Текст книги "Тропой флибустьеров (Очерки)"

Автор книги: Владимир Верников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Лимбо…

Нет ни одного туристского проспекта без обязательного цветного фото, сопровождающего рассказ об этом национальном фольклорном танце. «Не увидеть лимбо – значит не увидеть Барбадос».

Что ж, надо «увидеть Барбадос» до конца. И вот – зал, заставленный столиками, и небольшая деревянная эстрада, на которой только что выступал какой-то оркестр. Музыканты убрали свои инструменты, пригасив свет, и гости ресторана тут же развернулись в сторону эстрады, дожевывая традиционный рождественский пирог с яблоками.

Появились двое стройных темнокожих юношей и такая же стройная, неестественно тонкая, словно манекен, темнокожая девушка. Юноши – в необычных костюмах, делающих их чем-то похожими на бабочек, девушка – затянутая тонкой блестящей тканью. Все трое – босые. Они устанавливают две стойки и планку между ними примерно на метровой высоте.

На сцене – новый оркестр, пять стальных барабанов. Зал заполняет оглушительная, в бешеном ритме музыка. Кажется, рушатся горы, извергаются вулканы, ревут перепуганные звери и на земле происходит что-то невообразимое. Артисты начинают свой не похожий ни на один известный в мире танец. Они то прыгают перед планкой, то приседают, почти касаясь своими телами пола. Затем, как подброшенные пружиной, снова взвиваются, примериваясь к высоте планки. Глаза горят, руки выделывают замысловатые пассажи, ноги плетут немыслимую вязь, а гибкие тела, кажется, вот-вот переломятся пополам.

Зал аплодирует. Что-то шаманское есть в этом танце, освещаемом разноцветными огнями. Утверждают, что лимбо восходит к ритуальным танцам любви древних африканских племен, но что он вобрал в себя со временем и латиноамериканские и местные, барбадосские, мотивы. И все же кто они, эти трое? Артисты или спортсмены? Трудно сказать. Скорее, и то и другое. Но безусловно одно: это искусство, высшее мастерство, которое невозможно постигнуть умом, а надо, наверное, родиться на этой земле, быть барбадосцем, чтобы суметь так самозабвенно и неповторимо выразить себя в танце.

Но вот почти смолкает музыка, прекращается игра света, и один из парней, уже спокойный, сосредоточенный и весь мокрый, подходит к планке и поворачивается к ней спиной. Откинувшись туловищем назад почти параллельно полу и выставив вперед колени, он, пританцовывая, легко проходит под ней. Планку опускают ниже, и то же самое проделывает второй юноша.

Планка опущена еще ниже. Наступает очередь девушки. Она стоит лицом к ней. Под планку уходят сначала ноги, а затем и туловище. Ритм движения нетороплив, ступни широко расставленных ног повернуты ребром, и тело, подчиняясь ритму, медленно, сантиметр за сантиметром, оказывается по другую сторону. Снова аплодирует зал, а рейку тем временем опускают еще ниже – сантиметров на сорок от пола, не больше.

Один из юношей и девушка по очереди проносят себя под ней. Невероятно! Некоторые из сидящих в ресторане, не веря собственным глазам, вскакивают из-за столиков и, присев у самой эстрады на корточки, смотрят, не касаются ли артисты пола. Нет, не касаются – ни руками, ни коленями, ни телом. И, покачав в удивлении головой, возвращаются на свои места.

Но что это? Планку устанавливают еще ниже? Да, сантиметрах в тридцати от пола. Теперь уже человек десять бегут к эстраде и почти ложатся возле нее, чтобы лучше видеть. А юноша, улыбаясь, начинает медленно, буквально по миллиметру, продвигаться под планкой, не касаясь ни ее, ни пола. И в доказательство еще покачивает своим телом из стороны в сторону. Что тут творилось! Но никто не знал, что самое главное еще впереди.

