Текст книги "Скрижали"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Я тоже не верю, как говорится, ни в Бога, ни в черта, ни в генеральную линию. – Стах перекусил нитку, критически осмотрел заплатку на куртке. – Ну как?

– У меня бы вообще ничего не получилось. Бедные мы холостяки, ты разведенец, я вдовец.

– Запел песню! Мы ещё скажем жизни: я тебе покажу! Кстати, ты не хотел бы половить рыбу? Ну что смотришь? Ладно. Ложись спать.

…Месяц плыл за мутным окном веранды. Артур лежал, закинув руки за голову, думал о том, как бездарно прошёл этот длинный день жизни. Опять, как когда‑то до Анны, несло по чужим людям. Теперь у него не было не только Анны, не было и учеников, которых сам же разогнал. Нужно было бы позвонить в Москву Толе Сергееву. Но Артур не знал, когда вернётся. Он вспомнил, что хотел все‑таки спросить Стаха, есть ли связь между его пребыванием в этом городе и находящимся в Сирии на фестивале Бобо Махкамбаевым, но из комнаты давно уже доносилось тяжёлое похрапывание.

ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»

КРИШНАМУРТИ

(Конспект)

Состояние подлинного творчества – не результат усилия. Когда есть понимание того, что «есть», когда есть чувство пустоты, тогда приходит творческое состояние, творческий разум, который и несёт счастье.

* * * * *

Борьба, конфликт, стремление к становлению ведут к страданиям, неведению, тоске. Только когда вы осознали свою внутреннюю неполноценность и живёте с нею, не стремясь её избежать, принимая её целиком, тогда вы открываете в себе необычайное спокойствие, идущее от понимания «того, что есть».

* * * * *

Когда вы любите, «я» отсутствует. Там, где любовь, там нет «я».

* * * * *

Важно понять не то, кто именно Учитель, а почему вы за ним следуете.

* * * * *

Ум должен быть совершенно пуст, чтобы получать. Но желание стать пустым, чтобы приобрести, – это глубокая внутренняя помеха. Это необходимо понять полностью.

* * * * *

И бедность и богатство являются узами. Тот, кто сознаёт себя бедным, и тот, кто сознаёт себя богатым, являются игрушкой обстоятельств.

* * * * *

Быть властным, быть преуспевающим – означает находиться в рабстве.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Никогда не прощу Крамеру этих своих слез, – думал Борис Юрзаев, проснувшись на раскладушке в пустой комнате. – Пожалел он меня! Лучше бы «СкрижалиІ оставил. Чёрт возьми, даже сердце болело, даже тюрьма приснилась. Да, тюрьма приснилась, давно этого не было…»

Брызнул звонок телефона.

– Кто? Что? Слушаю!

– Это Толя. Доброе утро. Что, звонил вчера Артур?

– Нет. Не звонил.

– Да ты что?! – огорчился Толя. – А я только что после пробежки. Вытащил из ящика газету, а там длинный такой конверт. Письмо! Как ты думаешь, от кого?

– Не от Артура же?

– Из Австралии, из Мельбурна от Виктора! Вот на конверте написано: «Артуру Крамеру и всем членам группы». Жутко хочется прочесть! Как ты думаешь?

– Вскрывай! – Борис откинул одеяло и сел на раскладушку. – Раз всей группе, значит, и нам, кому же ещё? Кому?

Маниакальная надежда на то, что там, в Мельбурне, известно что‑нибудь о «Скрижалях», слабо затрепетала в душе.

…Как хорошо и просто прошли эти полтора года с Виктором. Еженедельно вечерами собирались на три часа в так называемой оздоровительной группе при бассейне «Москва», осваивали позы хатха–йоги, крутили воображаемые спирали по Перепелицыну, делали доклады о «Тайной доктрине» Блаватской, об «Агни–йоге» Елены Рерих… Потом – плаванье. Медитация в воде, лёжа на спине. И всего‑то с каждого брал Виктор по сотне. Правда, таких групп у него было шесть или семь. Это сколько же в месяц?

Толя Сергеев наконец распечатал конверт и начал читать торжественным голосом:

– «Здравствуйте, Артур, Анна! Здравствуйте, все друзья!»

– Только, пожалуйста, без пафоса! – крикнул Борис. – Ненавижу пафос!

