Текст книги "Древо жизни. Книга 2"
Автор книги: Владимир Кузьменко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ II
ПРОТИВ МАФИИ
ПРОЛОГ
– Я прочёл ваш роман, Сергей Владимирович, – Северцев снял очки и с интересом посмотрел на Сергея. – Когда вы только успели? Вы хотите его опубликовать? Что ж, любопытно, очень любопытно! Роман-предупреждение, так я понял?
– Совершенно верно, хотя дело не в этом и не по этому поводу, то есть не по поводу его публикации я хотел бы с вами поговорить.
– Я так и понял вас. Вы, конечно, можете его опубликовать, меня даже несколько удивило, почему вы его принесли мне.
– Об этом и будет речь!
– Понял, Я только позволю себе задать вам ряд вопросов по содержанию. Вы не возражаете?
– Пожалуйста.
– Первый вопрос. Вы упоминаете Каупони. Это какой Каупони? Владелец кинематографических фирм?
– Да!
– У вас есть основания? Насколько нам известно, Каупони весьма уважаемый человек, своего рода крупный меценат, жертвующий большие средства на университеты. Я опасаюсь, что у вас будут крупные неприятности. Он в конце концов подаст на вас в суд и выиграет его. Вы знаете, чем это для вас может кончиться? Крупным штрафом, который поглотит все ваше теперешнее состояние. Может быть, вам лучше изменить имя основателя этого вашего, ох, простите, не так хотел сказать, ну, словом, вы меня понимаете, фашистского мирового государства? И второе, – он жестом дал понять, что ещё не все сказал, – вы пишете о церкви как союзнике неогуманистов. Откуда вам это известно? Не спорю, церковь выступает за общедоступность СС. Но это же естественно. Почему вы пишете о заговоре церкви и неогуманистов? Это может стоит вам ещё больших неприятностей.
Словом, моё мнение, если оно вас интересует (а оно так и есть, иначе бы вы не принесли мне вашу рукопись) – вам следует внести некоторые незначительные изменения в ваш роман. Вы согласны со мной?
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Дело в том, что роман написан не мною…
Северцев посмотрел на Сергея с крайним удивлением.
– Позвольте! Но ведь здесь, – он перелистал страницы, словно хотел убедиться, что не ошибся, – стоит ваша фамилия и имя? Ничего не пойму! Кто же автор и почему вы поставили своё имя? Это как-то…
– Неэтично? – вы хотите сказать. Автор уступил мне право, вернее, он просил меня поставить своё имя. Что касается первой части вашего вопроса, то это и является главным предметом нашего разговора.
– Я внимательно слушаю.
– Автором является СС! И это не роман, как вы изволили заметить, а модель. Причём, модель большой достоверности. СС теперь, как вы знаете, сама вводит в себя информацию. Я вам об этом сообщил, когда вернулся в общий зал после контакта с СС. Ей, очевидно, известно больше о скрытых процессах в нашем обществе…
Он не договорил, так как Северцев, несмотря на свойственное ему самообладание, не выдержал и, вскочив, чуть ли не закричал:
– Ради бога! Не шутите! Это вы серьёзно?
– Более, чем когда-либо. Сядьте и успокойтесь. Я вам все объясню. Дело в том, что СС не только вводит в себя информацию, но имеет недоступные нам и пока нашему пониманию каналы, по которым она черпает информацию. Вы это можете допустить?
– Вполне допускаю. Мы уже поняли раньше, а после вашего с ней контакта окончательно убедились, что СС стала самостоятельной. Вы заверили, что это не грозит человечеству, вернее, передали её заверения в этом. Откровенно говоря, мы чувствуем себя довольно неуютно, но со временем привыкнем.
– Ну так вот! По данным СС, человечеству грозит сейчас именно то, что я, простите, она, описала в «романе», вернее, будем точны, в модели. Экстремистские группы отнюдь не разгромлены, как вы тут себя самоуспокаиваете, а набирают силы. Разве вас не настораживает рост наркомании, террористических актов, похищения людей? Во главе всей организации стоит известный вам Каупони. Организация глубоко законспирирована. Арест Каупони ничего не даст…
– Да мы и не сможем его арестовать. На основании чего, каких фактов? Этого романа?
