Текст книги "В воздухе 'илы'"

Автор книги: Владимир Гуляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Уже прозвучали романсы Глинки и Рахманинова, стихи и злободневные басни, веселые боевые частушки, когда конферансье объявил, что сейчас перед нами предстанет фокусник-иллюзионист. Все, и дети, и взрослые, любят, когда их обманывают, но не исподтишка, а при всем честном народе, да еще не одного, а всех сразу. Это, оказывается, нисколько не обидно, а даже интересно и весело.

Зал зашумел, зааплодировал. В дверях появилась фигура, закутанная в черный плащ. Не доходя трех шагов до первого ряда, фокусник остановился и широким взмахом руки в белой перчатке сбросил черный плащ на пол. Перед нами предстала красивая, стройная, молодая блондинка в черном фраке, в цилиндре, с тросточкой в руке. Это неожиданное и приятное "превращение" вызвало бурные рукоплескания. Ну, а дальше все, что ни делала симпатичная иллюзионистка, принималось на "ура".

Закончив очередной номер и выждав, когда стихнут аплодисменты, она обвела лукавым взглядом зрителей и игриво спросила:

– Кто из присутствующих желает помочь показать следующий фокус? Нужен один смелый и сообразительный мужчина.

Все заулыбались, но никто не тронулся с места. Очевидно, полагали, что все здесь смелые и сообразительные, а ведь требовался только один. Возможно, поэтому, а может быть, еще по какой-то причине, только как ни уговаривала иллюзионистка, как ни стыдила, никто не выходил.

Показав всем шарик, продемонстрировав, как он свободно передвигается по веревочке, волшебница бросила один конец на пол и наступила на него. Другой конец был у нее в руках. Вертикально потянув веревочку, она отпустила шарик, и он скользнул к ее лакированной черной туфельке.

– Теперь, – обратилась она к Феде Садчикову, – я прошу вас, поднимите, пожалуйста, шарик и скажите: "Шарик, шарик, останься на месте!".

Федя собрал все свое мужество и, насупившись, нагнулся к лакированной туфельке. Затем, подняв шарик, он довольно внятно произнес:

– Миленький шарик, останься на месте!

Какое-то мгновение он задержал руку на шарике, а потом отпустил его. И о, чудо! – шарик застыл на месте, не соскользнул вниз. Зал разразился аплодисментами. Блондинка с благодарностью хотела взять руку своего помощника, но Федя, ни на кого не глядя, уже шагал к нашей стенке.

Это было единственное Федино выступление со сцены в качестве артиста. Но он его хорошо помнит до сих пор...

Следующий день выдался солнечным, морозным. Облачившись в теплое летное обмундирование, мы бродили по аэродрому в ожидании, когда наше руководство утрясет вопрос с авиамастерскими о получении машин. На стоянках аэродрома стояло много разных самолетов, но наше внимание особенно привлекли три "Боинга" и "Бостон", стоявшие в стороне. Мы с интересом разглядывали авиационное новшество – трехколесное шасси с передней выпускающейся ногой. Такого еще никто из нас не видел.

Вдруг где-то рядом заухали пушки. Им ответили орудия с дальнего края аэродрома. Что такое? Высоко в небе послышались хлопки зенитных разрывов. Задираем головы и отчетливо видим маленький силуэт двухмоторного самолета, за которым тянется белый инверсионный след. Фашист! Да как высоко идет! Тысяч восемь метров наверняка будет. Разведчик...

Наши зенитки буквально надрываются. К ним присоединяются батареи, расположенные в городе. Стреляет только тяжелая зенитная артиллерия – слишком высоко идет стервятник. Но зенитные разрывы ложатся до обидного далеко в стороне от вражеского самолета.

– Да, если он вернется на свою базу, жди ночью бомбежки, – мрачно подытожил Садчиков. – Вон сколько самолетов на аэродроме.

Тут подошел наш капитан и сообщил, что самолеты, которые мы должны получать, еще не готовы и придется ждать здесь дня три-четыре.

– Ну вот, ребята, скучать не придется, – "успокоил" нас Федя. – Наверняка доведется поглядеть, как немцы будут бомбить этот аэродром.

