Текст книги "Скрижали"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»

СОБРАНИЕ ПИСЕМ ОПТИНСКОГО СТАРЦА

ИЕРОСХИМОНАХА АМВРОСИЯ

(Конспект)

Сны простые:

от чревоугодия и иных страстей наигрываются разные сновидения от бесов.

Сны зрения:

людям тщательным, очищающим свои душевные чувства к постижению вещей Божественных. Они повторяются на протяжении многих лет и не забываются.

Сны откровения:

людям совершенным, пророкам.

* * * * *

Если покража – она послана за какой‑то твой грех.

* * * * *

Отчаяние хуже всякого греха.

* * * * *

В разговоре с неверующими должно быть осторожным, ибо через них говорит сатана.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Рано выехать из города не удалось. Когда газик уже выныривал с окраины на магистраль, Стах вдруг вспомнил о каком‑то неподписанном акте, связанном с незаконным отстрелом джейранов, о том, что его ждёт бухгалтерша, и повернул обратно, благо дирекция заповедника находилась поблизости.

По прежнему опыту Артур был уверен: Стах застрянет надолго.

– Иван Степанович, все хочу понять, какого рожна нужен этот Бобо Махкамбаев? – спросил он, не в силах подавить нарастающую волну раздражения. – Что‑то крутишь, вертишь… Зачем увёз меня из Москвы? Ведь ты приехал, не зная об Анне…

– Точно. Не зная… Тебе плохо? Дома было бы лучше?

– Пойми, я тут ничего не делаю. Вчера целый день болтался по городу, сегодня неизвестно куда едем. Зачем ты со мной возишься?

– Найдется дело, не стони, Артур, самому тошно. Может быть, каждый день на счету… – Стах словно бы спохватился. – Заповедник никому не нужен. Все разваливается. Впрочем, что мне тебе объяснять!

Через раскрытые ворота въехали на территорию дирекции заповедника, прокатили по дорожке вдоль арыка, за которым стояли ряды старых яблоневых деревьев с побелёнными известью стволами, остановились возле конторы. Здесь в теньке у крыльца, сидя на корточках, ждали Стаха егеря. Поодаль, привязанная к сломанному трактору, пощипывала свежую травку осёдланная низкорослая лошадь.

Егеря молча поднялись, прошли за Стахом и Артуром в кабинет, расселись за длинным столом, приставленным торцом к столу директора. Стах вызвал секретаршу, попросил принести всем пиалушки и чай. Началось обсуждение вопроса о том, что второй месяц нечем платить зарплату, что правительство прекратило дотации, а заповедник почти ничего не зарабатывает.

Артур сидел со своей пиалушкой в стороне у раскрытого окна, за которым весело чирикали воробьи, видел висящую на противоположной стене огромную карту–схему. Протянувшаяся на сотни километров территория заповедника совпадала с протяжением горного хребта, отделяющего республику от иностранного государства. Единственная магистраль, по которой они должны были сегодня ехать, стрелой летела вдоль предгорий. С одной стороны – горы, с другой – бесконечный океан пустыни.

Полузабытое, страстное чувство поднималось в душе Артура. Легкий ветерок из окна, оглушительное чириканье птиц, прыгающих на зацветающих ветках яблонь… Тяга к странствиям оживала в нём.

Он поднялся, прошёл вдоль стены с картой, вышел наружу.

Подошел к лошади, все так же выщипывающей травку, погладил крутую холку, взглянул поверх яблонь, за которыми в солнечной дымке парили синеватые вершины гор.

Вслед за ним из конторы вышел человек в солдатской ушанке, издали помахал рукой, крикнул:

– Здравствуйте! Здравствуйте! С приездом! – Он подошёл, поздоровался. – Не узнали меня? Я Шовкат. Возил вас со Стахом на Шахское озеро.

– Узнаю, – Артур пожал узкую ладонь крепкого смуглого парня. – А почему теперь Иван Степанович сам водит газик?

– Рыночные отношения, – улыбнулся Шовкат. – Пересел вот на эту Беглянку, бензин не нужен, хорошо! Добываю американские деньги для заповедника. Вот сейчас Стах так и сказал: вся надежда на меня. Если не боитесь, идём в гараж, там как раз дойка.

