Текст книги "Тропой флибустьеров (Очерки)"

Автор книги: Владимир Верников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Мы – развивающаяся страна, почти без каких бы то ни было природных ресурсов, – сказал министр. – Это значит, что наше экономическое развитие во многом зависит от других государств, – мы почти всё вынуждены ввозить. Пока у нас по-прежнему главной отраслью остается сельское хозяйство, а в нем – сахарный тростник. Но кое-что уже делается и для промышленного развития. Во всяком случае, мы сами теперь хозяева в собственном доме, и это вселяет в нас уверенность и надежду. Мы начинаем забывать о прошлом и думаем о будущем.

Заседает парламент

Объехать и осмотреть Бриджтаун – «город-мост» – несложно, за час можно вполне управиться. Особых достопримечательностей в нем нет, разве что Трафальгарская площадь с бронзовой скульптурой небезызвестного адмирала Нельсона на высоком постаменте и укрывшееся неподалеку в тени деревьев старинное здание парламента с традиционным для бывших английских колоний микролондонским «Биг Беном». Вот, пожалуй, и все. На этой же стороне залива, разрезающего город пополам, – многочисленные магазины, иностранные банки и конторы различных компаний, прочно обосновавшиеся на центральной Роуд-стрит.

На другой стороне – таможня, портовые склады, узкие улицы, старые одноэтажные дома. Когда-то обе части города соединял легкий бамбуковый мостик, построенный еще индейцами-араваками и давший название городу. Но сейчас его нет, а по современным мостам Чемберлена и Виктории сплошным потоком идут автомобили. Нередко прямо у городских зданий, выходящих на залив, можно увидеть швартующийся бриг «Веселый Роджер» с непременным черным пиратским флагом. Страха он ни у кого не вызывает – туристская приманка, не более…

В тот день, вдоволь побродив по городу, я направлялся в парламент, где условился о встрече с давним знакомым. По раскаленным от полуденного солнца улицам неслись открытые, продуваемые насквозь городские автобусы, обвешанные пассажирами, и машины самых последних марок. Полицейский, чем-то похожий в своей форме на опереточного актера, усиленно жестикулировал, разводя потоки автомобилей на Трафальгарской площади. А совсем рядом, громко и весело переговариваясь, докеры разгружали только что пришедшую откуда-то шхуну. Казалось, она сошла с рисунков из книг о пиратах. Но это уже было не для туристов – шла обычная работа, обычная жизнь порта.

– Вы ждете мистера Адамса? – обратился ко мне полицейский, дежуривший у входа в парламент. – Поднимитесь по лестнице и наверху подождите его. Он к вам сейчас выйдет.

Потертые деревянные ступени были диссонансом внешнему виду этого старинного, добротной каменной кладки здания. Похоже, что все триста лет существования парламента так и пролежали эти пальмовые доски, думал я, поднимаясь. В небольшом холле было шумно и накурено, пререкались какие-то солидные, одетые в строгие костюмы и при галстуках (это в такую-то жару!) люди, сновали официанты с холодной водой и кофе, стучали машинки журналистов, спешивших передать последние новости с сегодняшних прений в парламенте.

Мой знакомый – Том Адамс, тогда еще лидер оппозиционной лейбористской партии, популярный в стране политический деятель, а ныне премьер-министр страны – появился тут же и, протягивая руку, потащил меня за собой:

– Пойдемте в зал. Я договорился со спикером – вам разрешено присутствовать. Сядете на скамьях для прессы и послушаете, а потом поговорим.

Я разглядывал зал заседаний, куда так неожиданно попал, и вслушивался в ход прений. Стены, украшенные портретами английских королей, великолепный резной потолок из дерева, старинные, но ничуть не поблекшие витражи, большой герб Барбадоса, под которым восседает в своем кресле, как на троне, спикер парламента. Он уже без традиционного английского парика и мантии, а в обычной одежде. Иногда раздается звон его колокольчика – призыв к спорящим сторонам соблюдать спокойствие. Справа от него – депутаты правившей тогда демократической партии, слева– оппозиционной лейбористской. Обсуждаются, как можно понять, проблемы образования.

