Текст книги "Единственный выход"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 7

«Ну и что тут такого? – опомнившись, подумал я. – Что ты так всполошился?»

Подумаешь, завелись в этом скучном, однообразном учрежденческом мирке гнусные шутники, которым надоело просиживать штаны за компьютерами, вот и решили они развлекаться таким дохлым способом.

Только зачем же кабину-то было так пачкать? Такую краску ни одна уборщица не отмоет… И ведь писали-то эти юмористы не аэрозольным баллончиком и не кисточкой. Похоже, что в качестве пишущего инструмента они использовали палец, макая его в краску. А это уж совсем ни в какие ворота не лезет, потому что потом найти их было бы плевое дело: построить всех сотрудников в одну шеренгу – и пальцы к осмотру… Это мы хорошо знаем, в школе не раз проходили, только даже самый последний дебил из нашей школы не стал бы пакостить так, чтобы улики остались при нем…

Я шагнул внутрь кабины, которая, как это ни странно, все это время даже и не пыталась закрыться перед моим носом, и недоверчиво потрогал кончиком мизинца надпись.

Свеженькая. Еще не просохла. На концах букв, где краски было чуть больше, еще даже не успели образоваться потеки.

Только… странная какая-то краска. Липкая и пахнет не ацетоном и не эмалью, а чем-то другим, смутно знакомым…

Постой, постой… Да ведь это же кровь1…

Перед глазами сразу же поплыли круги, в ушах зазвенело, и я, шатаясь, вывалился из лифта, чтобы не грохнуться в обморок внутри кабины.

У меня с детства имелась одна особенность, которая не раз доставляла мне массу неприятностей.

Я не выношу вида крови.

Вообще-то, никто не любит смотреть на кровь. Особенно если ее много. Но в своей инстинктивной неприязни к той физиологической жидкости, которая течет в наших жилах, все люди делятся на две основные категории. Одним становится плохо от вида своей крови, а другим – от вида чужой. Ну а я принадлежу к немногочисленной социальной группы, представители которой вырубаются от вида любой крови.

Из-за своей дурацкой кровебоязни я даже фильмы не могу смотреть, особенно по «голо», потому что режиссеры сейчас пошли сплошь одни садисты. Они прямо-таки неспособны обойтись без сцен, когда один персонаж расстреливает кого-нибудь в упор крупнокалиберными очередями, а тот все не падает, хотя из него уже водопадными потоками хлещет кровища… Если же это не боевик, а, скажем, драма из жизни домохозяек, то и там режиссер умудряется вставить парочку эффектных эпизодов. Например, когда героиня, уставшая от стирки, готовки пищи, олухов-детей и изверга-мужа, бросается вниз из окна (варианты: на рельсы перед поездом, на машине в пропасть или с борта самолета без парашюта), ив тот миг, когда ее череп разлетается вдребезги, кровь и ошметки мозга летят прямо в объектив камеры. То есть мне, чересчур впечатлительному зрителю, прямо в морду…

И сейчас, стоило мне обнаружить, что надпись на стене лифта выведена не краской, как все внутри у меня сжалось, желудок поплавком всплыл к горлу, и я почувствовал, что близок к отключке.

Я ткнулся лбом в ледяную стену, растирая мокрый от холодного пота затылок, и оставался в таком положении до тех пор, пока в голове не прояснилось.

А лифт, черт бы его побрал, и не собирался закрывать свои двери. Он словно дразнил меня тем, с чего меня воротило.

Наконец, оторвавшись от стены, я долбанул ногой по створкам кабины, и они, будто того и ждали, насмешливо завизжали, закрываясь.

Что ж, значит, версию о мерзких шутниках можно вычеркнуть. А иначе – каким извращенным понятием о юморе надо обладать, чтобы использовать для розыгрыша настоящую кровь?! Пусть даже животного, не человека. Или искусственную, если у шутника есть доступ к соответствующим медицинским лабораториям. Все равно, шутка была слишком дохлой.

Остается сделать вывод, что зловещая надпись сделана не ради хохмы, а всерьез.

Но даже в этом случае не хотелось верить, что надпись обращена именно ко мне. Кому я мог понадобиться? Меня же никто еще и в глаза не видел, если не считать троих охранников! Нет, скорее всего кто-то решил запугать того, кого он считает своим врагом. Но все-таки, где этот «кто-то» раздобыл кровь? Врезал себе кулаком по носу? Или полоснул по пальцу ножом для разрезания бумаг?