– Естественно, нет!
– Скажите, а сама СС не может вмешаться?
– СС не будет непосредственно вмешиваться в социальные процессы. И это она объясняет тем, что могут произойти необратимые изменения в худшую сторону в ней самой, да и человечество тогда потеряет свободу социального развития, что приведёт к его деградации.
– Понятно! Следовательно, – догадался Северцев, – СС избрала вас своим посредником.
– Совершенно верно! Но разрешите продолжить. Союз неогуманистов с религиозными группами, поймите, я выражаюсь осторожно, не хочу бросать тень на всю церковь и её служителей, среди которых большая часть честных людей, союз этот уже можно считать свершившимся фактом. Экстремистские группы и связанные с ними группы церковников, спекулируя на заветном желании каждым человеком бессмертия, собираются, используя систему выборов, добиться власти. Впрочем, об этом пишется в романе. Если можно было бы обнародовать факт выхода СС из-под контроля…
– Исключено! – быстро возразил Северцев. – Непредвиденные и непредсказуемые последствия всеобщей паники…
– Разрешите закончить. Если это было бы возможно, то можно было бы снизить накал страстей, вызванный всеобщим желанием доступности СС. Сама СС проанализировала такой вариант и не отвергла его. Во всяком случае, такое сообщение требует длительной и тщательной подготовки.
Северцев задумался и долго молчал. Сергей не мешал ему думать. Наконец его собеседник прервал затянувшуюся паузу.
– Если бы кто-то другой, кроме вас, Сергей Владимирович, сообщил бы мне такое, я бы принял его за… – он замялся, подыскивая слово, – мягко говоря, за фантазёра.
– Вернее, сумасшедшего. Охотно верю.
– Теперь я вижу, что все изложенное в романе приобретает ужасающую реальность. Должен сказать, что мы так и не нашли пока выхода из генетического кризиса. Между тем в романе он решается, но какой ценой!
– Вот именно! Какой!
– У вас, – Северцев посмотрел на Сергея с надеждой, – есть предложения?
– Сложный вопрос. Однозначного решения здесь нет. Вы сможете изменить законодательство, ввести чрезвычайное положение и поставить экстремистов вне закона?
– Увы, нет. Такое вообще не предусмотрено законодательством. Не говоря уж о том, что все это можно провести только через референдум. Скорее всего, он бы не состоялся. Необходимы неопровержимые факты, а у нас их нет. Мы не имеем даже возможности добыть такие факты. Наше демократическое законодательство чётко охраняет права каждого члена общества, в том числе и преступника, до тех пор, пока суд не докажет, что он преступник. Я понимаю, это величайшее достоинство демократического общества, но одновременно и его слабость. Однако, если взвесить на весах то и другое, то достоинства превышают слабость, ибо, если отказаться от гарантий, которые даёт общество каждому его члену, то гарантии исчезают и в отношении самого общества. Вы меня поняли?
– Прекрасно понял. Я и не ожидал другого ответа.
– Как добыть факты? – задумчиво проговорил Северцев. – Это в вашем романе только мнемограмма снимается быстро и безболезненно. В принципе, мы уже близки к такому решению. Но пока это удаётся только при введении в мозг электродов и электрической его стимуляции. Применение мнемограммы при допросе для получения доказательств исключено сейчас и, возможно, никогда не будет разрешено.
Сергей усмехнулся.
– Да это я так, – сказал он, заметив недоуменный взгляд Северцева. – Представьте себе такую картину. Вы находитесь на краю пропасти. Вас медленно подталкивает в пропасть ваш случайный спутник. Он слабее вас, и вы одним ударом кулака можете свалить его. Но вы этого не делаете, так как бить человека —не в ваших принципах…
Северцев улыбнулся впервые за все время их разговора.