Вот встает мистер Хайндс из лейбористской партии и задает министру образования Э. Сандифорду сразу десять вопросов. Тот уверенным голосом отвечает. Раздаются реплики – министр парирует. Еще реплики. И еще. Да, кажется, его «загоняют в угол». Во всяком случае, он начинает заикаться, судорожно что-то ищет в своих бумагах, но не находит. Со стороны оппозиции раздается громкий смех. Хайндс вскакивает с места и, ни слова не говоря, с видом победителя многозначительно разводит руками. Что-то кричат с другой стороны, но в поднявшемся общем гвалте трудно понять, что именно. Спикер – уже через микрофон – восстанавливает тишину.

Слово получает Том Адамс. Он средних лет, высокий, в простой синей рубашке навыпуск (для контраста?), в темных очках. Юрист, окончивший Оксфорд, Адамс ставит вопросы сухо, но точно. Почему не хватает учителей для школ второй ступени? Почему их зарплата намного ниже, чем у рядовых правительственных чиновников? Когда будет введено в стране музыкальное образование? И еще целый ряд других. Министр отвечает на них, но повторяется недавняя ситуация. Словесная перепалка, кажется, вот-вот перерастет в рукопашную схватку – южноамериканский темперамент дает себя знать. Но вновь звучит колокольчик спикера, на этот раз более решительно. Трехчасовые дебаты прекращаются. Объявляется перерыв. Для разрядки обстановки.

Все выходят из зала. Мистер Адамс приглашает меня в парламентский буфет. Депутаты уже тут. Невольно замечаю, что все, как по команде, садятся за давно обжитые ими столики – демократы за свои, лейбористы, а их всего двое, – за столик в углу. И никаких компромиссов. Хайндс все еще возбужден. Адамс, улыбаясь, советует ему сберечь запал до возобновления дебатов, и он, выпив кофе, быстро уходит.

А я задаю мистеру Адамсу, благо мы остались одни, мучающий меня вопрос: может ли его партия противопоставить программе правительства в области образования свою реальную программу? Или это просто парламентская привычка вести столь горячие споры?

– Начну не с прямого ответа, – говорит он, – а с того, что сфера образования – выигрышное поле для дискуссий: это интересует всех. Дело в том, что в начальных школах занимаются почти все дети страны. У нас самая высокая грамотность населения в районе Вест-Индии. Но не хватает специалистов со средним и высшим образованием, да и обычные школы испытывают трудности. О них мы и говорили сегодня в парламенте. А теперь о том, есть ли у нас своя программа.

Он потянулся к чашечке с кофе и надолго замолчал, но лицо его улыбалось. Потом резко поднял голову и, продолжая улыбаться, сказал:

– Конечно, есть. А вот реальна ли она, выполнима ли сейчас, не уверен. Скорее, нет. Слабые мы еще, денег в казне не хватает, а получить их не так-то просто. Что же касается нашего поведения в парламенте, так не удивляйтесь – мы боремся за власть. А в этом деле, как известно, все средства хороши…

– А на кого вы опираетесь?

– На средние слои – мелких собственников и торговцев, на наемных рабочих и городские слои. Правда, иногда нас поддерживают и весьма состоятельные люди.

– А демократы?

– Конечно, на крупную городскую буржуазию и на владельцев земли. Им легче…

– Есть ли в предвыборных программах разница между вами?

– Честно признаться, большой разницы нет. Одни и те же фразы о развитии национальной экономики, улучшении жизни народа, повышении занятости. А вот каким путем добиться этого, ни они, ни мы тут ничего конкретного предложить не можем. В том лишь разница, что мы ориентируемся на Англию, а они – на США.