А может быть?..

Я опять похолодел.

Почему бы не пойти до конца в своих предположениях?

Может, сейчас где-нибудь в укромном уголке лежит труп с перерезанным горлом, а убийца бродит по зданию в поисках следующей жертвы?

Кстати, не этим ли объясняется странное отсутствие людей в Шайбе?

Что, если в дружном коллективе САВЭСа завелся свой маньяк, который именно сегодня решил устроить ночь (а точнее, день) длинных ножей? И вот, вооружившись огромным тесаком наподобие тех, которыми так лихо орудуют в боевиках коммандос и наемные убийцы, и обходя этаж за этажом, он хладнокровно режет, как баранов, всех встречных, а трупы складирует в кабинках общественного туалета и в шкафах для бумаг…

Ну вот, пошло-поехало! Стоило мне немного ослабить вожжи, которыми я приструнивал свою фантазию, как эта своенравная кляча рванулась во весь опор и понеслась под горку, не разбирая дороги. Того и гляди – перевернется карета, и тогда мой ум окончательно зайдет за разум.

Лучше уж перестать ломать голову над выкидонами, которые подстерегают меня тут на каждом шагу, а честно признаться себе, что я ничего не понимаю.

Хотя одну вещь я успел уяснить предельно четко.

Мне все больше не нравилось здесь ошиваться.

И отныне моя главная цель заключалась в том, чтобы выбраться из этой бетонной мышеловки. Причем желательно – живым и невредимым.

Глава 8

Между тем лифт не спешил расставаться со мной. Видимо, я ему очень понравился. Он, гад, даже вновь распахнул передо мной двери и держал их настежь, не закрывая, как будто приговаривая ласково-зловещим голоском: ну, давай, входи, что ж ты струсил?

Трудно объяснить, чем был продиктован мой ответный ход. К этому моменту я успел справиться со своим страхом, загнать его в самый дальний угол самого себя, но поскольку природа не терпит пустоты, то место страха тут же заняла злость. Я разозлился так, что лицо мое в этот момент, наверное, пошло красными пятнами.

Если бы мне подвернулся сейчас под руку хоть кто-нибудь, то я бы с ним не церемонился. Я бы высказал ему все, что думаю о его чокнутой конторе и о порядках, которые в ней царят.

Однако в пределах досягаемости по-прежнему не было мальчиков для битья, и тогда я принял вызов лифта.

Я вломился в него, как пьяный хулиган в автобус, и зачем-то сделал непристойный жест зловещей надписи на стене, успевшей утратить четкость от многочисленных потеков. Потом повернулся лицом к выходу и врезал наугад кулаком по кнопкам на панели.

Мне было все равно, куда ехать, лишь бы этот механический скворечник доставил меня к людям.

Лифт вздрогнул, словно старая кляча, получившая пинка под зад, и заскрипел закрывающимися дверями. Уже в последний момент я заметил, что в нем нет вентиляционных отверстий, и представил, как буду медленно загибаться от удушья в этой стальной коробке, если она застрянет между этажами. К тому же я вспомнил, что сегодня пятница, а следовательно, двое суток подряд в здании вообще не будет ни души.

Однако кабина с натужным гудением отправилась наверх – пол довольно чувствительно толкнул меня в подошвы.

Я прикрыл глаза и обессиленно привалился к стенке лифта.

В котелке моем уже не оставалось ни одной разумной мысли.

А какие разумные мысли могут быть у крысы, когда она в панике начинает метаться по лабиринту, куда ее из научного любопытства запустили горе-экспериментаторы?

Наконец лифт замер. Более того, он настолько расщедрился, что соизволил раскрыть свои двери.

И опять лифтовый холл, который предстал передо мной, оказался точной копией того, откуда я отбыл.

Я вышел из кабины с таким же чувством, с каким сходят на берег матросы после кругосветного плавания без единого захода в порты.

На этот раз кабина ждать меня не собиралась. Она сомкнула свои створки, словно огромный моллюск, и с усталыми вздохами и стонами удалилась в неизвестном направлении.

Ну и пускай. Стрясем.

Я двинулся обследовать очередную терра инкогнита.

В отличие от двадцать пятого этажа и того, где я только что побывал, здесь пахло по-другому. Это был странный неприятный запах тлена и сырости, словно перед моим появлением по этажу прогулялся целый отряд покойников, внезапно оживших после нескольких месяцев пребывания под землей.