– Серпентарий завели? – Артур без особой охоты зашагал за Шовкатом.

…В бетонном гараже горело электричество. За столиком с микроскопом и чашечками Петри узкоглазая лаборантка сосредоточенно вылавливала кого‑то пинцетом в пузатой баночке из‑под мёда. Точно такие же баночки сотнями теснились на длинных деревянных стеллажах.

В каждой из них оказалось по скорпиону.

Сжатая пинцетом лаборантки тварь, одновременно похожая на паука и рака, бессильно извивалась, взмахивала хвостом с коготком на конце и оставляла на стенке чашечки чуть заметную каплю.

– Угадали, – сказал Шовкат, – хотим ещё серпентарий завести. Выдаивать змей тоже выгодно. Дороже золота этот яд.

«Господи, – думал Артур, – ну зачем ты сотворил такую мразь?» Вспомнилось, как однажды не здесь – на Кавказе видел похороны ребёнка, ужаленного скорпионом. И в то же время он поймал себя на сложном чувстве, какое ощутил вчера, глядя на обречённую змею в клетке.

Шел обратно к конторе вдоль сверкающего на солнце, позванивающего струями арыка, мучительно думал: «Зачем? Не может быть, чтоб не было какого‑то смысла в существовании скорпионов, змей. Но если смысл, замысел есть, он в принципе непостижим – к чему биться головой о стенку, о мироздание? Течет вода. Вот пчела пролетела. Цветут яблони. Чего, Артур Крамер, тебе ещё надо? Анна на пятнадцать лет младше, и Ты, Творец, её забрал. Меня оставил. Зачем? Для какой цели?»

У крыльца, окружённый егерями, стоял Стах. Приземистый, в брезентовом костюме. На спине пузырилась неумело пришитая заплата.

– Садись! – обернулся он к Артуру. – Через минуту едем.

Тот забрался в газик, сел на переднее сиденье, отодвинул в сторону от ног тяжёлую пластмассовую канистру с водой, которую Стах всегда возил с собой, отправляясь в дальние путешествия.

«Куда еду? Зачем? Нет цели, нет смысла», – продолжал думать Артур, но это была инерция мысли, ибо душа его по–детски радовалась тому, что должно было начаться через минуту, вот–вот…

– Как ты думаешь, – спросил он Стаха, когда они наконец выехали из города и помчались по стреле автомагистрали, – зачем Бог создал змей, скорпионов?

– Видишь ли, американцы и немцы готовы платить бешеные деньги за яд. Шовкат знает места, неделями один в горах то на этом газике, то на своей Беглянке. Ловит, рискует жизнью. У него даже сыворотки с собой нет, противоядия. Может, сегодня достану. Всё исчезло. Кстати! Обожди меня ещё минутку! – Он тормознул у стоящего на отшибе магазина «Электротовары», но, прежде чем выйти, достал бумажник, стал пересчитывать деньги. Потом начал шарить по карманам куртки.

– Подкинуть тебе? Что ты собираешься покупать?

Стах отмахнулся, вышел. И вскоре вернулся с каким‑то пакетом.

– Я не о том спрашивал. Смотри: величественно, прекрасно вокруг – горы, пустыня. Вон орёл повис над хребтом. И одновременно здесь же скорпионы, змеи, смерть.

Стах искоса глянул на него.

«Мучаю человека дурацкими вопросами, морочу голову», – думал Артур.

А Стах вдруг запел: «Ах ты ноченька, ночка тёмная, ночь осенняя!..»

Все вокруг было залито солнцем, впереди над шоссе дрожал и струился горячий воздух, вспугнутые газиком хохлатые азиатские жаворонки взлетали с обочины, вонзались в слепящую голубизну.

Репертуар Стаха был неисчерпаем. Украинские и русские народные песни, песни времён гражданской войны… Хотя стрелка спидометра стояла за отметкой сто километров, Стах легко вёл машину, голос его набирал силу: «Там вдали за рекой загорались огни, в небе ясном заря догорала, сотня юных бойцов из будённовских войск…»

Он вдруг смолк. Потом зло сказал:

– Столько голов полегло! Говоришь: змеи, скорпионы… А эти Сталины, коммунисты скольких людей отравили своим ядом.