К сожалению, Федя оказался прав. На третью ночь мы проснулись от грохота крупнокалиберных зениток, трескотни пулеметов. Среди этого грохота прорывался вой сирен. В дверях что-то кричали. Мы повскакивали с коек и в темноте (свет в здании был выключен) начали поспешно одеваться. В дверях появился человек с фонарем. Он приказал всем быстро следовать за ним. Схватив комбинезон и шлемофон, я кинулся за остальными. Мы хотели быстро выскочить на улицу, но в дверях стоял часовой и никого не выпускал. Нас по тревоге направили в подвал, где было оборудовано бомбоубежище.

Утром выяснилось, что ни одна бомба на территорию аэродрома не попала. Вражеские летчики сбросили четыре "свечки", но зенитки-малокалиберки буквально тут же расстреляли их. Поэтому бомбить аэродром гитлеровцам пришлось в полной темноте. К тому же зенитчики поиграли у них на нервах – оттого они и промахнулись, побросав бомбы где попало.

Наши механики и инженер целыми днями пропадали в авиамастерских, помогали рабочим скорее завершить ремонт "илов", предназначенных для нашего полка.

Через несколько дней наш капитан сам облетал все машины. Механики устранили выявленные дефекты, и, наконец, был назначен день нашего вылета домой – в полк.

Перегнали мы все машины благополучно. А вскоре прилетели и ребята из Куйбышева. Весь перелет прошел хорошо. Через некоторое время дивизия начала боевую работу. Поскольку фронт был стабильным и вылетов было сравнительно немного, командование не спешило с вводом молодежи в бой. Участие молодого летчика в боевом вылете отмечалось торжественно. Прошедшего первое боевое крещение поздравляли не только товарищи из его эскадрильи, но и летчики всего полка. Одним из первых среди нас, новичков, кому доверили сделать свой первый боевой вылет, был Костя Шуравин.

Вылет прошел успешно. Мы все радовались за Костю. От всего сердца поздравляли с боевым крещением и желали дальнейших боевых успехов и удач. Костю поздравил сам командир полка.

Мы, молодежь, по-хорошему завидовали Косте. А после ужина неожиданно получили приглашение от девчат-однополчанок. В честь Костиного боевого крещения они устроили дружескую вечеринку в своей землянке. Честно говоря, мы даже не мечтали о таком сюрпризе.

Сразу же "командировали" за своим баяном Лешу Сычева. Ему, так же как и нам, еще не довелось сделать свой первый боевой вылет, но он уже прославился в полку как замечательный баянист. Играл он на баяне действительно здорово и не расставался с ним нигде. Из дома он взял его с собой в авиашколу. С ним приехал и на фронт. Когда он брал свой огромный баян на колени, из-за инструмента была видна лишь его голова.

Несмотря на свой маленький рост, Леша добился, чтобы его взяли в авиацию. Военную школу Сычев окончил с отличием. Летать он любил и умел, хотя это было для него не просто. Ему приходилось до предела удлинять педали, а на сиденье под парашют подкладывать специальную подушку... Ну, словом, Леша приволок свой замечательный инструмент, сияющий лаком, и импровизированная вечеринка началась.

Под бравурные звуки туша девушки подарили Косте кисет, на котором они сами вышили слова сердечного поздравления и самых наилучших пожеланий. Это было до того трогательно, что Костя, будучи далеко не сентиментальным, чуть было не прослезился.

Леша еще раз "рванул" туш на баяне, а мы заставили Костю расцеловать всех устроительниц этого торжества. Вот здесь я впервые увидел, как он покраснел. Неимоверно смущаясь, он прикладывался к щеке каждой девушки, как к иконе. А мы все от души смеялись.

В этот вечер мы много пели и танцевали. Вот только Леше не пришлось потанцевать: сменить его у баяна было некому. Да и я почти не танцевал... Мне припомнился вечер у Лены на Валдае. Маша... То щемяще-тревожное чувство, возникшее тогда... Полевая почта 39 – 549 – вот и все, что осталось от нашей встречи. А писать-то и некому. Узнал я недавно случайно от товарищей, что Маша, наше Солнышко, погибла при бомбежке...

Наконец-то настал тот долгожданный день, когда и за мной закрепили крылатую машину. И родилась новая боевая единица – наш экипаж.

Кроме меня в нашем экипаже были теперь воздушный стрелок, механик самолета, моторист и оружейник.