Пройдя несколько метров по такому же глухому коридору, я обнаружил предмет, который никак не вписывался в мои представления об официальных учеждениях. Это был мужской носок с рваной пяткой, разнузданно валявшийся на ковровой дорожке. Я задержался, чтобы исследовать свою находку. Носок был как носок, самый обыкновенный. Хлопчатобумажный, цвета детской неожиданности, сорок восьмого размера, не меньше. И его еще недавно кто-то носил. Кроме дырки на это указывал характерный запах. Превозмогая врожденную брезгливость к подобным вещам, я осторожно потрогал носок кончиком пальца. Ткань была еще влажной от пота, и меня аж передернуло от отвращения.

Возможно, будь на моем месте Шерлок Холмс или Эркюль Пуаро, они бы мгновенно сделали множество выводов о бывшем владельце этого предмета мужского туалета. Я же, сколько ни старался, так и не смог представить себе этого типа. Во всяком случае, дальше напрашивавшегося предположения о том, что подобная вещь могла принадлежать одноногому детине в разноцветных клоунских одеяниях, я не продвинулся.

А самое главное, я не мог вообразить ситуацию, приведшую к появлению носка в коридоре.

Допустим, например, что некто купил себе новые носки, а старые решил выбросить. Он отправился к мусоропроводу (конечно, если это устройство здесь имеется), но по каким-то неведомым причинам выбросил (или обронил?) на полдороге один носок.

Я нарисовал в воображении эту картину и пожал плечами.

Чушь какая-то!..

И вообще, что ты прицепился к этому вонючему носку? Подумаешь, валяется здесь. Может быть, у местного персонала так заведено – уходя домой, терять в коридорах предметы одежды?

С чего ты взял, что этот факт может иметь какое-то скрытое значение? Если так ко всему подходить, то вскоре точно крыша поедет!..

3 – 8208 Ильин

И я пошел дальше.

Однако теперь я был начеку.

Все мои органы чувств работали на пределе, чтобы все видеть, все слышать и все обонять.

Не останавливаясь, я наугад толкнулся в несколько дверей, но они оказались закрытыми.

Признаки жизни обнаружились только тогда, когда я достиг третьего по счету излома коридора под прямым углом.

За одной из дверей я расслышал отчетливый кашель. Принадлежал он наверняка какому-нибудь туберкулезнику или астматику, потому что нормальные люди так не кашляют. Я мысленно представил себе, как выглядит кашляющий: покрасневшее от натуги лицо, жилы, натянувшиеся на шее, морщинистое желтое лицо, зубы, черные от многолетнего налета никотина…

Но лучше общаться с таким нелицеприятным типом, чем с привидениями и маньяками.

Невольно затаив дыхание, я постучал в дверь.

Но тот, кто кашлял, не отзывался. Заранее бормоча слова извинения, я распахнул дверь настежь – и замер, ошарашенный.

Передо мной опять тянулась все та же скучная лестница запасного выхода. И теперь я отчетливо слышал, что кашель постепенно приближается откуда-то снизу. Кто-то поднимался ко мне по лестнице. Хотя будь я на месте его лечащего врача, то напрочь запретил бы ему подобные восхождения – с такими легкими даже с первого этажа на второй надо подниматься только на лифте.

Если верить слуху, то между мной и чахоточным было два-три этажа. Просто эхо, отражаясь от голых бетонных стен, гулко разносилось по лестнице, вводя в обман относительно реального расстояния.

«Ну наконец-то хоть кого-то нашел», – подумал я и устремился навстречу кашлю. Однако не успел я спуститься на несколько ступенек, как меня окатило сначала холодом, а потом жаром. Перед глазами вновь возникла та кровавая надпись в лифте. И ожили полузадавленные опасения насчет маньяка, резвящегося в рабочее время.

И вспомнил я, что где-то уже слышал такой кашель. Точно, на верхнем этаже это было, когда я перестал торчать в «предбаннике» приемной!..

Я машинально сунул руку в карман, но не обнаружил там ничего, чем можно было бы отбиваться от серийного убийцы. Не пытаться же скрепкой выколоть ему глаз, хотя в наставлениях по самообороне пишут, что в критических ситуациях любой предмет может быть с успехом пущен в ход.

И тогда я повернулся и, стараясь ступать бесшумно, возвратился в коридор. Дверь, однако, до конца я закрывать не стал, чтобы наблюдать через щель за вероятным противником.

