Текст книги "Завтрашний ветер"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5
Объявление на базаре

Солнце стояло уже высоко, когда, проплыв из Гнило– вода в Казак, я подгребал на своей лодке к пристани нашего посёлка.

Пристань под кручей маленькая, но знаменитая из-за ГЭС. Здесь все пароходы большие останавливаются: и «Ракеты» на подводных крыльях, и рейсовые дизель-электроходы.

Сейчас у дебаркадера было пусто.

«Михаил Калинин» давно уже ушёл вниз по реке, а «Ракеты» ещё не было. Она приходит снизу ровно в одиннадцать тридцать дня.

Я привязал лодку к свае между дебаркадером и причалом, где стоят досаафовские лодки, яхты и катера, взял свой улов, нанизанный на тонкий ивовый прут, и заспешил скорей на базар.

Летом базар начинается рано – в шесть, а то и в пять утра, а к одиннадцати-двенадцати ни продавцов, ни покупателей уже не найдёшь, разве что какая-нибудь старушка торгует семечками или малиной.

Когда я поднялся от причала по лестнице на кручу и прошёл через парк на главную улицу, чтобы свернуть к базару, я увидел очень странного человечка.

Это был низенький, косматый старик с ведёрком, большой малярной кистью и какой-то дырявой бумагой. Он быстро семенил впереди меня, время от времени наклонялся, расстилал поперёк тротуара свою бумагу, макал кисть в ведёрко и проводил ею по бумаге. Потом вместе с бумагой, ведёрком и кистью бежал дальше, а на тротуаре оставалась надпись огромными белыми буквами:

ПРИЕХАЛИ ЦЫГАНЕ

Что за цыгане? Почему они приехали именно к нам? И что теперь делать? Никаких объяснений больше не было, а только через каждый квартал красовались мокрые, белые, вкусно пахнущие свежей краской буквы:

ПРИЕХАЛИ ЦЫГАНЕ

До того всё это было чудно и непонятно, что я всё шёл и шёл за косматым старичком. Мне почему-то показалось, что с этого дня всё вдруг переменится… Так я дошёл почти до самой гостиницы и оказался совсем в другом конце посёлка – возле своего дома!

У подъезда гостиницы стояли какие-то автобусы, грузовики и автофургоны. Возле них суетились, разгружая непонятные ящики и приборы, люди в комбинезонах. Ещё не хватало встретить здесь мать!

Я опрометью бросился обратно.

…На базаре ещё было немного народа. Даже в рыбном ряду виднелись два человека: тётка с копчёным рыбцом и старик Таточенко с корзиной варёных раков.

Я занял место поближе к тётке, потому что боюсь старика.

У него эти раки только для видимости. На самом деле он всегда продаёт крупную рыбу: сомов, судаков, лещей… Только никто не видел, как он их ловит, ни один инспектор рыбоохраны. Даже я не видал.

Мне старик Таточенко не нравится. Почему – не знаю.

Тётка и старик Таточенко покосились на моих окуней, леща и краснопёрку. Старик ничего не сказал, а тётка сразу спросила, будто невзначай:

– Хлопчик, почём торговать будешь?

А я и сам не знал почём. Мне так есть захотелось, что я за кусок хлеба с салом всё бы отдал.

А тут ещё неподалёку у базарных ворот друг против друга стояли две продавщицы. Одна с белым ящиком, другая – с жёлтым.

Та, что с белым, как нарочно, всё время выкрикивала:

– А вот пирожки горячие с мясом! С мясом пирожки!

Та, что с жёлтым, тоже не молчала, а перебивала её тонким голосом:

– Граждане, берите мороженое, а то уйду! Сливочное! Крем-брюле!

Мороженое у неё время от времени покупали, но она почему-то никуда не уходила.

Сейчас бы штук пять пирожков горячих с мясом, по десять копеек штука, да заесть их тем же крем-брюле!.. Но в кармане было только двадцать пять рублей царскими деньгами.

Считанные покупатели, как назло, тёрлись вокруг овощного и фруктового рядов, где высились горками помидоры и молодая картошка да черешня с клубникой.