Впервые в жизни я предстал перед этими людьми как их командир. До этой минуты мне тоже докладывали механики, что самолет к полету готов, стрелки что они тоже готовы к полету, но это были не мои механики и стрелки, и я для них был просто летчиком. А теперь это был мой экипаж, и я для них был командиром. Отныне только эти люди будут готовить наш самолет к полетам и, как никто, будут ждать благополучного его возвращения из боевого вылета.

Не знаю, какие мысли и чувства были у них, но я почему-то очень волновался в момент нашего первого знакомства, хотя в общем-то мы "издали" уже знали друг друга, но не знали, что будем в одном экипаже. Безусловно, что они обсуждали между собой мое появление в их экипаже. Прежний их командир погиб. Ведь среди техсостава каждый летчик котируется по-разному. Мерка эта суровая, но чаще всего справедливая. В первую очередь берется в расчет летное мастерство пилота, а уж потом человеческие качества. Так что можешь заигрывать с ними сколько хочешь, но уважения к тебе все равно не прибудет, если пилот ты никудышный.

Некоторые экипажи гордятся своими летчиками, а бывает, что и стыдятся.

Раньше я как-то не задумывался над этим, летал себе и летал. А теперь надо было летать так, чтобы те, кто оставался на земле и считался моим экипажем, не стыдились бы за меня перед своими коллегами.

Когда я первый раз подошел к своему самолету, весь экипаж выстроился у левой плоскости. Механик, подав команду "смирно", шагнул мне навстречу и доложил:

– Товарищ младший лейтенант, самолет готов к полету. Экипаж построен и ждет ваших указаний.

А дальше все пошло не совсем по уставу – и не потому, что я хотел расположить к себе этих людей. Нет. Просто все они уже давно были на фронте, да и по возрасту гораздо старше меня, и мне было неловко заставлять их по принуждению тянуться передо мной. Поэтому я подал команду "вольно, разойдись" и, подойдя к каждому, пожал их натруженные рабочие руки – руки, которые в самые лютые морозы имели дело с металлом, бензином и маслом. Все неполадки в машине устраняли эти огрубелые руки. Без них – не бывать полетам. А потом сказал:

– Сейчас перед нами стоит одна и самая главная задача – стать друзьями. Это необходимо потому, что теперь нам придется всем вместе воевать на одном, вот этом, самолете. Ну, а остальное вам все ясно и без меня. Конечно, я не открыл вам Америки: вы и до меня воевали, но мне надо открыть эту Америку для себя, ведь у меня не было еще ни своего самолета, ни нашего экипажа, чистосердечно признался я.

Они стояли полукольцом около меня и слушали, не перебивая. Особенно внимателен был стрелок Вася Вениченко. Его светло-голубые глаза с длинными, пшеничного цвета ресницами все время излучали, против его воли, вопросительно-тревожные взгляды. Это было и понятно: теперь его жизнь полностью зависела от моего умения летать. Ведь все управление самолетом, до последнего "винтика", было в моих руках. У него же не было ничего, кроме пулемета, сигнально-переговорного устройства – СПУ, соединяющего нас в полете, и парашюта. Если же я не справлюсь с пилотированием самолета в случае, когда он будет подбит в бою, то погибнем оба...

– Поскольку мы сегодня знакомимся, – продолжал я, – может быть, у вас есть ко мне какие-нибудь вопросы?

Я выдержал паузу и хотел было уже перейти к дальнейшему разговору, как механик старший сержант Веденеев, переминаясь с ноги на ногу от неловкости, спросил:

– Товарищ младший лейтенант... а с какого вы года?

Конечно, я предвидел этот вопрос, но что он будет самым первым, никак не ожидал. Я почувствовал, как лицо мое заливает краска. Но я, как мог, спокойно сказал:

– Мне скоро будет девятнадцать. Конечно, не женат. – Все заулыбались. Еще что вас интересует?

– Какую школу вы кончили? – спросил Виниченко.

Да, конечно, его волновал сейчас один вопрос – как я летаю? И что бы я ни говорил, будет волновать его, пока он не сделает со мной несколько полетов. Только уверовав в меня, он успокоится.

– Пермскую авиационную школу пилотов-штурмовиков, – ответил я, сделав ударение на последнем слове. И чтобы успокоить его, добавил: – С отличием.