Кашель тем временем становился все исступленнее. Казалось, что тот, кто издавал эти захлебывающиеся, лающие звуки, вот-вот задохнется и со страшным хрипом скончается в судорогах.

Однако до этого дело не дошло, а потом, когда мне показалось, что кашель совсем рядом, тот, кто поднимался по лестнице, вдруг громко, с чувством чихнул – и сразу же наступила оглушительная тишина. Вместе с кашлем пропал и звук шагов.

Выждав для верности еще несколько секунд, я выглянул из своего укрытия на лестницу. Потом спустился на несколько ступенек так, чтобы просматривать вход с лестницы в коридор этажом ниже. Там неплотно прикрытая дверь покачивалась от сквозняка.

Значит, обладатель такого выдающегося кашля просто-напросто не дошел до меня и свернул с лестницы на этаж подо мной.

В два прыжка я оказался у приоткрытой двери и осторожно оглядел коридор.

Но и там не было никого. А никаких других дверей поблизости не наблюдалось.

По коже моей сами собой побежали мурашки.

Было от чего – ведь этот астматик будто растворился в воздухе под самым моим носом!

Глава 9

С каждой секундой сил у меня оставалось все меньше. Моральных, конечно. Да и живот уже начинал прилипать к ребрам от голода.

Однако я еще не верил в перспективу смерти от истощения. Хотя я всегда считал тухлой поговорку о том, что надежда умирает последней, но, оказавшись сам в безвыходном положении, упрямо надеялся на спасительную соломинку.

Люди всегда до последнего не хотят примириться с тем, что им пришла труба. Помнится, именно так умирала в прошлом году от рака тетушка Кристина, сестра моей Ма. Уже врачи махнули на нее рукой и ухаживали чисто для профилактики, потому что метастазы со скоростью цепной реакции распространялись по всему ее телу, уже она почти не приходила в сознание от непрекращающейся дикой боли, разрывавшей ее нутро. Но в моменты кратковременного просветления сознания, когда боль отступала с великодушием садиста-палача, прекращающего на некоторое время мучить жертву, чтобы потом взяться за свое гнусное дело с еще большим усердием, тетя Кристи мечтала о том, какую книгу напишет, когда поправится…

Она была писательницей. Не очень известной, но мне ее книги нравились. Писала она в основном гротескные рассказы-притчи. Среди них был один, который я считал гениальным. Там описывался мир, в котором все было поддельно и фальшиво, начиная от товаров, природы, устройства мироздания и кончая самими людьми. Главный герой последовательно обнаруживает это, все больше приходя в отчаяние. И когда в самом конце он делает открытие, что и окружающие его субъекты – лишь искусные подделки живых людей, то у него возникает естественный вопрос: где же скрывается таинственный творец, а точнее – поддель-щик, который занимается столь нелепым делом, и в чем цель его титанической деятельности?..

А разгадка оказывается довольно простой. Никакого сверхъестественного Творца или демонически настроенных суперцивилизаций. Просто в мире идет бесконечный процесс фальсификации, такой же, как круговорот воды в природе. И каждый, кто подделывает что-либо, становится жертвой другого фальсификатора, а тот, в свою очередь, фальсифицирован субъектом более высокого уровня, и все это длится бесконечно и вечно, как сама Вселенная…

Я никогда не забуду, как, сидя у изголовья умирающей, гладил ее высохшую и ставшую костлявой за счи-таные дни руку. И то и дело боролся с подступающим к горлу комком слез.

И когда тетя Кристи умерла (это случилось прекрасным июньским утром), и на похоронах, и потом еще долго меня преследовал ее настойчивый судорожный шепот: «Скажи, Страг, я ведь буду жить, да? Я напишу еще много книг, правда?!.»

Будешь, говорил ей я. Обязательно напишешь.

Хотя оснований для этого было не больше, чем для веры в воскрешение покойников.

Вот и сейчас я бессмысленно верил в то, что спасительный выход из тупика, в который я угодил, вот-вот отыщется.

И я перебирал в уме разные варианты, что делать и куда податься, пока случайно не сунул руку в сумку и не нащупал там пластмассовую коробочку. Мобил!