Солнце стало припекать. Вчерашние царские деньги, непонятные цыгане – всё это начало путаться в голове. Я понял, что хочу спать. Но есть хотелось всё-таки сильнее. И я начал тоже выкрикивать:

– Рыба! Кому свежую рыбу?!

В это время к базару на велосипеде подкатил одноногий почтальон дядя Яша, который ещё и по всему посёлку объявления развешивает. Вот и сейчас, ловко спрыгнув с велосипеда, он вынул из-за пазухи большой, свёрнутый в трубку плакат и прижал его кнопками к раскрытым базарным воротам.

Продавщицы на минуту перестали кричать про пирожки и мороженое и уставились глазами в плакат.

Дядя Яша уехал.

«Наверное, про цыган написано», – догадался я и снова закричал:

– Рыба! Кому свежую рыбу?!

…Я не увидел, откуда он взялся, этот мальчишка в тюбетейке. Он так и прилип к объявлению на воротах. Потом набежали ещё двое.

А скоро человек тридцать мальчишек, знакомых и незнакомых, работая локтями, протискивались со всех сторон к загадочному объявлению.

А я что? Хуже других?

– Тётенька, – попросил я, – доглядите за рыбой, я побегу объявление прочитаю.

– Так сколько ж ты просишь за свою рыбу?

– За рубль отдам.

– Так на тебе рубль, и беги во все стороны.

Я махнул рукой, тётка передвинула мою рыбу к себе, дала мне большую круглую монету, и, зажав её в кулаке, я побежал к воротам.

Пробившись через толпу, я прочитал такое, что и во сне не приснится. Вот что было написано в объявлении:

ВНИМАНИЕ!

Киноэкспедиции, прибывшей для съемок художественного фильма, требуются для участия в платных массовках мальчики в возрасте от 9 до 12 лет, умеющие играть в футбол.

Запись в фойе гостиницы с 10 до 13 часов у помощника режиссера.

Администрация

Глава 6
Человек на берегу

Оказывается, тётка дала мне не рубль, а полтинник – пятьдесят копеек! На крем-брюле не хватило. Но я всё-таки купил пять пирожков с мясом и съел их, пока шёл обратно к пристани.

Подумав, я не бросился бежать в гостиницу, как все остальные ребята. Я шёл босиком по сильно нагретому солнцем асфальту, по уже высохшим надписям: «Приехали цыгане».

…В гостинице меня бы увидела мать. Она убирает там до двух часов дня. Когда я ночую не дома, а в лодке, как сегодня, или где-нибудь в стоге сена, а после возвращаюсь, она сначала плачет: «Валера, Валера, где же ты был?..», а после начинается выволочка… И потом, ведь я уже говорил, что в жизни мне не везёт. Друзей и товарищей у меня среди ребят нет, даже в футбол играть не с кем. А им нужен, кто в футбол хорошо умеет. Значит, в кино меня не запишут. Чего зря бежать?

Я спустился к пристани, прошёл по причалу мимо яхты, на которой вчера плыл с Наташкой Познанской, спрыгнул в свою лодку, отвязался от сваи и вдруг понял, что плыть-то мне некуда. Домой неохота… Рыбу уже ловил…

Течение развернуло лодку и понесло потихоньку вниз, к гостинице. Я только чуть подгребал то левым, то правым веслом, чтоб на фарватер не вынесло или чтоб в берег не ткнуться.

На пляже было много народу, хоть и не воскресенье. Ребята и взрослые купались, загорали, играли в бадминтон.

А мне даже купаться не хотелось.

После пляжа показалась гостиница, за ней скоро должна была появиться и красная крыша нашего дома…

Я взялся за вёсла и остановил лодку.

В эту минуту я увидел под гостиницей какого-то незнакомого человека. В одной руке его была удочка, в другой – палка. Он смешно прыгал по скользким камням, опираясь о палку. Удочка в его руке вздрагивала и гнулась – видно, на крючок попала сильная рыба. Вместо того чтоб бросить палку, взять удочку обеими руками и постепенно выводить рыбу на берег, человек глупо скакал по камням всё ближе и ближе к воде.