Он опустил глаза и снял шлемофон. Светлые волосы, подстриженные "под бобрик", торчали дыбом и были мокры. Больше Вася ничего не спрашивал... Он попал в стрелки из пехоты, после легкого ранения.

– Ну, если больше вопросов сейчас нет, давайте знакомиться с нашим "Илюшей", – сказал я и вместе с механиком начал осматривать самолет.

Как бы ни делали одинаково самолеты, все равно в полете каждый из них имел свои особенности. Поэтому прежде чем подняться в воздух, надо было познакомиться с ним на земле, если есть такая возможность. А у нас она была. За механиком закрепили этот самолет недели две назад, так что он уже успел с ним хорошо познакомиться. И сейчас он показывал мне все: и планер, и шасси, и мотор, давая соответствующие пояснения о ресурсах и выработанных часах.

Самолет нам достался не новый, но мы все его очень полюбили и считали, что лучше нашей машины нет. Для этого, правда, были некоторые основания. Больше года заводы выпускали "илы" с фанерной обшивкой плоскостей. Наш же, хотя и старый, был дюралевый, поэтому, как утверждали техники, он был легче, а это тоже немаловажное качество.

Наше первое знакомство прервал командир эскадрильи капитан Царев, который сообщил, что командир полка разрешил полетать сегодня по кругу для знакомства с матчастью. Я обрадовался такой возможности. Мне не терпелось узнать, как ведет себя в воздухе наш самолет. Как бы между прочим взглянул на стрелка, и мне показалось, что глаза его расширились, а лицо слегка тронула бледность. "Переживает, – подумал я, – не доверяет моей молодости (он был на пять лет старше). Но ничего, скоро это у тебя пройдет, старший сержант!" В этом я не сомневался. И вот мотор уже опробован, матчасть в полном порядке. Механик убрал колодки из-под колес и показал рукой, что путь свободен.

Но прежде чем дать газ, я переключил СПУ на кабину стрелка и спросил:

– Вася, как слышишь меня?

В наушниках раздалось какое-то нечленораздельное урчание, а потом все смолкло. Тогда я сказал:

– Вася, говори четче, я плохо понял. Если готов к полету, то выруливаю.

На этот раз все было понятно:

– Слышу хорошо, к полету готов.

Вырулив в конец просеки, к самым пенькам, я попросил старт.

Взревел мотор, самолет начал разбег, легко поднял хвост и быстро оторвался от земли. В воздухе он оказался послушным – чутко реагировал на малейшее отклонение рулей. У меня еще больше поднялось настроение. После нескольких полетов окончательно убедился, что самолет мне достался хороший. Когда заруливал на стоянку, то встретил потеплевший взгляд своего механика. Несомненно, весь техперсонал наблюдал за нашими полетами. С аэродрома мы шли с Васей вместе. Он был разговорчив и бодр.

Рождение нового экипажа состоялось. А через неделю мы перелетели на новый аэродром, ближе к фронту.

На боевом курсе

Как-то вечером после полетов капитан Царев собрал летный состав и сообщил, что командование объявляет конкурс на лучшую эмблему полка (тогда во многих частях на фюзеляжах самолетов рисовали эмблемы). В 826-м полку, например, на фюзеляжах красовались львы. А у нас не было ничего. Вот и решено было провести конкурс. Шуму по этому поводу было много. Каждый предлагал, кричал, доказывал. Капитан слушал, слушал, а потом ему надоело и он сказал:

– Митинг по этому поводу закрываю, потому что толку от этого ора никакого. Вы лучше нарисуйте и завтра отдадите мне, а там посмотрим.

Это было разумное решение. Споры тотчас улеглись, и каждый стал обдумывать свой вариант эмблемы.

Мы с Костей Шуравиным тоже уединились. Правда, я рисовать не умел совсем. А Костя оказался хорошим художником. Мы обсуждали различные варианты, а Костя их тут же воплощал в рисунках. Уже была целая кипа рисунков, но ему все это почему-то не нравилось.

Утром Костя вручил капитану рисунок: в круге, во весь диаметр, распростер свои могучие крылья орел, в лапах у него извивалась змея.

За два дня было подано много различных рисунков, но командование полка утвердило Костин. Он стал эмблемой нашего 639-го полка. Костя своею рукой нарисовал эту эмблему на фюзеляже своего самолета, потом на машине комзска и по дружбе – на моей. Потом, чтобы упростить дело себе и другим, он целый день выпиливал из фанеры трафарет. И вскоре на всех самолетах полка расправили свои крылья Костины орлы.

