его руку.

– Вот тут на третьем, безымянном, джун–чун и на указательном – шан–ян.

– Давай, действуй! А ещё где‑то на лице. Где?!

– Боря, займусь руками, а ты массируй между носом и губой. Хэ–ляо – главную. А может, пока не поздно, отвезём в Склиф?

– Болван! Там же составят протокол!

Скрючившись под летящим снегом, они массировали реанимационные точки. Человек застонал. От него разило сивухой.

– Откуда он взялся? Впереди грузовик, сзади мы …

– Заткнись. Перестань голосить. Грузовик давно уехал. Сволочь, пьян в стельку… Эй, гражданин! Ты меня слышишь?

Человек приоткрыл глаза, прошамкал:

– Сонька, больно… Я тебя жалею, а ты зачем меня сдала? – Он грязно выругался, попытался встать.

– Хватай! Подхватывай! – закричал Борис. – Под мышкой бери, тащим к машине. На ноги не ставь, может, перелом.

С трудом они втянули его на заднее сиденье «жигулей».

– Садись с ним. Промедол в сумке? Вкати укол. Засучи рукав, коли прямо в руку. – Борис, стоя снаружи, торопливо отбивал щёткой остатки лобового стекла, смахивал их на дорогу.

– Мужики, вы кто? Рэкетиры? У меня ни копья, не губите… За что избили?

– Спокойненько, спокойненько. – Никольский дрожащими руками сделал укол. – Ты кто? Куда шёл?

– Не шёл я – убег из лечебницы для алкашей. Выпил. Залез в грузовик – до Москвы добраться. Проснулся, думал Москва, выпрыгнул из кузова… Все болит.

– Что у тебя болит? Что? – обернулся к нему Борис. – Ногами двигать можешь? Руки шевелятся?

– Нет, не знаю. Скула болит, говорить больно. В боку – тоже.

– Скула у него болит! – Борис уже вёл машину, уже трепетала надежда, уже скоро должны были кончиться эти проклятые повороты. – Ты мне стекло лобовое разбил, капот погнут! Сколько сейчас стоит – знаешь?

– Мужики, отпустите! Не помню ничего…

Щурясь от летящего в салон снега, Борис вывел машину на шоссе, и только когда свернул к Москве, в голову ударило: первый же гаишник остановит разбитые «жигули», увидит раненого… Справа впереди виднелась автобусная остановка. Пустая.

– Витька, платок есть? Оботри ему рожу. Сейчас будем расставаться.

В мгновение ока они вытащили своего пассажира, прислонили к бетонной стенке остановки.

– Держи четвертак! – Борис засунул купюру в нагрудный карман ковбойки. – Доедешь до Москвы, там метро, доберёшься.

– Спасибо, мужики, – прохрипел раненый и стал оседать…

Оба, не оглядываясь, кинулись к машине.

Борис мчал по шоссе, лихорадочно думал о том, что теперь придётся, не заезжая в Онкоцентр, сразу же окольными путями пробираться к Николаю Ивановичу, благо суббота, хоть в этом повезло. По субботам и воскресеньям тот всегда у своего гаража, чинит чужие машины, прирабатывает к пенсии.

– Витька, осмотри сиденье, крови не осталось?

– Вроде нет… Только лужа. Обоссался. Дай какую‑нибудь тряпку. Знаешь, кажется, у него ребра сломаны.

– Не сдохнет. – Борис передал тряпку через плечо.

– Не должен. Если ещё и пневмонией не заболеет. Холодно. В одной ковбойке… Достал «Скрижали»?

– Не до «Скрижалей». Въедем в город, высажу у первого же метро, сам доедешь до Онкоцентра. Все сдашь. О том, что случилось, не болтай. Ясно? И про тётушку Кетован тоже.

– Наделали мы с тобой дел…

– Каких дел? Каких? Какие к нам претензии? Одной хотели помочь, другой сам свалился. У тебя, может, совесть болит?

Никольский молчал, не отзывался.