Принесли новую планку, установив ее сантиметрах в сорока от пола, и в зале погас свет, смолкла музыка. Планку зажгли, она запылала, как факел, а под ней по очереди прошли все трое, не обжегшись, не коснувшись огня, лишь слегка отдувая его от лица. Но и это еще было не все. Под ту же пылающую рейку поставили три высокие, ярко горящие свечи, и юноши повторили свой невообразимый номер. Аплодисменты, крики и возгласы, взорвавшаяся с грохотом музыка, яркий свет – и три усталых, раскланивающихся человека на эстраде.

Это – лимбо. Барбадосское лимбо. Фольклорное действо и… шоу для туристов. Луис, Руби и Одетта – известные в стране артисты, и потому, безусловно, исполняют они его блестяще. Хотя, если верить все тем же рекламным проспектам, лимбо можно увидеть в любом дорогом ресторане острова почти каждый вечер. Вопрос, очевидно, лишь в действующих лицах. Я же уверен в одном: второго такого лимбо больше не увижу никогда. И проведенные на Барбадосе скучные предновогодние вечера, называемые там рождественскими, запомню на всю жизнь благодаря этому огненному танцу.

И еще несколько слов о том вечере. Когда с эстрады ушли артисты, местный массовик-затейник предложил желающим исполнить танец. Вызвались две девушки и немолодой уже американец с просвечивающей лысиной и в очках, но худощавый, по-спортивному подтянутый. Первую – метровую – высоту одолели все трое. Опущенную чуть ниже планку – двое, в том числе американец. На высоте примерно шестьдесят сантиметров все падали, едва придав своему телу горизонтальное положение. Зал гоготал…

Попробуйте! И тогда, я уверен, поймете, что такое барбадосское лимбо…

…Дорога в аэропорт. Несмотря на ранний час, на узких улицах уже полно людей. Я узнаю и не узнаю город – идут те, кого ни разу не видел днем. Скромно одетые, озабоченные, торопящиеся, идут труженики, нелегко зарабатывающие свой хлеб насущный. Но именно они и творят каждый день праздник для тех, кто еще спит и кто считает Барбадос «смеющимся островом». Но почему-то не видно улыбок на лицах моих встречных.

КЮРАСАО: РОЗА ВЕТРОВ

Говорят, первое впечатление – самое верное. Вот я и решил рассказ о Кюрасао начать со своего самого первого приезда на остров.

А было это, помнится, вот как. Я летел из Лимы в Тринидад и Тобаго и в Виллемстаде, столице Кюрасао, должен был сделать пересадку с одного самолета на другой. По расписанию на эту «стыковку» полагалось три часа. Но неожиданно они растянулись до трех суток: над океаном бушевал циклон.

Еще из окна самолета была отлично видна лазурь воды и узкая береговая кромка, сплошь усеянная людьми и разноцветными зонтиками. Сам остров казался крошечным, был похож на лодчонку среди океанской стихии. А через каких-нибудь полчаса мы уже неслись в автобусе по отличному шоссе в центр города, к отелю «Сан-Марко», где голландская авиакомпания КЛМ, выполнявшая рейс, предложила нам переждать непогоду. Что ж, нет худа без добра – посмотрим город.

Сюда пока еще не дошел циклон – каприз природы, очень частый в этих краях, и воздух, душный и плотный, несмотря на освежающий бриз с океана, кажется, можно пощупать. По узким округлым улочками, словно на треке, мчатся машины всех существующих марок, пугая визгом своих тормозов распаренных пешеходов в купальных костюмах. Слышна английская, голландская и испанская речь, изредка перемежаемая гортанными звуками папиаменто – диалекта, на котором говорят местные жители. Куда ни посмотришь – лавки, машины, кафе. И люди, люди, люди…

Впрочем, чему удивляться? Кюрасао – туристская Мекка, как и другие острова Вест-Индии, хоть и не близкий свет. В любое время года, прельщенные нежным солнцем, морем, белоснежными песчаными пляжами и возможностью вседозволенного времяпрепровождения, катят сюда толпы американцев, англичан, западных немцев, голландцев и жителей стран Латинской Америки. Катят – и ничуть не смущают их не только расстояния, но и суммы, которые предстоит им оставить на Кюрасао.