К этому времени Шуравин сделал уже четыре боевых вылета. А я – ни одного. Капитан Царев успокаивал меня:

– Не волнуйся, Ладыгин, вот эскадрилья получит задание попроще, полетишь и ты. Следующая очередь твоя, обещаю.

Ну что тут можно было возразить? Уж такова была традиция, что на первый боевой вылет действительно старались послать молодого летчика туда, где меньше было зениток и наименьшая вероятность встретиться с истребителями врага. Это возможно было только потому, что боевые действия наземных войск были пока ограничены.

Однако случай, который произошел в соседней дивизии, стоявшей неподалеку от нас, опять отодвинул сроки вылета молодых летчиков нашей эскадрильи.

Разведка донесла, что на одной железнодорожной станции стоит эшелон. Соседи направили туда шестерку "илов". В их числе были два летчика, сделавшие всего по нескольку боевых вылетов. На подходе к станции группу встретили плотным огнем вражеские зенитки. "Илы", естественно, стали маневрировать. Один из молодых, увлекшись маневром, а может быть, от растерянности, слишком сильно рванул свой самолет вверх и в сторону и потерял из виду остальных, очевидно, закрыв их плоскостями своего самолета. Забыв, что ниже его, рядом, находятся его товарищи, не видя, что там делается под ним, он резко кинул свой "ил" вниз. Вот тут и произошла трагедия. Он сверху врезался в самолет командира звена, который шел впереди. Обломки обоих самолетов рухнули на землю к радости врагов. Этот трагический случай разбирался во всех полках не только с молодыми летчиками, но и со всем летным составом, включая и стрелков. Им было вменено в обязанность давать красную ракету, если соседний самолет окажется слишком близко от впереди идущего.

После этого молодежь стали вводить в строй еще осторожнее.

Почти все молодые летчики уже прошли боевое крещение, а мне все не везло. Наконец, настал день, когда комэск сказал:

– Ладыгин, где твой планшет?

– В самолете, товарищ капитан! – почти выкрикнул я.

– Возьми, и сейчас же на КП.

– Что? Сегодня, товарищ капитан?

– Да. Сейчас. Скажи, чтобы машину готовили к полету.

Все это капитан произнес так буднично, как будто я летал на боевые задания каждый день и по многу раз. Больше ничего не сказав, он пошел в сторону КП.

– Я как-то даже опешил. Столько ждал этого события, а он взял и все приземлил... Может быть, так и надо? Все-таки до чего же я еще наивный юнец. Праздник? Да тут люди воюют, а не празднуют.

Но все равно я был рад и не смог скрыть своего волнения, голос у меня срывался, когда говорил механику, чтобы он готовил машину к боевому вылету. Веденеев сам слазил в кабину и, достав мой планшет, протянул его мне:

– Вот, держите, товарищ младший лейтенант.– В голосе механика и в его глазах была какая-то неизвестная мне доселе дружелюбность. Поблагодарив его, я было бросился на КП, но потом, умерив свой пыл, пошел нормальным шагом. И хорошо сделал, так как у КП меня встретил комэск. Он посмотрел на меня озабоченным взглядом и каким-то чужим голосом сказал:

– Ладыгин, тебе сегодня лететь не придется. У меня чуть ноги не подкосились.

– Но, товарищ капитан...– взмолился я. А он, не слушая, продолжал:

– Поторопился я. Нам изменили задание. Вместо удара по автоколонне поставлена задача разведать боем три железнодорожных станции. Понимаешь, три, а не одну.

– Ну и что же, товарищ капитан. Надо же и мне когда-то начинать. Все уже слетали. Один я... А потом ведь уже и экипажу сказал. Как же теперь... в глаза им буду смотреть?

Он отвел свой взгляд и опустил голову.

– Да! – сказал он после паузы и вздохнул.– Понимаешь, Ладыгин, что получается, действительно, я придерживал тебя, хотел, чтобы полегче тебе первый вылет достался. И совсем не потому, что ты летаешь плохо. Молод ты больно.

– Товарищ капитан, – перебил его, – ведь воюют и гораздо моложе меня, совсем мальчишки. Так что... Он не дал мне договорить.