– Сидишь, думаешь: нельзя было его оставлять? Ну и пусть болит твоя совесть. Если она вообще есть! Я думаю о людях хуже, чем они о себе думают. Если этот выродок сдохнет – тем лучше. Меньше народа – больше кислорода. Сегодня он пьян, завтра кого‑нибудь зарежет. Если б ехали на большой скорости и он сиганул вот так из грузовика, могли бы погибнуть. Болела бы у него совесть?! Тебе хорошо, ты один. А у меня Линка и Танечка… Из‑за него, из‑за этой пьяни, придётся сейчас за стекло, за жестянку платить. От своих отрываю. Они там на пособии. У него об этом совесть болеть будет? Линка скопила шекелей, повела наконец куклу покупать. Зашли в магазин. Танечка увидела десятки, сотни кукол. Мать говорит: «Выбирай». Девочка растерялась, заплакала. Истерика с ней была.

– С тобой, по–моему, тоже истерика, – промолвил Никольский.

Борис высадил его, даже не доехав до первой станции метро.

Возможно, из‑за метели ГАИ не обратило внимания на автомашину без лобового стекла. Он перевёл дыхание, когда подъехал наконец к скопищу кооперативных гаражей.

Еще издали увидел: мастер на месте. У раскрытых дверей гаража в окружении неумёх–автолюбителей копается в моторном отсеке старенького «запорожца».

Борис выскочил из машины, стряхивая с себя снег, расталкивая толпу.

– Николай Иванович! Здравствуйте, это я – Боря!

Старик выпрямился во весь свой огромный рост, снял очки.

– Здравствуйте, доктор. Что опять стряслось?

– Николай Иваныч, дядя Коля, понимаешь, человек помирает! Вызвали срочно. По дороге тормознул у аптеки лекарство ему купить. Ребенку. Ребенок помирает. А там рядом пивная. Стоит сволота, подонки. Говорят, давай денег. Не дашь – разобьём автомашину. И разбили! Гляди: вышибли стекло. Лобовое. Капот помяли.

– Где ж я тебе стекло возьму? Да и работы у меня до вечера. Вот «запорожец» инвалида, и ещё два клиента с «жигулями»… Добывай стекло, приедешь через неделю.

– Дядя Коля, ребёнок умирает!

– Ну и езжай. Только обмойся, у тебя лицо в крови.

– Да меня же милиция остановит! Говорю, умирает. Ребенок. Может, дорога каждая минута!

– А что с ним? – спросил инвалид с палкой.

– Понимаете, врачи лечат от бронхита, а у него пневмония, двустороннее воспаление лёгких. – Борис продолжал врать и в то же время чувствовал, будто в него вселился кто‑то, кто верит в болезнь этого несуществующего ребёнка, почти видит его, разметавшегося на постели.

Из гаража высунулся напарник мастера – молодой сварщик.

– Доктор, слышал – нужно лобовое?

Борис подошёл, шепнул:

– Достанешь, не обижу, сам понимаешь…

Тот так же, шёпотом, ответил:

– Если опять «зелёными» – сделаю.

– Сколько тебе?

– Двадцать.

– Целых двадцать?! Ты что?

– Ладно. Гони пятнадцать.

Борис отвернулся в сторону, отсчитал пятнадцать долларов.

Сварщик живо сунул их в нагрудный карман засаленного комбинезона, шепнул:

– Дяде Коле про «зелёные» ни гу–гу, – и побежал к другому раскрытому гаражу.

Через минуту сварщик был уже тут как тут с новеньким лобовым стеклом.

– Николай Иванович, – сказал инвалид, – сделай сначала ему. Мне спешить некуда, у человека такое дело. А покамест идёмте, я тут рядом живу. Лицо как следует обмоете. Может, йод нужен?

Минут через сорок Борис на машине со вставленным стеклом и выправленным капотом уже выкатывал с территории гаражного кооператива.

Николай Иванович деньги за работу взять отказался, сердито махнул рукой:

– Вечно с тобой что‑нибудь… Езжай. Может, успеешь, спасёшь.

…Снегопад кончился. Борису Юрзаеву хотелось петь. Вот только пятнадцати долларов было жалко. Захотелось есть. Он взглянул на часы: ещё не было и двенадцати.

Он остановился у телефона–автомата, позвонил Никольскому.

– Ты почему дома?! Почему не поехал в Онкоцентр?

– Был. Только вошёл, – хмуро ответил Витька. – Сдал. Твоего приятеля нет. Сегодня суббота, мог бы сообразить.

– Сдал – молодец! Обедать собираешься? Не хочешь меня пригласить?

– Знаешь, Борис, сегодня я уже по горло сыт нашими приключениями…

– Понятно.