Помню, еще в детстве, впервые услыхав название острова в связи с проходившим там международным шахматным турниром, я был немало удивлен: откуда такое имя у страны бассейна Карибского моря? Потом я надолго забыл об этом. И вот теперь мне представлялась возможность выяснить наконец, откуда оно «пошло есть» это название. Но ни в одной книге, ни в одном справочнике, как назло, ничего об этом не говорилось. Решение пришло неожиданно: обратиться к одному из многочисленных туристских гидов, коротавших время в ожидании работы у здания своей конторы, – уж он-то должен знать либо истину, либо легенду.

Оказалось, до истины еще никто не докопался, зато легенда, конечно же, есть. Так вот, как говорится, по неподтвержденным данным, первый европейский миссионер, испанец, появившийся на острове, был весьма неласково встречен аборигенами – индейцами: его… поджарили на костре.

На языке индейцев-араваков, обитавших здесь с незапамятных времен, «сао» означает «жарить, поджаривать», а «кюра» – это кюре, священник. И когда на поиски пропавшего миссионера прибыли солдаты его величества испанского короля, местные жители кричали: «Кюра сао!», «Кюра сао!»

Так говорит легенда, довольно незамысловатая по своему содержанию.

Как бы там ни было, с 1449 года, когда один из сподвижников Христофора Колумба, Алонсо де Охеда, ступил на остров со своими людьми, провозгласив его «землей испанской короны», за этим клочком суши в бирюзовом Карибском море закрепилось столь странное название. И ни разу потом, когда здесь хозяйничали голландцы, англичане и французы, не менялось оно, хотя колонизаторы и имели привычку давать своим владениям новые имена.

«Яблоко раздора»

Кюрасао невелик – всего 443 квадратных километра. Однако всегда эта «изюминка» Вест-Индии была лакомым куском.

Испанцы владели им 135 лет – срок довольно большой в те бурные времена, когда европейские морские державы делили и перекраивали по своему усмотрению вновь открытые земли в Южной Америке. Находясь на скрещении важных морских дорог, Кюрасао в начале XVII века притягивал к себе жадные взоры многих стран. В 1634 году голландцы все-таки вытеснили отсюда соперников, решив закрепиться навсегда; началось бурное строительство военных фортов, был заново отстроен Виллемстад. И поныне в городе преобладают массивные, как маленькие крепости, дома в средневековом нидерландском стиле.

Но это было лишь началом схватки, продолжавшейся почти два столетия. Наверное, трудно найти в этих краях другую страну, так часто переходившую из рук в руки. Голландцев в 1800 году заставили уйти с острова англичане – свое слово сказал флот, но через два года голландцы вернулись. В 1807 году здесь вновь стали хозяйничать англичане, которых вскоре сменили французы. Однако «владычица морей» не смирилась с поражением – она вновь отвоевала Кюрасао для себя. А в 1815 году по Парижскому договору Кюрасао вновь стал владением Нидерландов. С тех самых пор голландские купцы прочно обосновались на острове, ставшем их аванпостом в торговом наступлении на Латинскую Америку.

Случались на Кюрасао и бурные дни, когда служил он пристанищем пиратов и флибустьеров. Английские, французские и голландские «рыцари удачи» подкарауливали испанские галеоны и флипперы, возившие награбленное у индейцев Южной и Центральной Америки золото, серебро, украшения из драгоценных камней и другие сокровища, и, взяв их на абордаж, завладевали богатствами. Нередко целые флотилии испанцев не достигали заветных пиренейских берегов, зато богатели королевские дома, откуда были родом иные пираты, – благословение, позволявшее морской разбой, сполна оплачивалось. А Кюрасао был не только «перевалочной базой» для пиратов, но и удобным наблюдательным пунктом и местом, куда все суда заходили на отдых и за пресной водой.

Особенно прославился здесь французский корсар Жак Сорэ.