– Хорошо, – кротко согласился Толя, продолжая чтение. – «Как там у вас? По телевизору, по радио стараюсь следить за событиями. В курсе дела. И тем не менее завидую вам. Здесь болото бездуховности. Местные русские и украинцы – жуткие куркули, обыватели. Не с кем слова сказать. Мельбурн – город–парк, утопает в зелени, на свободе летают попугаи. Океан в десяти минутах езды от дома, где мы снимаем трёхкомнатную квартиру. У меня уже есть машина, хотя и не новая. Светка с дипломом врача ездит на курсы медсестёр, Игорек – в школу. Я пока без работы. Живем на пособие, молитесь о нас! Нам тут плохо. Мы в вакууме.

У вас начинается весна, у нас начало осени. Зимы здесь нет. Иногда температура опускается до 2–4 градусов тепла, изморозь, вот и все. Эти сведения сообщаю специально для Анны, которая так интересуется загадочной для неё Австралией. Кенгуру пока что нигде не прыгает.

Артур! Я так жалею, что мой застрявший в мочеточнике камень и Ваше вмешательство свели нас всего за два года до моего отъезда. Часто вспоминаю последнюю встречу у Вас дома. Помните? Вы говорили, что глубокая медитация достигается не столько посредством позы, регулировкой дыхания, а прежде всего Иисусовой молитвой, когда она опускается в смиренное сердце и сама начинает твориться в нём. Я всё помню! Приходится признать: неправильно вёл свои группы. Последнюю в том числе. Замечательно, что в конце концов Вы согласились взять её на себя. В этом смысле уезжал со спокойной совестью.

Артур! Теперь я, что называется, кусаю локти, что не попросил копию того, что Вы как‑то назвали «СкрижалямиІ, откуда Вы мне прочли несколько потрясающих фрагментов. И дело не в том, чтоб научиться целительству. Знаю, эта возможность мне не дана. Так можно ли надеяться получить копию «СкрижалейІ хоть когда‑нибудь в будущем? К концу августа к вам в Россию собирается лететь один мой знакомый. Могу передать денег на ксерокс, на машинистку, если надо. Кстати, через него хочу передать всем сувениры. Что прислать Вам? Какой у Анны размер ноги? А у Валечки?

Молитесь обо мне. Горячий привет Анне! И всем. Виктор».

– Так он только в августе приедет, этот его знакомый?! – прямо‑таки заорал Борис. Ревность к Виктору, который может получить «Скрижали», была нестерпимой.

– А что? – удивился Толя. – Ты давно уже будешь в Израиле.

– В том‑то и дело! В том‑то и дело! – вопил Борис. – А что Валечка? Где сейчас Валечка? Ты её видишь?

– Работает у себя в Боткинской. Вчера она с сыном и ещё трое наших были в Малом зале на концерте.

– Что ж меня не пригласил?!

– Ты же сидел ждал звонка Артура!

– Ах да! В каком корпусе работает? В двадцатом? Привет!

…Через час Борис Юрзаев уже подъезжал к больнице имени Боткина. Хотя Валя Мурашева и была, кажется, одной из немногих, кого в своё время Виктор называл «продвинутой», а Крамер прилюдно хвалил, ставил в пример, Борису не верилось, что она обладает «Скрижалями». Слишком уж проста была эта массажисточка, слишком богомольна. Однако пренебречь этой встречей он не мог: чем черт не шутит.

На территории больницы, свернув вправо, проехал мимо приёмного отделения, у которого, как всегда, стояли машины «Скорой помощи», потом свернул влево, чтобы подкатить к высокому двадцатому корпусу, но узкий проезд был перекрыт работающими асфальтоукладчиками.

Борис развернулся, поехал через боковую дорожку в объезд, и тут за старыми тополями мелькнул одноэтажный краснокирпичный домик.

Через сутки, завтра, он будет думать о том, что было бы, если б асфальтоукладчики не перекрыли прямой путь и он не проехал бы мимо этого красного домика, где помещалось ре–анимационное отделение, оснащённое похожими на стеклянные саркофаги кислородными камерами.

Здесь работал один из его соучеников по медицинскому институту, здесь Борису доводилось бывать, сюда он не раз привозил Артура Крамера, чтоб тот вытягивал с того света умирающих.

Здесь побывал Юрка! И тот забытый факт, что здесь побывал Юрка, возрождал в Борисе Юрзаеве погасшую было надежду найти Артура и уехать в Израиль со «Скрижалями» – сокровищем, о каком только могли мечтать создатели дурацких волшебных сказок.