И как это я забыл про него?! А ведь все просто. Надо только звякнуть кому-нибудь. Хотя бы Тихону, будь он неладен со своими поручениями! Или Ма. Или Ленке, если она уже вернулась с лекций из универа… Хотя последних двух особ лучше оставить на крайний случай. А то перепугаю их, всполошу, а потом, если выяснится, что блуждал я в трех соснах, опозорюсь на всю оставшуюся жизнь. Ну Ма – ладно, она-то по-родственному меня простит, а вот Ленка так и будет считать меня тюхой-матюхой, накрытым из-за утла пыльным мешком…

А может, обратиться в полицию? Так и так, мол, выручайте, господа, погибаю в четырех стенах почти в центре города! Подожди, а полиция-то здесь при чем?.. Для таких чудиков, как я, существует специальная служба спасения. Хотя эффект наверняка будет тот же. Простите, скажут, молодой человек, но если вы перебрали с дружками и решили разыграть людей, находящихся при исполнении важных государственных, обязанностей, то не вы первый, не вы последний. Нам такие звонки по нескольку раз за смену поступают. И бросят трубку.

Сумеешь их убедить в том, что ты не гнусный шутник и не псих, окончательно утративший ориентацию в пространстве? Очень даже сомневаюсь.

Да если бы я сам был на их месте и получил по телефону такой SOS, то тоже не поверил бы в серьезность вызова.

Что ж, стрясем. Значит, остается у нас один кандидат. Тихон. В конце концов, меня сюда заслал он – ergo, он и обязан отвечать за жизнь и безопасность одного из своих подчиненных!..

Я нажал кнопку включения, но коммуникатор наотрез отказался фурычить. На экранчике вместо символа телефонной трубки высветилось равнодушное сообщение:

ВЫ НАХОДИТЕСЬ ВНЕ ЗОНЫ ПРИЕМА РАДИОСИГНАЛА.

Ну вот, а ты размечтался!..

Я недоверчиво покосился на окружавший меня скудный интерьер.

Интересно, какой же толщины должны быть здесь стены, если они не пропускают волны высокой частоты?

Уж если в наше время сотовая связь обеспечивается даже в метро, на глубине нескольких десятков метров, то здесь и подавно не должно быть сбоев.

Не отрывая взгляда от экрана мобила, я прошелся туда-сюда по коридору, спустился, а потом поднялся по лестнице на один этаж, но все мои попытки установить связь ни к чему не привели.

Где здесь может отыскаться место не с такими толстыми стенами?

Подожди-ка, сказал я себе.

А окна? Должны же здесь все-таки быть окна?!

Значит, единственное, что мне остается, – это отыскать кабинет, в котором имеется хотя бы маленькое окошко, – и тогда сигнал без труда пройдет сквозь стекло!

И я отправился по коридору в поисках помещений с окнами.

Однако, похоже, за то время, пока я торчал в районе лестницы, все обитатели этого этажа либо вымерли, как динозавры, либо ушли домой. В коридоре стояла почти мертвая тишина, и все двери, в которые я тыкался, как новорожденный кутенок в мамкину титьку, были надежно заперты на ключ.

Без толку обойдя весь этаж, я решил прибегнуть к запрещенным приемам. Например, к взлому – но только, конечно, без кражи. Не хватало мне потом объяснений с охраной или с полицией по поводу присвоения чужого барахла, когда меня все-таки вызволят отсюда.

Нет, конечно, можно было бы попытать счастья и на других этажах. Тем более что, как я помнил, на последнем, двадцать пятом, и на том, который я принял за нулевой, имелись незакрытые кабинеты. Но связываться еще раз с этим гнусным лифтом не было желания, а спускаться (или подниматься) по лестнице на своих двоих было выше моих сил. Ноги уже гудели от хождений по этому учрежденческому лабиринту.

Жалко только, что под рукой нет ничего вроде ломика или хотя бы отвертки.

А ломиться собственным телом – не та у меня комплекция. Двери тут довольно прочные (чтобы убедиться в этом, я от души стукнул кулаком в ближайшую и зашипел, потирая ушибленные костяшки пальцев). И открываются, кстати, не вовнутрь, а наружу. Поэтому массой собственного тела их не выломишь.

А ведь у меня есть в кармане связка ключей, вспомнил я. От квартиры, от своей каморки в конторе, от служебного сейфа, от почтового ящика, в конце концов… Целых четыре… нет, пять ключей у меня есть! Пятый – это от замка на цепи, которым я блокировал колесо велосипеда, когда ездил за продуктами в супермаркет. Месяца два назад велосипед мой накрылся медным тазом, уволокли-таки какие-то подлецы вместе с замком. А ключ так и остался с тех пор висеть на моем брелке – все руки не доходили снять его и выбросить.