– Аналогия подходящая. Но здесь один нюанс. В вашем примере я точно знаю, что меня толкают в пропасть. И тут уж я могу изменить своему принципу. Здесь же толкают в пропасть все человечество, и оно должно это знать. Все человечество должно это знать. Вы понимаете?!
– Вот о чем я и говорю, к чему все это и веду!
– Но позвольте, как же оно узнает? Мы опять возвращаемся на круги своя, к самому началу, где и как мы добудем факты?
– Давайте по порядку. Во-первых, это роман. Пусть он посеет тревогу. Учтите, что общество должно быть подготовлено к восприятию фактов. Вы меня понимаете? Можно добыть факты, а психологически их не примут или отнесутся с легкомыслием. Пусть этот роман, назовём его фантастическим, читают и исподволь готовят своё сознание к восприятию фактов.
– Но опять-таки, вас ждёт судебное преследование. Может быть, изменить фамилию, взять псевдоним?
– Что это изменит? Все равно имя автора станет известным из издательства. Напротив, моё имя придаст большую убедительность. Что касается судебного преследования, то я согласен примириться с решением суда, но думаю, что успею предоставить факты раньше, чем закончится судебный процесс.
– Вы предоставите убедительные факты? Каким образом?
– Я начну борьбу с мафией их же методами.
– Но тогда вы сами себя поставите вне закона.
– Во-первых, я буду действовать тоже законспирировано. Во-вторых, думаю успеть завершить дело раньше, чем меня схватят. Я иду сознательно на это, после тщательных размышлений. Человечество, естественно, не может пойти на нарушение законов, так как это грозит ему установлением беззакония. Это не вызывает сомнения. Но социальность всего человечества не пострадает от того, что кто-то в борьбе с беззаконием и в борьбе со смертельной угрозой для человечества на свой страх и риск встанет на путь беззакония против беззакония. Вы меня понимаете?
– Вы понимаете, что вы рискуете?
– Конечно! Если я успею, то человечество меня реабилитирует. Если нет, ну, такова судьба. Лейкоцит, пожравший болезнетворный микроб, сам погибает и разрушается другими лейкоцитами. Сыграю роль такого лейкоцита. Думаю, что успею в любом случае пустить в ход реакцию разоблачения, после чего заговор уже нельзя будет осуществить.
– А если вы погибнете раньше, чем что-то успеете?
– Вот поэтому я, собственно, и пришёл. К вам, главе Совета. Чтобы вы знали. Чем черт не шутит! Все может быть. В таком варианте вам уже придётся искать самому выход. Кроме того, я хотел, чтобы кто-то да знал об истинных целях, если обо мне начнёт поступать сюда нелестная информация. Ну а потом… потом… знаете, я прошёл хорошую школу и в космосе, и в СС, и так, за здорово живёшь, погибать не собираюсь.
– Чем я вам могу помочь?
– Ничем. Оказывая мне с этого момента помощь, вы становитесь соучастником. Как частное лицо вы бы могли принять участие, но вы член Совета и его Глава. Так что исключается! Сообщать же о моем решении закон вас не обязывает, так как закона о недоносительстве у нас не существует.
– Ещё чего не хватало! У нас демократическое общество.
– И его надо защищать. Прощайте.
– Прощайте. Да хранит вас Бог! Роман ваш мы опубликуем и, более того, поставим телефильм.
Они обменялись крепким рукопожатием и расстались.
После ухода Сергея Северцев задумался, как, не выдавая намерений Сергея, довести до членов Совета сведения о грозящей опасности.
НА БЕРЕГУ КУАРИ
На берегу Куари, одного из многочисленных притоков Амазонки, среди глухих дебрей сельвы стоял большой посёлок. Он не был обозначен ни на одной, даже самой подробной карте. Сверху его покрывала густая маскировочная сеть. И если бы над ним случайно пролетел самолёт или вертолёт, лётчики и пассажиры их ровным счётом ничего бы не обнаружили, кроме сплошной однообразной, как это кажется сверху неискушённому наблюдателю, сельвы.