Увидев меня, он крикнул:

– Эй, мальчик!

И вдруг споткнулся, упал… Удочка, ныряя, поплыла как раз в мою сторону.

Я очень удивился, что он растянулся и долго не встаёт. Если б это был пацан маленький или старик, тогда другое дело. А то это был здоровенный дядька в красивой куртке с «молнией» и синих техасских брюках с широкими отворотами внизу. Таких ни у кого в нашем посёлке нет.

Я, понятное дело, сначала подгрёб к удочке, перегнулся через борт, ухватил её и подсек. Но никакой тяжести не почувствовал – рыба уже сошла.

Я оглянулся и увидел, что он привстал на одно колено, а на другое никак не может.

Я бросил удочку в лодку и, быстро гребя, подплыл почти к самому берегу.

– Вот ваша удочка!

Дядька уже стоял на четвереньках и улыбался, глядя на меня.

Это был даже не дядька, а очень взрослый парень. Лет, наверное, двадцати пяти, может, меньше. А может, и тридцати, потому что вся голова его была седая.

– Тебя как зовут? – спросил он, продолжая стоять на четвереньках в воде и улыбаться.

Тут, сам не знаю почему, я взял и брякнул:

– Александр!

– Саша, – сказал он, – пожалуйста, причаль лодку поближе ко мне, я тогда обопрусь…

Я гребанул левым веслом. Лодка ткнулась носом в камни. Он положил руку на борт и медленно поднялся на ноги. С брюк и рукавов его куртки стекала вода.

– Сошла? – спросил он.

– Сошла.

– Это, наверное, был жерех?…

– Не знаю, – сказал я, – жерехи у нас не водятся.

Он нагнулся, поднял красивую суковатую палку, опёрся на неё, поглядел на лодку, на меня.

– А ты всю рыбу тут знаешь?

– Ловлю, – ответил я.

– А шлюпка твоя?

– Лодка, что ли? Моя.

– А где живёшь?

– Вон в той хате. – Я показал наверх, правее гостиницы, туда, где из-за грушевых деревьев виднелась наша крыша.

– Послушай, друг, отличное место!

И тут я увидел, что прямо на нас бегут от гостиничной лестницы какой-то лысый великан и тётка.

– Боже мой, вы весь в воде, Владилен Алексеевич, что случилось?! – кричала тётка, размахивая складным стулом. – Ужас какой! Я говорила – нечего вас отпускать!

– Не понимаю, зачем обязательно ловить самому! – возмущался лысый мужчина. – У местных рыбаков на базаре можно купить сколько угодно рыбы!

– Николай Сергеевич, берите же его под руку! – командовала тётка. – А ты, мальчик, что тут делаешь? Отплывай, отплывай, нечего глаза таращить!

Лысый ухватил Владилена Алексеевича под руку и потянул к гостинице.

– Не торопитесь, не торопитесь, – приговаривала тётка, закуривая папиросу. – Потихонечку, потихонечку, а устанете – вот стульчик, беда-то какая, о господи!

– Послушайте, дорогие товарищи. – Владилен Алексеевич тряхнул рукой, и лысый отлетел в сторону. – Этак я просто от тоски помру… Я здоров. Я хорошо себя чувствую. Всё в норме, слышите? Саша, пойдём к тебе в гости, можно?

– Давайте, – сказал я, не подумав.

– А вы все возвращайтесь в гостиницу, – сказал Владилен Алексеевич и подмигнул мне. – Меня рыба чуть не утащила – правда, парень?

Я кивнул.

Пока я вытаскивал на берег лодку, чтоб её не смыло волной от парохода, те двое ещё топтались вокруг него с уговорами. Потом они пошли к гостинице, долго оглядываясь на нас.

Я положил вёсла на плечи, Владилен Алексеевич взял удочки, и мы тоже пошли к лестнице. Он шёл медленно, но не хромал, а только подтягивал за собой правую ногу.