Та-ак, посмотрим, с какими замками мы здесь имеем дело. Ага, похоже, что вот этот ничего особенного из себя не представляет. Если к нему подойдут бороздки и вырезы в каком-либо одном из моих инструментов культурного взлома, то он должен открыться.

Он и открылся. Только не сразу. Пришлось попыхтеть, потому что на самом последнем обороте ключ что-то тормозило.

У меня даже сложилось довольно тухлое впечатление, что хозяин кабинета сейчас затаился внутри и вцепился двумя руками во внутреннюю защелку, чтобы помешать мне открыть замок. Но это, конечно же, оказалось лишь плодом моей фантазии.

Замок наконец сухо щелкнул, и я потянул на себя дверь.

Кабинет был самым обычным. Стол, стулья, шкафы. В углу имелся даже своеобразный уголок отдыха, образованный двумя креслами, продавленным кожаным диваном и низким журнальным столиком с хрустальной пепельницей, полной окурков.

Но на все это я не обратил особого внимания, потому что всецело был поглощен'другим. Прямо напротив входа в кабинете имелось то, ради чего я и пошел на преступление. Окно! Большое, до самого потолка! С раздвинутыми шторами казенного серого цвета. И даже с аккуратным рядом цветочных горшков на подоконнике.

Сквозь окно в кабинет лился свет. Дневной свет. Черт, как я соскучился по обыкновенному солнечному свету!

Я пулей устремился к окну и, чуть не свалив один из горшков, прильнул к стеклу.

Отсюда, с высоты, открывался прекрасный вид. Было отчетливо видно, как далеко внизу ползут по улицам, залитым солнечным светом, коробочки турбокаров и фигурки прохожих. На глади озера качались под ветром паруса прогулочных яхт. А горизонт был скрыт синеватой дымкой городского смога.

Судя по положению солнца, времени было не так много. От силы часа три—четыре пополудни. Странно: почему же персонал САВЭСа слинял по домам задолго до окончания рабочего дня? Одно из двух: или у них сегодня какой-нибудь праздник, или местный директор лежит в больнице, и по этой причине начался всеобщий разброд и шатание.

Тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если распахнуть окно и заорать благим матом: «Люди, спасите меня! Снимите меня отсюда!» – как это делал отец Федор из «Двенадцати стульев» на горной круче. Не будь шизиком, одернул себя я. Вряд ли тебя услышат с такой высоты. Если только ты не будешь выбрасывать вещи из окна на головы прохожим или не подожжешь шторы.

И вообще, немедленно отставить экстремистские выходки!

Окно – вот оно, следовательно, мобильная связь должна восстановиться.

Я торопливо достал из кармана ветровки «трубу» и… Она по-прежнему ни хрена не работала!

Может, батарея села? Но ведь я только сегодня утром ее подзарядил. Из-за этого и на работу чуть не опоздал, пока возился с мобилом!

Да и экран исправно выдает сообщения. Вернее, одно-единственное. Все ту же надпись: «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ВНЕ ЗОНЫ ПРИЕМА РАДИОСИГНАЛА».

Да что же это творится, люди?! Такого просто не может быть! Вот окно, а вот я с аппаратом. Или мобил мой сломался, или какое-то непреодолимое препятствие служит экраном для радиоволн. Но откуда здесь может взяться экран для сигнала, откуда?

Тут в голове моей словно что-то щелкнуло. Как тот замок, который я только что взломал.

Не веря своим глазам, я пригляделся внимательнее к окну. Солнечный свет. И панорама города внизу. Что-то здесь было явно не так.

Например, почему свет, который падает из окна, не теплый? Я совершенно не чувствовал тепла солнечных лучей.

И тот город, что раскинулся внизу, – уж слишком далеко все видно. Словно я смотрю на него с крыши небоскреба. А ведь, насколько мне помнится, в лифте я задействовал кнопку, расположенную в середине панели управления. Так что это должен быть примерно двенадцатый, от силы – пятнадцатый этаж, и вон то здание в семнадцать этажей, что виднеется в нескольких кварталах отсюда, должно было заслонять собой весь вид. А я-то смотрю ПОВЕРХ него!..

Все эти мысли пролетели в моей голове за счита-ные доли секунды.