В посёлке жили люди самых различных национальностей. Здесь были немцы, французы, англосаксы, поляки, латыши, русские, итальянцы, негры. Их можно было бы назвать интернационалом, если бы это слово, объединявшее когда-то народы в борьбе за свободу, можно было применить к этому сборищу. Говорило это сборище в основном на английском языке, который уже лет двести стал языком международным, но каждая нация здесь вносила в общий лексикон свои собственные особые словечки. Ругались, впрочем, между собой только по-русски, справедливо считая русскую ругань самой богатой и выразительной. И если Лев Толстой и Достоевский для большинства этой публики были не больше известны, чем эскимосу Коран, то русская «мать» и сопровождающие её пожелания пользовались огромной популярностью. До драк, впрочем, никогда дело не доходило, несмотря на довольно эмоциональный характер собравшейся в посёлке публики. Стычки пресекались мгновенно и жестоко карались. Все это знали и держали кулаки и ножи при себе.
Но это была только одна часть населения. Другая, не менее многочисленная, отличалась в обращении между собой исключительной мягкостью. Эта часть населения большее время проводила под землёй, у станков, и только иногда им позволяли появляться на поверхности, но и то под строгим наблюдением джентльменов из первой части населения.
В особых домиках, окружённых со всех сторон живой изгородью, жили женщины. Эта часть населения служила первой, скрашивая последней скуку, неизбежную в таких глухих местах, и тоску по оставленным в больших городах семьям.
Время от времени сюда ночью подходило судно и тихо швартовалось около замаскированного с воздуха причала. Судно привозило продовольствие, письма, сырьё для завода и увозило готовую продукцию. Часто на нем прибывали люди. Мужчины и женщины. Их тихонько выводили из трюмов и вели в посёлок. Каждого туда, куда ему было предназначено. Иногда некоторые из вновь прибывших проделывали свой путь не в тесных трюмах и тайных отсеках, а в удобных каютах на верхней палубе.
В такой удобной каюте и прибыл сюда два года назад Питер Лацис. Это был высокий худощавый брюнет лет сорока пяти, с сухим выразительным лицом, изрезанным ранними морщинами, и чуть-чуть прищуренными серыми глазами, которые насторожённо глядели из-под обычно нахмуренных бровей.
Родом он был из Прибалтики, которую покинул шесть лет назад. Сначала работал в Германии, потом перебрался в Соединённые Штаты и поселился во Флориде. Сюда, на приток Амазонки, его затащил давний приятель Бэксон, который ещё раньше уговорил его перебраться в Германию. Надо сказать, что Бэксон выполнял свои обещания и нашёл для Лациса более высокооплачиваемую работу.
Последние три года они жили вместе во Флориде. Там Лацис, располагая уже приличным, по его меркам, капиталом, смог приобрести небольшую виллу, где сейчас жила его единственная дочь Эльга. Впрочем, Эльга не сидела на месте. После окончания медицинского факультета Бэксон помог дочери своего друга получить место в медицинском центре при СС.
Лацис с некоторых пор стал замечать повышенный интерес, который проявлял Бэксон к Эльге. Произошёл разговор. Однако Бэксон ничуть не смутился и весело рассмеялся, когда Питер высказал ему своё недовольство.
– Перестань, старина! Крошка выросла на моих руках и кроме дружеского участия я не питаю к ней никаких чувств!
Лацис поверил тогда в его искренность, а вскоре Бэксон предложил ему выгодную работу.
– За три года ты заработаешь там больше, чем за пятнадцать лет, прозябая здесь, во Флориде, – пообещал он ему. Лацис согласился. Он подписал контракт, по которому обязался работать три года в секретном филиале фирмы «Сатурн». Секретный, – объяснил Бэксон, – чисто в коммерческом плане. Это случилось через год после того, как Бэксон предложил ему вступить в партию неогуманистов.