– Как ты думаешь, – спросил Владилен Алексеевич неожиданно, – смогу я у вас снять комнату?

– Комнату? – удивился я.

– Ну да. Понимаешь, один никак не могу побыть. Ни в Москве. Ни здесь. Хочется хоть между съёмками побыть одному. Бывает у тебя такое?

Глава 7
Я забираю его вещи

Когда мы подходили к нашему дому, я ещё издалека увидел за деревянной оградой мать. Она сыпала на землю пшено – давала корм курам.

– Что, Саша, здесь? – догадался Владилен Алексеевич.

Я кивнул и подумал не о том, как мать меня сейчас пороть будет, а про то, как удивится этот человек, узнав, что меня вовсе не Саша зовут. Подумает, что я брехун.

Только мы хотели перейти улицу и открыть калитку, как послышался рёв горна и дробь барабана и между нами и домом появился отряд пионеров-туристов. Все они были в галстуках, с рюкзаками, вёдрами и котелками.

Впереди всех шёл рыжий запевала, по бокам его горнист и девчонка-барабанщица.

Запевала глянул на нас и запел тонким голосом:

 
С рюкзаком
Пешком
По земному шару
Мы идём и поём,
Мы идём и поём:
– Эге-гей!
 

Горнист задудел в свой сверкающий горн, а девчонка хвастливо рассыпала барабанную дробь. И вся колонна подхватила, маршируя мимо нас: «Эге-гей!»

Тут я увидел, что по ту сторону за оградой с хворостиной в руке уже стоит мать, глядя на меня сквозь идущих пионеров.

Вот прошли последние…

– Ну что ж, – сказал Владилен Алексеевич, – веди, коль привёл.

BУвидев, что я подхожу к калитке не один, мать спрятала руку с хворостиной за спину.

– Вот, мам, постояльца привёл, – буркнул я, пролезая боком в отворенную калитку. – Комнату снять хочет.

Мать отступила назад, пропуская чудного человека с палкой и удочками.

– Мы не сдавали, – сказала она и вдруг засуетилась, забегала, распугивая хворостиной кур. – Вас как величать-то? Один будете жить или семья приедет?

– Один. Зовут меня Владилен Алексеевич.

– Так чего ж вы стоите-то? Вам трудно небось стоять. Валерка, оставь ты свои вёсла, веди человека в горницу, а я сейчас фартук сниму.

Когда мы поднялись на крыльцо, он заглянул на веранду и сказал подошедшей матери:

– А вас-то как звать, хозяйка?

– Ефросинья Васильевна. Фросей все называют.

– Так вот, Ефросинья Васильевна, горница мне не нужна, а хорошо бы прямо вот здесь на веранде поставить раскладушку или кровать. Свежий воздух и тишина. Больше мне ничего не надо.

– Да что вы?! – удивилась мать. – У нас в горнице и буфет и занавески висят. Красота…

– Нет, красота мне ни к чему, – перебил её Владилен Алексеевич. – Дом у вас над рекой, веранда в сад выходит, больше мне ничего не нужно. О цене, я думаю, договоримся.

– Конечно, конечно, – подхватила мать. – Как все, так и мы, лишнего не возьмём, своё бы не потерять.

– Ну и отлично. Я весь день на съёмках, а здесь буду только ночевать.

Тут я не выдержал и спросил:

– А разве это вы кино снимаете?

– Снимаю. А к тебе вот какая просьба: добеги, пожалуйста, в гостиницу, найди кого-нибудь из нашей киногруппы и скажи: режиссёр просил принести его вещи.

Я сорвался с крыльца и побежал к гостинице.

…Я никогда не думал, что у нас в посёлке столько ребят: вся площадь перед гостиницей была полна мальчишек. Я стал продираться сквозь толпу ко входу, и на меня сейчас же завопили:

– Сыч, куда вперёд всех лезешь?

– Уже набрали обе команды. Опоздал.

– Он небось царские деньги не все подобрал!