Богомольная Валя Мурашева была теперь даром не нужна! А нужно было немедленно дозвониться Юрке, благо телефон его имелся в записной книжке на букву «П» – Пахан.

Припарковав машину у двадцатого корпуса, Борис вбежал по ступенькам, вошёл в вестибюль, направился к висящему на стене телефону.

Юрка был дома!

– Ну, чего у тебя? – с ленивой хрипотцой раздалось из трубки. – Поговорить? Что значит «поговорить»? Дело что ли есть? Если дело – с того бы и начал. Я твой должник, помню. Знаешь что, приезжай‑ка ты ко мне в офис во второй половине дня. В какой ещё офис? Приедешь – увидишь. – Юрка продиктовал адрес офиса, расположенного где‑то в районе метро «Автозаводская».

«Ну и дела! – бормотал Борис, пряча в карман записную книжку. – Пахан – в офисе!»

Сквозь стеклянные стены вестибюля лупило тёплое весеннее солнце. До второй половины дня было далеко. И Борис решил все‑таки пока что поговорить с Валей, вошёл в коридор первого этажа, где помещалось отделение физиотерапии. У кабинета с табличкой «Массаж» сидело несколько человек в застиранных больничных пижамах. Только один – невысокий, худенький паренёк в синем тренировочном костюме – похаживал туда–сюда с авоськой в неестественно согнутой руке, припадал на левую ногу.

Борис обогнул его, открыл дверь, увидел помещение, разгороженное шторами на отдельные кабинки. В одной что‑то гудело, в другой – ритмично щёлкало.

– Здесь Валентина Мурашева?! – громко спросил он и увидел, как одна из штор сдвинулась в сторону, в проёме показалась голова Вали, тотчас осветившаяся улыбкой.

– Боречка! Надо же! Как раз сегодня о тебе думала: «Уедет, даже не попрощаемся». Толя Сергеев сказал, уезжаешь. Правда?

– Поговорим, – ответил Борис, невольно заражаясь её белозубой улыбкой.

– Миленький, обожди минут пятнадцать–двадцать, кончу массаж. Только не уходи! – Голова Валентины скрылась за шторой.

Торчать в сумрачном коридоре среди больных не хотелось, и он снова вышел в вестибюль, залитый светом.

– Вы надолго её задержите? – раздался за спиной чей‑то голос.

– А в чём дело? – Борис обернулся. Перед ним стоял худенький паренёк с авоськой.

– Обещала отвести к главному врачу. Всю ночь жду. Вчера приехал. У вас закурить не найдётся?

– Не курю. А что с вами? Почему всю ночь? – Борис с недоумением посмотрел в смуглое узкоглазое лицо.

– Говорю, приехал вчера. Не принимают. Нет направления. Ждал до утра главного врача. А его до сих пор нет, где‑то в Моссовете. Эта самая Валя обещала, как появится, отвести.

– Где же ты ночевал?

– Здесь. В кресле.

– Откуда ты явился без направления? Надо было самому идти на Рахмановский, в министерство! Что с рукой и ногой?

– В армии был, под Вологдой. С грузовика сгружали ящики со снарядами. Один ящик упал на меня, перебило какой‑то нерв, руку скрючило, ногу, – вяло объяснил паренёк. – Год уже по госпиталям, больницам. Надоело. Толку никакого. Уехал к своим, под Ташкент. Там бедность. У родителей без меня четырнадцать детей. Я старший. Рука болит, особенно ночью, заснуть не могу. Совсем не сплю. Уже и морфий не помогает. Другая наркота тоже.

– Значит, наркотики потребляешь?

– Теперь нет. Бедность. Сам ничего заработать не могу. Говорят, вылечить нельзя, а боль вроде только здесь могут убрать. Я и поехал без билета. Проводница пустила. Если не помогут, не избавят от боли – всё, жить не буду.

– Что «всё»? Что? – накинулся на него Борис. – Идем туда, в уголок! Попробую снять боль. Пошли!

– Это как?

– Биоэнергией, слыхал?

– Слыхал. Делала одна в Ташкенте. Мои родители барашка продали, последние деньги отдали. Не помогло.

– Да я бесплатно!

– Хоть и бесплатно, не нужно, вот покурить бы достать…

– Слушай, парень, а ты сегодня ел что‑нибудь?