Друг короля Генриха II, он бороздил в середине XVI века океанские воды с официального разрешения своего владыки на пиратство. Отчаянно храбрый и столь же жестокий, Сорэ не только грабил корабли, но и ходил за сокровищами в города. Его жертвой стали Маргарита в Венесуэле, Сантьяго и Гавана на Кубе, а затем очередь дошла и до Виллемстада.

Голландцы, владевшие тогда островом, были несметно богаты. Сорэ знал это и потому направил однажды свою эскадру прямо на город. Не встретив практически никакого сопротивления – несколько выстрелов с фортов мало его напугали, – он со своей ватагой в течение недели так обобрал местную знать, что корабли, по свидетельству хроник, были загружены по самую ватерлинию.

Позже, вплоть до середины прошлого века, Кюрасао прочно удерживал за собой мрачную славу крупнейшего центра работорговли. Соединенные друг с другом цепями, обручами или оковами, крепившимися вокруг шеи, африканские невольники грузились на шхуны в глубине континента.

В дороге рабы не получали никакой пищи и воды, а в набитых до отказа трюмах к тому же нечем было дышать. Заразные болезни косили их в огромном количестве. И потому нередко к берегам новых колоний работорговые корабли прибывали почти пустыми. Но и за оставшихся в живых торговцы получали такие деньги, что весь их промысел – от покупки раба до его выгрузки – окупался с лихвой.

Очевидно, этим историческим смешением кровей и объясняется нынешний этнический состав населения острова. В основном это потомки тех самых африканских невольников, которые выжили в невероятно сложных условиях и выработали своеобразный язык папиаменто. В нем мирно ужились испанские, английские и голландские слова с африканскими диалектами. Сейчас папиаменто считается одним из узаконенных языков Кюрасао, но говорит на нем лишь коренная часть жителей острова. Всего же здесь проживают люди 52 национальностей, не испытывая друг к другу никакой расовой вражды.

…В Виллемстаде, на развилке нескольких дорог, стоит неброский монумент: шесть белых железобетонных треугольников, опоясанных кольцом с символическими готовыми вот-вот взлететь чайками на их острие. Это монумент Независимости Кюрасао.

Шесть треугольников – это шесть островов голландской Вест-Индии: Кюрасао, Аруба, Бонайре, Сен-Мартен, Саба и Синт-Эстатиус, которым метрополия в декабре 1954 года даровала формальную независимость – свой флаг и автономию во внутренних делах. Фактически же все они остались составной частью Нидерландов, которой управляет назначенный из Амстердама губернатор. Шесть птиц, символически покидающих родное гнездо, так и хочется назвать обманутыми: нет, не только с монумента они не могут взлететь, но и в жизни накрепко привязаны экономически и политически к своим прежним хозяевам.

И когда еще придет день полного освобождения…

Кто здесь хозяин?

По утрам Виллемстад прекрасен. Нежаркое еще солнце, осветив его розовым светом, придает особое очарование узким улочкам, старинным одноэтажным зданиям, многочисленным куполам церквей и соборов. Оно отражается в окнах сплошь стеклянно-алюминиевого отеля-небоскреба «Интерконтиненталь», словно царствующего над всем городом.

Совсем рядом голубеет залив Святой Анны, разделяющий город на две части – Пунду и Отрабанду. Над его бирюзовой водой, будто птица в полете, распластал на 50-метровой высоте свои стальные сегменты новый полуторакилометровый мост. Он пришел на смену старому понтонному мосту, построенному еще в прошлом веке и горделиво называвшемуся «Королева Эмма». Теперь это один из экзотических туристских объектов, не более.

На сегодня у меня запланировано посещение одного из нефтеперерабатывающих заводов компании «Шелл», который находится по ту сторону моста, в Отрабанде. Однако прежде надо получить на это разрешение если не самого губернатора Кюрасао, то, по крайней мере, какого-нибудь крупного административного чиновника. И я с утра отправляюсь в резиденцию губернатора, благо она находится в самом центре города.