– Я, – сказал тогда Лацис, – сочувствую многим вашим идеям, но предпочитаю быть вне политики.
Однако Бэксон упорно возвращался к этому вопросу.
– Разве, – говорил он, – тебе безразлична биологическая судьба человечества? Мы хотим спасти его хотя бы тем, что сохраним часть генофонда путём отбора лучших представителей населения. В этом нет ничего предосудительного. В нашу партию мы принимаем только сильных, красивых и генетически полноценных людей. Тебе не кажется, что то, что мы делаем, является своего рода защитной реакцией Гомо Сапиенса перед надвигающейся катастрофой? Решай, с кем ты. С теми, кто обрекает своих потомков на генетическое вырождение, или с нами, которые хотят их спасти. – Бэксон убеждал все настойчивей и настойчивей, и Лацис в конце концов сдался.
Теперь Бэксон не уговаривал, а командовал, не забывая и о «проповедях». «В партии должна быть железная дисциплина, – вещал он. – Мы ставим перед собой великую цель. Пойми, что все другие вопросы жизни пасуют перед проблемой выживания человека как вида. Можно исправить ошибки, допущенные в социальной структуре общества, иногда даже сознательно пойти на ухудшение этой структуры, но если будет повреждена биологическая основа, то уже ничто не поможет».
Лацис слушал и соглашался.
– Вид гомосапиенс, – излагал свою теорию Бэксон, – эволюционирует так же, как и другие виды. Ведь откуда берётся многообразие видов, как не вследствие их эволюции и разделения исходного вида на параллельные ветви? Некоторые из них более прогрессивны, другие консервативны, третьи – регрессируют. Человек произошёл от обезьяны, но не остановился в своём развитии, а продолжает развиваться, и в процессе этого развития образуются побочные линии его эволюции. Это незаметно в течение одного—двух и даже многих поколений, но количественные накопления постепенно приводят к качественному скачку, который может на определённом этапе эволюции проявляться более заметно. Мы и живём сейчас во времена качественного скачка. Род человеческий уже не един биологически. Он расслоился. Мы это первые заметили и хотим помочь эволюции, ускорить её и, главное, сделать так, чтобы ростки нового, более прогрессивного, не затерялись в общем болоте регрессии человека. Ты же сам знаешь, что на каждую полезную мутацию приходится сто тысяч вредных, и если бы не отбор, прогрессивные ветви быстро бы засохли, заглушённые вредными мутациями.
В человеческом обществе, – продолжал он, – естественный отбор подавлен как социальностью общества, которая мешает слабому погибнуть и даёт ему возможность вносить загрязнение в общий генофонд, так и успехами медицины. Тут мы видим парадокс, когда явление переходит в свою противоположность. Добро обращается в зло. Добро каждому – в зло всеобщему. Разум создал социальность, но социальность, развиваясь без вносимой в её развитие коррекции, учитывающей биологическую целесообразность, приводит к нарушению биологической целесообразности, к нарушению биологического равновесия и, следовательно, к поражению самого разума в конечном итоге. Разум уничтожает разум! Это общее явление конечности всех процессов, проходящих во Вселенной. Однако у разума именно потому, что он разум есть шанс выйти из этой всеобщей закономерности и выжить. Но для этого разум должен вносить иногда коррекции в условия своего существования. В данный момент, чтобы спасти биологическую основу бытия, он должен внести коррекцию в социальную структуру. Пойти на жертвы, но выжить, чтобы потом вступить в новый этап прогрессивного развития. Представь себе, если бы сотни тысяч лет назад, когда одновременно существовал гомосапиенс, неандерталец и питекантроп, человек признал их равными себе и соответственно смешивался с ними. Что бы мы имели сейчас? По-прежнему в лесах бродили бы собиратели кореньев, червей и улиток. Одетые в лучшем случае в шкуры, кривоногие, сгорбленные существа охотились бы с каменными топорами за скудной дичью, а когда дичи не было бы, пожирали своих собратьев. Нет, Питер, первобытный человек был значительно мудрее нас, так как не колебался и уничтожал своих отставших в развитии собратьев – питекантропа и неандертальца. Его мудрость заключалась в остро развитом чутьё биологической необходимости. Именно биологическая сущность является первоосновой всего, тем базисом, на котором строится все остальное, в том числе и социальность.