– Уже не хочу. Закурить бы.

Борис оглядел околачивающихся в вестибюле больных и пришедших к ним родственников с сумками продуктов, выскочил из корпуса, подошёл к пожилому водителю, покуривающему в «хонде» с жёлтым дипломатическим номером.

– Слушайте, там солдатик–инвалид не ел, не курил. Дайте хоть пару сигарет!

Водитель помедлил, выдал через спущенное окно ровно две сигареты, вынутые из пачки «Мальборо».

– А спички?

Водитель отрицательно покачал головой.

– Тогда дайте прикурить.

Тот щёлкнул зажигалкой. Борис прикурил, побежал обратно в корпус.

Валентина в белом халате быстро шла навстречу.

– Боречка, куда ты делся? У меня ведь мало времени. Больные ждут.

– Погоди! – Он пробежал мимо, боясь, что сигарета потухнет, что этот узбекский паренёк куда‑нибудь исчезнет. Но нет, вот он, стоял, неловко отставив согнутую ногу, привалясь к стене со своей авоськой.

– На! Держи!

– Спасибо, – так же вяло сказал он, сунул в рот дымящуюся сигарету, спрятал в нагрудный карман другую. – Спросите, не забыла узнать насчёт главного врача?

Подошла Валентина.

– Здесь нельзя курить. Только что звонила – секретарша сказала: главного врача не будет до вечера. После Моссовета едет в Белый дом, оттуда – в министерство.

– Елки–палки! – взорвался Борис. – Неужели без главного нельзя? А если бы его привезли на «Скорой», подобрали на улице?

– Тогда другое дело, – вздохнула Валя. – Такой порядок. Нет не только направления – выписки из истории болезни. Да ты не беспокойся. К пяти приедет, все уладится. Я помню. Прослежу, позабочусь.

– Слышишь? – обратился Борис к пареньку. – Потерпи, положат тебя. Вылечат.

Странная, какая‑то уже неземная улыбка появилась на исхудалом лице больного.

– Моссовет… Белый дом… министерство, – прошептали его губы, сжимающие сигарету.

Потом, поговорив пять минут с Валентиной в своих «жигулях», Борис ехал по Москве в район «Автозаводской» и все думал об этом больном, все не шёл он из головы. Вдруг спохватился: надо было дать денег! Добирался «зайцем», голодный, без сигарет!

Но он уже мчал по набережной мимо Кремля, гостиницы «Россия», не возвращаться же…

«Ничего, Валентина поможет, догадается, накормит», – уговаривал он себя, при этом совершенно точно чувствовал, знал, что паренёк кончит‑таки самоубийством. Что нельзя было оставлять его в таком состоянии, откупившись двумя чужими сигаретами.

«Таких много. Меня одного на всех не хватит, – продолжал думать Борис. – Среди всей этой публики я один обратил на него внимание, подошёл, обнадёжил. Правда, это он ко мне подошел… Ну, ничего, ничего. Валентина, хоть и дура набитая, – оказывается давал, давал ей Крамер «СкрижалиІ – она поможет. Надо же! Говорит: отказалась, даже не прочла. Мол, если Господу угодно, он и так откроет ей, что хочет. Как открыл центр на ладони. Говорит, здорово помогает при массаже больным. Возможно… Вполне возможно. Беспокоится за Артура – где он? Как он?.. Надо бы подучиться у неё технике массажа, да поздно уже, поздно. Некогда размениваться».

Он свернул с набережной – и вот уже впереди справа виднелся наземный вестибюль метро «Автозаводская», а слева, как объяснил Юрка, белое здание, где находится его офис. Борис развернулся у зелёной стрелки светофора налево, въехал в уставленный автомашинами двор.

Это оказался бывший райком партии. Еще и вывеска сохранилась. Но сверху и по сторонам блистало с десяток новых, в том числе и совместного предприятия, где работал Юрка.

Борис прошёл в глубь отделанного мрамором вестибюля, спустился по боковой лесенке в подвал, с трудом открыл массивную, обитую чёрной кожей дверь, на которой выпуклыми позолоченными буквами было выведено «Руслан», и оказался в небольшом полукруглом помещении. Возле одной из дверей за столом потюкивало наманикюренными пальцами по пишущей машинке некое откровенно развратное существо. Таких ныне принято называть супермоделью. Но Борис про себя определил его по–другому.