– Да нет, я знаю, – закричала толстая Нюрка, – он в цыганы записываться, у него рыба тухлая – никто не покупает!

Я еле пробился к дверям.

Там стоял наш поселковый милиционер Агафонов. Сняв фуражку, он утирал потное лицо носовым платком.

– А ты куда ещё?! – Он ухватил меня за ворот.

– Режиссёр велел, – пробормотал я, приоткрывая тяжёлую дверь в гостиницу.

– Сыч в кино сниматься лезет! – загалдели ребята на площади. – В самой заглавной роли! Гоните его!

– Поворачивай-ка, – сказал милиционер. – Поздно пришёл.

– Пустите. Я за вещами. Мне режиссёр велел. Владилен Алексеевич.

– Никого не знаю. Вертай до дому!

Тут я ухитрился снова отворить дверь и заметил в полумраке вестибюля ту самую тётку с папиросами, которая прибегала на берег со складным стулом. Она о чём– то разговаривала не с кем-нибудь, а с Наташкой Познанской. Вокруг стояли уже отобранные счастливчики для футбола.

– Эй, тётка! – закричал я изо всех сил. – Меня Владилен Алексеевич прислал!

Она оглянулась и велела милиционеру пропустить меня.

…Минут через пятнадцать я вышел из гостиницы, шагая впереди тётки и высокого лысого, который нёс два красивых’’ чемодана. Я показывал дорогу к дому и нёс в руке белую кепку режиссёра.

Толпа мальчишек расступилась перед нами в полной тишине.

Глава 8
История клада

Вот так и случилось, что у нас в доме стал жить постоялец. Владилен Алексеевич. Кинорежиссёр.

В первый же вечер он попросил поставить ему стол в саду над самой кручей. Мать отнесла столик с веранды, я потащил табурет, а сам Владилен Алексеевич понёс туда керосиновую лампу и свой складной стул и по дороге чуть было не свалился, наверное споткнулся об корень.

Было уже совсем темно. А он почему-то уселся там, над кручей, а не на веранде пить чай. Да ещё попросил мать сесть рядом и велел рассказывать свою жизнь.

Мать очень удивилась.

И я тоже. Я стоял в сторонке под грушей.

Мать сказала:

– Я никому про свою жизнь ещё не говорила.

– А мне расскажете. Мне все последнее время рассказывают свою жизнь. И вы бы рано или поздно рассказали. Рассказывайте сейчас.

Мать ещё больше удивилась и крикнула:

– Валерка, поди принеси и мне чаю, да сахару захвати!

Я сам бы ни за что не ушёл, потому что каждому интересно послушать, как его мать про свою жизнь рассказывать станет, да понадобился ей этот чай!

Я скорей побежал к дому.

Чайник был в летней кухне, и в нём уже не было кипятка!

Я налил в него воды, пошёл в дом и поставил на электроплитку. Так возни меньше, хоть мать и ругается, когда летом плитку включаю: за электричество платить надо, а дров на реке сколько хочешь наловить можно.

Чайник нагревался медленно.

О чём они там говорят? Рассказывает мать свою жизнь или нет? Длинный сегодня был день, может быть, самый длинный за всю жизнь, а самое интересное я зеваю…

Тут я сообразил, что чайник и без меня закипеть может, вышел из дому, спустился с крыльца и потихоньку прокрался вдоль плетня туда, где сквозь тёмные листья над кручей светилась лампа и слышался голос матери…

Но она совсем не рассказывала свою жизнь! Она плакала и всё повторяла, поправляя платок на голове:

– Теперь до самой смерти надсмехаться будут! До самой смерти!