– Они не коммунисты, – отозвался Артур. – Коммунистами были те, кто жизнь отдавал за то, чтобы люди любили друг друга. Безвестные, они гибли в тюрьмах, под расстрелом.

– Неужто, Артур, ты в душе коммунист?

– Иван Степанович, пойми, я могу быть только в одной партии – партии Иисуса Христа.

Стаху стало чудноʹ. До сих пор подобных разговоров у них никогда не было.

– Ты не оголодал? Давай заглянем к одному моему другу.

– Как хочешь, – безразлично откликнулся Артур. Он с досадой думал об этом разговоре со Стахом, о том, что простые, казалось бы, очевидные истины ещё нужно доказывать, и не словами – делом. Пока это произойдёт, сколько крови прольется… Не вина Сына Божьего, что двадцать веков христианства увенчались фашизмом.

Газик подпрыгнул на обочине, сворачивая с шоссе направо, в сторону пустыни. Объехал сложенный из сушёного кизяка забор, за которым среди чахлых кустиков саксаула стоял глиняный домик с навесом, под которым было сложено сено. Два верблюда меланхолично жевали его. Рядом в тени лежал, подогнув ноги, верблюжонок.

Стах остановил машину, нажал на гудок.

На пороге, в темноте проёма отворённой двери появилась молодая женщина в пёстром платье, в низко, по самые брови, туго повязанной красной косынке.

– Кто приехал! Кто приехал! – радостно восклицала она, провожая гостей в прохладу затенённой комнаты.

У порога Стах снял и оставил обувь. Артур последовал его примеру.

В носках они вступили на ковёр, опустились на длинные узкие подушки.

– Фархад с барашками в горы пошёл. – Хозяйка подала каждому по большой пиале, до краёв наполненной чем‑то белым. – Если б знал, что Иван Степанович заедет… А теперь только через два дня будет.

– Ты пей, пей, – сказал Стах, – это чал – ряженка из верблюжьего молока.

– Узнаю, – Артур отпил густую прохладную жидкость, – в прошлый приезд сподобился, когда везли дарить макулатуру колхозным детям. Да я тебе рассказывал, помнишь?

– Эх, Артур, тот председатель давно сидит. Как раз под площадью, где твои пионеры хлопались в обморок, оказался зиндан – подземная тюрьма. Вход в неё был прямо из подвала правления. Там пытали, пороли плетью.

– Тот самый колхоз? Я ведь читал в газетах! Как ты думаешь, родственник Бобо Махкамбаева, Второй, знал об этом?

– Вполне был в курсе. На следствии давал показания.

– И сколько лет ему присудили?

– А он проходил как свидетель. Сейчас глава концерна «Шелковый путь». Скупает по всей Азии коконы шелкопряда, продаёт куда‑то, в Японию, что ли.

Они допили чал, поднялись.

– Куда вы? Куда? – нагнала у выхода хозяйка. – Быстро шурпа будет. Скоро, совсем скоро.

– Спасибо. Ехать пора. – Стах подозвал её к газику, достал с заднего сиденья пакет. – Фархад просил лампочки. Держи.

Женщина прижала пакет к груди, долго смотрела вслед машине.

…Солнце начало склоняться к западу. Било в глаза. Кое–где со стороны пустыни шоссе было присыпано песчаными взлизами. А слева тянулись и тянулись зеленеющие кишлаки предгорий, за которыми стоял хребет.

– Она – учительница, он – из этих мест, после армии егерем у меня работал на втором участке вместе с Юсуфом. Детей у них нет, такое дело. Хороший парень, здоровый, она, по–моему, просто красавица. Целая трагедия. Родственники их заели. Они и отселились в этот сарай. Из кишлака – в пустыню. – Стах вздохнул. – Кого ни возьмёшь, у каждого беда.