– Где сидит Табукин Юрий?

– А, собственно, кто вы? По какому делу?

– Борис Юрзаев. По личному.

– То есть? Вы созванивались? Он вас ждёт?

– Ах ты, чудо в перьях! – не выдержал Борис. – Это тебя спрашивают, где он сидит. Больше у меня к тебе нет вопросов, поняла?

Развратное существо вскочило с вращающегося кресла и, мелькнув тугой сверхмини–юбочкой, ринулось в кабинет.

Борис обошёл помещение по кругу. Ворсистый ковёр на полу, кожаный диван, горящая люстра из чешского хрусталя… «Сволочи! – пробормотал он вполголоса. – Угнездились в рыночных отношениях… А тот парень подыхает в Боткинской».

Секретарша впорхнула обратно.

– Извините. Через минуту примет, – она опустилась на своё место, медленно обвела губы кончиком языка. – Хотите чашечку кофе?

– Потряс! Великолеп! – Борис потрепал её по декольтированному плечу. – Далеко пойдёшь. Но обратно не вернёшься. Ты меня поняла?

И открыл дверь в кабинет.

Оттуда как раз выходил красиво поседевший человек с пивным пузом, далеко выступающим из расстёгнутого пиджака. Борис чуть не столкнулся с ним. И узнал знаменитого в прошлом писателя, автора нашумевших книг о маленькой виноградной республике. Где сейчас лилась кровь…

– Что‑то рано примчался, – услышал он хрипловатый голос, – я же просил во второй половине.

В глубине кабинета за большим столом сидел щуплый человек в очках, что‑то подписывал.

– А что для тебя вторая половина? – спросил Борис, подходя и подавая руку изменившемуся Юрке Табукину, Пахану.

– Садись, садись, фрайер, – добродушно прохрипел Юрка, – хорошо, что приехал раньше. Через час уже не застал бы.

Борис опустился в глубокое кожаное кресло и ощутил себя маленьким, ничтожным по сравнению с монументально возвышающимся по ту сторону стола Юркой.

– Что такое? Почему? – забеспокоился он, пытаясь привстать.

– Психология, – улыбнулся Юрка.

– Ну, ты и хмырь! Подпилил ножки кресла?

Юрка снял очки, по–стариковски аккуратно вложил в очечник, потом нажал клавишу стоящего на столе селектора, каркнул в микрофон:

– Таня! Меня нет! Слушаю тебя.

– Нужно срочно найти человека. Его зовут Артур Крамер. Москвич. Сейчас уехал. То ли в Душанбе, то ли в Ашхабад. С каким‑то директором заповедника. – Борис старался говорить сжато, чётко. – У этого Крамера рукопись. Я должен забрать её с собой. Через неделю улетаю в Израиль.

Юрка снова надел очки, взял авторучку, начал записывать на вырванном из блокнота листке.

– Рукопись? Интересно. Что за рукопись? Роман? Какие‑нибудь воспоминания?

– Так… Научная работа.

– Понятно. А я только вернулся из Южной Африки. Попил пивка среди апартеида. Значит, уматываешь в Израиль и хочешь толкнуть там чужую научную работу? О чём работа?

– О психологии…

– А ведь ты нейрохирург.

– Был. Наверное, в то же время, когда ты был чечёточник.

– Значит, Артур Крамер. Правильно записываю? Отчество? Не знаешь. Ладно. Сколько лет? Примерно сорок семь – пятьдесят? А точнее? Слушай, фрайер, да ты ни хрена не знаешь! Рукопись у него с собой или здесь, в Москве?

– В Москве её нет.

– Точно нет?

– Как будто.

– Надо было для начала прошмонать!

– Проверял. Как будто нет…

– Все у тебя «как будто», приблизительно. Ладно! Как он личит? Рост, цвет глаз, особенности?

– Чуть выше среднего, глаза карие. Виски с сединой.

– Оружие у него может быть?

– Никогда.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Ладно. Теперь этот директор заповедника. Имя? Фамилия? Приметы?

– Не знаю.

– Ну артист! Смотри, я и пяти строк не записал. С такими данными… Так тебе этот Крамер нужен или только рукопись?

– Рукопись.

– Где работает?

– Он писатель.

– При чём тогда психология? При чём заповедник? Или пришёл по делу – или темнишь. Давай, колись быстрее!