– Знаю. Но то в наземных войсках. А в авиации мало таких. Чтобы стать летчиком, надо было аэроклуб кончить, а потом авиашколу. Сколько было, когда в аэроклуб-то пошел?

– Около шестнадцати, – честно ответил ему,

– Ну вот!.. А тут получается, что посылаю я тебя в самое пекло. Каждая железнодорожная станция у них плотно прикрыта зенитками.

– Но, товарищ капитан, ведь другие-то полетят. Вы не волнуйтесь, все будет в полном порядке.

Он еще раз пристально посмотрел на меня и опять, вздохнув, сказал:

– К тому же не я веду четверку, а мой зам, а он у нас тоже недавно. Незадолго до вас прислали.

– Да не волнуйтесь, товарищ капитан, – еще раз бодро заверил я, чувствуя, что он внутренне почти согласен.

– Ладно уж, назад отрабатывать не будем, – капитан положил руку на мое плечо. – В авиации заднего хода нет.

– Спасибо, товарищ капитан.

– Чего там спасибо. Если бы я сам тебе не обещал, ни за что бы не разрешил. Ты вот что, – капитан взял мой планшет, – видишь озеро? – Он показал на карту. – Это будет для тебя ориентир линии фронта. Как будете подлетать к озеру, закрой бронешторки радиатора и увеличь дистанцию и интервал, так как при перелете линии фронта вражеские зенитки почти всегда встречают нас. Как обстрел кончится, открой немного, а когда будете подлетать к первой станции, опять полностью закрой и можешь не открывать до последней атаки на третьей станции. Ну, а когда зенитки перестанут бить, не забудь открыть радиаторы, иначе мотор перегреется.

– Хорошо, товарищ капитан, не забуду.

– И еще вот что: в случае чего домой курс держи восемьдесят градусов. Выскочишь на свою территорию в районе озера, ты его издалека увидишь. А от озера возьмешь курс полсотни градусов и через пятнадцать минут будешь в районе аэродрома... Ну а остальное обговорите на предполетной подготовке с капитаном и участниками вылета.

Мы спустились в землянку КП полка. Землянка была разделена на две комнаты. В одной был собственно КП с картами, машинками, телефонами. В другой комнате был большой дощатый стол со скамьями вдоль стен и стола. В ней проводились совещания, занятия, разборы, собрания. Когда мы вошли, заместитель комэска уточнял с участниками вылета линию фронта. Он посмотрел на меня, на комэска, потом опять на меня. Ничего не сказав, он стал дальше перечислять населенные пункты и приметные места на карте, через которые проходила линия фронта. Мы подошли к столу и сели. Комэск помог мне нанести линию фронта и свернуть карту так, чтобы был виден весь маршрут нашего полета.

Когда с маршрутом все было закончено, заместитель командира эскадрильи сказал:

– Порядок построения будет следующий: первый я, за мной, – он посмотрел на меня, – Ладыгин. За ним – командир звена старший лейтенант Пивоваров со своим напарником. Идем левым пеленгом. Прикрывают нас две пары истребителей. Особенно не растягивайтесь. Помните, что недалеко от третьей станции вражеский аэродром. Вопросы есть?

– Есть, – сказал Пивоваров. – Как используем бомбовую нагрузку? Ведь первая станция может быть пуста. Стоит ли там сбрасывать бомбы?

Зам комэска посмотрел на командира звена и сказал:

– Может статься, что ни на второй, ни на третьей станциях ничего не будет. На то мы и делаем разведку боем. В общем, так: если на первой ничего нет, бомбы на станционные постройки сбрасываю я, если и на второй ничего нет сбрасывает Ладыгин. На третьей сбрасывает вторая пара. Ясно? Ну, а в случае чего – слушайте команду по рации.

– Ясно, товарищ капитан, – ответил Пивоваров.

– Товарищ капитан, – вмешался комэск, – я думаю, будет лучше, если первым сбросит бомбы Ладыгин, а вы, по вашему плану, вместо него – на второй станции.

– Есть, товарищ капитан, – ответил зам комэск.

– Какие будут еще указания?

– Больше никаких.

– Тогда по самолетам, – заместитель посмотрел на часы.– Через семнадцать минут выруливаем. Проверьте настройку раций. Идите.