– Погоди, не вешай трубку. Сейчас, только вошёл, звонок: какие‑то бездельники ищут Артура Крамера или кого‑нибудь из его учеников. Дали телефон. Если хочешь, запиши.

– Какие бездельники? Какие?

– С созвездия Орион! Записывай, если хочешь.

– Говори. Так запомню.

«Наверняка это закинули сеть Юркины покровители с их высокими связями, – думал Борис. – Идиоты! Ищут Артура в Москве, хотя сказал же, что он в Азии!»

До вечера, до того времени, когда нужно было ехать в офис за ответом, оставалось слишком много времени, с крыш, карнизов и деревьев лились потоки талой воды, возвращаться в свою разорённую нору не хотелось. Борис набрал номер, пока он не забылся.

Какая‑то дама с низким, как определил про себя Борис, «усатым», голосом обрадовалась, когда он применил обычную формулу – сказал, что звонит ученик и друг Крамера, попросила немедленно приехать к ней на квартиру, где как раз собралась группа «Орион».

– Что за группа? Видите ли, я ещё не обедал… – закинул удочку Борис.

– Чудесно! Ни в коем случае нигде не обедайте. Приезжайте прямо ко мне в Кузьминки. Мы вас накормим. Любите борщ? – Она продиктовала адрес.

Борис ехал по мокрому, слепящему асфальту, думал: «Все удачно. Полоса везения. От сбитого алкаша избавился. Машину починил. Да ещё обедом накормят, кто б они ни были, эти фрайера с созвездия Орион!» Единственное, что слегка беспокоило, – непонятная заинтересованность в Крамере людей, к которым он сейчас мчался.

Но беспокойство снялось, когда, сидя в квартирке в одной из пятиэтажек близ метро «Кузьминки», в тесном окружении уже немолодых людей, взиравших на то, как он поглощает сначала украинский борщ, затем сосиски с жареной картошкой, Борис увидел в руках хозяйки книгу Крамера, почтительно обёрнутую в целлофан. Всё объяснилось очень просто: компания прочла роман «Здесь и теперь» и жаждала познакомиться с автором или, на худой конец, с кем‑либо из его учеников.

Запивая обед стаканом клюквенного морса, Борис отвечал на вопросы, затем начал спрашивать сам.

Оказалось, что хозяева – пенсионеры. Седобородый, очкастый Климентий Викентьевич – бывший инженер–электрик, его жена Нонна Генриховна, очень полная, говорящая почти басом, была директором детского сада. Здесь же присутствовала их дочь Изольда, на вид начинающая старуха, несмотря на свои тридцать восемь лет.

Чуть позже пришёл Ашот – сутулый человечек с недоверчивыми глазами.

– Вы тоже с созвездия Орион? – спросил он затравленно.

Это и была вся группа – четыре человека, возглавляемые Нонной Генриховной, которая сразу же сообщила, что, стоит ей положить перед собой лист бумаги, взять в руку карандаш и отключиться, настроиться на созвездие Орион, рука сама начинает писать или послание от какого‑то существа, называющего себя Куратором Земли, или записывать диктуемые им же ответы на вопросы.

– Спросите про меня! – опрометчиво вскричал Борис.

– Спросим, – вмешался Климентий Викентьевич. – Все выясним, ваше прошлое, будущее, теперь же, сегодня. Но сначала нам необходимо найти автора этой книги. У нас проблема. Нам кажется, Артур Крамер смог бы помочь…

– В чём проблема? В чём? – Борис испугался, что сейчас речь зайдёт о «Скрижалях»; к тому же, ни к чему было, чтоб эти люди знали его прошлое…

– Где ваш Крамер? – в упор спросил Климентий Викентьевич.

– В Средней Азии. Я его скоро увижу. На днях. В чём дело? В чём? Должен же я ему сказать!

– Изольда, объясни! – приказал Климентий Викентьевич.

– Только не скрывай никаких подробностей, – добавила мать. – Говори все как есть, не стесняйся.

– Я больше об этом слышать не могу! – Ашот, до сих пор молча сверливший глазами Бориса, вскочил со стула, потом опустился на него, подозрительно спросил: – Конечно, это вас женщина? Ногтями?

Борис провёл ладонью по исцарапанному лицу.

– Ашот! Ведите себя прилично! – пригрозила Нонна Генриховна. – Это не он. Не он. Изольдочка, гость ждёт, когда же ты наконец начнёшь.