Откровенность – редкое качество у политиков. Тем более вот такая, почти обезоруживающая. Я хотел было поблагодарить за нее мистера Адамса, но тут раздался звонок колокольчика – спикер приглашал всех в зал. С портретами английских королей, со старинным резным потолком из дерева и с яркими цветными витражами. Для продолжения дебатов.

Мы попрощались с мистером Адамсом, договорившись еще раз встретиться.

– Я покажу вам остров, – сказал он, – и расскажу еще кое-что.

Полицейский у входа приветствовал меня, как старого знакомого. Мне же все увиденное и услышанное здесь было в диковинку. И, желая подробно записать свои сегодняшние впечатления в блокнот, я отправился в отель.

Музыка для самого себя

– Разрешите?

– Да, пожалуйста, стул свободен.

Он сел, закурил, потеребил свою небольшую бородку и долгим взглядом уставился на море. Был вечер, обычный теплый вечер, когда разомлевшие за день туристы, вволю нажарившись под солнцем, выходят на веранды отелей, обращенные к морю, и молча созерцают закат.

Мой неожиданный сосед, худощавый парень в видавшем виды джинсовом костюме, скинув с плеча серую, из мешковины, раздутую суму, достает из нее бутерброд и заказывает у подошедшего официанта бутылку воды. Вокруг нас – говорливое племя туристов, в основном американцев и канадцев, сидящих тут же, на открытой веранде отеля «Карибы». Легкий бриз приносит вечернюю прохладу, а ромовый пунш со льдом, который без устали разносят официанты, остужает, если так можно выразиться, и изнутри – полный отдых после напряженного, солнцепоклоннического дня, за которым, собственно, эти люди и приехали на Барбадос.

Так было вчера, так сегодня, так будет завтра. Я знаю это и, не в первый раз за время поездок по Антильским островам наблюдая одну и ту же картину, спокойно коротаю вечер.

Как всегда, играет музыка, громкая и визгливая. И, как всегда, никого не стесняясь и чувствуя себя всюду как дома, танцуют у своих столиков, выделывая немыслимые «па», толстые пожилые американцы в пестрых клетчатых шортах и в ярких рубахах навыпуск и такие же американки. У них довольный и сытый вид людей, сполна оплативших и этот вечер, и море, и музыку. И даже смотрят они добродушно-снисходительно. Имеем, мол, право делать, что хотим…

Танцы прекращаются, когда на эстраду выходит певец – молодой стройный негр. Взглянув на оркестр, он подает ему какой-то знак, и веранду заполняет чарующая мелодия популярной песни. Я слышал ее уже много раз, она напевна, лирична и даже по-своему патриотична. С одной только поправкой: не будь она обращена к туристам, все воспринималось бы по-другому. В самом деле, ведь хорошие слова повторяются в рефрене:

 
Я вернусь к тебе, Барбадос,
Я вернусь к тебе обязательно.
Без твоей белозубой улыбки,
Без твоей океанской ласки
Не прожить мне вдали и немного…
 

Смолкла музыка, ушел оркестр, и мой сосед, извинившись, подхватил свою суму и поспешил к пианино. Он подошел к нему уверенно, как к рабочему месту, положил у ног нехитрое свое имущество, придвинул поближе и поудобнее стул и стал играть. Руки летали, касаясь клавиш, и лицо его стало совсем другим. Не задумчивым и мрачным, каким оно было еще минуту назад, а живым и улыбающимся.

Он играл Бриттена и Гершвина. Играл тонко и почти прозрачно. Без нот, по памяти. И доносившийся сюда легкий шелест моря, набегавшего на прибрежные камни, словно подчеркивал глубину и естественность лившейся потоком музыки. Правда, изредка в нее диссонансом врывались вдруг какие-то неестественно игривые звуки, после которых раздавались редкие ленивые аплодисменты. А затем вновь звучала великая музыка. Звучала вдохновенно и… кощунственно. Под пунш. Под полутрезвый разговор о прелестях барбадосской кухни.

