Текст книги "Невидимая сторона. Стихи"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Не мостовой, не тротуарами —

полями необычной шири

идет под звездными отарами

единственный, быть может, в мире…

ПАМЯТИ ЛУИ АРМСТРОНГА

Натружена губа Армстронга,

и по вискам стекает пот.

Но звук трубы, раздетый донага, пронизывая даль, плывет…

То сам себя перебивая,

то набирая высоту.

В ком есть еще душа живая,

того коснется на лету.

Веселый негр, печальный негр

с приплюснутой губою,

его мелодия сквозь снег восходит нотой зноя.

Весь шар земной соединив,

ни на день, ни на час

не молкнет нежности мотив,

не молкнет трубный глас.

Армстронг с трубою золотой смертью разлучен.

Но кружат диски под иглой! Поет магнитофон!

…Когда ребенок,

когда обижен,

когда просияет

сквозь соль слез –

трубу Армстронга

я снова вижу,

и снова солнце

поднялось.

В КИШЛАКЕ

Ласточка, словно пуля сквозная,

через сердце ушла в небосвод. По-таджикски ни слова не зная,

я в кишлак вступил, как в кроссворд.

Я кружил среди стен глинобитных

над слепящей арычной водой.

И казалось просто обидным,

что полжизни прошли стороной.

Вдалеке от вот этих шелковиц,

ветви свесивших через дувал,

от гранат, чьи цветы краски крови,

от покрытых тюльпанами скал.

Этот солнцем настоянный воздух,

быстрой ласточки низкий полет…

Знать, за что-то судьба этот роздых,

как аванс, не иначе, дает.

Вдруг в стене я увидел—калитка приотворена, а во дворе,

словно глянцевая открытка,—

азиатский старик на ковре.

Жестом царственным необычайно

дланью он шевельнул—заходи.

Но меня обогнав, словно тайна,

ласточка пронеслась впереди.

Вслед за ней, как в преддверие рая,

я вошел, присел на ковер с

пиалою зеленого чая.

И неспешно потек разговор.

И не спрашивайте, ради Бога,

что он мне говорил, я—ему.

Привела моей жизни дорога

в это двор, а зачем—не пойму.

Иногда замолкал хозяин, солнцу марта подставив лицо. …Ласточка, воздух пронзая, все летала кормить птенцов.

ДЯДЯ ЛЕВА

Директора завода

хоронит весь завод.

Траурною лентой

за гробом —народ.

На кладбище колонна

рассыпала строй.

Венки. Знамена. Речи.

О жизни трудовой.

О первых пятилетках,

об огненных годах.

Речи по бумажкам.

И слезы на щеках.

Когда же слово дали

седому кузнецу,

к лежащему во гробе

припал он, как к отцу.

И лишь одно сурово,

слезу смахнув, сказал:

—Спасай нас, дядя Лева,

как нас всегда спасал! Всколыхнулись люди,

каждый вспомнить смог,

что многим директор

хоть в чем-нибудь помог.

К больным в больницы ездил,

к детям—в детский сад.

И защищал от кривды,

коль ты не виноват.

А если и виновен —

не отвернет лица.

Он верил в человека

до самого конца.

Металл стране давая,

не был как металл…

– Спасай нас, дядя Лева,

как нас всегда спасал.

НОЯБРЬСКОЙ НОЧЬЮ

Как гулко

в каменном колодце

собака лает.

И снова ждет,

что отзовется

на зов другая.

Проснулись

сотни одиночеств.

У темных окон

они стоят

в кромешной ночи.

Друг друга

около…

* * *

Хотелось счастья

хоть немножко,

устал от горя.

Лежала лунная дорожка,

как будто молнии застежка

в полночном море.

Отца похоронил я,

маму.

Жил без просвета.

…Вела дорожка

прямо-прямо

к финалу заурядной драмы:

нырнул —и нету.

Один я плыл

луне навстречу.

Так было странно.

Во мне вдруг отзвучали речи.

Себя жалеть мне стало нечем.

Закрылись раны.

Ни горя не было, ни счастья.

Вдруг стало цело

все, что расколото на части.

И сам не зная,

в чьей я власти,

плыл без предела.

ВЗГЛЯД НАЗАД

Не нужны были

пашни и заводы.

Росли растенья, и струились воды.