Елейно любезный полисмен выслушивает меня, то и дело повторяя «Си, сеньор», а затем уходит в здание звонить. С кем уж он говорил, не знаю, но вскоре вышел пожилой солидный человек, которому я вновь вынужден был изложить свою просьбу.

Он тоже, слушая, частил «Си, сеньор» и лишь в самом конце с улыбкой сказал:

– Но, сеньор.

– Почему, сеньор? – уже из любопытства спросил я.

– Знаете, сеньор, ваша просьба весьма необычна…

– ?

– Да, нам еще не приходилось сталкиваться с журналистами из коммунистических стран. К тому же мы считаем, что это дело самой компании.

Вот тебе раз! Казалось бы, на самоуправляющейся территории, у которой есть не только свой флаг, но и Законодательный и Исполнительный советы, не может быть двух хозяев. Оказывается, может. Но мне ничего не остается, кроме как поблагодарить сеньора за разъяснения и попытаться получить разрешение в управлении компании.

История ее появления на острове вообще-то не отличается оригинальностью – точно так же могущественные нефтяные компании капиталистических стран обосновывались повсюду. Когда в 1915 году, вскоре после открытия знаменитых венесуэльских нефтяных месторождений в Маракайбо, на Кюрасао зачастили представители американской «Стандарт ойл оф Нью-Джерси» и англо-голландской «Ройял Датч-Шелл», никто этому не удивился, Венесуэла находится по соседству, а здесь, на острове, – дешевая рабочая сила и никакой промышленности. Голландские власти даже выдавали за благо начавшееся вскоре строительство нефтеперерабатывающих заводов.

Действительно, они внесли оживление в экономику острова, специализировавшуюся до этого в добыче фосфатов и в производстве знаменитого на весь мир ликера «Кюрасао». Со временем предприимчивая «Шелл», символом которой во всем мире является оранжевая раковина, вытеснила своих конкурентов, став монопольным владельцем всех заводов. Она стала и фактическим хозяином острова, диктуя свою волю и свои условия четвертой части населения, занятого на ее предприятиях. Днем и ночью работают они, перегоняя венесуэльскую нефть. Днем и ночью для заправки топливом швартуются у причалов компании десятки судов, идущих из Атлантического в Тихий океан и курсирующих вдоль побережья.

Вот они, эти огромные серебристые резервуары с нефтью, от которых отражается тысячами бликов уже достигшее зенита солнце. Они, как сторожевые башни вдоль всего берега, видны почти отовсюду, а с высоты нового моста – как на ладони. Рядом – установки для крекинга и бесчисленные бензохранилища, а между ними – трубы, трубы, трубы. Как гигантские змеи.

– Отдыхает теперь старушка, – говорит вдруг шофер такси, молодой разговорчивый мулат, и показывает в сторону старого моста «Королева Эмма». – А раньше, бывало, только и стоишь то на одном, то на другом берегу. Раз по двадцать в день разводили буксиры мост, установленный на крытых лодках, чтобы пропустить суда. Ох, и проклинали же мы тогда все на свете! Теперь по нему только туристы из любопытства бродят – почти по самой воде шлепают…

Управление компании – чистенькое одноэтажное здание современной постройки, приткнувшееся у массивных входных ворот.

Нахожу начальника службы информации – есть здесь и такая – и выкладываю свою просьбу: поговорить с кем-нибудь из администрации и посмотреть завод. Он вежливо (ох уж эта протокольная вежливость!) выслушивает и, извинившись, куда-то уходит. Появляется с кипой коммерческих проспектов и со словами: «К сожалению, сеньор, это невозможно. Не принято это у нас – бизнес есть бизнес. Вот в них все найдете…» – протягивает проспекты и уходит. Разговор закончен.