– Глупость это, а не беда. – Артур приспустил заслонку от слепящего солнца. – Вовсе не обязательно каждому быть женатому, каждой семье иметь детей. Даже умирать – не обязательно.

– Это как? Что‑то загибаешь.

– Ничуть. Страшная вещь – стадное чувство. Вот представь себе: у человека появился внук. Человек автоматически становится дедушкой. Все близкие воспринимают его теперь именно как дедушку: «Ой, дедушка, тебе уже пятьдесят, шестьдесят. Отдохни, поспи, прими лекарство, иди на пенсию». Искренне любящие родственники, сами того не понимая, изо всех сил загоняют человека в могилу. А он чувствует себя сорокалетним! А он хочет и может работать. Но вот ему справляют юбилей, дарят стариковские подарки, короче говоря, внушают информацию о близкой смерти. Ибо все уверены, что где‑то к семидесяти–восьмидесяти он обязательно должен помереть. Не должен, Иван Степанович! Не должен. Но проклятая информация массового сознания срабатывает, он начинает быстро вянуть, стареть. И любая болезнь становится поводом для смерти.

– Значит, не обращать внимания? – усмехнулся Стах.

– Не все так просто. Эта информация воспринимается не столько разумом, сколько клетками организма… Они тоже обладают сознанием.

– Тогда, Артур, нет выхода.

– Почему же? Нужно жить среди людей продвинутых, понимающих суть бытия, того, что на самом деле происходит. Гляди! Перегорожено!

Впереди поперёк ленты асфальта цепью стояли солдаты–пограничники, вооружённые автоматами. Слева и справа возвышались два закамуфлированных БТРа. К остановившейся машине подошёл лейтенант, козырнул, мельком глянул на Артура, спросил:

– Куда путешествуешь, Иван Степанович? В совхозе Мичурина – бандформирования. Там бой.

– Мы на заставу, в хозяйство Иваненко.

– Добре. – Лейтенант ещё раз отдал честь, приказал солдатам пропустить газик.

…Стах жал на газ, машина летела по необычно пустынному шоссе.

– Давно хочу понять, зачем едем на заставу? – спросил Артур.

– Заповедник включает в себя и погранзону на всём её протяжении. У меня договор с запредельной стороной, заповедная территория и там, у них. Все моё дело гибнет. Когда стреляют в людей – не до зверья.

– У тебя есть хотя бы пистолет?

– На работе. В сейфе. Забыл взять. Никак не привыкну. – Стах свернул с шоссе влево на узкий просёлок. И едва разминулся с летящим навстречу «КАМАЗом» – фургоном. Артур оглянулся: «КАМАЗ» был набит солдатами в широкополых панамах.

– Отряд Иваненко подмогу шлёт, – заметил Стах.

А здесь было тихо. Всё казалось вымершим: кишлаки в окружении шелковиц, зелёный вельвет полей…

Дорога приблизилась к широкой реке, бегущей навстречу с гор. По берегам цвели гранатовые и персиковые сады.

– Прошлый год Бобо снимал здесь кино. Про любовь. Какого‑то шаха к юной красавице. Черт те что творилось – караваны верблюдов, конные битвы. Тут, Артур, редкий для Азии уголок – субтропики, земной рай.

Вскоре дорога резко ушла от реки. Пейзаж начал меняться. Справа и слева появились сиреневые холмы. Они становились все выше. Безлюдное место казалось лунной поверхностью с её кратерами. Солнце уходило за отрог хребта, отбрасывало от холмов глубокие тени.

Через час, одолев предгорье, газик уже фырчал высоко в горах, освещал путь зажжёнными фарами. Еще один патрульный пост внезапно остановил в темноте. Из разговора Стаха с сержантом, проверявшим документы, Артур понял, что за их продвижением следят.

Было около одиннадцати вечера, когда вооружённый часовой распахнул перед газиком ворота и они въехали на территорию погранзаставы.

Командир – седой майор Иваненко – принял их в кабинете, где тревожно перемигивались какие‑то приборы, что‑то гудело, пощёлкивало.

– Значит так, Иван Степанович, веди друга в гостевой домик, располагайтесь. Баня готова, ужин в 24.00. А о наших делах – утром. Водку‑то привёз?