Он кончил играть и вернулся на свое место. Как и вначале, нервно закурил, теребя свою бородку.

– Это ваша работа? – нарушил я молчание.

– К счастью, да. К несчастью – только на рождественские праздники.

– А потом?

– Потом снова сяду за руль такси.

– Такси?

– Да. Вам это странно?

Так началась наша беседа. Его зовут Рич Силвер, ему двадцать шесть лет, здесь, в Бриджтауне, он окончил коммерческий колледж, но неожиданно его потянуло к музыке. Нет, он и раньше немного играл, занимаясь в церкви святого Андреса, где было пианино, но с годами музыка упорно брала в нем верх над всем остальным. Отец, купивший незадолго до этого в кредит несколько такси и создавший свою «флотилию», как говорят барбадосцы, внял его просьбам. И хотя сам он был весь в долгах, как в шелках, отправил все-таки сына учиться в Лондон.

– Великим музыкантом, как видите, я не стал, но кое-чему выучился. В консерватории меня даже хвалили и прочили неплохое будущее. Но в Лондоне я не остался, тянуло домой, на родину. И вот я здесь. А что получил? Устроиться работать по специальности негде – филармонического оркестра нет в стране, а в джаз-бандах играть не хочу: это значило бы не уважать самого себя…

Долго без дела он быть не мог и, научившись водить машину, сел в одно из отцовских такси. То самое, за которое до сих пор не выплачен кредит. Каждый день Рич за рулем – с утра и до позднего вечера, пока не уснет беспокойный Бриджтаун, пока не угомонятся туристы.

– Но раз в году на несколько дней я бросаю свое такси– накануне и в рождественские вечера все-таки находится в каком-нибудь отеле местечко для меня и для моей музыки, – говорит он. – Честно признаться, дело даже не в заработке– он грошовый. И не в аплодисментах – я знаю им цену. Просто удается поиграть для души. Да, я играю больше для себя, чем для них. Подвыпившим туристам все равно, что слушать.

Оркестр, сменивший на эстраде моего собеседника, опять ушел отдыхать. И тут же Рич поднялся с места и направился к пианино. Снова придвинул стул, и снова руки его взлетели над клавиатурой. Звучал Чайковский. Официанты разносили пунш.

Рич Силвер этого не видел – он играл. Для себя. Не для тех, кто платит и заказывает музыку.

По чужому пути

«Мы начинаем забывать о прошлом и думаем о будущем», – говорил мне, как вы помните, барбадосский министр.

Будущее Барбадоса. Каким оно видится тем, кто стоит у руля государства? Какой курс они ему прокладывают, как ведут? Ответить на главный вопрос непросто хотя бы уж потому, что экономическое развитие страны моделируется по капиталистическим образцам. Молодое государство, формально вырвавшись из колониальной петли, осталось по-прежнему крепко привязанным к иностранному, прежде всего к английскому, капиталу. Правда, в последние годы его активно вытесняют американские монополии, чувствующие себя на Барбадосе весьма уютно, но от этого не становится лучше.

Конечно, всему есть объективное объяснение – колониализм действительно оставил независимому Барбадосу тяжелое наследие. И в первую очередь – монокультурное сельское хозяйство, сведенное к выращиванию одного сахарного тростника. О том, что в стране не было собственной промышленности, очевидно, и говорить нет надобности. Именно поэтому ввозится буквально все, что требуется для существования людей. Причем не только станки, машины и оборудование, но и предметы обихода и даже питания. В результате затраты на импорт в два-три раза превышают поступления от экспорта, а это значит, что у страны нет средств на создание новых предприятий, на решение других неотложных задач.

Замкнутый круг, не правда ли? Разорвать его, прямо скажем, непросто такой бедной стране, как Барбадос. Но усилия предпринимаются. Власти намерены оживить экономическую жизнь не только путем привлечения иностранного капитала для строительства заводов и фабрик, но и путем активизации местного, барбадосского. С этой целью несколько лет назад правительство разработало специальную программу, которая активно претворяется в жизнь. Смысл ее таков: больше своих предприятий – больше поступлений в государственный бюджет.