Я оглянулся на комэска. Он приветливо, ободряюще кивнул мне. Я вышел из землянки и направился к своему "илу". Бежать, прыгать мне уже не хотелось. Сейчас, осознав всю сложность предстоящего задания, когда мы минимум пять раз должны будем побывать под обстрелом вражеских заниток, а может быть, еще и подвергнуться атакам "мессеров" (аэродром от третьей станции находился всего километрах в двадцати!), восторженность моя прошла, рассеялась, словно дым, уступив место какому-то новому, тревожному чувству. Никогда еще такого со мной не было... А может быть, зря напросился лететь именно сегодня? Нет, я нисколько не должен сожалеть об этом. Ну, тогда что же? Что это за чувство? А может быть, не один я испытываю его?.. Может быть, подобное чувство испытывают все участники предстоящего вылета?..

Когда я подошел к самолету, механик, приложив свою промасленную руку к ушанке, доложил:

– Товарищ младший лейтенант, самолет к боевому вылету готов. Мотор работает исправно, горючее заправлено полностью. Подвешено четыре бомбы по пятьдесят килограммов, взрыватели мгновенного действия. Боекомплект пушек, эрэс и пулеметов полный. Докладывает механик самолета старший сержант Веденеев.

Я слушал четкий доклад механика, глядя в его серьезные серые глаза, и щемящее противное чувство постепенно куда-то исчезало. Веденеев помог мне надеть парашют.

– Хорошо, спасибо, – сказал я. – А где Вениченко?

– В кабине с пулеметом занимается.

Колпак кабины стрелка был открыт, и Василий действительно возился с пулеметом, что-то протирал, прилаживал ленту, раскатывал турель. Заметив меня, Вениченко исподволь стал наблюдать за мной, очевидно, желая понять мое состояние. Мне нужно было что-то сказать ему, а я не знал что, не знал, какие в этих случаях надо задавать вопросы. Поднявшись на плоскость, я наконец спросил его:

– Ну как, Вася, настроение?

– В норме,– ответил он.

– Значит, сейчас летим...– он внимательно смотрел на меня.– Если заметишь самолеты противника, дашь в их направлении красную ракету, чтобы все заметили. Мы идем вторыми. Ну, а остальное ты сам все знаешь, – твердо закончил я.

– Ясно, товарищ командир.

– Бронещиток себе положил?

– Положил, товарищ командир, – ответил он.

– Надо, чтобы Веденеев закрепил его как следует. Прилетим, пусть сделает.

Этот полукруглый бронещиток от мотора механик приволок откуда-то вчера вечером. Вообще, кабина стрелка на "иле" не была бронирована ни снизу, ни с боков. Чтобы как-то обезопасить стрелка, на пол его кабины клали бронещитки, если они были. Вот Веденеев где-то раздобыл и просил никому не говорить, что он у нас есть. Это была первая тайна нашего экипажа.

Добрался до своей кабины и тут заметил, что недалеко от самолета стоят Костя, Леша, Миша и другие молодые летчики. Костя Шуравин поднял руку. Я тоже помахал стоящим на земле ребятам и... заметил капитана Царева. Он стоял в сторонке, внимательно следя за мной. Наши взгляды встретились. Он несколько раз одобрительно кивнул. Я улыбнулся ему и залез в кабину.

Усевшись как следует на сиденье, попробовал рули. Все было в порядке. Механик и оружейник склонились над кабиной. Они, помогли мне застегнуть привязные ремни. Механик, подсоединив колодку шлемофона, начал готовить мотор к запуску. Оружейник, покрутив ЭСБР – электрический бомбосбрасыватель, доложил, что бомбы будут сбрасываться по две.

– На всякий случай продублируешь механическим сбрасывателем, – напомнил он.

Я обещал продублировать.

Каждый из них напоминал мне еще раз, что и в какой момент надо делать: как закрывать бронещитки радиатора, как открывать предохранительные колпачки кнопок бомбосбрасывателя и эрэсов, как снять с предохранителей пушки и пулеметы.

В этой предполетной подготовке я окончательно забыл про свои тревожные переживания.

Тут по радио прозвучала команда – к запуску. Механик помог мне запустить мотор и спрыгнул на землю.