Летали птицы

и паслись газели.

Тогда их не держали

на прицеле.

Играли в океане

рыбьи стаи.

Щенки зверей резвились, подрастая. Металлами в земле лежали где-то

все будущие

танки и ракеты.

И золото сверкало

в устьях рек.

…Еще не появился человек.

ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА

1

Воспоминание пришло

и не дает покоя,

как долг, что ты забыл отдать,

как мина из морских глубин

всплывает после боя…

2

Он был дебил.

Весь город знал,

что вечером и утром

на пляж выходит городской

чудовище.

Слюна вожжой

тянулась из раскрытых губ,

ложась на воротник рубахи.

Он был огромен. Груб. Силен.

Подбитый пьяницами на спор,

однажды приподнял вагон,

схватив за буферные бляхи.

На голой круглой голове,

утопленной глубоко в плечи,

как бы просверлены глаза —

две дырочки. А носа нет.

Почти что не владел он речью.

Чего-то иногда мычал

и в грудь стучал нетерпеливо.

Его увидев, все пугливо

старались обойти поодаль.

А он стоял, смотрел на воду.

Часами, вывалив язык,

взирал себе на гладь морскую.

Я думал, он стоит, тоскуя. Я думал – копит дикий крик.

Он улыбался…

Часто дети,

образовавши полукруг,

кидались галькой и дразнили,

пока, летя из метких рук,

не попадал в гиганта камень.

Он оборачивался вдруг

и начинал визжать. Рывками.

И этот визг, и этот вид

безумного от боли джинна

на набережной тормозил

проезжие автомашины.

Не знаю имени его.

Не помню клички. Ничего,

ни где он ел, ни где он спал…

3

Но помню ясно —

я шагал

после рыбалки по закату,

что зыбко плавился прибоем,

и нес ставриду на кукане,

мечтая о воде в стакане —

прозрачной, пресной, ледяной.

Внезапно ужаса волной

промчала сквозь меня ватага,

а вслед за нею, как сирена,

визжа прерывисто, бежал,

с затылка кровь свою стирая

и в воздух кулаки бросая,

слепой от гнева…

Увернуться

уже мне было не успеть.

Уже ко мне рванулись руки.

И в лихорадочном испуге,

глаза в глаза поспешно глядя,

ладонью я его погладил

по рукаву…

И тихо соскользнули пальцы,

и глаз глубокие овальцы

застлали линзы мутных слез.

Он повернулся. И понес

себя в угрюмое пространство.

…Прошло лет десять.

4

В тот же город

опять занесенный судьбой

приехал я. Уже с женой.

Купанья. Катера. Кофейни.

Она почти благоговейно

за мной, как за экскурсоводом,

ступала по земле и водам.

В кино, театры и концерты

ходили мы по вечерам,

одеты празднично и броско,

как, впрочем, весь курортный люд.

Однажды узнаем: дают

большой концерт в саду приморском

ансамбль эстрадный и цыгане.

Билеты я достал заране.

Казалось, город весь спешил

пешком и на автомашинах

туда, где видны пальм вершины

и где уже оркестрик бойкий

настраивал свой инструмент…

В толпе мы плыли в тот момент,

когда в изодранной ковбойке

гигант возник на мостовой.

Давным-давно забытый мной.

Секунду он смотрел недвижно.

Поток брезгливо обтекал,

его,

стихали смех и речи.

Но вот он трубно замычал

и сделал шаг ко мне навстречу.

Толпу наискосок прорезав,

тела людей, машин железо,

он явно двигался ко мне.

Лицо ничто не выражало,

скорее даже угрожало.

Вся улица к нам обернулась,

и спутница моя рванулись,

но крепче взяв ее за локоть,

я замер, словно уличен.

Он подошел, мыча все тише,

и робко, будто бы не вправе,

потерся

о мое плечо,

погон слюны на нем оставив.

И вдруг исчез. Как будто вышел.

ОТСЧЕТ

Вставало солнце вдалеке был час рассвета.

Стояли лодки на реке – два силуэта.

Я в третьей лодочке сидел под ивой низкой.

А над водой туман летел, так близко-близко.

Полупогружены в туман, стояли лодки.

Над ними солнца великан вздымался четко.

Я позабыл про поплавок, про все на свете.