Министр информации и туризма Барбадоса Питер Морган (к слову, сам он владелец нескольких десятков отелей и пансионатов) подробно рассказывает мне об осуществлении этой программы. Государство выделяет или строит помещение и передает его будущему владельцу. Безусловно, это состоятельный человек, обязательно барбадосец, который в строго определенные сроки уже на свои средства налаживает производство – приобретает оборудование и сырье, нанимает рабочих, инженеров и техников. За оказанную услугу владелец такого предприятия полностью выплачивает государству компенсацию, а готовую продукцию реализует по своему усмотрению.

Такова общая схема. Ну, а частности? Их немало.

Понятно, что условия капиталистического предпринимательства в любом случае вынуждают хозяина предприятия изо всех сил бороться за то, чтобы выжить. Отсюда – сокращение рабочих, интенсификация труда, повышение цен на готовую продукцию, различные злоупотребления.

Мне разрешили побывать на нескольких таких предприятиях.

Швейная фабрика, принадлежащая Ульрику Маппу, выпускает мужскую одежду и считается довольно крупной – 150 рабочих. Ткани закупает в Японии, США, Англии, ФРГ и Гонконге. Занимает она небольшое двухэтажное здание в создаваемой правительством так называемой индустриальной зоне. Ежемесячно отчисляет государству за аренду помещения 1400 долларов США.

– Судя по всему, дела ваши идут хорошо, – говорю я хозяину фабрики.

– Да, я не в проигрыше, – улыбается он. – Наши костюмы пользуются спросом.

– А каков средний заработок рабочих?

– Двадцать два с половиной доллара в неделю. Это не так уж плохо…

– Но и не так уж хорошо…

– Конечно, может быть лучше, но больше я платить не могу – все в мире дорожает. Кстати, сам я начинал когда-то с семи одолженных долларов и с двух метров ткани…

И, довольный собой, начинает рассказывать. Было это шестнадцать лет назад, когда он бросил школу и работал где попало. Отец, портной, не видя другого выхода, стал учить сына своему ремеслу. А когда выучил, отдал ему старую швейную машину и кусок ткани. Из нее он сшил брюки и продал их. Потом одолжил у приятеля еще семь долларов и купил материала на несколько пар брюк. Сшил, продал и так далее. Через несколько лет у него уже было трое наемных рабочих и четыре швейные машины. Да и здесь он начинал всего лишь с десяти машин.

– Я каждый пенни своим горбом зарабатывал, – говорит он. – По восемнадцать часов в день шил, голова кружилась, но, вот видите, выкарабкался…

Передо мной стоял преуспевающий и изворотливый бизнесмен, у которого в нужный момент оказались деньги. Теперь их у него наверняка больше. Государство помогло.

И еще одна встреча. На мебельной фабрике, расположенной по соседству и принадлежащей Франку Ротайну. Здесь делают столы, стулья и кушетки, обтянутые пластиком, решетки на окна и прочие поделки из дерева. Обычно на фабрике занято сто двадцать рабочих, но недавно половину из них хозяин сократил – задержались поставки сырья из Канады. Начинал он тоже с небольшой мастерской, в которой ремонтировал мебель. Постепенно сколотил кое-какой капитал и решил взяться за эту фабрику, когда появилась такая возможность. Теперь ворочает крупными суммами.

– Скоро мы переедем в более просторное помещение, – говорит он, – и намерены купить новое оборудование на пятьсот тысяч долларов.

– Сколько будет рабочих?

– Человек триста, не меньше.

– А если вдруг опять придется увольнять?