– В машине, – ответил Стах, – пять бутылок.

Майор вызвал дежурного, приказал забрать водку, поставить в холодильник.

После бани Артур хотел было вытереться принесённой дневальным махровой простыней, но Стах отворил неприметную дверцу, сказал:

– Прыгай за мной!

Что Артур не ожидал увидеть в этой глуши – так это бассейн, выложенный голубым кафелем.

Потом он сидел за столом в комнате гостевого домика, окружённый быстро хмелеющими офицерами, требующими свежих московских анекдотов, пил вместе со всеми, закусывал баночной селёдкой и свежей пахучей травкой.

– Не знаю я анекдотов, не запоминаются, – оправдывался он, жалея о том, что действительно не знает их, что ему нечем развлечь этих людей. Несмотря на радушие, они производили впечатление неврастеников. Печать отчаяния проступала на всех лицах.

– Если бы я жил в Москве, – сказал худой чернявый лейтенант, – только бы и делал, что записывал анекдоты. Прошлый отпуск услышал целый ворох – заезжал к родственникам, живут у Курского вокзала, на улице Чкалова. Слыхали?

– Конечно, – кивнул Артур. – Теперь называется Земляной Вал.

– Тоже анекдот! За что они Чкалова хотят стереть?

– Кто «они»? – спросил Стах.

– Они! – Иваненко грохнул кулаком по столу. – Развалили государство к такой‑то матери! Неизвестно, кого теперь охраняем… Ладно! Знаете про попугая и прохожего? Охрименко, трави!

– Так вот, один мужик каждое утро ходил на работу мимо зоопарка. А там за решёткой была клетка, где жил здоровый такой говорящий попугай. – Чернявый Охрименко наверняка уже рассказывал этот анекдот, но люди заранее улыбались. – Каждый раз попугай провожал прохожего одной фразой: «Мужик, ты говно!» В конце концов прохожий дошёл до белого каления, явился к директору зоопарка и сказал: «Делайте что хотите, но услышу такое ещё – сверну этой птице шею!» Директор поклялся, что больше такого не будет. Что попугая накажут. На другое утро прохожий опять идёт мимо зоопарка. Вот решётка. Вот клетка с попугаем. Попугай молчит. Прохожий идёт дальше, оборачивается, встречается взглядом с попугаем. И слышит: «Мужик! Ты меня понял?»

Пограничники загоготали. Громче всех смеялся сам рассказчик.

Но ни анекдоты, ни водка не разрядили остро ощущавшейся Артуром атмосферы нервозности. Она заражала. Тягостно было сидеть за этим гостеприимным столом.

Он вышел на воздух. Ночь скрыла горы. Было холодно. Огромные звезды сверкали над головой.

«Нет, не там, не за этими звёздами сейчас Анна, – думал он. – И не в гробу на кладбище. Уходит, ушла из времени в вечность. Другое измерение. Никто, кроме Христа, не приносил вестей оттуда…»

Послышался хруст шагов по гравию.

– Это я, Иваненко. – Огонек папиросы освещал пульсирующим красноватым отблеском нижнюю часть лица. – Иван Степанович сказал: любите рыбу ловить.

– Был грех, – отозвался Артур, – с четырнадцати лет с удочкой. Прошел и объездил чуть не всю Россию от Карелии до Курильской гряды. Теперь не ловлю. Давно.

– Уже второй час, – Иваненко посветил папиросой на циферблат наручных часов. – Наши расходятся. Идите ложитесь. Утром со Стахом уеду вниз, в кишлак. Заставу кормить нечем. Не знаю, что завтра будет. Москва говорит одно, республика – другое. Нет сил терпеть. И деваться некуда. Всю жизнь в погранвойсках, ни сбережений, ни квартиры…

– Семья здесь? – спросил Артур.

– Рядом. Как у всех. В военном городке.

…На рассвете Артур проснулся оттого, что кто‑то настойчиво тряс его за плечо. Он открыл глаза, увидел солдата.

– Извините. Майор приказал разбудить. Вот удочка. Банка с наживкой.