– Некоторое время тому назад, – начала Изольда, нервно вытаскивая сигарету из пачки.

– Полтора месяца! – поправил её отец.

– Да, почти два месяца назад здесь, в этой квартире, по ночам кто‑то стал приходить, дышать… У нас квартира двухкомнатная. В этой – родители, в той – я. Комнаты раздельные. Сначала шаги были в коридоре, потом в моей комнате. Всегда ночью. Где‑то после двух… просыпаюсь, включаю электричество – никого. Входная дверь заперта. Родители ничего не слышат. Думала: кажется. Но вот однажды, две недели назад, почувствовала: кто‑то садится на постель, давит на моё лицо, отворачивает к стенке. Хотела закричать – не могу. В общем, он овладел мною. С тех пор приходит каждую ночь.

– Кто он? Кто?

– Мы и хотим узнать это! – сказала Нонна Генриховна. – Мы очень беспокоимся.

– Так что ж вы не спросите у своего Куратора из созвездия Орион?

– С самого начала Нонне было сказано, что на вопросы, касающиеся нашей семьи, ответы не даются. – Климентий Викентьевич указал на книгу Крамера: – Вот почему мы решили связаться с этим человеком…

– А я уверена, это сам Куратор! – сказала Изольда, выпуская дым из ноздрей.

– В церковь надо ходить, – заявил Ашот. – И позвать сюда священника, чтоб освятил квартиру.

– К врачу, к психиатру не пробовали обращаться? – осторожно спросил Борис.

– Наша дочь здорова! – возмутилась Нонна Генриховна. – Изольда работает старшим редактором научно–технического отдела отраслевого журнала. Недавно была реорганизация и сокращение, а её оставили, даже повысили в должности, вот так! Может, ещё посоветуете обратиться в милицию?

«Тогда ждите девять месяцев», – подумал Борис, а вслух произнёс:

– Не понимаю, зачем вам нужен Артур Крамер? Вы же в душе уверены, что сами знаете, кто это приходит по ночам.

– Изольду избрали для создания новой расы людей на планете, – подтвердил догадку Бориса Климентий Викентьевич.

– Нет, я больше слышать об этом не могу! – Ашота словно прорвало. – Скажите им, скажите, это дьявол, злой дух, об этом написано в Библии, всюду… О том, как ангелы входили в дочерей человеческих.

– Но ведь ангелы, – криво усмехнулась Изольда, хищно облизнула коричневые губы.

Борису стало не по себе. «Ее губы в сущности – продолжение её кишечника. – Это наблюдение поразило его. – Священник крестит бабу и тут же приходит её насиловать, какой‑то похабный Куратор лезет в постель к старой деве. Нет, чесать, драть из этой страны!»

Между тем Климентий Викентьевич объяснял:

– Ашот просто ревнует к Куратору. Не обращайте внимания. Годами ходит в наш дом, но так и не сделал предложения. Теперь уже поздно, Ашотик!

– Ну хорошо, – миролюбиво сказала Нонна Генриховна, – если увидите Крамера, спросите – может быть, он все‑таки согласится остаться в комнате Изольды, при помощи своей биоэнергии ощупать Куратора, посмотреть, как он выглядит, в конце концов, это интересно.

– Спрошу, – пообещал Борис. Он уже хотел было встать и откланяться.

– Куда вы? Я ведь обещала сделать запрос на созвездие Орион. Сейчас все о себе узнаете. Изольдочка, там на буфете моя тетрадь. – Нонна Генриховна придвинулась ближе к столу, раскрыла перед собой поднесённую дочерью тетрадь. Взяла авторучку, завела вверх глаза, произнесла нараспев: – Как вверху, так и внизу, как вверху, так и внизу… Иат, ха, ай, ху, вай, рио… Здесь Борис. Что можем мы знать о Борисе, который здесь?

Рука потянулась к тетрадной странице. Тишина стояла вокруг. Даже Ашот оцепенел.

– Связь слабнет, слабнет связь! Помогайте! – закричала Нонна Генриховна.

– Иат, ха, ай, ху, вай, рио, – разом забормотали Климентий Викентьевич с Изольдой.

Авторучка забегала по тетради. Строчки налезали на строчки. Борис поймал себя на том, что волнуется.

Вдруг Нонна Генриховна откинулась на спинку стула. Потом поднесла тетрадку к глазам.