– Если бы правительство мне помогало, я никого бы и сейчас не увольнял. Откровенно говоря, мне их искренне жаль. Но что я могу поделать? Не вылетать же в трубу оттого, что им негде устроиться, а государство не платит пособий по безработице. Пусть оно об этом думает…

Вот такой состоялся у нас разговор. Позиция моего собеседника понятна. Понятно и желание властей любым путем создать свою национальную промышленность, чтобы хоть как-то снизить безработицу в стране. Сейчас она огромна – до двадцати процентов трудоспособного населения. Вместе с тем, создавая эти предприятия, государство вольно или невольно способствует нарождению национальной барбадосской буржуазии и еще большему классовому расслоению общества. Словом, повторяет уже известный путь.

Пираты земные и морские

Как и обещал, мистер Адамс позвонил мне через несколько дней и предложил совершить поездку по острову. Признаться, к тому времени я его уже объездил вдоль и поперек, но с удовольствием принял приглашение – с таким собеседником всегда интересно. Едва мы тронулись, мой добровольный гид стал неторопливо рассказывать, причем не только о том, что мелькало за окнами машины. Добродушная улыбка покинула его лицо, оно стало серьезным и озабоченным.

– Этот район в обиходе называют Нью-Орлеан, – говорит он. – По аналогии с трущобами американского города. Здесь живет беднота, временно работающие и безработные.

На фоне этих убогих, полуразвалившихся деревянных строений еще резче выделялись выросшие неподалеку новые корпуса одного из филиалов завода «Фиат», английских компаний по производству красок и комбикормов, англо-американской табачной компании, обувной компании США, сверкающие на солнце хранилища нефти небезызвестной «Эссо». Все они стыдливо огорожены высокой стеной, за которую весьма не просто проникнуть. Но об их деятельности нет-нет да и просачиваются сведения и в барбадосской и в европейской печати. Уже ни для кого не секрет, что иностранные предприятия получают здесь огромные прибыли на вложенный капитал благодаря очень дешевой рабочей силе и праву беспошлинного ввоза сырья и оборудования.

– Их становится все больше и больше, – кивком головы мистер Адамс указывает на корпуса, – а рабочих мест по-прежнему не хватает. Почему? Да потому, что предприятия эти современные, высокоавтоматизированные, они только наживаются на нашей бедности.

Брэнден – район городских рабочих, оплот лейбористской партии. Здесь картина более радостная: много новых домов, почти нет развалюх. Мы то и дело останавливаемся, и Адамс, которого все здесь хорошо знают, накоротке беседует с людьми – выслушивает их новости, что-то советует. А когда уже выезжаем на шоссе, он спрашивает:

– Вы слышали, о чем мы говорили? Жалуются на рост цен на землю. Еще бы: сам министр жилищного строительства занимается спекуляцией участками и стройматериалами. Я выступал по этому поводу в парламенте. Разразился скандал, но его быстро замяли. И все продолжается по-старому…

По сторонам дорогу то обступают плантации сахарного тростника, то неожиданно обрываются. И тогда становятся видны широкие долины, засаженные овощами – томатами, картофелем и его местными разновидностями – мьяме и едо, касава, похожей на маниоку. В барбадосской деревне, хотя понятие это весьма условно, традиционно существует фермерская система. Мне уже не раз доводилось читать, что в последние годы правительство старалось активизировать сельскохозяйственный сектор. Много земли выделено крестьянам – по восемь акров каждому желающему заняться выращиванием овощей или технических культур. Цель ясна: уйти от монокультуры, сократить импорт продуктов питания.

– Наша земля способна дать стране все необходимое, – говорит Том, – вот только используется она еще плохо: пустуют огромные площади.

– Но ведь у вас не так уж ее много, пригодной для земледелия…

– В том-то и парадокс: земли, занятой тростником, стало меньше, а переданная крестьянам используется по их усмотрению. У фермера порой просто силенок не хватает всю ее возделать – техника дорожает, гербициды и удобрения дорожают, а где взять денег?