– Что-то подобное я уже слышал. В XX столетии были теории расовой неполноценности. Кажется, это связано с неким Гитлером. Я точно не помню.
– Гитлер был великим человеком. Он интуитивно понимал опасность надвигающейся катастрофы. Это был человек, который на целые столетия опередил своё время. Но тогда, в условиях существования национальных государств, он не мог ничего другого предложить, кроме идеи господства арийской расы. Тут его основная трагическая ошибка. Ставя одну нацию выше других, он противопоставил себя всему миру, естественно, погиб. Он не учёл, да и не мог тогда учесть, что процессы эволюции идут одновременно во всех расах и нациях. Новое проявляется везде. И в новом обществе будут существовать различные расы. Мы не противопоставляем одну другой, мы противопоставляем новое, прогрессивное, старому. Это новое, подобно птенцу, уже стучит клювом в скорлупу. Наша задача – помочь птенцу выбраться из скорлупы, не дать ему там засохнуть. Великая задача, великая цель. Пройдут века, новое победит, и потомки будут о нас говорить: «Они спасли человечество, они первые увидели новое и не дали ему погибнуть!» Старое, естественно, будет сопротивляться. Надо вооружиться мужеством борца, подчинить всего себя идее: разум, эмоции, чувства. Здесь не место слабонервным. Обществу будет больно. Ну и что? Разве хирург, спасая больного, не делает ему больно? Но никому не придёт в голову обвинять хирурга в злодействе. Общество – тот же организм, и мы, вооружившись ножом хирурга, призваны отсечь гнилые и повреждённые ткани, чтобы спасти его.
– Все это мне кажется убедительным, – согласился Лацис. – Но почему же тогда общество отвергло вашу программу? Проведён всенародный референдум, и ваша партия запрещена.
– Ответь мне, пожалуйста, был ли когда-нибудь случай в истории человечества, когда новое поначалу не отвергалось, а носители этого нового не подвергались преследованию? Разве не сгорел на костре Бруно, разве не бросали в тюрьмы и на каторги первых социалистов-революционеров? Увы, это закономерность. Общество консервативно по своей природе. Носители новой информации, как правило, вначале бывают не поняты, так как они стоят выше общества. Должно пройти время, и оно созреет для восприятия новых идей. И в области социального развития, и в области научного предвидения. Разве не посчитали выжившим из ума основателя неэвклидовой геометрии Лобачевского? Разве не преследовали Галилея? Роберта Майера, открывшего закон термодинамики, посадили в сумасшедший дом, и так далее, и тому подобное. Чему ты удивляешься? Должно пройти время и старое, консервативно настроенное поколение должно сменить новое, лишённое этого консерватизма, но, в свою очередь, не застрахованное от приобретения своего собственного.
Прибыв на место новой работы, Лацис сразу же понял, что продукция, выпускаемая подземным заводом, представляет не что иное, как бластеры – оружие, которое разрешается иметь только экипажам космических кораблей.
– Что ты хочешь в конце концов? – раздражённо спросил Бэксон, когда Лацис с волнением в голосе стал говорить ему об этом. – Революция должна себя защищать. А мы делаем революцию. Может быть, самую великую революцию в истории человечества! Вспомни Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которая произошла в начале XX столетия на твоей родине и во многом опередила пути развития человечества на двести лет вперёд. Разве партия не создавала тогда вооружённые рабочие отряды, именуемые Красной Гвардией? Идеи революции могут быть различные. Все зависит от уровня развития общества. Но техника, методика делания революции всегда остаётся в принципе одной. Наполеон говорил, что все решают большие батальоны. В революции они тоже играют решающую роль. Делать революцию, не позаботившись о её вооружении, – чистой воды дилетантство.