– Сообщение Куратора в ответ на мой вопрос о Борисе: «Воля в квадрате. Сопротивление материала. Жестокий ошейник. Тупиковый трамплин. Разбитое сердце. Топкое болото. Но будет узкий проход в ущелье. Песчаная отмель. Вы, Боря, Ганнибал улыбки. В прошлом воплощении вы были плясуном на канате, сорвались. И стали пастырем греховной обители. Впереди у вас колокол победы над человеком без маски. Весна того человека близка», – сказал Куратор. Давайте пить чай.

– Подождите! Чья весна близка? Моя? Или человека без маски?

– Всё! – отрезал Климентий Викентьевич. – Сеанс автоматического письма кончен.

Изольда уже ставила на стол чашки, стоя, разрезала пирог с вареньем.

– Людей без масок не бывает, – прошептал Ашот. – Все в масках.

Отведать пирога Борису не удалось.

Сам толком не зная зачем, то ли из чувства благодарности за сытный обед, то ли движимый желанием повысить свою значимость в глазах «орионцев», он предложил:

– Хотите – попробую через Изольду увидеть того, кто приходит ночью? Думайте о нём, думайте! – Борис вскочил со стула, протянул руки к её седеющей голове.

– Мы не мешаем? Может, нам выйти? – спросила мать.

– Смотрите, учитесь! Только тишина в комнате!

Он вспомнил, как Крамер рассказывал, что у больных шизофренией чувствуется плотный энергетический обруч, стискивающий череп. Что концентрацией энергии, мгновенным усилием его можно взломать, отбросить! Однажды в присутствии всей группы Артур именно таким образом вырвал из тяжёлой болезни комиссованного из армии солдата, родственника Леонида–букиниста. Солдат сказал, что услышал щелчок и разом исчезла постоянная головная боль, исчезли навязчивые мысли, безволие.

Чувствуя себя в центре внимания, Борис «шаманил» руками и одновременно думал о том, что сейчас представился редкий случай провести эксперимент – вылечить эту дуру от шизофрении, что, получив «Скрижали», он будет вот так же целить в Израиле, а после, быть может, и в Америке, во всём мире.

Никакого обруча ладони не ощущали. Он приподнялся на цыпочки, сделал эффектное спиралеобразное движение правой рукой вокруг макушки стоящей перед ним Изольды.

– Думайте! Думайте о Кураторе! – прикрикнул он. – Вы перестали думать!

Изольда шатнулась, стала валиться назад. Отец успел подхватить её. Из губ Изольды запузырилась пена.

– Перестаньте! Прекратите! – крикнула мать. – Пусть будет как будет!

– Не умеешь – не берись. Отстань от неё, – прошипел Ашот, бережно помогая усаживать Изольду на стул.

Все были перепуганы.

«Опозорился! – думал Борис, вырвавшись из спёртой атмосферы «орионцев» в свежесть мартовского вечера. – Может, не шизофрения, а эпилепсия? Ну и оставайтесь в своём мирке! Ощущайте собственную значимость! Сходите с ума. Имеете право».

…Он ехал в Юркин офис. Ехал опять раньше назначенного срока. Чувствовал себя выпотрошенным, не оставалось никаких сил думать, действовать, чего‑то хотеть. Словно присутствие при сеансе связи с Куратором вытянуло всю энергию…

«А черт его знает, вдруг, правда контакт? Космический. – Борис вёл машину как автомат. – «Ганнибал улыбкиІ. Кому на земле такое взбредёт в голову? «Пастырь греховной обителиІ… С другой стороны – гадость какая‑то. Приходит к ней каждую ночь… Небось не кто иной, как её же папаша, больше некому. Если не просто бредни старой девы. «Колокол победыІ… Вот и проверим – найдётся Крамер, получу сейчас адрес или нет. Март. Фруктов давно не ем. Наверное, весенний авитаминоз, упадок сил. А там море, лимоны, апельсины».

Когда Борис въехал во двор бывшего райкома партии, вышел из машины, теплынь обняла его. Словно не было утренней метели. Закружилась голова. Он отдёрнул «молнию» куртки. Постоял у газончика, где среди мусора виднелись зелёные стрелки травы. Продышался. Вдруг он поймал себя на странном чувстве: стало жаль уезжать из этой страны невероятных, непредсказуемых людей и такой же сумасшедшей погоды.

Опять прошёл мраморным вестибюлем, спустился в полуподвал, опять отворил тяжёлую дверь.