– Да… – тихо сказал Владилен Алексеевич. – Всё-таки не простая вещь эти деньги-бумажки…

Я сразу понял, о каких деньгах они разговаривают, и насторожился. А мать уже продолжала, всхлипывая:

– Тогда, после фашиста, в сорок шестом ведь разор был и голод, да вы сами знаете, грамотный… Я на железной дороге киркой и ломом работала, шпалы меняли, рельсы, Я ещё совсем девушка была, руки робели тяжёлой работы, да надо было кормиться – ни отца-матери, ни родных…

И тут мать рассказала про то, как она один раз весной стала сажать картошку возле покинутого дома, где жил стрелочник. Когда она копала лопатой, наткнулась на что-то твёрдое. Она думала, что это большой камень, а потом оказалось – железная коробка. Мать её выкопала, сунула под телогрейку, а после зашла в пустой домик и там её раскрыла. И увидала целый денежный клад!

Режиссёр спросил:

– Сколько же всего было денег?

Мать высморкалась и ответила, что было сто бумажек по двадцать пять рублей царскими деньгами.

– В самом деле, обидно, – весело сказал Владилен Алексеевич, – раз в жизни найти такой клад, и весь он уже ничего не стоит!

– Да я это знала! – загорячилась мать. – Знала, что пустые бумажки, да выбросить, глупая, пожалела… И лежали б себе на чердаке! И лежали б! Да вот Валерка – разрази его гром! – опозорил, осрамил на весь свет, люди в глаза смеются…

– Кстати, – перебил её Владилен Алексеевич. – Я всё хочу спросить – у вас что, кроме Саши, есть ещё и второй сын – Валера? А то я что-то путаюсь…

– Какой ещё Саша?! – удивилась мать.

Тут я вспомнил про чайник и неслышными шагами побежал по дорожке в дом. Зачем я себя Александром назвал? Разве он поймёт, почему мне моё имя не нравится?

Глава 9
В запретной зоне

На другое утро я нашего нового жильца не видел, потому что мать разбудила меня даже не в пять часов, как всегда, а в четыре, чтоб не прозевал клёв и успел пораньше продать свежую рыбу.

Наш петух изо всех сил орал возле летней кухни. Теперь стало светать совсем рано.

Когда я проходил мимо веранды за лопатой, чтобы нарыть червей, то заметил, что на тумбочке рядом с кроватью жильца стоят разноцветные пузырьки и коробочки, в которых бывают лекарства.

Там же, на тумбочке, лежала какая-то толстая тетрадь с авторучкой.

Режиссёр ещё спал, чудно свесив руку, будто она у него вывернутая.

Я быстро нарыл червяков за летней кухней, шуганул обнахалившегося петуха, который вздумал склевать их у меня из банки, взял удочки с вёслами и спустился с кручи вниз. Лодка стояла на том же месте, куда я вчера её вытянул.

Я погрузил удочки с вёслами, столкнул лодку в реку, вспрыгнул на корму и перешёл на сиденье.

До чего надоела мне эта рыба!

Сегодня особенно неохота было заниматься и ловлей и торговлей. Я ведь хотел попросить режиссёра, чтоб он и меня хоть разок снял в кино или хотя бы пустил посмотреть, как снимают. А тут возись! Как ни спеши, лови хоть на блесну, хоть на червя, а раньше десяти домой не вернёшься. Даже если в самую запретку поплыть.

Я вставил вёсла в уключины, поднялся во весь рост и поглядел в сторону плотины. Катера рыбоохраны вроде не было видно…

Я опустился на сиденье и погрёб вверх по реке к плотине. Наловлю сразу много рыбы, продам, а матери отдам только половину денег, а другую – завтра, чтоб хоть завтра не ловить.

Сначала, чтоб зря не бороться с течением, я решил наискось пересечь речку, а уж потом подобраться к запретке под прикрытием кустов первого острова.

Только я пересек половину Казака, как, оглянувшись, заметил впереди себя другую лодку.

Кто-то в дырявой соломенной шляпе одной рукой подгребал веслом, другой что-то вылавливал большим подсачком в воде. Ни удочки, ни спиннинга у рыболова видно не было.

Я решил по пути подплыть к лодке, поглядеть, что это он там вылавливает… Я снова взялся за вёсла и тут увидел, что по течению прямо на мою лодку плывёт что-то белое. А чуть левее вода пузырилась, вздрагивала и там тоже что-то белело, пуская круги…

– Эй, ты! Не трожь! Не твоё! – услышал я сиплый голос и только сейчас узнал, что это старик Таточенко.