Зато первый же рабочий, к которому я обратился, ожидая такси, охотно, хоть и весьма коротко, то и дело оглядываясь по сторонам, рассказал мне о себе и о своей работе. Зовут его Малькольм Розиер, он мулат, почти двадцать лет работает оператором на крекинговой установке. Живет неподалеку отсюда вместе с женой и тремя ребятишками в небольшой комнате старого деревянного дома. Заработок? Весьма скромный. По крайней мере, раза в полтора ниже, чем на заводах в Венесуэле. Но выхода нет – пятая часть трудоспособного населения острова вообще не имеет никакой работы, так что приходится мириться…

Нет, не всегда было мирно на заводах «Шелл». До сих пор многие жители острова помнят не столь давние события, когда клокотало недовольство рабочих. Предприниматели, все больше и больше автоматизируя производство, уволили тогда за довольно короткое время 15 тысяч человек. Возмущенные рабочие организовали мощную демонстрацию. Они прошли колоннами от управления компании через весь город и у правительственных зданий устроили сидячую забастовку.

В начале власти пытались не обращать на них внимания, но к вечеру, когда все выходы из зданий оказались блокированными, вмешалась полиция. Завязалась схватка. Несколько человек были убиты, многие ранены. Но своего они добились: губернатор начал переговоры с хозяевами «Шелл», и те отступили. Большинство рабочих были восстановлены.

Малькольм Розиер был тогда вместе со всеми.

Жизнь в двух измерениях

Право же, не знаю, когда спит этот город. Мне, честно говоря, ни разу за три поездки на Кюрасао не удавалось выспаться. Засыпает столица поздно, выплескивая на улицы в прохладные вечерние часы всех своих жителей и гостей. Набережную залива, куда доходит морской ветерок, заполняют толпы прогуливающихся. Часа через два многие из них разойдутся по бесчисленным ресторанам, дансингам, кабаре и ночным клубам, усядутся у зеленого сукна игорных столов. Для этого они сюда приехали – Кюрасао давно уже прочно завоевал легкомысленную славу города развлечений, латиноамериканского Лас-Вегаса.

Но ровно в пять утра, едва розово-желтый диск солнца выныривает из океанских вод, начинают грохотать железные решетки открывающихся магазинов, кафе, баров и сувенирных лавок. У всех у них одна цель: заманить к себе туристов, направляющихся на пляжи. Заманить чем угодно – кухней, рекламой, экзотическим товаром. Здесь, как и в других странах Вест-Индии, туризм – индустрия. И каждый владелец заведения, где хоть что-нибудь продается, включается в эту безудержную гонку за покупателем. Конца ей не видно, как нет конца числу «торговых точек», взявших в плен весь этот торгово-космополитический муравейник.

Все это – в Пунде, левобережной части столицы. Здесь сосредоточены все отели, магазины и злачные места отдыха. Здесь «Интерконтиненталь» вознесся высоко в небо своими этажами-сотами. В противовес отелю «пошли вширь» конторы «Бэнк оф Америка», «Ферст нэйшнл бэнк», голландского и немецкого банков, разместившиеся в самых, пожалуй, примечательных зданиях центра города. Многочисленные церквушки, костелы и синагоги выделяются старинной архитектурой и строгой простотой своих порталов, но существуют они, скорее, не за счет прихожан, а за счет входной платы все тех же вездесущих туристов.

Вот уж действительно, кто «правит бал» и царствует на Кюрасао – так это туристы. Это для них выставлены в самых крупных и дорогих магазинах и в самых захудалых и тесных лавчонках горы товаров со всего света, невесть как сюда попавших. Впечатление такое, будто началось всемирное помешательство потребителей, будто с минуты на минуту грядет потоп, от которого единственное спасение – тряпки, часы, транзисторы, фотоаппараты.

Однако, внимательно присмотревшись, замечаешь, что покрыты давним слоем пыли сложенные штабелями сорочки и бюстгальтеры, преют от влаги ботинки и пеньюары, зеленый налет окислов коснулся часов и транзисторов. Нет, не берут весь этот ширпотреб с такой сумасшедшей готовностью, как того хотели бы торговцы. Турист здесь, как правило, богатый, деньги он… считает. А на поверку оказывается, что и цены-то на Кюрасао, хоть и беспошлинная это страна, совсем не такие уж низкие, и товар не такой уж хороший, как утверждает реклама.