Борис уже не рад был, что оказался в логове у Пахана.

– Что ты от меня хочешь? Что? – Он снова попытался встать из этого болотистого кресла. – Писатель. Интересуется психологией. Написал работу. Что у него с директором заповедника, не знаю. У Крамера в феврале жена умерла. Похоронил – уехал. Все. И учти, Крамера чтоб пальцем никто не тронул.

– А теперь уже как получится, – жёстко ответил Юрка, пряча сложенный листок во внутренний карман пиджака. Черты его лица отвердели. – И ты тоже учти: по нынешним ценам добыть то, не знаю что, во сколько обойдётся?! Значит, так. Попей кофейку с Таней, посмотри наш стенд. Потом поедешь со мной к одним людям, там должен быть человек, может, ему понадобится дополнительная информация… Я добро помню, иначе б не стал заниматься этой мутью.

Он поднялся из‑за стола, обождал, пока Борис выберется из кресла, проводил к двери.

В приёмной на диване ждало полно народу.

– Таня, покажи господину Юрзаеву стенд, вообще развлеки. В четырнадцать тридцать мы уезжаем. Кто ко мне первый – прошу!

Развратное существо вспорхнуло со своего места, отперло одну из дверей. Это оказался небольшой зал заседаний. Вдоль стен на длинных полочках стояли книги с грифом совместного предприятия «Руслан».

– Так он издатель?! – изумился Борис.

– Юрий Алексеевич – наш генеральный директор, – ответила Таня. – Извините, что вы имели в виду, когда сказали: «Обратно не вернёшься»?

– Что я имел в виду? Что? – на миг задумался Борис. – Понимаешь, крошка, я был не совсем прав. Можно вернуться. Относительно. Операция по восстановлению девственности – все дела! Хотя есть вещи – не восстановишь…

– По–моему, вы нахал, – прошептала Таня. – Как не стыдно!

– Чего? – Он обернулся к ней и, вымещая все унижение, которое претерпел в низеньком кресле, зло брякнул в тщательно намазанные тушью и перламутром глазки: – Аборты, презервативы… Стоило ли родиться, чтобы торчать тут чудом в перьях? Что тебя ждёт, дура? Превратишься в общественный сортир для мужиков. Чеши отсюда, может, ещё родишь.

– Гад! Кобель сучий! – ощерилась секретарша, губы её дрожали. – У меня сын – четыре года. Ты, что ли, будешь мне десять тысяч платить и под юбку не полезешь?!

Она отступала и отступала за дверь.

«Сама сука! И Юрка сука. – Борис бегал взад–вперёд вдоль стены со стендом. – Когда плохо, когда надо было устроить в урологию, так со мной не говорил! Лучшего хирурга ему нашёл, в реанимацию ездил, сутками дежурил. Тогда ни о каких деньгах речи не было! Нет, бежать, драть из этой страны! Пахан – генеральный директор! А эта Лисеева использовала меня – жирная, потная тварь. Крестилась она! А сам я что здесь делаю, что? Навел Пахана с его людьми на Артура. Да, навёл! Любой ценой получу «СкрижалиІ – и бежать, драть…»

Наконец Борис приостановился. Оглядел стенд.

Шафаревич, «Русофобия», «Протоколы Сионских мудрецов» Нилуса, сборник стихов Кунаева… Среди всей этой антиеврейской пакости островком чистоты сияла нарядная книжечка – «Аленький цветочек» Аксакова. Но опять же рядом с ней высился толстенный альбом репродукций картин Ильи Глазунова, буклет о тележурналисте Невзорове.

«Что я здесь делаю? Что?» – бормотал Борис, тупо продолжая разглядывать стенд.

«Секс в семейной жизни», «Анжелика и король», «Правда о святом старце Распутине»…

«Хорошо Виктору плакаться! Попугаи порхают, океан. Молитесь за него! В вакууме он! А тут такое дерьмо попёрло. Юрка – книгоиздатель, с ума сойти! Да кто он такой, кто?»

Вспомнилась зона. Ледяное, моросящее утро ноября. Оба в телогрейках сидели на груде битого кирпича, ждали, когда привезут солярку для бетономешалки. Юрка вытянул из‑за пазухи пузырёк «Тройного» одеколона, с бульканьем перелил в свою пасть, протянул остаток. Борис отказался, сказал, что вредно для зрения, для почек. Юрка не стал спорить, допил, отбросил склянку и вдруг – никто его не просил – рассказал, за что посадили, вообще многое о себе рассказал.