И тут я понял, что вокруг наших лодок плывёт дохлая и издыхающая рыба, которую порубили и поранили турбины гидроэлектростанции.

Турбины работали ночью, а я ещё никогда так рано не выходил на реку. Теперь понятно, почему у него всегда были в продаже и сазаны, и сомы, и щуки, и другая рыба, и ни один рыбинспектор не мог подловить его на браконьерстве.

Мимо меня несло большого сома, перерубленного почти пополам. Сом ещё извивался, мотая усатой башкой, и от этого по воде шли круги…

Таточенко с плеском подгрёб, с маху опустил подсачек, подвёл под сома, перевалил в лодку и скорей заспешил к другой рыбе, плывшей вверх белым брюхом.

– Так она уже дохлая! – крикнул я ему вслед.

Но старик Таточенко не оглянулся. Он поддел подсачком мёртвого, негнущегося леща, кинул в лодку и поплыл дальше.

Я нарочно громко сплюнул в воду и погрёб своим путём к ивам и ясеням первого острова.

Сказать по правде, мне было немного обидно, что сома подобрал не я. Ведь он был ещё живой… Всякую рыбу ловил, а сом никогда не попадался. Ну и пусть! Всё-таки это не настоящая рыбалка, а старик вроде помойщика, который с крючком и мешком чего-то в мусоре вылавливает.

Я поравнялся с островом, развернул лодку прямо вверх по течению, взял свою самую короткую удочку и распустил во всю длину леску с грузом и тяжёлой вертящейся блесной на конце.

Груз с блесной, булькнув, ушёл глубоко под воду, удилище я закрепил на корме и погрёб потихоньку вперёд, стараясь вести лодку с такой скоростью, чтоб тройной крючок на блесне не цеплял дно.

Я крался так близко от острова, что ивы низкими ветками иногда царапали справа по веслу.

Это была уже запретная зона. И мне сразу здорово повезло, что ещё не кончился остров. Ещё я не вышел на открытое место под плотину, как удочку чуть не выдернуло из лодки.

Я бросил вёсла и успел подхватить удилище. Или зацепился, или что-то попалось. Я начал тянуть одной рукой за удилище, другой за леску и тут почувствовал, что леску так и рвёт из рук. Значит, попалось.

Вытягивать леску руками неудобно и очень опасно – рыба может сорваться, да и ладонь режет. Нужна катушка, как на спиннинге. Я у матери сто раз просил, а она говорит: «Нечего деньги тратить! Люди и без катушек век ловили».

Наконец я вытянул судачка. Судачок был хороший – килограмма на полтора. Начало положено.

Я снова закинул блесну, снова закрепил на корме удочку, взялся за вёсла и двинулся вперёд. Леска, разматываясь, побежала за блесной из лодки в воду…

Остров оказался уже за кормой, и я поневоле пригнулся, как какой-нибудь жулик, потому что вышел на большой простор запретки и стал виден отовсюду. Здесь река ещё не разбивается на Казак и Гниловод, и вся она широкая, как озеро, и видна до самой плотины ГЭС.

Я поёжился в своей рубашке и закатанных до колен брюках. Здесь, на просторе, дул ветер. Он поднимал маленькие волны. Но всё равно всюду были видны круги от всплесков играющей рыбы.

Эх, встать бы здесь на якорь или просто без якоря на плаву половить поплавочной удочкой! Я б за полчаса всю лодку рыбой завалил. И для чего только эту запретку придумали? Ведь рыбы здесь ловить не переловить, на наш век хватило бы… А другой век ещё когда наступит!

Я всё взмахивал и взмахивал вёслами, делая короткие гребки, пока не заметил, как задрожал кончик удилища. Я вовремя подсек и снова начал выбирать леску с добычей.

В эту минуту из-за другой стороны острова прямо на меня, треща мотором, вылетел огромный, как пароход, катер рыбоохраны с красным флагом, на котором было написано: «СССР».