– А где он сейчас?

– Только что отбыл с директором заповедника.

«Зачем это все? – думал Артур, одеваясь. – Наивный Стах думает отвлечь меня. Заставили человека червей рыть. В потёмках».

– Как вас зовут? – спросил он солдата, выходя с удочкой и банкой в холодный туман, над которым плыли вершины гор, освещённые солнцем.

– Рядовой Николаев.

– Я спросил: как зовут?

– Сережа. Сергей. Вы не бойтесь. Вас будут прикрывать. Озерцо на той стороне.

– Зачем все это нужно? – Артур приостановился, – Я этого не просил.

– Ничего не поделаешь, – ответил солдат, – приказ майора.

По узким досточкам они перешли контрольно–следовую полосу, потом через узкую дверцу, на которой было написано: «Ворота № I», проникли за высокую проволочную ограду. Она тянулась вправо и влево, теряясь в тумане.

«Я авантюрист», – подумал Артур, когда два одетых в маскировочную форму пограничника с автоматами, сменив Сережу Николаева, молча повели его вперёд.

Он оглянулся. Там, за высоким бесконечным проволочным забором, как за оградой концлагеря, оставалась раздираемая междоусобицами страна…

– Видите верхушки двух деревьев? Под ними озеро, – тихо сказал один из пограничников. – Можете полтора часа порыбачить.

– Понял, – кивнул Артур.

Но рядом уже никого не было. Провожатые как сквозь землю провалились.

«Потерял Анну. Ведешь опасную, бессмысленную жизнь. Что ты здесь делаешь?» – думал он, продолжая идти к вырастающим впереди тополям.

В разрыве между ними ртутно взблеснула поверхность воды. Это оказалось даже не озеро, а небольшой пруд. Артур спустился по отлогому склону к каменистому берегу, отмотал леску, обвитую вокруг бамбукового удилища. Крючок, грузило и красный поплавок были на месте.

Он наживил червяка, закинул удочку.

Над водой ещё курился туман. Напротив, на горном склоне, поодаль друг от друга виднелись два дома. Один глинобитный, небелёный, другой побогаче, обнесённый изгородью из камня.

И эта скала, и дома на ней, освещённые ярким солнцем, поднявшимся над грядой гор, отражались в водной глади. Артур смотрел на красный штырёк поплавка, на отражение домов. Странное спокойствие нисходило на него…

Безвольно подчинясь решению Стаха и майора Иваненко, он стоял здесь, между двух стран, в полной тишине. И поплавок недвижно стоял в воде. И отражения домов были недвижны.

Вдруг он ощутил, что парит посреди бездны. Ни верха, ни низа. Там, под этими отражениями, под толщей воды, под той стороной Земли, такой же верх, как здесь, над вершинами гор… Как справа и слева. И увидел он сонмы звёзд, окружающих Землю. Странно было видеть их в солнечном свете. И луну…

Закружилась голова. И в этот момент в мозгу раздался отчётливый голос Анны:

– Родненький, моё солнышко, я всегда с тобой…

Артур оцепенел.

Но голос смолк. Что‑то неуловимо изменилось. Он поднял взгляд.

Из глинобитного домика вышла с двумя вёдрами в руках женщина в красном платье. Начала было спускаться к воде. Увидев Артура, замерла, бросилась обратно. С грохотом затворила за собой дверь.

Он смотал удочку, пошёл обратно. Подкашивались ноги. Ощущение потери верха и низа продолжалось. Вдалеке сквозь туман, как иероглифы, проступили ряды столбов с натянутой на них проволокой.

– Что ж вы так мало? – раздалось за спиной.

– Не клюёт, – отозвался Артур.

У прохода через контрольно–следовую полосу его встретил Сережа Николаев, проводил на заставу в гостевой домик. Другой солдат принёс тарелку пшённой каши, стакан чая.

– Вас тут спрашивали, искали, – сказал он.

– Что?

– Говорю, звонили из города, спрашивали Артура Крамера.

– Кто?