До войны, когда расстреляли отца, мать тут же вышла замуж за другого. Отчим Юрку ненавидел, обзывал «врагом народа». Восьмилетний Юрка убежал к Черному морю, добрался до Ялты. Там попал в руки вора. Тот кормил его, поил, заставлял лазить в форточки обкрадывать курортников. Иногда лупил, иногда закармливал конфетами, поил вином. И всегда напоминал: удерёшь – убью.

Однажды, уже под осень, вечером повёл его и свою любовницу в ресторан «Ореанда», угощал ужином, опять же вином. На эстраде играл оркестр. Танцевали. Какой‑то человек все смотрел с соседнего столика, потом сделал знак, мол, выйди.

Юрка отпросился у вора, вышел на набережную. Тот человек уже стоял под фонарём у парапета. «Ты не их сын, – сразу сказал он, – ты кто?»

Юрка почему‑то доверился, рассказывая свою историю.

«Читал «Тимур и его командаІ? – спросил человек. – Так вот, я – Аркадий Гайдар. Немедленно уходим».

Он посадил Юрку на автобус до Симферополя, дал денег на билет в Москву.

Началась война. Юрка стал главой замоскворецких хулиганов, воровал, научился отбивать чечётку. С годами даже начал выступать на эстраде. Этакий пацан в цилиндре, с тросточкой. После войны попытался попасть в цирковое училище. Не приняли без аттестата. Купил аттестат – набор кончился. В конце концов стал работать сперва администратором на киностудии, постепенно сделался директором картин, получил квартиру.

«Бабы ко мне прут валом, – рассказывал Юрка. – И вот одна из массовки, совсем молодая девка, забрюхатела. А у неё папочка–мамочка. У подруг скрывалась. Сабортировать все сроки прошли. Ранней весной – ночью – явилась уже со схватками. Плачет. И сразу – рожать. Я очухаться не успел – родила. Стоны, кровь. Едва копыта не откинула. А ребёнок, пацан это был, мёртвый. Что делать? Увязал его в целлофан, целлофан в мешок, привязал к мешку утюг. Рано утром сел в машину, поехал вдоль Москвы–реки. Куда бросить? Оказалось – целое дело, то машины идут, то люди. А по реке льдины. К берегу притираются. В одном месте за Окружным мостом забросил, а мешок как раз на льдину попал. Тут меня и прихватили менты с патрульного «газонаІ.

Вот кто сейчас издавал эту муть – Пахан, сразу подмявший под себя всех отбывавших тогда в зоне. Не только «Тройной» одеколон, часто и водка, и сухая краковская колбаса, и консервы попадали ему с воли. Он первый распознал, что Борис похож на Пушкина, наделил его этой кличкой.

Дверь зала отворилась. На пороге возник генеральный директор «Руслана». В модном плаще, он казался выше своего роста, солидней.

– Что, притомился, Александр Сергеевич? – вполголоса сказал Юрка и, уже громче, пригласил: – Извините, что задержал, господин Юрзаев, поехали!

– Куда все‑таки?

– На ранчо. К моим друзьям.

Во дворе из синего «вольво» выскочил навстречу водитель.

– Куда едем, Юрий Алексеевич?

– Не надо. Я сам. – Юрка подошёл к новенькой вишнёвого цвета длинной английской автомашине с правосторонним рулём.

– Я тоже на колёсах, – сказал Борис, глянув в сторону своего проржавленного, битого «жигуля».

– Тогда едешь за мной, не отставай. В крайнем случае обожду, – и, забираясь в машину, спросил: – Какого хрена обидел Таню? Выхожу из кабинета: девка вся в слезах и соплях. Что ты ей сказал?

– Что она б…..

– Еще какая! Будто сама не знает. Вперед!

…За Юркой трудно было угнаться. Уже близ выезда на кольцевую тот промчал на жёлтый свет светофора. Борис газанул следом, проскочил перекрёсток на красный. И тотчас увидел справа отчаянно свистящего гаишника с жезлом.

Борис остановился у кромки тротуара и, пока инспектор не спеша шёл к нему, быстро вынул записную книжку, авторучку. На чистой странице вывел крупными буквами – «Я глухонемой. Пожалуйста, напишите, что вы хотите сказать».