Секретарша Таня сидела на своём месте, кричала в трубку телефона:

– Хи аут. Кол тумароу!

– Хэлло! Спикаешь инглиш, крошка? – Борис направился прямо к кабинету.

– А вы, видно, не слишком! Говорю: его нет, – она положила трубку, встала, распахнула перед ним дверь, зажгла в кабинете свет. – Все ушли. А Табукин сказал, что поехал по вашему делу, просил обождать. Чай? Кофе?

– Пожалуй, чай. – Борис прошёлся по ковру, устилавшему пол, снял с себя куртку и шарф, бросил на короткий кожаный диван.

Юркин стол был пуст. Борис подёргал ручку одного ящика, другого. Заперты. В стенном шкафу на полках стояли книги издательства «Руслан», скоросшиватели, папки с рукописями. Притворив дверь шкафа, он обратился к зарешеченному окну, и как током пронзило: на подоконнике лежала знакомая книжка. Да, это была она, книга Артура Крамера «Здесь и теперь».

– Всё готово! – Таня вошла с расписным подносом, на котором стоял заварочный чайник, два стакана в подстаканниках, сахарница, блюдце с нарезанным лимоном, вазочка с сухарями. – Садитесь. Сейчас закрою фрамугу, задёрну шторы.

Она опустила поднос на длинный стол для заседаний, подставила стул, взобралась на подоконник.

Хлопнула фрамуга, взвизгнули кольца шторы. Борис стоял, смотрел на полноватые длинные ноги, выше колен обтянутые короткой юбкой.

– Лови меня! – приказала вдруг Таня, прыгнула на него.

Прижал к себе, поволок к дивану, на ходу задирая юбку…

– Кто ж тебя исцарапал? – спросила она, когда всё было кончено. – Ты, кот……., будешь ещё лезть со своими проповедями? Думаешь, сразу не раскусила, кто ты есть, чем дышишь? Такой же, как все! Прилетишь в Израиль – привет жене! От секретарши Тани Серегиной.

– Откуда ты знаешь? Откуда?

– Вот сиди думай, откуда, господин Юрзаев… – Ее лицо горело ненавистью. – Пойду мыться. От таких, как ты…

Она вышла. А Борис походил–походил вдоль стола, потом схватил с дивана свою кожаную куртку, вытащил бумажник, достал пятидолларовую купюру. «Пусть подавится, – думал он, – чтоб знала, кто такая. И как её зовут».

Он глянул из кабинета. Приемная была пуста. Борис шагнул к секретарскому столику, бросил купюру поверх клавиатуры пишущей машинки.

– Дешево ценишь, – раздалось над ухом. Тяжело дыша, Таня стояла рядом с полотенцем через плечо и мыльницей в руке. – Куплю в валютке туалетной бумаги…

– Таня! Между прочим, я тебя ни о чём не просил, – сказал Борис, и в ту же секунду защемило на сердце: «Зовут, как Танюшку, как дочку…»

Он резко повернулся, пошёл в кабинет, растирая покрытое шрамами горло – душила щитовидка или то, что от неё осталось. На подоконнике из‑под задёрнутой шторы торчал угол книги Крамера.

Нужно было взять себя в руки. Он надел куртку, сел за стол, налил себе чай. «Пронюхали, заинтересовались, – думал Борис. – Таню подставили. Нарочно. Книга на виду. Нарочно. Открылся, как дурак, перед Юркой. Попал в лапы. Сейчас же встать, дерануть. И с концами. А как же добыть Артура? И я теперь тоже на крючке…»

Его подозрения подтвердились, когда пришёл генеральный директор.

– Уже сидишь, ждёшь в засаде, фрайер? – сказал Юрка, снимая и вешая в шкаф широкий, с накладными плечами плащ и становясь щуплым шпендриком. – Пляши чечётку! Чего уставился? Скажешь, зачем нужны эти «Скрижали», – получишь адрес. Вот он, здесь, – Юрка похлопал по карману пиджака.

– Я же говорил: рукопись научной работы, хочу развить, напечатать в Израиле.

– Не лепи горбатого! – Юрка подсел к столу, тоже налил себе чая. – Если «Скрижали» – такой же роман, как этот, который я за ночь прочитал, мы могли бы напечатать тиражом в пятьсот тысяч, отстегнул бы ему два процента с каждого экземпляра.