Так разговаривая, мы и не заметили, как достигли восточного берега острова. Дорога стала петлять меж невысоких холмов, то взбираясь узкой лентой вверх, то стремительно падая в долину. Довольно однообразный пейзаж равнины уступил место пастельным цветам сопок с редкими вкраплениями зелени. Это была «барбадосская Шотландия» – гордость и горе страны. Спокойная красота природы, влекущая сонмы туристов, при внимательном знакомстве обнаженно демонстрировала свои раны – следы эрозии почвы.

Говорят, когда-то весь Барбадос был покрыт лесами. Со временем их не стало – вырубили под плантации сахарного тростника. И тогда морские ветры, насыщенные солью, стали «съедать» землю. Нет, пожалуй, ни одного склона, не израненного оврагами. Эрозия, по мнению специалистов, способна принести острову подлинную гибель: он со временем будет разделен на отдельные куски, а затем и размыт океанской стихией. Чтобы этого не случилось, правительство начало осуществлять целый комплекс защитных мероприятий, главное из которых – создание лестничных террас, засаженных деревьями.

Питер Вебстер, молодой, энергичный руководитель исследовательской станции в регионе Сан-Андрю, подробно рассказывает о своих делах. Он здесь уже восемь лет, и за это время кое-что удалось сделать. На восьми гектарах ведутся работы, цель которых – доказать, что лестничные террасы целесообразно укреплять цитрусовыми деревьями – апельсиновыми, грейпфрутовыми, банановыми, лимонными, авокадо. Выгода от этого получается двойная.

– Видите этот зеленый склон? – спрашивает он, показывая на невысокие деревца, взобравшиеся на гору. – Его не узнать: еще три года назад он был весь изрыт оврагами. Сейчас не только остановлена эрозия, но и зреет урожай.

– Но ведь требуется много саженцев, где вы их берете?

– Рассаду выращиваем сами на государственную субсидию. Шесть недель она прорастает на грядках, затем шесть месяцев – в специальных пластиковых мешочках с богато удобренной землей, и лишь после этого переносим ее в грунт. Часть саженцев продаем, чтобы иметь возможность расширять плантацию.

– Это самые обычные цитрусовые?

– Нет, не совсем. Здесь, на станции, ведутся и селекционные работы. Мы улучшаем сорта, создаем новые гибриды. Так, к примеру, мы успешно привили на основу грейпфрута лимон и апельсин, получился довольно необычный плод – крупный, сочный, богатый витаминами.

Питер приглашает в свой «лендровер» – он надежнее в поездке по полям. Плантации цитрусовых и земли, занятые травами и овощами, совсем молодые посадки тропических деревьев и кустарников тянутся вперемежку. Но вот машина начинает карабкаться в гору, и я замечаю, что весь склон – сплошные ступени-террасы, между которыми зреют арбузы и дыни. Вода стекает по специальным канавкам, больше не угрожая земле.

– Жаль, ананасы не растут на этой засоленной почве, – говорит Питер. – Их корневая система здорово бы нам помогла. Зато вот попробовали бахчевые, и они оказались менее капризными. На днях начинаем здесь посадку деревьев.

Эта станция – первая ласточка в осуществлении большого плана. И то, что государство при весьма слабых своих возможностях все же взялось за решение сложной проблемы восстановления земли, говорит о многом. Однако потребуются годы, прежде чем «барбадосская Шотландия» залечит раны, нанесенные ей теми, кто бездумно обращался с природой в угоду своей временной выгоде.

– Это тоже часть нашего колониального наследия, – замечает мистер Адамс, когда мы уже покидаем станцию. – На каждом шагу, за что ни возьмись, видишь его. Впрочем, сейчас мы увидим его в несколько ином варианте. Тоже не очень веселом, но более романтичном.

Вволю попетляв по горной дороге, мы вновь вырываемся на равнинный простор, перетянутый в разных направлениях лентами асфальта. Невесть каким образом находя всякий раз нужную нам дорогу, мой собеседник ведет машину на скорости, от которой начинает рябить в глазах. Я давно уже заметил, что все барбадосцы любят сверхбыструю езду – даже на узких улочках городов, где порой, кажется, не разминуться, то и дело слышишь свист шин и скрип тормозов. В крови, что ли, у них это чувство лихости и какого-то рискового азарта?