И ещё один резкий разговор произошёл у Лациса с Бэксоном, когда Лацис более подробно познакомился с нравами, царящими в посёлке.
– Ты прекрасный инженер, Питер, – с уже нескрываемым раздражением сказал ему Бэксон, когда Лацис выложил все, что он думает по этому поводу, – но, честное слово, если бы ты знал, как ты мне надоел со своим интеллигентским нытьём.
– Если я тебе надоел, то зачем ты таскаешь меня по всему свету и затащил под конец в эту забытую Богом дыру? Давай разойдёмся!
– Подожди, не кипятись, черт возьми. Представь себе такую ситуацию: генерал планирует большое сражение. Что он при этом должен учитывать?
– Ну, силы противника.
– Правильно, а ещё?
– Свои силы.
– Тоже правильно, но кроме всего, он должен учитывать и до некоторой степени планировать собственные потери в живой силе и технике. Он знает, что потери неизбежны. Какой же это будет генерал, который откажется от сражения только потому, что противник тоже стрелять умеет и нанесёт ему потери? Не так ли?
– Не вижу аналогии между потерями в сражении и борделями в посёлке.
– Напрасно! Аналогия есть. Мы тоже, спасая биологическую сущность человечества, несём потери и планируем их. В чем? В социальности человека. Помнишь наш спор во Флориде? Да, мы жертвуем определённой частью социальности сознательно, потому что иначе нельзя. Я тебе уже доказывал это. Теоретически ты со мною согласился. Как всякий интеллигент, ты легко соглашаешься с теорией, но пасуешь, когда дело доходит до практики. Мы делаем революцию с людьми. Реальными людьми, а не с выдуманными идеалами. У нас боевые отряды здоровых, тщательно отобранных мужиков. Ты что думаешь, они будут годами сидеть здесь, в глуши, и заниматься, извини меня за слово, мастурбацией? Да через два—три месяца они бы все послали нас к этой самой матери и разбежались кто куда. Стой, Питер, на земле и не пари, пожалуйста, в облаках.
– Но их сюда доставили насильно!
– Правильно! А ты можешь набрать сюда сотню хороших девочек добровольно? Нет? Вот то-то и оно. Или, может быть, прикажешь привезти сюда старых потасканных курв, набранных в портовых борделях? Они бы поехали! Это точно! Но на хрена они тут нужны, и вряд ли это понравилось бы нашим мальчикам. Послушай меня! Брось сушить себе голову, будь, как все. Здесь уж не так плохо.
– Ну а эти рабочие? Зачем вы им сделали мозговые операции?
– Это подонки общества, которых мы набрали на самом дне. Преступники и потенциальные убийцы. Каждый из них кончил бы жизнь в тюрьме, совершив перед этим преступление. Мы спасли фактически общество от них, а их самих от самих себя, лишив их потенции к преступлениям. В конце концов они сыты, и ты сам убедился, вполне довольны своей судьбой. А вообще, я тебя понимаю. Ты должен адаптироваться к новым условиям. Твоя ностальгия, поверь мне, скоро пройдёт.
– А громадный цех по производству героина – это тоже оружие революции?
– А как же? Именно так! Когда-то очень крупный китайский деятель по имени Мао цзэдун сказал, что опиум – это прекрасное и мощное оружие в руках революции. Кажется, так. За дословность не ручаюсь. Так вот, именно это оружие мы и производим. А собственно что? Какова задача в производстве любого оружия? Нанести ущерб противнику. Наркотики подрывают силы противника. Кто применяет наркотики? Недочеловеки! Те, которые и так обречены на вымирание. Мы только ускоряем этот процесс, чтобы быстрее высвободить на земле место для новых здоровых людей. Пусть тебя ничто не пугает. Пойми меня, новое, пока оно не родилось, может иметь непривлекательный вид. Эмбрион человека тоже уродлив, а ведь из этого эмбриона вырастает человек, и глядя на умопомрачительную красавицу, ты ведь не думаешь о том, как она выглядела в утробе матери. Так и наше движение – сейчас оно переживает эмбриональное развитие. Ты помнишь сказку Андерсена «Гадкий утёнок»? Так вот, то, что тебе сейчас кажется гадким утёнком, со временем станет белоснежным лебедем!