Пробился вечности исток среди столетий.

Казалось, время унесло,

как покрывало.

И только ива на весло росу роняла.

И этот робкий дробный звук как бы отсчета

меня привлек к себе не вдруг.

В нем было что-то.

Что до конца истечь могло, до страшной даты,

где время мира истекло,

и – без возврата.

Еще погружены в туман стояли лодки.

Над ними солнца великан вздымался четко.

АНАЛИЗ КРОВИ

Лицо родного сына

среди других людей —

как жизни сердцевина

и центр вселенной всей.

Вот врач его уносит

налево, в кабинет.

Пощады сын не просит.

А я смотрю им вслед.

Сейчас игла вонзится,

он страшно закричит,

из детского мизинца

кровь закровоточит.

Двадцатый век суровый, чтоб к людям добрым быть, ты любишь малость крови сперва у них попить…

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПЕЙЗАЖА

Еще у реки

невыспанный вид,

деревьев

задумчивы глыбы.

Росою рассвет

листву серебрит,

и плещутся листья, как рыбы.

И веером

брызжут мальки по воде,

от щучьей охоты спасаясь.

И тает луна —

еще здесь и нигде.

Пастушка проходит босая.

Еще в синеватом тумане встает

заречное солнце над бором,

и зимородка

зеленый полет

мелькает внезапным узором.

Еще под водой поплавок не исчез,

еще я пятнадцатилетний.

..Лишь память хранит эту речку и лес,

лишь память —

приют их последний.

Где мой зимородок? Где эта река?

Лишь пни и зловонная жижа.

А вдруг я последний

издалека

то утро

все еще вижу?

Исчезну —

исчезнут вместе со мной,

не станет и в памяти даже,

тот лес и река, и туман над рекой,

подросток

на фоне пейзажа.

Так пусть же роса листву серебрит,

утро встречает природа,

пускай

хоть в стихах

остается – летит

над строчками тот зимородок…

ПРИМЕТА

Я, как всегда, опаздываю

желание загадать,

когда с небосвода срывается

звездная благодать.

Конечно, я тоже знаю,

что это метеорит,

а не звезда прекрасная

к земле нашей грешной летит.

Но все же в приметы верит

неверующий народ,

взор по ночам устремляет

в мерцающий небосвод.

– Успел загадать желание? —

спрашивают меня,

но я лишь увидел отблеск

скользнувшего вниз огня.

И вот, чтоб врасплох не застала

падающая звезда,

решил я придумать желание

заранее и навсегда.

Пусть буду бессмертен и счастлив.

А мама? Как же она?!

Да будет и мама бессмертна!

А как же мой сын и жена?!

А что же вы все, товарищи,

товарищи и друзья?!

Да будут счастливы люди! —

волшебно придумал я.

Падайте, звезды горючие,

звезды людских примет!

Теперь уж я точно узнаю —

верить вам или нет…

* * * А. К.

Переболит. Пройдет. Забудется.

С кем только раньше ни бывало.

За лицами людей, за улицей закроется, как покрывалом.

За этою, сперва прозрачною,

а после мутной толщей времени однажды ты глаза незрячие поднимешь – оглушит по темени.

Несбывшееся было – вот оно! Всего-то на всего – дотронуться.

А нервных слов на диск намотано,

а встреча злобная, как стронций.

Ведь на московском эскалаторе

и у себя с твоим же фото,

я ждал и ждал. Так ждут локаторы потерянного самолета.

Наветы, слухи, подозрения,

слова прогорклые, как старость, развеялись, как наваждения…

И что же вместо них осталось?

Ведь самолетика взлетевшего

уже никто не ждет отныне… Подумаешь – какого лешего?

И побредешь своей пустыней.

ИНЦИДЕНТ

За стеклянной стеной учреждений,

в коридорах, где сотни дверей, пролетел незамеченный гений, пролетел на глазах у людей.

Не заметили. Не захотели.

Опустили испуганно взгляд.

При зарплате остались. При деле.

И никто из них не виноват,

что своим очевидным явлением

дал обидно он всем ощутить то,

что все остальные – не гении.

А такого не может и быть!

Гений молча побился о стены,

молча вылетел через окно. …

Так актер исчезает со сцены.

Так хоронится в землю зерно.