Пожалуй, даже наоборот: то, что залежалось в других странах, что вышло из моды или просто неконкурентоспособно, пытаются сбыть на Кюрасао в надежде на «всеядность» туристов. Конечно, есть и покупатели, их немало. Но в массе своей торговцы разочарованы: гости острова предпочитают магазинам пляжи, теннис и ночные казино, а местные жители и вовсе не в счет. Вот откуда эта отчаянная настойчивость в погоне за покупателем, эта эфемерность галантерейно-трикотажного изобилия. «Общество толстых», говоря словами Максима Горького, отвергает попытку дать обмануть себя своим же соплеменникам.

Прогулка по Пунде – занятие малоинтересное. Магазины – не объект для знакомства со страной, а особых достопримечательностей здесь почти нет. Разве что кто-то из любознательных туристов остановится у двухэтажной восьмиугольной башенки, чем-то напоминающей маленькую обсерваторию. Это одно из исторических зданий города, гордость жителей Кюрасао.

Здесь дважды в годы изгнания со своей родины, Венесуэлы, жил пламенный борец за ее независимость от испанского владычества, национальный герой Латинской Америки Симон Боливар. В Доме Боливара сейчас музей. Здесь же «Общество Боливара» вручает ежегодные премии лучшим ученикам местного колледжа за успехи в изучении испанского языка, организует различные конференции и выставки.

Такова Пунда.

А что интересного можно увидеть по другую сторону залива, в Отрабанде? Не раз я бродил по ее пыльным, кривым и дымным улицам, но почти не видел тех, кто приезжает на Кюрасао развлечься. Им здесь просто нечего делать. Нефтеперерабатывающие заводы, покосившиеся домишки, один из самых крупных в мире сухой док для ремонта судов, рабочие в своих спецовках, усталые докеры, иссушенные солнцем лица рыбаков и уличных торговцев – эка невидаль…

Лишь немногие из туристов приезжают на такси в Отрабанду только с одной целью: побывать в единственном музее Кюрасао. Он весьма невелик, этот музей, созданный в 1823 году, но собранные в нем подлинные реликвии индейцев, их рисунки и изделия из дерева, безусловно, интересны. Старинная мебель из дерева каоба, инкрустированная перламутром, пожалуй, не уступит по мастерству исполнения работе знаменитых французских мастеров времен Людовика XIV.

Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать об Отрабанде. Будни обеих частей столицы – как разное время суток. В прямом и переносном смысле. Когда рабочий люд, устав от каждодневных забот о куске хлеба, забывается коротким, тяжелым сном в своих жалких и душных халупах, богатые прожигатели жизни только отправляются в ночные казино, проигрывая там целые состояния.

И так почти круглый год, десятки лет подряд жизнью в двух измерениях живет этот маленький тихий остров бывшей когда-то Голландской Вест-Индии, а ныне – формально независимых Нидерландских Антил.

Неожиданная встреча

Как-то на Кюрасао мы оказались вдвоем с моим давним товарищем, корреспондентом ТАСС в Лиме. Он летел домой в отпуск, но из-за погоды над океаном самолет задержали в Виллемстаде. Вдвоем, тем более в такой дали, всегда веселее. И мы пошли по центральной улице, разговаривая, естественно, по-русски.

Изредка останавливаясь, мы заметили, что все время рядом с нами оказывалась хорошо одетая пожилая женщина. За время работы в Латинской Америке невольно привыкаешь к тому, что кто-то тебя постоянно «сопровождает».

Но здесь, на Кюрасао, где полным-полно людей со всего света и даже не требуется въездная виза, это показалось нам странным. Видно, почувствовав наше недоумение, женщина сама поспешила рассеять его:

– Хлопчики, вы, никак, русские?

Она произнесла это с мягким украинским выговором, который приятно и странно было слышать в этой не близкой от нас стране.

– Давно из России?

Получив ответ, она недоверчиво оглядела нас.