А потом я подошел к окну и оглядел его со всех сторон. И теперь в глаза мне бросилось, что в нем нет ни фрамуги, ни форточки. Что ж это за окно такое, которое не рассчитано на проветривание?!..

Пятясь, я отходил от окна до тех пор, пока не наткнулся спиной на стул и не уронил его.

Я знал, что мне следует сделать, чтобы проверить свои подозрения, но было страшновато: вдруг они оправдаются?

Но это был единственный выход. И я все-таки собрал нервы в кулак, взял стул и, занеся его над головой, врезал что было сил по оконному стеклу. Оно не было бронированным. Оно обрушилось на пол водопадом осколков – и в комнате сразу наступила кромешная тьма.

Чтобы отыскать выключатель, мне предварительно пришлось на ощупь добраться до двери и распахнуть ее настежь.

Потом я долго стоял, тупо взирая на глухую бетонную стену, которая открылась за разбитым «окном». Кстати, эта штуковина, которую я принял за окно, оказалась не плоской, а объемной, просто я этого сначала не заметил из-за штор. И вся стена в несуществующем «оконном проеме» была утыкана какими-то трубками, электронными платами, пучками кабелей, уходивших куда-то в толщу стены, и прочими непонятными штуковинами.

Вот оно что! Теперь понятно, почему сигнал и здесь не проходил к моему мобилу. Моя догадка насчет экрана оказалась верной.

Ведь это было вовсе не окнб, а экран. Огромный голографический стереоэкран с чудовищно высоким разрешением. И на этот экран постоянно проецировалось изображение с камеры, установленной на крыше Шайбы.

Иллюзия того, что окно настоящее, была абсолютной. А на самом деле это была подделка, фальшивка. Оптический обман.

Интересно только, кому и зачем понадобилось это фальшокно? Какой смысл было проектировать здание без окон, но зато оснащать его множеством таких вот голоэкранов? Не экономичнее было бы сделать настоящие окна?

Или поголовно все сотрудники этого учреждения страдали аллергией на солнечный свет?

Я еще раз оглядел кабинет. Стол, диван, кресла, шкафы…

Потом, повинуясь какому-то неосознанному побуждению, подошел к столу и один за другим открыл все ящики.

Меня аж прошиб холодный пот от того, что я там увидел. Стол был девственно пустым, только в одном из ящиков лежала кипа старых газет, а в другом – непочатая пачка писчей бумаги.

Еще не веря в истинность своих выводов, я кинулся к книжному шкафу, в котором за стеклом стояли стройные ряды аккуратных томиков, распахнул дверцы и смахнул содержимое одной из полок на пол.

Это было нетрудно. Потому что это были не книги, а их имитации. Пустые картонные коробки, торцы которых оформлены, как книжные корешки. Что-то вроде театральных реквизитов, которые используют при создании декораций для спектакля или для съемок фильма.

Декорация – вот верное определение этому нереальному Зданию.

Все оно – одна сплошная декорация, призванная лишь создавать иллюзию.

На миг у меня возникло соблазнительное предположение: а может, и стены тут сделаны из папье-маше, и стоит ткнуть в них посильнее, как эти химерные плоскости развалятся, словно карточный домик?

Но я прекрасно понимал, что это невозможно. Что-что, а стены тут были настоящими.

Но зачем кому-то понадобилось угрохать столько средств и денег на то, чтобы создать такую гигантскую подделку? Какие цели преследовали неведомые мне строители, возводя двадцатипятиэтажную бутафорию, внутри которой не было ничего, кроме пустоты?

Ноги мои подкашивались от усталости, и я бессильно опустился на стул, бесцельно созерцая тот погром, который я учинил.

Потом вдруг сердце мое екнуло.

С чего это я решил, что в псевдоокно транслировалось изображение с внешней камеры? А если это была запись? Предположим, кто-то заранее отснял вид города с крыши и теперь бесконечно прокручивал эту запись на экране?

В таком случае картинка на огромном экране, которую я созерцал, как лопух, развесив уши, могла не соответствовать реальному времени. И, возможно, не день сейчас был снаружи, а ночь.

Вот так вот, Страг.

С самого начала тебя водили за нос, а ты доверчиво лез в яму, которую для тебя приготовили. А теперь мышеловка захлопнулась, и тебе суждено сгнить заживо в этом огромном склепе, потому что из него нет и не будет выхода.