КОМ В ГОРЛЕ

Андрей —

трехлетний мальчик

в Доме ребенка,

разглядывая с воспитательницей

свои фотографии,

с гордостью говорит:

—У меня много Андрейчиков!

Он еще не знает,

что мама

вместе с ним

оставила все эти фото.

Больше за ним не придет.

* * *

Короче становятся дни. Короче становятся годы. Короче становятся циклы природы.

Весна промелькнула.

И лето за ней.

А вот и зима

уже у дверей.

Где осень? Где рощ пестрота?

Где клин журавлиный летящий?

Ну разве что песню дежурно пропел

об осени радио-ящик…

Может, поспешней

живет человек

или земля

ускоряет свой бег?

Но только корнаются дни

короче, короче, короче. Длиннее, длиннее, длинней бессонные ночи.

К ОКОНЧАНИЮ РОМАНА

Семь лет я снаряжал свою громаду

и вот—навстречу людям отпустил…

Где ж долгожданной радости награда?

С листом бумаги я сижу без сил.

Уже мой труд живет своей судьбою,

уже он не нуждается ни в чем.

И расстоянья между ним и мною становится все больше с каждым днем.

Гляжу я вслед устало и сурово.

Я отдал все. Осталась пустота.

А на столе, как жертвы, жаждет слова пустая плоскость свежего листа.

ЧАЙХАНА НОЯБРЬСКИМ УТРОМ

Слышен разговор, а тишина.

Горлица воркует—тишина.

Над жаровней

тихо дым восходит.

Чайхана, как утро, неслышна.

Всходит солнце.

И стоит луна.

Лист кружит

в беззвучном хороводе.

Чай зеленый

стынет в пиале.

Стынет снег

в ложбине на горе.

Остывает год

перед зимою.

Мало мест

я знаю на земле,

где я так

наедине с собою.

Эта остановка

на пути —

миг короткий

дух перевести—

многолетнее

я кончил дело.

Все, что позади и впереди,

перед этим мигом

онемело.

В стылой синеве

парит орел.

Терпкий чай

мне крепко скулы свел.

Голоса людей и птиц

слышнее…

Лист чинары

падает на стол.

Миг еще

я посижу под нею.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Ночью я был заселен

в двухкоечный номерок.

Чтоб не будить соседа,

света я не зажег.

Наощупь к свободной койке

пробрался, задевши стул,

во мраке постель расстелил я,

как бог молодой заснул.

Меня разбудили крики:

–   Огня! Давайте огня!

Я с одним пистолетом,

танки прут на меня!

Кашлянул я осторожно,

тихо сказал:

– Сосед…

И отозвался голос:

– Простите, огня у вас нет?

Нашарив на тумбочке шаткой

спичечный коробок,

его во тьму протянул я.

Вспыхнул во тьме огонек.

И разговор завязался,

странный такой разговор.

Что думаю я о звездах,

спросил невидимка в упор.

И, не дождавшись ответа,

снова он вопросил:

—В одном ли и том же пространстве

несутся сонмы светил?

И сам же ответил: —В разном.

Каждый и миг и час

вся Солнечная система

Куда-то уносит нас.

Все дальше, в иные просторы,

где не были мы никогда,

с Землею летит и небо,

и каждая в нем звезда.

Казалось, койка и комната

кренясь, полетели во мрак.

Вздыхал огонек папироски,

как звездочка, как маяк.

– Но что, —я спросил невидимку,

придерживаясь за кровать,—

всей астрономией этой

хотите вы доказать?

—А то, что пока вы спрашивали,

переместился мир

на тысячи километров

средь солнц и средь черных дыр.

Иные идут облучения

неведомые сюда,

где кажется все неизменным,

и если помнить всегда,

что ступить невозможно

дважды в один поток,

то каждый миг уникален,

каждый воды глоток.

…Погас огонек папиросы.

Сверчками ночная земля

пела, врезаясь в космос

морзянкою корабля.

Когда я заснул—не знаю.

Новое солнце взошло,

как предисловие к утру,

что мне навстречу текло.

Вскочив с постели, увидел

застеленную кровать.

Кто был мой невидимка,

я так и не смог узнать.

Лежал на тумбочке шаткой

спичечный коробок,

где было написано:«Помни».

Я в новый вступил поток.

-

© Владимир Файнберг