– Та вы шуткуете, хлопчики, со старухой! Из России же никого не выпускают.

– Но мы вот здесь, как же не выпускают?

Как будто бы убедили. По крайней мере, она улыбнулась и сказала, что, услышав русскую речь, ушам своим не поверила. А потому и шла долго за нами, истосковавшись по родному славянскому языку. Как говорится, слово за слово, и мы разговорились прямо там, на улице.

Вернее, говорила она. Зовут ее Лидия Горобец. Следовало бы, конечно, называть ее по имени и отчеству, но она только улыбнулась в ответ на мой вопрос – нет теперь у нее на чужбине отчества. Просто Лидия Горобец. А отца звали Георгием.

Ей около шестидесяти, родом она из-под Львова. В тридцатых годах вместе с родителями покинула родину в поисках лучшей доли. Жила в Канаде и Аргентине, а последние четверть века здесь, на Кюрасао.

Рассказывала она о своей жизни просто так, наверное, только потому, что ее слушали. Говорила легко и непринужденно, с присказками и шутками, как о чем-то будничном и неизменном. Живет весьма скромно, хоть и держит небольшой магазинчик одежды. Но торговля идет плохо, того и гляди, придется с ним расстаться – и годы не те, и мужа нет, все на ее плечах держится. Пока помогают в работе дочь Мария, безработная учительница, и ее сын Эдгар, недавно закончивший Бостонский университет.

– Это они больше из сострадания и благодарности ко мне, а дело их вовсе не интересует, – заключила наша собеседница.

Особенно горевала она о внуке. Столько денег стоила его учеба, парень толковый, а работу по специальности – он экономист – найти не может. Прозябает в магазине, томится, ждет. Чего ждет, никто не знает. Правда, на днях вот должны дать ответ с завода «Шелл», но какой он будет, неизвестно. Не первая это попытка устроиться туда, наверное, и не последняя. А уезжать в другую страну не хочет – мать болеет…

Говорила она все это по-старушечьи быстро, словно боясь, что ее не дослушают. Похвастала, что и читать и писать по-русски еще умеет, хотя много лет прошло. Что с дочкой частенько по-украински говорит, чтоб та родной язык знала. И уж совсем многозначительно и печально негромко пропела она вдруг из какой-то старой народной песни: «Полюби, кума, лучше пьяного, чем глупого. Пьяный проспится, а дурной – никогда…»

Мы стояли на одной из центральных улиц города, слушали эту невеселую исповедь человека без родины, прожившего такую непонятную нам жизнь, а мимо текла безразличная ко всему толпа туристов, с обязательными теннисными ракетками в руках и полной отрешенностью на лицах.

Среди них быстро затерялась и наша неожиданная собеседница.

Экзотика и будни

Кюрасао невелик, и его с полным правом можно назвать городом-страной, как, скажем, Сингапур. Да, Виллемстад, по сути, единственный настоящий город на острове: из 150 тысяч человек населения острова почти 90 процентов живет в столице. Но есть и другие населенные пункты. Нередко, путешествуя по стране, оказываешься в затруднении – так трудно бывает понять, где кончается один город и где начинается другой.

Кажется, только что промелькнули серые и розовые домики Виллемстада, а уже въезжаешь в небольшой поселок городского типа, у которого и названия даже нет. Считается, что это тоже столица, но живет он тем не менее обособленно, чуть в стороне от наезженных туристских дорог. Зато слава у него немалая – здесь производят знаменитый на весь мир ликер «Кюрасао», который является одной из важных статей экспорта страны.

Завод мне показывают весьма охотно. Рассказывают о тысячах декалитров вырабатываемого ежегодно ликера, о том, что вишни – исходное сырье – завозят сюда специально из Европы, что для их транспортировки сконструированы специальные суда-рефрижераторы. Охотно ведут в дегустационный зал – не глухое, полутемное подземелье, заставленное бочками, как у виноделов, а ультрасовременное, отделанное черным деревом здание, где в разноцветных стеклянных сосудах хранятся образцы ликеров начиная с 1913 года.