«Отель „Замок Сэма Лорда“», – извещает дорожный указатель. И тут же показывается обнесенное добротным забором двухэтажное белое-белое здание, своей архитектурой действительно напоминающее не то замок, не то крепость. Я уже не раз слышал на Барбадосе имя Сэма Лорда, жестокого пирата, орудовавшего со своей ватагой в конце прошлого – начале нынешнего века на обширных просторах Вест-Индии. Теперь предстояло увидеть его, так сказать, резиденцию.

– Интерьер сохранен с тех времен без изменений, – с гордостью объясняет любезный служащий отеля, обращая наше внимание на инкрустированные цветной мозаикой полы, старинную дорогую мебель, деревянные резные потолки, редкие картины известных английских художников, оригинальные хрустальные люстры. – Вы когда-нибудь были в Лондоне в Виндзорском дворце? – спрашивает он. И, получив отрицательный ответ, тут же с улыбкой продолжает: – Теперь считайте, что были – одни и те же мастера работали здесь и там. Оба здания очень похожи по своему оформлению.

Сэм Лорд… Да, он был не последней фигурой в иерархии карибских пиратов. Сызмальства примкнул он к «рыцарям удачи», прославившись даже среди них своей отчаянной дерзостью. В свое время английские власти сулили большие деньги за его голову, но вознаграждения так никто и не получил. Больше того, Сэм Лорд сумел каким-то образом добиться права жительства на Барбадосе, пообещав навсегда оставить свой промысел. К тому же он после смерти брата стал владельцем обширной плантации сахарного тростника (правда, для этого ему пришлось убить прямых наследников – детей покойного брата).

Новоявленный плантатор быстро оценил выгодное расположение своих владений – юго-восточное побережье, которое не могло миновать ни одно судно по пути в порт. Ему достаточно было только кликнуть своих бывших дружков, как план рождался сам собой. Ложные ночные огни увлекали суда, груженные ценностями и продуктами, на смертельные для них острые коралловые рифы, которых было предостаточно у берегов. Остальное, как говорится, было делом техники: люди Сэма на своих лодках налетали на терпящее бедствие судно и брали его приступом. Награбленное добро доставлялось на берег и тщательно укрывалось. Нередко его потом продавали тем, кому оно и предназначалось. Так продолжалось много лет. Казалось, богатств у пирата не счесть…

После смерти Сэма Лорда его наследники были немало удивлены, узнав, что бывший пират – банкрот, не оплативший многочисленные долги. Роскошная жизнь, которую он вел, стоила, очевидно, дороже награбленного. В итоге дворец-крепость купил на торгах один богатый англичанин, и со временем о мрачной славе этого места стали забывать. Но лет пятнадцать назад здание перекупила американская туристская компания и устроила в нем отель. Рядом выросли еще несколько вспомогательных корпусов, выдержанных уже в стиле двадцатого века. Вскоре на рекламных проспектах вновь замелькало имя Сэма Лорда, теперь уже как экзотическая приманка для очень богатых туристов. Наверное, для самых богатых, приезжающих на Барбадос.

– Видите, какие мы богатые? – с улыбкой говорит Том, когда мы садимся в машину. – Все у нас есть – и Шотландия и пираты…

Почти всю обратную дорогу мы молчали. Каждый думал о своем. И лишь у отеля мистер Адамс, словно продолжая начатую мысль, сказал на прощание:

– Но у нас есть и будущее. Простой народ хочет лучшей жизни. Наша политическая независимость – лишь первый шаг на этом нелегком пути.

Лимбо

В один из своих последних на Барбадосе вечеров, когда пойти было просто некуда, я решил, воспользовавшись рождественским приглашением, поужинать за счет управляющего отелем и заодно посмотреть наконец лимбо.