Опробовав двигатель, я стал подстраивать рацию, переключил СПУ на стрелка и спросил, готов ли он к полету. Услышав утвердительный ответ, я начал выруливать, ибо ведущий уже порулил на старт. Наш экипаж должен был взлетать вторым.

Когда все четыре самолета встали на старте друг за другом в порядке очередности, ведущий по радио спросил: "Все готовы?"

Я поднял руку над кабиной; передатчика на моей машине еще не было.

"Взлетаем", – услышал я в наушниках. Снежная пыль скрыла от меня самолет ведущего. Когда белый вихрь расееялся, я переключил СПУ и крикнул:

– Вася, держись – поехали!

Белая полоса аэродрома осталась позади внизу. Самолет ведущего делал первый разворот. Чтобы скорее догнать его, я срезал угол, и после второго разворота пристроился к нему. Сделав небольшой круг над аэродромом, наша четверка взяла курс к линии фронта. Вскоре четыре Як-7 с соседнего аэродрома догнали нашу группу и пошли выше нас справа. А вот и озеро показалось впереди. За ним – фашисты, которых надо уничтожить. Сколько же бед и горя они принесли на нашу землю!

Ненависть к смертельному врагу вытравила все остальные чувства. Мысль работала ясно и четко. Пора закрывать бронешторки на радиаторах, увеличить интервал и перевести винт на малый шаг. Озеро осталось позади. Уже летим над территорией, захваченной врагом.

Несколько огненных трасс прошли между нашими самолетами. "Ил" ведущего пошел вверх и вправо. Я тоже слегка потянул ручку на себя и, не давая крена, сунул правую ногу. Самолет юзом пошел вправо и вверх. Эрликоновские трассы летели то слева, то справа, то впереди. Вокруг вспыхивали огненные клубки зенитных разрывов, а на их месте оставались белые облачка, очень похожие на большие пушистые мирные одуванчики...

Но вот обстрел кончился. Я тут же вспомнил, что надо приоткрыть шторки радиатора. Потом, переключив СПУ, спросил у стрелка:

– Ну как, Вася?

– Ничего, нормально, – услышал в ответ. – Все в порядке.

– Посмотри, нет ли пробоин?

Через несколько секунд Вениченко ответил:

– Не видно. Вроде пронесло.

– Ну и отлично! С первым боевым крещением, так сказать, первым перекрестным огнем! – подбодрил я боевого друга. Впрочем, и себя заодно.

– Вас также, товарищ командир, – бойко ответил Вася.

Пора было готовиться к штурмовке: скоро железнодорожная станция. Есть ли эшелон на станции, нет ли, а мне все равно бросать бомбы здесь.

Снимаю с предохранителей все боевые системы, закрываю радиатор, оглядываюсь. Наши истребители идут высоко справа. Целое поле "одуванчиков" неожиданно вырастает вокруг нас. Трассы переплетаются в причудливые строчки. Мы маневрируем в кольце огня. Хотя видно, что станционные пути пусты, зенитчики неистовствуют. Им непременно хочется сбить наши самолеты, и они ведут ожесточенный огонь. Им ведь никто не мешает расстреливать нас. Они спокойно ловят в свои прицелы наши "илы", выпускают в нас тысячи снарядов, а мы в них – ни одной пули! Но вот ведущий разворачивается вправо и начинает обстрел станции. Я разворачиваю свой самолет за ним и пикирую. Через прицел ловлю здание станции. Поле "одуванчиков" и "вышивки" трасс перемещаются вместе с нами. Но сейчас маневрировать нельзя: надо точно прицелиться, чтобы бомбы попали в цель. Нажимаю гашетки пушек и пулеметов, и трассы от плоскостей нашего "ила" тянутся к зданию станции, исчезая в нем. Чуть-чуть тяну ручку на себя и быстро нажимаю два раза на кнопку с буквой "Б". Освободившись от бомб, самолет как бы подпрыгнул и легко вышел из пике. Жаль, что невозможно увидеть результатов бомбежки – для этого надо разворачиваться. Начинаю маневрировать, бросая машину из стороны в сторону. Тут не опасно: ведущий далеко впереди. Наконец зенитки прекратили обстрел. Теперь надо догнать ведущего. Добавляю еще газу и начинаю приближаться к нему. Набираем высоту. Идем вдоль железной дороги ко второй станции. На высотомере около полутора тысяч метров.