– Не знаю. Я был на связи. Спрашивали: не у нас ли Артур Крамер? Ответил: у нас. Спросили: куда двинетесь дальше? Сказал: не в курсе. И отбой.

– Спасибо.

Солдат вышел. Артур подошёл к окну. Оно выходило на плац у казармы, где на турнике по очереди подтягивались пограничники.

Казалось, мир был как мир.

«Мертвые живы, – вслух произнесли губы Артура. – Мертвые живы…» И в это же время в его сознании, как бы сама собой, начала запускаться цепочка рабских, трусливых мыслей.

«А если провокация? – думал он. – Перевели через границу. Сколько я там был? Минут сорок? Спросят: кто такой? В каком качестве появился? Кто‑то засёк, что я здесь, следит… Интересовались не Стахом, а мной».

Совершенно некстати вспомнился Боря Юрзаев. Его яркие глаза, курчавая шевелюра, длинные бачки, которые он отпускал, чтоб больше быть похожим на Пушкина, вспомнился рассказ Бори о том, как он был арестован прямо на улице, впихнут в машину, как защёлкивали наручники.

Артур заставил себя сесть за стол, съел остывшую кашу, выпил чай. Лицо Бориса Юрзаева продолжало стоять перед глазами. Оно исчезло, лишь когда вошли майор со Стахом.

– Говорят, пришёл без рыбы? – спросил Стах. – А мы с уловом. Договорились. За горючее потребкооперация завезёт майору полтонны баранины, несколько ящиков сгущёнки да тонну сухофруктов! Все‑таки кое‑что!

– Кое‑что, – хмуро кивнул Иваненко. – Доложили, кто‑то вас разыскивал. Артура Крамера.

Стах хлопнул себя по лбу:

– Так это наверняка вернулся Бобо Махкамбаев! Точно он. Больше некому.

– Бобо? Зачем я ему? – удивился Артур.

– Едем! Теперь все расскажу. По дороге.

ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»

А. БЕРГСОН. «ТВОРЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ»

(Конспект)

Жизнь является как бы потоком, идущим от зародыша к зародышу при посредстве развитого организма. Все происходит так, будто бы сам организм был только наростом, почкой, которую выпускает старый зародыш, стремясь продолжиться в новом. Существенное заключается в непрерывности прогресса, бесконечно продолжающегося, прогресса невидимого, до которого поднимается каждый видимый организм на короткий промежуток времени, данный ему для жизни.

* * * * *

Глаз позвоночного и глаз такого моллюска, как морской гребешок, идентичны. А ведь моллюски и позвоночные отделились от их общего ствола далеко ранее появления столь сложного глаза, как глаз гребешка. Откуда же такая аналогия в их строении?

* * * * *

Жизнь растительная, инстинктивная и жизнь разумная – три расходящиеся направления одной деятельности, разделившейся в процессе своего роста, а не последовательно, как предполагается со времён Аристотеля.

* * * * *

Интеллект и интуиция, вначале проникавшие друг в друга, сохраняют кое‑что из общего происхождения. Ни то ни другое никогда не встречаются в чистом виде. В растении может пробудиться исчезнувшее в нём сознание (вьющиеся) и подвижность животного, а животное может стать на путь растительной жизни.

* * * * *

Интеллект представляет себе ясно только прерывное, т. е. неподвижное. Он представляет себе становление как серию состояний, из которых каждое однородно само по себе и, следовательно, не меняется. И, таким образом, упускает то, что является новым в каждый момент истории. А новое бьёт непрерывной струёй. И невозможно предвидеть, чем будет новая форма, в чём её своеобразие.

* * * * *

Жизнь, т. е. сознание, пущенное в материю, шло или в направлении интуиции, или в направлении интеллекта. Интуиция сузилась до инстинкта. Все происходит так, будто интеллект, накладывая свою руку на материю, имеет главной целью дать выход чему‑то, что материя задерживает. Человек является смыслом всей организации жизни на нашей планете.

* * * * *

Область духа шире интеллекта, который направлен главным образом на инертную материю.

* * * * *

Познать единство духовной жизни можно только войдя в интуицию, чтобы оттуда идти к интеллекту. Наоборот – невозможно.