Они стояли возле причала. Был конец дня. Солнце уже повисло над горизонтом огромным огненным шаром. Темнота наступила быстро. Из сельвы донеслись голоса ревунов. Пронзительный хохот этих обезьян сливался с другими звуками ночной сельвы в единую какофонию, к которой европейцу всегда трудно привыкнуть. Лацис – житель севера, привыкший к мягким краскам своего края, тосковал по родным пейзажам, по белесо-голубому небу своей родины, по её предрассветным туманам и долгим, медленно наступающим сумеркам.
– Послушай, Питер, – вывел его из задумчивости голос Бэксона.
– Ты просто устал. Тебе надо отдохнуть, немного поразвлечься. Я сам виноват. Из-за дел не мог уделить тебе достаточно внимания. Но сегодня я исправлю положение. Мы хорошо кутнём. Я, ты, доктор и… – он задумался на мгновение. – Да! – сказал он. – Это идея. Возьмём с собой Джонни.
Доктора – добродушного толстяка Курта Альтермана – Лацис знал хорошо. «Кто такой Джонни? А не все ли равно? – подумал он. – Может быть, действительно, мне надо напиться? Напьюсь!» – решил Питер и пошёл за Бэксоном.
Они прошли набережную, миновали главную улицу посёлка и метров через триста завернули в аллею, обсаженную кустами роз. Дальше пошли домики, закрытые со стороны улицы живой изгородью. Лацис догадался, где они находятся, и остановился.
– Куда ты меня завёл? – недовольно спросил он Бэксона. Тот дружески обнял его рукой за плечи.
– Все в порядке, старина. Ты, я, доктор и Джонни… Можешь быть спокоен. Все будет о’кэй. Пошли.
Лацис неохотно поплёлся следом.
Дверь одного из домиков, на крыльцо которого поднялся Бэксон, открыла женщина лет сорока – сорока пяти.
– Как дела, старая каракатица? – приветствовал её Бэксон.
Та отнюдь не обиделась на такое приветствие, напротив, улыбаясь, шире открыла дверь и что-то тихо прошептала Бэксону.
– Принеси пока выпить! – распорядился он, входя в дом и делая знак Лацису, чтобы тот следовал за ним.
В прихожей дома на стене висел телефон. Бэксон позвонил доктору, чтобы он шёл к нему и по дороге захватил Джонни.
– Заходи, – пригласил он Лациса, открывая дверь в большую комнату.
Пол здесь был устлан коврами, посреди стоял стол, а по бокам у стен, увешанных зеркалами, – диваны, покрытые потёртыми коврами.
– Располагайся! – предложил Бэксон.
Он сел на диван и начал стаскивать сапоги. – Снимай, дай отдохнуть ногам, – он швырнул сапоги в угол и остался в носках.
Лацис последовал его примеру. Несмотря на жаркий климат, жители посёлка, опасаясь змей, которые тут водились в изобилии, вынуждены были носить сапоги из толстой кожи. За день ноги уставали так, что, казалось, наливались свинцом.
Лацис разулся, с наслаждением сел на диван и вытянул ноги.
Дверь отворилась, вошла молодая девушка с подносом в руках. На подносе стояли бутылки виски, стаканы со льдом и сифон с содовой водой.
– Ты будешь разводить? – спросил Бэксон, наливая себе почти полный стакан виски.
– Правильно! – согласился он, когда Лацис отрицательно покачал головой.
– Ты знаешь, я научился пить неразбавленные виски у себя на родине. Русские в этом понимают толк и не портят напиток.