Прочтя протянутое в окошко послание, инспектор оторопело поглядел на скорбную физиономию водителя, вернул записную книжку, разрешающе махнул жезлом.

Далеко впереди поджидала вишнёвая автомашина.

…Старинная двухэтажная дача виднелась сквозь зелень сосен в глубине большого участка на самом берегу ещё покрытого льдом водохранилища. Увидев вдоль забора и у ворот большое количество иномарок, между которыми крутился беспородный пёсик, Борис подумал: «Элита. Собрались в разгар рабочего дня. Будет баня, выпивка, жратва. Заодно станут решать дела».

Запер автомашину, вслед за Юркой прошёл через калитку. По сухой, выложенной плитками дорожке направились к высокому крыльцу. Едва поднялись по ступенькам, как дверь распахнулась.

– Руки на затылок! Вы арестованы! – Перед ними в полной форме стоял полковник милиции с пистолетом.

Борис держал на затылке подрагивающие ладони, видел, что и Юрка поднимает лапы.

Внезапно распахнулись двустворчатые двери большой комнаты, где у стола сидело и стояло множество людей. Раздался хохот. Громче всех захохотал Юрка.

– Так ведь и до инфаркта можно довести, – пробормотал Борис, опуская руки.

Всё происходило так, как он и предполагал. Угощение. Сауна. Оттуда мужчины в плавках, женщины в купальниках бежали к полынье у берега, с воплями выскакивали оттуда. У Бориса не было плавок, но он без зависти наблюдал за этой суетой, старался не потерять из виду Юрку.

Затем долгий обед с баночным пивом, водкой. В конце, когда подали кофе, ликёр «Аморетто», все гости обернулись к Юрке.

Тотчас Юрка скинул пиджак, забил на паркете чечётку.

«Знают ли они, что у него нет одной почки?» – думал Борис, тоже с невольным восхищением наблюдая за тем, как этот шпендрик вдруг преобразился, с отрешённым лицом рассыпал каблуками дробь; на миг наступала пауза, и снова, воздев руки, Пахан выделывал ступнями такое, что дробный рокот реял в тишине.

Раздались аплодисменты.

Отдуваясь, украдкой утирая со лба капли пота, Юрка накинул пиджак, шепнул Борису:

– Топай за мной.

По крутой, похожей на трап лестнице поднялись на второй этаж, вошли в комнату, где у стола с бумагами сидели полковник милиции и трое в штатском. Один из них – человек без возраста, с неприметным лицом, не за что было ухватиться в этом лице – сделал знак рукой, и его собеседники улетучились.

– Что за рукопись? – спросил он, глядя Борису прямо в глаза.

– О психологии. Парапсихологии. – Борис занервничал.

– Конкретней!

– Сколько знаю, конспекты разных источников, древних и новых.

– Значит, цитатник? Вроде Мао? – высунулся из‑за плеча Юрка.

Человек взял у Юрки сложенную вдвое бумажку, развернул её, пробежал глазами и, обращаясь уже только к нему, сказал:

– Из‑за этих суверенитетов не раньше, чем завтра к вечеру.

– Что к вечеру? Найдут Крамера? Или рукопись? – не выдержал Борис.

– Идем, – сказал Юрка.

Не заходя к гостям в нижнюю комнату, вышли с дачи, зашагали по участку к калитке.

– Никогда не задавай лишних вопросов, – пробурчал Юрка. – Эти люди, кроме всего прочего, банкиры, дипломаты, вхожи в правительство, в Белый дом на Пресне…

Бориса прорвало:

– В Белый дом, в правительство! Кто они такие? Кто? Народ думал: придут демократы… Утром видел больного! Несчастный узбек сутки ждёт главного врача, а тот тоже то ли в Белом доме, то ли в министерстве, то ли сауну принимает!

Вышли из калитки. Из‑за машин выбежал пегий беспородный пёсик, искательно завилял хвостом.

– Народ? – с улыбочкой переспросил Юрка. – Знаешь, фрайер, как ведут себя с народом?

Он присвистнул. Песик доверчиво подбежал поближе. Юрка взмахнул ногой. Собака отлетела к середине дороги, распластавшись на асфальте.

«Бежать, драть из этой страны…» – в который раз подумал Борис, садясь в машину.

– Завтра звони в офис, вечером. Буду до девяти. – Юрка повернул обратно к калитке.